Дрогобычский уезд.

В г. Дрогобыче арестовали австрийцы служащаго город. управы Степана Кушнера, городового Ивана Кушера, ремесленников братьев Леськовых, мещанина Яхна и более десятка других русских людей.

В с. Стебнике быль арестован жандармаии свящ. Петр Ив. Лазурко; он быль затем отвезен в Перемышль, где предстал перед военным судом, но быль оправдан, причем судья скавал ему при освобожденiи: "Происходит что-то невозможное; сыплются обвинения, а все основывается на одних сплетнях и ложных, часто анонимных, доносах". Впрочем, впоследствии оказалось, что жандармы арестовали о. Лазурка без какого бы то ни было приказа, по собственному побуждению.

Тем не менее о. Лазурко остался недолго на свободе. Через несколько дней вторично явились к нему жандармы и, арестовав его, вывезли вглубь Австрии. Вторичный арест последовал после доноса местных поляков, что о. Петр распространяет православие.

Кроме того тогда-же были арестованы: инженер Михаил А. Ивасевка, Петр О. Сушкевич ст. двумя сестрами и Иван Сушкевич. Последняго арестовали за то, что во время обыска нашли черновикь письма, в котором находилось положение: „Теперь деньги летят ко мне, как воробьи", в чем жандармы усмотрели явное доказательство, что он получает рубли.

В Стебнике-же были арестованы дальше: псаломищик Степан Стинавка, рабочий Михаил Дмитров, столяр Иван Дуцяк и сельский староста Илья Дмитров; у последняго забрали, как corpus delicti, икону св. Николая. Крестьянин Матвей Хомин с сыном был арестован по доносу поляка, управителя народной школы, с которым Хомин раньше судился. Под арест попал также помещик Терлецкий, но он съумел добиться освобожденiя.

Всех арестованных погнали мадьяры за Карпаты.

В с. Уличном был арестован свящ. Антонiй Вербицкий с сыном гимназистом; хотя военный суд в Перемыпшле оправдал обоих от всякаго обвинеия, но в скором времени они были арестованы вторично и высланы на запад.

В с. Старом Кропивнике был арестован свящ. Скородинский, гостивший у него советник наместничества Кокуревич и крестьянин Свящ.

В с. Унятичах были арестованы несколько крестьян и помещик Антон

Крыськов, а в с. Нагуеничах свящ. Михаил Еднакий.

("Прик. Русь", 1914 г. № 1489).

4-го октября 1914 года ворвался австрийский разъезд в села Медвежу, Унятичи и Попели. В Медвеже солдаты арестовали крестьян Н. Савяка, Ф. Гавриша м Марию Коваль и увели их с собой. В с. Нагуевичах солдаты арестовали крестьян Ив. Коника и Анну Дрогобыцкую, а из с. Попелей привели войта и всехь их повесили перед хатой крестьянина Лилюка.

(„Прик. Русь". 1914 г. № 1451).

Г. Дрогобыч. В начале войны я служил податным инспектором в м. Подбуже, Дрогоб. уезда. За время с 1 августа по 15 сентября 1914 г. был четыре раза арестован по доносу местными жандармами. В последний раз следствие продолжалось двое суток, но я все-таки был освобожден из-под ареста, благодаря, главным обрачом, вахтмейстеру жандармерии Дайголосу, проживающему ныне в Рудках, который лично поручился за меня и за мою „благонадежность". Тем не менее я был поставлен под надзор жандармерии, а затем мне было приказано эвакуироваться из Дрогобыча. Жил я некоторое время в Белой и Моравском Прерове, а вернулся домой только в августе 1915 г.

Но тут я опять был арестован по доносу местных „патриотов" и отпраплен в Перемышль перед военно-полевой суд, которым, однако, был окончательно оправдан и возстановлень в своих правах.

Александр Горницкiй.

С. Уличное. Утром 24 августа 1914 г. направился я в церковь для совершения богослужения. Под церковью подошел ко мне вахмейстер, украинофил Пастущин, с приказом: — Вернитесь, отче, домой. Сейчас будет у вас обыск. Я уже послал за войтом и комендантом жандармерии.

После краткаго препирательства вахмейстер заставил меня вернуться на приходство, а вслед затем явился туда и сам в сопропождении войта и другого жандарма, тоже украинофила Ленскаго. Перетрясли верх дном всю усадьбу. Ночь разрешили мне переночевать дома, под наблюденiем оставшагося в комнатах жандарма, а на следующий день, около десяти часов утра,

велели собираться в путь. Подъехали подводы. На одной посадили меня с сыном Иваном и дочерью Степанiею, а на другой посадили гостивших у меня братьев Зигмунда и Густава Лангов, как наших сообщников. Узнав по дороге оть жакдармов, что мы отправляемся в ІІеремышль, я просил кучеров передать об этом моей жене. В Нижних Гаях мы сели в поезд, а вместе с нами поехали и жандармы. Из Бакунчич под Перемышлем нас отвели в военную тюрьму в Перемышле. Тут только было объявлено нам, что мы арестованы. Явился солдат-капрал, приставленный к политическим арестантам. Осведомившись о моей фамилiи и месге принадлежности, сообщил нам, что в тюрьме есть уже много крестьян и интеллигенции, в частности священников. Затем он попросил дежурнаго фельдфебеля допросить нас сейчас, в особенности мою дочку, чтобы дать ей возможность вернуться скорее домой, где осталась больная, слепая мать, моя жена. Повидимому, фельдфебель доложил об этом в канцелярии, ибо немного спустя вызвали нас перед военный суд.

Стоим в корридоре. Тут находилась также какая-то еврейка из под Леска, вывезенная в качестве свидетельницы против местнаго крестьянина, который потребовал в ея лавочке нюхательной махорки, а на вопрос, почему он не берет австрийскаго табаку, ответил, что русский табак лучше, что и явилось причиной предания его военному суду за "руссофильство".

Судья-аудитор вызвал к допросу прежде всего нашего жандарма Брикса; через четверть часа он вышел в корридор и со смущенным видом сказал мне: — "Кажется, вас отпустять сейчас на свободу". После этого позвали к судье меня, причем было разрешено войти в комнату также и моим детям. Допросив меня, заявил аудитор, что не находить за мной никакой вины, а потому отпускает нас на свободу. Счастливые, что освободились из тюрьмы, мы возвратились домой.

Однако, уже 28-го августа явился кь нам вторично коменданть Брикс и приказал мне с сыном ехать вместе с ним в Дрогобыч, будто-бы для совместнаго представления уездному старосте оправдательных бумаг из перемышльскаго военнаго суда. На этот раз дочка осталась дома. Соровождавшие нас жандармы были без штыков, так что мы действительно не заподозрели в нашей поездке никакой опасности.

В Дрогобыче жандармы, миновав уездное староство, направили нас в здание уезднаго суда, где заключили всех нас в тюрьму (меня с сыном и обоих Лангов). Тут только почувствовали мы свое безсилие против произвола. В тюрьме сидело уже несколько священников, напр. о. Еднакий, много крестьян, дрогобычских мещан, крестьянский поет Федоричка и другие. Нашего кучера отправили жандармы домой, сказав ему, что из тюрьмы нас не выпустять скоро. Не помогли старания моих адвокатов, представлявших политическим властям, что я оправдан военным судом, следовательно — невиновен. Через некоторое время, когда русская армия приближалась к Дрогобычу, нас выгнали на железную дорогу и отправили на запад. На станцiи Мшанна Нижняя собралось возле наших вагонов много железнодорожников и солдать, чтобы посмотреть на

„руссофилов изменников". К открытому вагону подошел также какой-то офицер и велел караульному поставить меня в дверях вагона, чтобы людям лучше было видно „попа-предателя", причем начал меня бить по голове, а железнодорожники стали тянуть меня за руки из вагона, угрожая тут-же на фонаре повесить; держась в смертельном страхе за железную перекладину вагона, я потерял сознание, но к счастью, крестьяне Федоричка и Низовый, ехавшие вместе со мной, схватили меня за ноги и на силу вырвали из рук озверевших людей. Пришел я в себя только в Вадовичах, где нас согнали с поезда и разместили в тюрьме при окружном суде. Обращение с нами тюремщиков было ужасное. Ничего не помогали также и жалобы, которыя представлял покойный о. Сеник председателю суда. По истеченiи двух недель нас вывезли через Вену и Семеринг в Талергоф.

Свящ. Михаил Вербицкий (+).

(Сообщение свящ. I. Р. Винницкаго).

Нас вывели из камер дрогобычской тюрьмы для следования на вокзал. Камеры, предназначенныя для четверых, вмещали по двадцати и больше человек, так что мы были рады, увидевь дневной светь и вздохнув свежим воздуюм. Под воротами тюрьмы стояла уже заранее предупрежденная толпа и неистово ревела: „смерть изменникам!", причем сразу же посыпался на наши головы град камней; затем запруженная народом улица всколыхнулась, подалась немного назад и, пропустив нас, окруженных значительным конвоем, вперед, двинулась вслед за нами по направлению к вокзалу. Здесь мы немного отдохнули за железнодорожкой решеткой, во ненадолго, так как некоторые из дрогобычских мясников, несшие службу в жел.-дорожной милиции, обкладывали нас прикладами и кулаками. Попадало нам также от бегущихь с фронта солдат, пристававших на каждом шагу к интернированным. К студенту Вербицкому подошел офицер и, со словами: „почему смотришь на меня?", ударил его по голове. Мы с минуты на минуту ждали, что вот-вот солдаты бросятся на нас и изобьют или даже поубивают нас всех. К счастью, начальник конвоя, дрогобычский еврей, успел во время посадить нас в вагоны, причем ему пришлось с револьвером в руках защищать нас от разъяренной толпы.

Неимоверно тяжелым оказался наш переезд из Рыманова в Вадовичи. Попутно польское и еврейское население, науськиваемое железнодорожникаин и полицией, бросалось на каждой станции на наши вагоны, на которых находились провокационныя надписи: "jada zdrajcy", — а даже кое-кто из более ретивых врывался в самые вагоны, нанося нам оскорбления словом и действием. Были также попытки со стороны нападающих вызвать у едущих интернированных наших крестьян вражду к рядом сидяшим интеллигентам, в частности к духовенству. Хуже всего приходилось нам, когда вь вагоны врывались офицеры. Те били нагайками всех без разбора. Двое из едущих в вагоне, от постояннаго испуга и побоев, сошло с ума, а девица Н. в полупомешательстве пыталась даже удавиться платком.

Наконец, после продолжительнаго

и тяжелаго пути (с 2—18 сентября), мы очутились ночью в Abtissendorf-е; возле Талергофа. Тут окружили нас солдаты, под конвоем которых, среди новых издевательств и побоев, достигли мы в течение двадцати минуть окончательной, страшной цели — Талергофа…

Свящ. Iосиф Винницкий.