Коломыйскій уЪздъ.

Въ КоломыйшинЪ было арестовано около 20 русскiхъ священниковъ. Между ними былъ арестованъ также свящ. Мих. Левицкій, 78-лЪтній настоятель прихода въ ВербЪжЪ, давнишній другъ д-ра Дудыкевича. Въ с. МышинЪ были арестованы нЪсколько крестьянъ, въ томъ числЪ бывшій русскій депутатъ сейма Миронюкъ-Заячукъ. Въ ЯблоновЪ, ПеченЪжинскаго у., былъ арестованъ мЪстный аптекарь А. Н. Котлярчукъ, а въ КоссовЪ, въ числЪ другихъ, судья А.0.Гулла.

(„Діло", 1914 г. № 19О).

Г. Коломыя. Въ концЪ августа 1914 г., явившіеся ко мнЪ на домъ, въ мое отсутствiе, жандармъ съ солдатомъ произвели тщательный обыскъ. Когда я вернулся со службы домой, непрошенные гости явились вторично и заявили мнЪ, что я арестованъ. Затемъ отвели меня въ тюрьму при окружномъ судЪ и отдали въ руки тюремному надзирателю Янчишину. ПослЪ передачи денегъ, надзиратель помЪстилъ меня въ камеру, вмЪстЪ съ двумя священниками и нЪсколькими крестьянами. Дважды въ день выпускали меня на полъ часа въ тюремный дворъ подышать свЪжимъ воздухомъ. ПоневолЪ пришлось быть предЪтомъ насмЪшекъ со стороны выглядывающихъ въ окошка преступниковъ, знавшихъ уже о томъ, что я, вчера еще судья, нынЪ уже ихъ товарищъ. Ежедневно наводилъ я справки въ управленіи тюрьмы, не поступило ли донесенiе жандармерiи относительно моего

арестованія, но, къ сожаленію, таковаго я не дождался. Для меня было ясно, что мой арестъ, какъ и аресты другихъ русскихъ людей, являются актомъ произвола и политической мести. Чувствуя, что мои права гражданина и судьи грубо попраны, я сталъ было требовать снятія съ меня дознанiя судебнымъ слЪдователемъ и обращался даже къ предсЪдателю суда, но всЪ мои старанія оказались напрасными.

5 сентября 1914 г., утромъ, явился въ тюрьму военный патруль и повелъ насъ, 47 человЪкъ, на вокзалъ, причемъ намъ не было разршено даже получить обратно сданныя на храненiе

деньги. Путь на вокзалъ мы прошли сквозь строй всЪвозможныхъ оскорблЪній со стороны уличной черни. Тоже и на каждой станцiи поЪздъ нашъ задерживался, а собиравшаяся толпа, по наущенію желЪзнодорожной прислуги, подвергала насъ новымъ издЪвательствамъ и брани. Такимъ образомъ пріЪхали мы въ Мармарошъ-СигЪтъ, гдЪ были отданы подъ опеку венгерскихъ жандармовъ. ЗдЪсь, въ большомъ помЪщеніи, построенные въ ряды, простояли мы „смирно" нЪсколько часовъ, чуть не падая отъ усталости, однако, нельзя было и шевельнуться подъ угрозой разстрЪла.

Изъ Мармарошъ-Сигета переЪхали мы по желЪзной дорогЪ въ Шатмаръ-Немети, гдЪ повторилась та-же исторія со "смирнымъ" стоянiемъ, только уже на открытомъ воздухЪ, подъ перекрестными ругательствами мЪстнаго населенія. ЗатЪмъ перевели насъ пЪшкомъ въ полуразрушенную мельницу, отдаленную отъ города на четыре километра. Въ мельницЪ было отнято у каждаго изъ насъ все мало-мальски цЪнное, напр., у меня, за неимЪніемъ денегъ, было снято с пальца обручальное кольцо ... вмЪстЪ съ содранной кожей. ЗдЪсь размЪстили насъ свыше 500 человЪкъ обоего пола. Воздухъ ужасный, множество насЪкомыхъ, никакой подстилки. Умываться водили насъ партіями на рЪку.

ПослЪ четырехдневнаго пребыванія въ этой мельницЪ, насъ отправили въ Мискольчъ. ЗдЪсь посадили меня, въ числЪ другихъ, въ военную тюрьму. Правда, бросили на полъ немного соломы, однако, не было ни малЪйшей возможности прилечь — въ виду отсутствiя мЪста: въ камерЪ, разсчитанной на 16 человЪкъ, находилось 60 чел. заключенныхъ. Обыкновенной нашей пищей былъ т. наз. бараній гуляшъ, вЪрнЪе сказать - кусокъ бараньяго жиру въ теплой водЪ. Въ виду запрещенiя пользоваться ножами и вилками, Ъли пальцами. Приходилось самому стирать бЪлье, подметать, чистить и поочередно выносить судно. Тюрьма сравняла всЪхъ...

Подъ влiянiемъ всЪхъ этихъ нравственныхъ и физическихъ переживаній мое здоровье сильно ухудшилось. Это возъимЪло нЪкоторое дЪйствіе и комендантъ поручилъ врачу заняться моимъ леченіемъ.

8 ноября 1914 г. допросилъ меня военный судья, а такъ какъ судъ не располагалъ никакими данными или уликами относительно моей виновности, то существенной частью допроса были лишь мои показанія о самомъ фактЪ моего ареста. Результатомъ этого допроса явилось мое освобожденіе, съ обязательствомъ доносить рапортомъ военному суду о своЪмъ мЪстопребываніи.

Такъ какъ мое постоянное мЪстожительство — Коломыя находилась въ то время во власти русскихъ, то, по распоряженiю военныхъ властей, я уЪхалъ на жительство въ ВЪну. ЗдЪсь заявился я въ дирекціи полиціи, послЪ чего былъ вызванъ въ 4-й полицейскій участокъ для выслушанiя и подписанія условій конфинировки. Не зная ничего о судъбЪ своей семьи, состоящей изъ матери, жены и двухъ малышей, я волей-неволей остался въ ВЪнЪ. Просьбы, съ которыми я обращался въ намЪстничество въ Бялой, о снятіи съ меня подозрЪнія или скорЪйшаго разслЪдованія моего дЪла, остались безъ послЪдствій. И только весной 1915 г., по отступленіи русскихь войскъ изъ Коломыи, мое дЪло подвинулось впередъ.

Дисциплинарное слЪдствіе показало всю неосновательность моего обвиненія и ареста, вслЪдствіе чего дальнЪйшее слЪдствіе было пріостановлено рЪшеніемъ высшаго львовскаго суда. ТЪмъ не менЪе, я все-таки еще не былъ возстановленъ въ своихъ гражданскихъ и служебныхъ правахъ, такъ какъ числился въ спискЪ подозрЪваемыхъ и конфинированныхъ „руссофиловъ".

Не будучи въ состояніи переносить дальше свое положеніе, я, послЪ извЪстнаго императорскаго распоряженія 1917 г. о пересмотрЪ дЪлъ конфинированныхъ, подалъ вновь прошеніе въ намЪстничество въ Бялой, прося отмЪнить конфинировку, а затЪмъ, въ іюнЪ 1917 г., подалъ такое-же прошеніе въ управленіе военнаго надзора въ ВЪнЪ, на что, по истеченіи двухъ мЪсяцевъ, получилъ изъ дирекціи полиціи въ ВЪнЪ лаконическій отвЪть, что "въ ВЪнЪ нЪтъ никакихъ конфинированныхъ", а поэтому, значитъ, и мнЪ ничто не препятствуетъ возвратиться домой.

Промучившись, такимъ образомъ, полныхъ 3 года въ заключеніи и въ изгнаніи и совершенно потерявъ при этомъ здоровье и силы, я возвратился осенью 1917 г. къ себЪ въ Коломыю, гдЪ и соединился, наконецъ, съ моей, тоже крайне настрадавшейся и измученной семьей.

( Авторъ этихъ строкъ, совЪтникъ суда О. А. Копыстянскій, скончался въ прошломъ 1923 г. въ КоломыЪ отъ разрыва сердца).

(+) Теофилъ Копыстянскій

С. Слободка Лесная. Павелъ Авксентьевичъ ГлЪбовицкій, настоятель прихода ЛЪсная Слободка, Колом. уЪзда, былъ арестованъ 18-го августа 1914 г. ПослЪ перевода въ уЪздную тюрьму въ КоломыЪ, былъ обвиненъ въ государственной измЪнЪ, за мнимое подстрекательство крестьянъ противъ арміи во время проповЪдей и исповЪди. Ложныя данныя для обвинительнаго акта были представлены мЪстыми „украинцами"; слЪдствіе и разбирательство производилось въ МискольчЪ, но все-таки военнымъ судомъ о. ГлЪбовицкій былъ оправданъ, а потомъ уже въ административномъ порядкЪ отправленъ въ Талергофъ, а затЪмъ въ Посеймъ в. Вейцъ въ Штиріи. Вернулся домой въ 1917 году и умеръ въ 1923 г. Сынъ его, Николай Павловичъ, бывшій депутатъ австр. парламента, умеръ тамъ-же въ 1918 г. отъ чахотки, нажитой въ австрійской тюрьмЪ.

С. Соповъ. 16 августа 1914 г. я былъ арестованъ жавдармомъ и отвЪденъ въ тюрьму при уЪздномъ судЪ въ КоломыЪ. Вечеромъ, около 9 часовъ, явился въ тюрьму чиновникъ уЪзднаго староства и снялъ съ насъ допросъ. Всъхъ заключенныхъ находилось около 20 человЪкъ. Около полуночи поучилъ насъ вахтмейстеръ жандармеріи, чтобы, въ виду предстоящего слЪдованія во Львовъ, никто не пытался бЪжать, во избЪжаніе разстрЪла на мЪстЪ. На вокзалъ провожало насъ восемь жандармовъ. Въ безопасности почувствовали мы себя только въ вагонЪ, такъ какъ здЪсь мы были ограждены отъ побоевъ и нападеній. Во ЛьвовЪ насъ размЪстили въ "Бригидкахъ", отнявъ предварительно часы и деньги. Тюремная охрана пользовалась нашимъ положеніемъ, ухитряясь эксплуатировать насъ на всЪ лады. Ежедневно извЪщалъ насъ ключникъ о результатЪ продолжающагося слЪдствія: "столько-то нынЪ допрошено, столько-то повЪшено". Его лаконическіе бюллетени сначала

наводили на насъ животный страхъ, но затЪмъ мы уже привыкли къ его извЪстiямъ и не придавали имъ большого значенія. 27 августа предупредили насъ, что скоро выЪдемъ изъ Львова, а 28-го августа действительно мы простились съ „Бригидками" и выЪхали по направленію къ западу. Путешествіе черезъ Галичину было очень тяжелое. Мы не получали ни пищи, ни воды, и только въ Чехіи положеніе наше замЪтно улучшилось. 30 августа мы прiЪхали въ Терезинъ.

Свящ. Мих. Романовскiй

Расправа въ Уторопахъ.

(Разсказъ кр. В. Р. Грицюка).

У меня была семья, домъ, свое хозяйство, на которомъ я трудился 52 года, а сегодня пришлось въ одной рубахЪ, безъ родныхъ, бЪжать передъ разбойничьимъ набЪгомъ австрійскихъ солдатъ и мазепинцевъ изъ окрестныхъ деревень.

Когда къ нашей деревнЪ подошли русскія войска, австрійцы отступили въ горы и скрывались въ лЪсахъ за рЪкой Пистынской. Съ русскими солдатами наладились у насъ скоро прекрасныя отношенія. Между тЪмъ, австрійскіе жандармы приходили съ горъ, переодЪваясь въ крестьянское платье и пользуясь содЪйствіемъ евреевъ и мазепинцевъ, чтобы собирать свЪдЪнія обо всемъ, что касалось отношения мЪстныхъ жителей къ русскимъ солдатамъ. Ежедневно Ъздили черезъ наше село верхомъ какіе-то люди въ м. Яблоновъ и Коломыю.

12 сентября 1914 г. зашли въ лавку Евстафія Лучки австрійскіе жандармы съ нЪсколькими мазепинцаии и приказали подать себЪ закуску. Покушавъ, взяли въ лавкЪ керосину и подожгли по очереди дома сознательнЪйшихъ русскихъ крестьянъ. Въ домЪ Ив. Стружука находилась только его старуха-мать, такъ какъ его самого раньше арестовали. Старуха, замЪтивъ приближающихся къ дому жандармовъ въ каскахъ, вышла на встрЪчу и умоляла пощадить ея домъ. Но ударъ по головЪ прикладомъ былъ отвЪтомъ на ея мольбы. Арестовавъ затЪмъ около 29 крестьянъ, жандармы ушли въ Коссовъ.

Въ воскресенье, 14 сентября, когда крестьяне выходили послЪ Богослуженiя изъ церкви, жандармы вновь устроили охоту на нихъ и опять арестовали около 30 человЪкъ, такъ что въ деревнЪ остались однЪ женщины и дЪти.

Черезъ нЪкоторое время русскiя войска отошли въ Коломыю. Это произошло въ четвергъ вечеромъ. Въ пятницу утромъ изъ лЪса вышло нЪсколько солдатскихъ и жандармскихъ австрійскихъ патрулей. Я сЪйчасъ одЪлся въ киптарь (верхняя одежда гуцуловъ) и побЪжалъ изъ села въ направленіи Коломыи.

На верху горы я услышалъ позади себя выстрЪлы и страшные крики. Оглянулся и остолбенЪлъ. Австрійцы группами подходили къ крестьянскимъ иабушкамъ и поджигали ихъ. Со стороны Пистыня видно было тоже облако дыма и зарево пожара и слышались выстрЪлы. Женщины съ дЪтьми съ отчаянными воплями бЪжали, а солдаты и жандармы гнались за ними и безпощадно разстрЪливали ихъ на бЪгу.

УбЪгая въ ужасЪ отъ этой страшной картины, я только со слЪдующаго холма решился посмотрЪть на родное село. Но кромЪ облаковъ дыма и зарева, покрывавшихъ все село, я не могъ ничего болЪе увидЪть. Издали

раздавались отдЪльные ружейные выстрЪлы.

Такъ я и побЪжалъ дальше и насилу добрался пЪшкомъ во Львовъ.

(„Прик. Русь", 1914 г. № 1454.)

Въ тюрьмЪ, въ армiи и на свободЪ.

(Рассказъ б. "ландштурмиста".)

Пока я попалъ въ ряды арміи, успЪлъ побывать въ пяти тюрьмахъ въ ГаличинЪ и Венгріи, былъ подъ военнымъ судомъ, судился какъ „измЪнникъ", и только послЪ погнали меня на фронтъ.

ПослЪ объявленія мобилизаціи, жандармы, а даже акцизные стражники арестовали всЪхъ, кого подозрЪвали въ „руссофильствЪ". Въ с. ГородницЪ, славившемся своей "неблагонадежностью", было арестовано 6 человЪкъ, въ томъ числЪ я и сынъ мЪстнаго священника, канд. адвокатуры И. В. Козоровскій. ВсЪхъ „руссофиловъ", въ томъ числЪ гусятынскаго бургомистра, еврея Кавалка (вскорЪ, впрочемъ, отпущеннаго на свободу) и уЪзднаго инженера - поляка, держали сначала въ гусятынскомъ арестномъ домЪ, а затЪмъ, подъ конвоемъ акцизныхъ стражниковъ, отправили въ Коломыю. Коломыйская тюрьма была биткомъ набита русскими галичанами. Въ числЪ узниковъ были судья А.О. Гулла изъ Коссова, свящ. А. Гелитовичъ изъ Коссова, его сынь, судья А. Гелитовичъ, свящ. Николай Семеновъ изъ Коломыи, свящ. М. Левицкій изъ ВербЪжа, б. членъ апстрійскаго парламента д-ръ Н. Н. ГлЪбовицкій, его отецъ свящ. Павелъ Глебовицкій и др. Число арестантовъ все увеличивалось. Привели страшно иэбитыхъ, изуродованныхъ — учителя изъ Хоросткова Кенса съ сыномъ Амвросіемъ, которыхъ избила еврейско-мазепинская толпа, сначала въ ХоростковЪ, а затЪмъ въ Копычинцахъ, когда ихъ везли изъ суда на вокзалъ, такъ какъ конвоировавшiе ихъ жандармы приказали нарочно извозчику Ъхать медленно, чтобы толпа могла выместить на нихъ свою злобу, причемъ старикъ Кенсъ потерялъ даже сознаніе отъ побоевъ. Кстати сказать, оба Кенса были въ кандалахъ, такъ что не могли парировать наносимыхъ имъ ударовъ.

Въ КоломыЪ держали насъ около мЪсяца, а когда русскія войска стали приближаться, насъ увезли въ Шатмаръ-Немети въ Венгріи, причемъ на всЪхъ станціяхъ насъ обкидывали камнями. Когда мы на вокзалЪ въ Шатмаръ-Немети вышли изъ вагоновъ, на насъ бросилась толпа съ кусками каменнаго угля. Били, какъ звЪрей, посыпалась отборная ругань. Особенно досталось священникамъ Левицкому (80 лЪтъ) изъ ВербЪжа и Семенову изъ Коломыи.

Мы были ошеломлены этой встрЪчей и особенно тЪмъ, что всЪ эти насильники, здЪсь, въ глубокой Венгріи, говорили по польски. Секретъ вскорЪ выяснился. Банда громилъ, около ста человЪкъ, были поляки, почти исключительно интеллигенты: чиновники, желЪзнодорожники, учителя, бЪжавшіе передъ ,,москалями" изъ Восточной Галичины. Для нихъ была устроена въ Шатмаръ колонія. Узнавъ заблаговременно о нашемъ пріЪздЪ, они собрались на вокзалЪ, чтобы встрЪтить насъ должнымъ образомъ.

Въ ШатмарЪ держали насъ четверо сутокъ взаперти, въ совершенно темномъ магазинЪ какой-то мЪльницы. Спали мы на сырой, голой землЪ. Затемъ насъ отправили въ Мискольчъ, въ военную тюрьму. Тамъ было уже

около 600 человЪкъ галичанъ, въ томъ числЪ до 200 человЪкъ интеллигентовъ; были тоже чехи (двое изъ нихъ — запасные офицеры) и нЪсколько словаковъ. Отношенія были довольно сносныя, благодаря чехамъ и словакамъ, смотрЪвшимъ за порядкомъ. Но все-таки случались тяжелыя, гнусныя сцены. Напр., тюремный унтеръ-офицеръ, вЪнскій еврей, приставалъ ко всЪмъ молодымъ крестьянкамъ, а особенно къ одной красивой гуцулкЪ. Гуцулка съ отвращеніемъ отклоняла его гнусныя предложенія, однако, еврей не унимался, а даже, случайно захвативъ ее наединЪ, изнасиловалъ ее.

Солдаты нЪмцы и мадьяры крали пищу, присваивали себЪ деньги узниковъ и т.п.

ВсЪхъ узниковъ привлекли къ военному суду станиславовской дивизіи, пребывавшему въ то время въ МискольчЪ. Конкретной вины не доказали никому. Все сводилось къ вопросу: „что такое „руссофилы" и „украинцы" и почему первые не желаютъ называть себя „украинцами"? Военные судьи совершенно не понимали причинъ, которыя ставились въ вину узникамъ, но, несмотря на это было рЪшено задержать всЪхъ арестованныхъ въ тюрьмЪ до конца войны. КромЪ того, двое крестьянъ были приговорены къ 10 годамъ тюремнаго заключенiя, одинъ за отказъ дать солдатамъ подводу, другой-же за разборку телЪги, когда солдаты хотЪли реквизировать ее для отступающихъ войскъ. ВсЪ обязанные къ воинской повинности были „амнистированы" и призваны на военную службу, а съ ними и я былъ отправленъ въ Кошицы, а оттуда въ Левочу, въ 95 п. полкъ. Въ ЛевочЪ была образована изъ арестованныхъ особая часть и отправлена на фронтъ въ Галичину, гдЪ я и попалъ къ русскимъ въ плЪнъ.

("Прик. Русь", 1914 г., № 1482-4.)