Добромильскiй уЪздъ.

Гор. Добромиль. Изъ мъстной русской интеллигенцiи не осталось въ ДобрoмилЪ къ началу войны почти никого. Вообще арестовали австрiйцы въ ДобромилЪ 41 человЪка. Въ числЪ другихъ были арестованы мЪстный настоятель прихода о. Владимиръ Лысякъ, секретарь город. управы Петръ ТЪханскiй и адвокатъ д-ръ Мирославъ Ильницкiй. Характерно, что тутъ-же былъ арестованъ также caмъ уЪздный староста-полякъ Iосифъ Лянге за то, что будто бы слишкомъ вяло принялся за истpeбленie "pycсофиловЪ" въ уЪздЪ.

Вообще въ Добромильскомъ уЪздЪ, какъ вездЪ, не обошлось безъ казней и разстрЪловъ русскаго населенiя. Центральнымъ мЪстомъ для этихъ казней было село Кузьмино. Сюда приводили арестованныхъ со всей окрестности и здЪcь же вЪшали. ВисЪлицы были устроены очень просто. Въ стЪну одного крестьянскаго дома вбили рядъ желЪзныхъ крюковъ, на которыхъ затЪмъ и вЪшали несчастныя жертвы. Въ общемъ казнено здЪсь 30 человЪкъ, въ томъ числЪ 20 изъ с. Бирчи.

Среди замученныхъ такимъ образомъ жертвъ удалось впослЪдствiи опознать четырехъ крестьянъ изъ с. Тростянца — Кассiяна МатвЪя, Евстахiя и Ивана Климовскихъ и пастуха Дуду.

Въ с. КваскнинЪ застрЪлилъ австр. офицеръ крестьянина Павла Коростенскаго за то, что тотъ не могъ yкaзaть ему, куда пошли русскiя войска.

("Прик. Русь" 1914 г., № 1490).

С. Крецовъ. 11 августа 1914 г. былъ арестованъ въ с. КрецовЪ свящ. Владимиръ Венгриновичъ, который описываетъ свои переживанiя слЪдующимъ образомъ:

ПослЪ предварительнаго трикратнаго обыска на приходствЪ и въ церкви, я очутился подъ арестомъ. Комиссаръ уЪзднаго староства въ сопровожденiи жандармовъ и солдатъ просмотрЪлъ всЪ закоулки, перетрясъ всЪ церковныя ризы, затЪмъ домашнюю библiотеку, сельскую читальню, и даже погребъ псаломщика и лавочника Андрея Мищишина. МнЪ было объявлено, что ищутъ pocciйcкiй флагъ, который будто бы былъ вывЪшенъ на церкви въ день поминальнаго богослуженiя по эрцгерцогЪ ФердинандЪ. Во время обыска допрашивали также объ изображенiяхъ Почаевской Богоматери, которыми я будто-бы надЪлялъ своихъ прихожанъ, отправляющихся на войну, ВмЪнялось мнЪ въ вину также то, что придорожные столбы указатели въ КрецовЪ были выкрашены въ зеленый цвЪтъ съ золотыми надписями, что, по мнЪнiю представителей власти, заключало въ себЪ преступленiе государственной измЪны. Эти „вещественныя доказательства" были забраны вмЪстЪ со мной въ Сянокъ. Въ мЪстномъ уЪздномъ староствЪ допрашивалъ меня комиссаръ относительно моего "руссофильства". Считая себя русскямъ, я подиктовалъ въ протоколъ, что признаю культурное и нацiональное единство всего русскаго народа, несмотря на полититическую

принадлежность отдЪльныхъ его частей къ разнымъ державамъ. ПослЪ допроса я очутился въ тюрьмЪ, ожидая рЪшенiя добромильскаго старосты. Добромильскiй староста Лянге былъ противникомъ арестовнанiй нашихъ людей, зная великолЪпно, что причиной преслЪдованiй являются не какiя нибудь ихъ прЪступленiя, а политическiя соображенiя административныхъ и военныхъ частей. ПослЪ недЪльнаго заключенiя я былъ отпущенъ на свободу, и староста Лянге за свое человЪческое oбpaщeнie съ населенiемъ былъ отданъ подъ судъ и долго просидЪлъ cъ нашими людьми въ вЪнской тюрьмЪ.

Вторично былъ я арестованъ жандармомъ „украинцемъ" Oнуферкомъ изъ Кривчи подъ Перемышлемъ. ПослЪднiй увезъ меня изъ дому въ день Успенiя Пp. Богородицы въ 6 ч. утра, не разрЪшивъ отслужить обЪдню и взять cъ собою нa дорогу нЪкоторыя книги и зонтикъ.

Въ полицейскомъ арестЪ въ ПеремышлЪ сидЪлъ вмЪстЪ съ нЪкiимъ крестьяниномъ-портнымъ изъ Пикуличъ. Когда насъ переводили въ тюрьму при окружномъ судЪ, онъ съ замечательною настойчивостью затребвалъ возвращенiя отобранныхъ у него книгъ и бюста Ивана Наумовича, взятыхъ въ eго домЪ во время обыска. Держа отвоеванныя такимъ oбpaзомъ свои драгоцЪнности крепко при груди упомянутый портной перенесъ ихъ сpeди надруганiй уличной толпы въ здaнiе суда. Тотъ-же крестьянинъ-патрiотъ умеръ отъ сыпного тифа въ ТалергофЪ и былъ пoгpeбeнъ въ одинъ день cъ покойными Павловскимъ изъ Гялича и врачомъ Дорикомъ.

По пути въ Талергофъ нашъ поЪздъ задержался нъкоторое время въ hовомъ CaнчЪ. Что тамъ дЪлала нахлынувшая толпа съ препровождаемыми въ ссылку — трудно описатъ! Въ одномь вагонЪ со мной находился десятокъ священниковъ, а между ними престарелый о. Iосифъ Черкавскiй, умершiй позже въ ТалергофЪ. Отецъ Iосифъ лежалъ на полу товарнаго вагона. Вдругъ впрыгиваеть въ вагонъ фельдфебель съ обнаженной шашкой, бросается на лежащаго старика и заноситъ надъ его головой каблукомъ, угрожая размозжить голову. Охрана молчала, съ удовольствiемъ наблюдая звЪрскую картину.

Въ одномъ изъ мЪстечекъ нa Венгрiи, когда стража и большинство арестантовъ спало, и, проснувшись и услышавъ, что рядомъ съ вагономъ продаютъ пиво, попросилъ дежурнаго караульнаго достать бутылку вина. Расплатившись за товаръ, я первымъ долгомъ угостилъ дежурнаго. Вино развязало ему языкъ. Оглядываясь кругомъ, нЪтъ ли непрошенныхъ свидЪтелей, солдатикъ сказалъ мнЪ шопотомъ следующее:

- Отче, я также русскiй. Тяжело мнЪ смотрЪть на ваши мученiя, тЪмъ болЪе, что самъ являюсь невольнымъ участникомъ вашихъ страданiй. Но вамъ бы волосы дыбомъ стали, когда бы вы узнали тЪ инструкцiи, которыя дало намъ вo ЛьвовЪ нaшe начальство!

Boзвpaтившись въ маЪ мЪсяцЪ 1917 г. изъ Талергофа въ свой приходъ, я узналъ о слЪдующихъ печальныхъ событiяхъ, постигшихъ двухъ моихъ прихожанъ. Именно, во время окупацiи русскими войсками Галичины управляющiй кpeцoвскимъ помЪстьемъ спряталъ въ сосЪднемъ лЪсу помЪщичьихъ лошадей. При допросЪ, гдЪ спрятаны барскiя лошади, указалъ крестьянинъ Николай Кокитко, 40 лЪтъ, родомъ изъ Лихавы, ихъ мъстонахожденiе. Когда же pyccкie отступили изъ Галичины, Кокитка потянули передъ военный судъ въ СянокЪ, откуда онъ уже не вернулся болЪе, оставивъ дома жену и шестеро дЪтей. Очевидно,

онъ быль убить. Другой кpeстьянинъ, Пeтpъ Ткачъ изъ с. Крецовской Воли, вышелъ во время отступленiя русскихъ въ поле — посмотрЪть на убытки, причиненные переходящими войсками. ПодоспЪвшiе австрiйцы, замЪтивъ его, арестовали и затЪмъ повЪсили его на вербЪ при дорогЪ. Трупъ висЪлъ въ продолженiе пяти сутокъ.

Въ двЪ недели послЪ моего арестованiя были арестованы и сосланы въ. Талергофъ мЪстная учительница Фекла М. Лисовская-Бедзыкъ и 15 крестьянъ.

с. Тарнава. Изъ записокъ о. Г. А. Полянскаго.

7-го aвгуcта 1914 г. находился я съ женой и внучкой въ саду возлЪ приходского дома, когда во дворъ къ намъ заЪхала повозка съ жандармомъ и четырьмя солдатами; черезь нЪсколько минутъ послЪ нихъ явился также мЪcтный войтъ. Жандармъ кратко заявилъ, что имЪетъ пopyчeнiе отъ уЪзднаго начальства произвести у меня тщательный обыскъ. Перерывъ всЪ комнаты, жандармъ отобралъ кипу разныхъ писемъ и опечаталъ ихъ приходской печатью, а затЪмъ отправился на чердакъ въ пoискахъ за дальнЪйшими уликами моей неблагонадежности. Къ великой своей радости онь нашелъ на чЪрдакЪ самодельный глобусъ грубой работы и велЪлъ солдату взять его въ уЪздное староство, какъ доказательство "шпiонскoй" работы. ЗатЪмъ велЪлъ мнЪ coбиpaться въ дорогу.

Въ ДобромилЪ я былъ заключенъ въ отдЪльную, довольно чистую камеру при мЪстномъ судЪ. Вотъ гдЪ я очутился на 41-омъ году служенiя церкви и народу. ИмЪя чистую совЪсть и сознавая свою правоту, я былъ убежденъ, что причиной моего ареста явились мои взгляды на нацiональное единство русскаго народа и та культурная работа, которую я велъ среди народа въ продолженіе своей жизни. Это успокаивало меня до нЪкоторой степени, но, съ другой стороны, я сильно безпокоился за судьбу своихъ дЪтей и внуковъ. Также безпокоила меня мысль, какъ подЪйствуетъ извЪстіе о моемъ арестЪ на моего отца, 95-лЪтняго старика-священника, и что сдЪлаютъ власти съ моими четырьмя братьями-священниками?

Утромъ я былъ вызванъ въ канцелярію суда для свиданія съ пріЪхавшей женою. Жена пЪредала мнЪ привезенную постель и бЪлье и сообщила, что разлука наша будетъ, по всей вЪроятности, продолжительной, такъ какъ въ мой приходъ пріЪхалъ ужЪ замЪститель - въ лицЪ добромильскаго законоучителя, назначеннаго на мое мЪсто временнымъ настоятелемъ прихода. Видно, зналъ епископъ, что я буду арестованъ, и заблаговременно назначилъ на мой опустЪвшій приходъ новаго священника.

Въ добромильской тюрьмЪ обращались съ узниками по-человЪчески. Въ частности мнЪ было разрЪшено читать книги и газеты. Въ ДобромилЪ просиделъ я неделю.

13 августа въ камеру вошелъ надзиратель съ тЪмъ-же жандармомъ, который меня арестовалъ, и велЪлъ мнЪ собираться для слЪдованія въ Перемышль. На вокзалъ отставили меня въ закрытой повозкЪ во избЪжаніе издЪвательствъ со стороны уличной толпы. Жандармъ сЪлъ рядомъ со мною, а на козлахь примЪстился солдатъ съ отнятымъ у меня глобусомъ въ рукахъ. ВпослЪдствiи уже разсказывали мнЪ, что по городу ходила вЪсть, будто бы я начерталъ на этомъ глобусЪ раздЪлъ Австріи.

Въ восемь часовъ вечера пріЪхали мы въ Перемышль. Въ канцеляріи военной тюрьмы фельдфебель отнялъ у меня всЪ вещи, имЪвшіяся у меня въ карманахь,

послЪ чего велЪлъ отвести меня въ камеру № 25, гдЪ уже находилось болЪе двадцати человЪкъ, почти все знакомые. Находилось здЪсь нЪсколько священниковъ, знакомый адвокатъ изъ Сянока, студенты Климъ и Грицыкъ, помЪщикъ Товарницкій и др. И все время перемышльская военная тюрьма постепенно наполнялась все новыми, заподозренными въ государственной измЪнЪ, русскими людьми со всЪхъ концовъ Галичины.

Харчи были военные. ВначалЪ трудно приходилось Ъсть, ибо не было ни ложекъ, ни ножей, и лишь со временемъ мы пріобрЪли на свои деньги семь ложекъ, а посредствомъ цыгана-арестанта добыли нЪсколько ножиковъ. Этотъ-же цыганъ снабжалъ заключенныхъ табакомъ, карандашами и бумагой. За отсутствіемъ спичекъ курильщики пользовались стеклами оть очков для зажиганiя папирос отъ солнечныхъ лучей. Во время прогулокъ, во дворЪ тюрьмы я встречался съ многими знакомыми и друзьями. На прогулку выводили вмЪстЪ съ нами также двухъ солдатъ, убившихъ въ Пикуличахъ еврейскую семью. Повидимому, насъ держали здЪсь наравнЪ съ простыми разбойниками.

Немало удивился я, когда къ нашей компаніи присоединили также нЪсколькихъ украинофиловъ, напр. свящ. Ив. Сорокевича изъ Уйковичъ и адвоката, „украинскаго" организатора изъ Мостискъ д-ра Д., который самъ искренно недоумЪвалъ по этому поводу: - Представьте себЪ, я предсЪдатель одиннадцати „украинскихъ" обществъ и организаторъ „СЪчей" въ Мостискомъ уЪздЪ — и меня дерзнули арестовать!..

Однако, черезъ недЪлю его отпустили на свободу вмЪстЪ съ остальными, арестованными по недоразумЪнію украинофилами.

Наконецъ я дождался допроса передъ военнымъ судьей. Трижды вызывали меня туда, предъявляя мнЪ самыя нелЪпыя обвиненія. ВсЪ вопросы военнаго аудитора сводились къ тому - „руссофиль" ли я ?, а какъ доказательство этого ставилось мнЪ въ вину то, что я состоялъ членомъ многихъ русскихъ просвЪтительныхъ и экономическихъ обществъ во ЛьвовЪ. Также и злополучный глобусъ являлся вЪскимъ доказательствомъ моей виновности, хотя я и разъяснилъ судьЪ, что онъ сдЪланъ мною для лучшаго и нагляднаго объяснения исторіи ветхаго завЪта своимъ прихожанамъ. Впрочемъ, въ концЪ концовъ судья, повидимому, убЪдился въ моей невинности, ибо, когда впослЪдствіи послЪдовали на меня доносы со стороны двухъ моихъ прихожанъ, а затЪмъ еще доносъ со стороны нЪкоего Ивашкевича, сидЪвшаго вмЪстЪ съ нами въ тюрьмЪ, онъ не придаваль этимъ доносамъ большого значенія и, послЪ краткаго допроса меня и свидЪтелей о. Максимовича и г. Товарницкаго, оставилъ меня уже въ покоЪ. ТЪмъ не менЪе доносъ Ивашкевича явился причиной моего заключенiя въ одиночной камерЪ. Въ частности онъ, чтобы заслужить признательность властей и добиться скорЪйшаго освобожденiя, обвинялъ меня въ полученіи отъ русскаго правительства „рублей", а также въ томъ, что я, подъ предлогомъ поЪздки къ моей сестрЪ въ г. Красноставъ въ Россіи, имЪлъ какія-то подозрительныя сношенія съ русскими военными властями.

Одиночная камера, въ которую я былъ теперь переведенъ, была куда удобнЪе комнаты № 25. Въ ней находились, кромЪ наръ, столъ, скамейка и стулъ, а главное, не было клоповъ. Проводилъ я время въ чтеніи, а также въ составленіи записокъ, каторыя я писалъ обгорЪвшей спичкой и разжиженнымъ шоколадомъ.

Въ военной тюрьмЪ въ ПеремышлЪ просидЪлъ я въ общемъ 5 недЪль, въ томъ числЪ 3 недЪли въ одиночномъ заключеніи. Четыре недЪли караулили насъ солдаты, послЪ чего ихъ смЪнили львовскiе городовые. ПослЪдніе допекали намъ до крайности: каждыя 5-10 минуть открывали глазокъ въ двери и заглядывали въ камеру; одинъ изъ нихъ, когда я молился, врывался въ камеру и съ грубой руганью отнималъ у меня молитвеникъ, если же я отдыхалъ или читалъ, язвительно увЪщевалъ меня молиться, такъ какъ это болЪе приличествуеть мнЪ, какъ священнику, чЪмъ шпіонство, которое вотъ привело меня въ тюрьму...

За двЪ недЪли до моего отъЪзда изь Перемышля образовался у меня на ногЪ нарывъ, въ виду чего меня отправили къ тюремному врачу, а тотъ перевелъ меня въ военный госпиталь для операціи. Однако, дежурный военный врачъ, злобно смЪривъ меня глазами, крикнулъ:

- Что? Попа, предателя, шпіона лЪчить? Ни за что въ свЪтЪ! У меня довольно работы съ ранеными воинами-патріотами. Убирайся вонъ! - И только на слЪдующій день я получилъ медицинскую помощь въ другомъ, частномъ лазаретЪ саперовъ.

ПослЪ этого оставаться въ тюрьмЪ пришлось мнЪ уже недолго. 17-го сентября, во время обЪда, забили тревогу. Были настежь открыты всЪ камеры, и всЪмъ намъ, политическимъ арестантамъ, было приказано скорЪе собираться къ выЪзду изъ Перемышля. Въ тюрьмЪ возникло небывалое движенiе. Во дворЪ стали строиться: во главЪ духовенство, затЪмъ мірская интеллигенція, студенты, крестьяне, а въ ковцЪ эшелона - женщины-арестантки. ВсЪхъ насъ было свыше восьмисоть человЪкъ. Между рядами сталъ бъгать незнакомый фельдфебель, нанося направо и налЪво удары по чемъ попало. Я отдЪлался легкой пощечиной. Больше всЪхъ попало лицамъ полнаго тЪлосложенія. УвндЪвъ передъ собой священниковъ Куновскаго, Семенова и Р. Крушинскаго, бЪшеный фельдфебель набросился на нихь. Тогда о. Крушинскiй сталъ звать на помощь, послЪ чего изъ канцеляріи выбЪжалъ офицеръ и запретилъ фельдфебелю бить насъ. Побои прекратились, но зато усилилась отборнЪйшая брань. Туть уже всЪ тюремные сторожа дали волю своему австрійскому „патрiотизму", такъ что у всЪхъ насъ, въ особенности у женщинъ, просто вянули уши.

ПослЪ провЪрки мы подошли подъ конвоемъ къ готовому уже поЪзду. Я и священники И. Миланичъ, Е. Гомза, Ф. Сапрунъ, Р. Крушинскій, М. Раставецкій, Д. Куновскій и др. вошли въ товарный вагонъ. Въ обшемъ помЪстилось насъ вмЪстЪ 35 человЪкъ, а на свободномъ мЪстЪ посерединЪ вагона размЪстилось пять караульныхъ солдатъ-крестьянъ изъ зборовскаго уЪзда; это были славные и добрые люди, по убЪжденію - наши единомышленники, всячески намъ помогавшее и защищавшіе насъ въ пути отъ напастей и издевательствъ со стороны встрЪчной разъяренной толпы. ВыЪхавъ изъ Перемышля, мы увидЪли вокругъ города свЪжіе окопы и военныя укрЪпленія, а также на нЪкоторомъ разстоянін горящія скирды хлЪба, изъ чего мы заключали, что русскiя войска находятся недалеко.

Куда насъ везли - мы не знали, - и только далеко уже за Перемышлемъ, узнали отъ караульныхъ солдатъ, что насъ отправляютъ въ какой-то неизвЪстный, далекій Талергофъ...