ЛЪсскій уЪздъ.

Въ лЪсскомъ уЪздЪ были арестованы священники: Чертежинскій изъ Бобрки, Гукевичъ изъ Полянчика, Полошиновичъ изъ Середницы, Чайковскій изъ Тарнавы, Генсіорскій изъ Кальницы, Кузьмакъ изъ Гичвы, Грабецъ изъ Лупкова, Коропась изъ Кривого, Копыстянскій изъ Береговъ, Щирба изъ Жерницы, КромЪ того, были арестованы въ Угорцахъ-Минеральныхъ 2 студента, сыновья мЪстнаго настоятеля прихода Макара, а въ КальницЪ—2 студента Генсiорскіе, братья арестованнаго священника, изъ которыхъ одинъ, Антонъ Ивановичъ, былъ домашнимъ репетиторомъ у графа Бобринскаго въ ПетербургЪ и пріЪхалъ недавно въ Кальницу на вакаціи. Въ ТырявЪ-Сольной былъ арестованъ юристъ Шатынскій. Въ самомъ ЛЪскЪ, послЪ произведеннаго обыска въ магазинЪ „Нива", былъ арестованъ управляющій Шпаковскій. Также былъ арестованъ помЪщикъ изъ Стрвяжева Левъ Чайковскій. Изъ крестьянъ были арестованы: АлексЪй Иванисикъ съ женою изъ Лукового, Михаилъ Тимосъ изъ Середняго-Великаго, псаломщикъ Бурмичъ изъ Терки, Максимъ Нусь и Іосифъ Мигдала изъ Камянокъ и многіе другіе.

(„Діло", 1914 г. № 190.)

Изъ воспоминаній о. Гр. Макара.

Село Угорцы, въ которомъ я состою уже свыше 30 лЪтъ настоятелемъ прихода, имЪетъ смЪшанное населеніе (2 трети—около 700 чел.— русскихъ лемковъ, 1 треть латинниковъ- поляковъ и около 80 евреевъ), а потому въ немъ издавна уже замЪчалась внутренняя національная распря, доходившая въ нЪкоторыхъ случаяхъ, какъ, напр., во время всякихъ выборовъ и т. п., до настоящей, открытой вражды.

Особенно усилилась и усложнилась эта внутренняя вражда послЪ того, какъ на мЪсто прежняго, спокойнаго и тактичнаго римо-католическаго священника, пришелъ въ село, смЪнившій его въ 1900г., новый ксендзъ, принявшійся съ особой страстностью и настойчивостью за латинизаторскую и полонизаторскую работу въ селЪ. Значительную распрю и смуту началъ поднимать одновременно также мЪстный крестьянинъ, прихвостень уЪзднаго старосты, Юрко Чернига, въ чемъ со временемъ нашелъ усердную подмогу въ лицЪ одного „украинствующаго" служащаго желЪзной дороги.

ТЪмъ не менЪе, однако, дЪло народной организаціи и просвЪтительная работа подвигались въ нашемъ селЪ весьма

успЪшно. Прежде всего было учреждено братство трезвости, которое со временемъ совершенно ликвидировало распространенный здЪсь раньше пьяный развратъ. ЗатЪмъ былъ построенъ большой обшественный домъ, въ которомъ постепенно были открыты читальня, ссудо - сберегательная касса, кооперативъ для сбыта молочныхъ продуктовъ и яицъ, потребительское общество и „Русская дружина". Въ связи съ этимъ усилились и утвердились въ селЪ и общее народное сознаніе, сплоченность и стойкость всЪхъ русскихъ жителей, такъ что всякіе выборы неизмЪнно кончались ихъ побЪдой.

Конечно, все это возбуждало тЪмъ большую зависть и злобу со стороны мЪстныхъ и уЪздныхъ „украинцевъ", поляковъ и всЪхъ недоброжелателей русскаго народа вообще, но въ нормальныхъ правовыхъ условіяхъ они противъ этого ничего существеннаго подЪлать не могли. День вражеской мести и расправы наступилъ только въ исключительныхъ, кошмарныхъ условіяхъ военной мобилизаціи въ 1914 году.

Началось съ ареста двухъ моихъ старшихъ сыновей - студентовъ Романа и Евстахія, которыхъ 6 августа, по нелЪпому доносу, отправили сначала въ сяноцкую тюрьму, а оттуда, вмЪстЪ съ цЪлымъ эшелономъ другихъ арестованныхъ русскихъ, вывезли 29 августа въ Терезинъ.

Меня съ женой и остальными тремя дЪтьми уЪздное староство пока не трогало, а только оставило насъ подъ домашнимъ арестомъ, Это, конечно, не удовлетворило нашихъ недоброжелателей, которые стали еще съ большей настойчивостью и злобой сочинять всевозможные доносы и распространять самые нелЪпые слухи о моей „измЪннической" и „шпіонской" работЪ.

Когда же благочинный поручилъ мнЪ еще администрацію сосЪдняго прихода Бобрки, то это уже совсЪмъ вывело ихъ изъ равновЪсія, такъ что они явно уже стали обвинять меня въ ночныхъ разъЪздахъ и совЪщаніяхъ съ противогосударственной цЪлью, причемъ подговорили даже моего слугу къ лжесвидЪтельству въ такомъ-же направленіи.

31 августа явились ко мнЪ 2 жандарма въ сопровожденіи 4-хъ солдатъ и 4-хъ мЪстныхъ крестьянъ. СлЪдствіе производили въ читальнЪ. Въ то время, какъ солдаты собирали народъ въ читальню для допроса, вахмистръ жандармеріи, послЪ продолжительнаго совЪщанія съ латинскимъ ксендзомъ у него въ домЪ, вернулся оттуда уже съ готовымъ спискомъ подлежащихъ арестованію лицъ. ПослЪ допроса жандармы арестовали меня, четверыхъ крестьянъ и одну женщину, то есть, всЪхъ оказавшихся налицо, русскихъ членовъ мЪстнаго сельскаго правленія, которые больше всего являлись солью въ глазахъ польскаго ксендза и старостинскихъ прислужниковъ въ селЪ. Имена арестованныхъ, кромЪ меня, слЪдующія: войтъ Лешко Волкъ, Михаилъ Лемега, Михаилъ Грибъ, Іосифъ Лемчакъ и Розалія Окальчикъ. Подъ плачъ дЪтей и женщинъ жандармъ отвЪсилъ пощечину женЪ войта.

Испуганный народъ разбрелся по домамъ. ПодъЪхали двЪ телЪги, и насъ повезли въ городъ ЛЪско.

ЗдЪсь, послЪ обычныхъ издЪвательствъ и надруганій со стороны уличной толпы и уЪзднаго начальства, насъ раздЪлили: меня заперли въ отдЪльную камеру, а моихъ прихожанъ

вмЪстЪ съ уголовными и бандой цыганъ.

На другой день въ тюрьму привели также остальныхъ пять членовъ нашего сельскаго правленія, а именно: Іосифа Лемегу, Василія Долгаго, Іосифа Устіяновскаго, Ивана Биндаса и Порфирія Биндаса.

3 августа, по приказу тюремнаго началъства, мы наспЪхъ собрались, послЪ чего были отведены на ст. ЛЪско-Лукавица и посажены въ вагонъ, въ которомъ Ъхали польскіе стрЪлки.

ПослЪ часовой стоянки, поЪздъ двинулся съ мЪста среди дикихъ криковъ собравшейся у нашего вагона толпы.

Ъзда отъ ст. Лукавица-ЛЪско до Хирова продолжалась цЪлую ночь, вмЪсто обычныхъ трехъ часовъ. ПоЪздъ стоялъ передъ каждой станціей цЪлыми часами, Не доЪзжая Ольшаницы, увидЪлъ я на шоссе знакомую дЪвочку изъ нашего села и, съ разрЪшенія жандарма, бросилъ ей черезъ окно сто коронъ, прося передатъ моей женЪ, которая осталась съ дЪтьми безъ гроша. ВпослЪдствіи я узналъ, что прежде, чЪмъ дЪвочка пришла въ село, мЪстная жандармерія уже знала о моемъ порученіи; ее тутъ-же арестовали, а деньги конфисковали, Кажется, этотъ инцидентъ и явился причиной послЪдрвавшей позже ссылки упомянутой дЪвочки и ея матери въ Талергофъ.

Въ Хировъ прибыла наша партія въ 5 часовъ утра. ЗдЪсь предстояла пересадка.

ХотЪлось отдохнуть; я присЪлъ на скамеечкЪ за спинами своихъ прихожанъ, думая такимъ образомъ защитить себя отъ дурного глаза толпы. Но не тутъ-то бывало, ПоЪздъ тянулся за поЪздомъ со свЪжими транспортами войскъ различной породы. Были тутъ мадьяры, преслЪдовавшіе насъ, какъ кошмаръ, оть начала до конца нашихъ страданій, были также и германцы. УвидЪвъ насъ, окруженныхъ конвоемъ, они подходили съ ругательствами, заглядывали въ глаза. Подошелъ какой-то лейтенантъ - тиролецъ и съ окрикомъ: — Das іst еіn Рhaof, auf! — вырвалъ у меня изъ рукъ тросточку и ударилъ такъ сильно по рукЪ, что остался синій подтекъ, а затЪмъ схватилъ меня за шиворотъ и толкнулъ изо всей силы впередъ. ПослЪ лейтенанта подскочили солдаты и стали плевать мнЪ въ лицо и ругать: — „Ты не священникъ, ты живодеръ, рубли тебЪ пахнутъ, повЪсить его !" Тутъ опять подошелъ прежній лейтенантъ-тиролецъ, на этотъ разъ уже съ веревкой, которую и забросилъ мнЪ на шею. — Zu dunn, — раздались голоса солдатъ. Тогда палачъ-доброволецъ удалился на. минутку и возвратился уже съ толстой веревкой, которую опять накинулъ на меня. Догадываясь, что офицеръ только „шутитъ" и пугаетъ меня, я сказалъ по - нЪмецки: „Не дЪлайте глупостей", — что и подЪйствовало, наконецъ, на зазнавшагося нахала, такъ что онъ оставилъ меня уже въ покоЪ.

Между тЪмъ, на вокзалъ стали сходиться все новые солдаты и просто всякій сбродъ. Тогда жаждармы, видя, что толпа все увеличивается, теперь только начали разгонять ее, а насъ всЪхъ вывели въ вестибюль и, помЪстивъ въ углу, оставили для охраны четырехъ солдатъ. Однако, вся толпа послЪдовала тутъ-же за нами. Были тутъ солдаты-мадьяры и нЪмцы, а так-же какіе-то "вольные" люди, которые съ подводами тянулись за войсками. Въ то время собралось ихъ въ ХировЪ нЪсколько тысячъ. И всякій изъ нихъ старался выместить свою злобу на

арестованныхъ „руссофилахъ", считая насъ главными виновниками своихъ бЪдствiй и скитаній. Такъ, напр., какой - то промотавшійся панокъ изъ Загорья подвелъ къ намъ вновь пріЪхавшихъ солдатъ и, указывая на насъ, обозвалъ насъ „измЪнниками" и „шпіонами", послЪ чего тЪ, въ свою очередь, стали осыпать насъ разными ругательствами и угрозами. Подошелъ старый пруссакъ съ лицомъ бульдога и ударилъ ножнами прикорнувшаго на полу крестьянина по сложеннымъ къ молитвЪ рукамъ, у меня же вырвалъ изъ рукъ молитвенную книжку. Оборачиваюсь къ окошку. Тутъ выбЪгаетъ одинъ изъ мадьяръ во дворъ и цЪлится въ меня черезъ окно изъ револьвера. Со мной дЪлается дурно. Обтираю солдатскую слюну изъ оплеваннаго лица и прошу воды у подошедшаго жандарма. — „Но что - же я могу сдЪлать, не могу - же я запретить имъ, въ противномъ случаЪ растерзаютъ меня," — отвЪтилъ жандармъ по польски и ушелъ за водой, но больше не показался.

ТЪмъ временемъ одинъ за другимъ стали отходить со станціи поЪзда, толпа уменьшилась. Наконецъ, остался только упомянутый панокъ изъ Загорья, который все еще, не унимаясь, ругалъ проклятыхъ "москалей", лишившихъ его состоянія. Но въ концЪ концовъ и ему все это, повидимому, надоЪло, и онъ ушелъ тоже. Настала тишина.

НЪсколько поЪздовъ стояло подъ парами. ВелЪли и намъ выходить. Боясь идти позади партіи, я выдвинулся впередъ, но не успЪлъ ступитъ на порогъ, какъ получилъ отъ какого - то солдата ударъ по лицу. Тутъ я немного замЪшкался и отсталъ и тотчасъ-же получилъ отъ солдата - мадьяра ударъ камнемъ въ лЪвую лопатку.

ПоЪздъ тронулся съ мЪста. На всЪхъ станціяхъ повторялась та-же исторія, ПроЪзжіе и желЪзнодорож-ные служащіе заглядывали въ вагонъ, всЪмъ хотЪлосъ видЪть и чЪмъ - нибудь уязвить „измЪнниковъ - руссофиловъ".

Въ Бакунчичахъ подъ Перемышлемъ приказали намъ выйти изъ вагоновъ, а затЪмъ, соединивъ насъ съ находившейся уже тамъ партіей арестованныхъ русскихъ изъ Устрикъ, повели четверками въ крЪпость.

Не успЪли мы тронуться съ мЪста, какъ я получилъ опять ударъ камнемъ въ другую лопатку, отчего я потерялъ равновЪсіе и упалъ, а шляпа моя при этомъ покатилась по вЪтру подъ колеса локомотива. Во время нашего пути улицы наполнились толпою — штатскими и военными. ВсЪ злобно сулятъ намъ веревку, прибавляя, что пули для измЪнниковъ жалко, или-же совЪтуютъ содрать съ насъ живьемъ кожу и выпустить изъ насъ кишки.

Окруженные со всЪхъ сторонъ тЪснымъ кольцомъ враждебной толпы, подошли мы къ мосту, ведущему черезъ главный вокзалъ. Тутъ уже, къ счастью, толпы на мостъ не пустили, да и отъ другой толпы, собравшейся уже было навстрЪчу намъ по другой сторонЪ моста, Богъ миловалъ, такъ какъ насъ повели прямо въ тюремный корридоръ.

НавстрЪчу вышелъ военный чиновникъ, которому жандармъ передалъ тутъ-же наши именные списки.

— А гдЪ - же доказательства вины, документы? — спросилъ чиновникъ.

— Это все..! — сконфузился жандармъ.

Изъ корридора вывели насъ въ узкій дворъ, гдЪ мы простояли съ шести до девяти часовъ вечера, ожидая дальнЪйшей участи. Въ этотъ промежутокъ

времени наши ряды были пополнены свЪжимъ транспортомъ арестованныхъ, состоявшимъ изъ 20 человЪкъ изъ рудецкаго уЪзда. ВсЪ они были скованы парами, а у нЪкоторыхъ изъ нихъ все лицо было въ крови. Между ними находилась также дряхлая старушка въ одномъ нижнемъ бЪлъЪ, вся скорчившаяся отъ страха и стыда.

Наконецъ, мы дождались тутъ рЪшенія военнаго суда. Вышелъ офицеръ и прежде всего приказалъ снять кандалы съ арестованныхъ изъ рудецкаго уЪзда, послЪ чего поручилъ конвойному - мадьяру отвести ихъ этапнымъ порядкомъ, какъ оправданныхъ, домой и защищать ихъ по дорогЪ отъ оскорбленій и побоевъ. ЗатЪмъ онъ обратился къ намъ и, кромЪ одного Михаила Гриба, всЪхъ остальныхъ тоже велЪлъ отпустить по домамъ.

Мы воспрянули духомъ, хотя и жалко было оставлять задержаннаго еще подъ арестомъ односельчанина Гриба, которому, какъ выявилось впослЪдствіи, кромЪ недоказанной измЪны и шпіонства, вмЪнялось еще въ вину, будто - бы онъ два года тому назадъ выразился, что всЪхъ евреевъ и поляковъ слЪдуетъ вырЪзать. Но въ концЪ концовъ Грибъ только выигралъ отъ этого недоразумЪнія: послЪ мЪсячнаго заключенія его совершенно освободили, послЪ чего онъ счастливо вернулся домой и оставался на свободЪ въ теченіи всей войны.

Такимъ образомъ, насъ вывели вновь на улицу. Подъ лозунгомъ: „unschuldig — невиновны", мы благополучно прошли уже среди тысячной толпы обратно на вокзалъ. ЗатЪмъ сЪли въ вагонъ, изъ котораго только - что выгрузили уголь, и ложились прямо на полу. Утромъ мы поднялись, обмазанные, какъ трубочисты, сажей и всякой другой благодатью. Я обратилъ вниманіе жандарма, что подъЪзжаемъ къ Угорцамъ, гдЪ намъ уже надо сходить, но жандармъ вдругъ объявилъ намъ, что конечная цЪль нашей Ъзды — г. ЛЪско и что только тамъ могутъ отпустить насъ на свободу. На ст. Угорцы мы передали черезъ знакомыхъ извЪстіе домой, что мы освобождены и просимъ прислать за нами подводы.

Но на дЪлЪ вышло иначе, Въ ЛЪскЪ опятъ засадили насъ всЪхъ въ тюрьму.

Къ утру слЪдующаго дня пріЪхали наши подводы, а съ ними также родные нЪкоторыхъ арестантовъ.

Вотъ вижу черезъ окошко въ корридорЪ заплаканную дЪвочку изъ Угорецъ.

— Чего плачешь? — спрашиваю, Домой вЪдь Ъдемъ!

— Куда тамъ домой, — отвЪчаетъ дЪвочка, — васъ направляютъ въ Сянокъ.

Такимъ образомъ, послЪ напрасныхъ надеждъ и ожиданій, наступило новое разочарованіе. Наши подводы обступили любопытные евреи, а съ другого конца подкатили къ тюрьмЪ казенныя фуры. СкрЪпя сердце, мы заняли на послЪднихъ, съ карауломъ, указанныя мЪста. Знакомый солдатикъ, еврей Тратнеръ изъ Угорецъ, подалъ мнЪ шинель, послЪ чего мы въ полномъ уныньи тронулись въ путь — до новаго этапа.

ИздЪвательства и терзанія, перенесенныя нами по пути въ Перемышль, показались даже вахтмейстеру жандармеріи черезчуръ жестокими, а потому теперь уже онъ попросилъ уЪзднаго старосту отправить насъ въ Сянокъ не по желЪзной дорогЪ, а на подводахъ и окольнымъ путемъ.

6 сентября пріЪхали мы въ Сянокъ и остановились передъ зданіемъ уЪзднаго суда. Я соскочилъ съ подводы, чтобы поскорЪе скрыться въ корридорЪ суда отъ любопытныхъ глазъ. Но тюремный надзиратель, за неимЪніемъ свободныхъ мЪстъ въ тюрьмЪ, велЪлъ отвести насъ въ староство.

Закрывъ лицо шинелью, я пошелъ вмЪстЪ съ другими въ староство. Тутъ сверху по лЪстницЪ стали сбЪгать къ намъ чиновники, а какой - то ротмистръ такъ толкнулъ меня въ спину, что я упалъ. Но вскорЪ насъ позвали въ канцелярiю для допроса, а тЪмъ временемъ полиція разогнала собравшуюся на улицЪ толпу.

ПослЪ допроса отвели насъ въ какой-то пустой магазинъ по другой сторонЪ улицы, куда черезъ нЪкоторое время присоединили къ намъ также партію арестованныхъ изъ Устрикъ и изъ Зарочева, такъ что всего собралось тутъ насъ около 50 человЪкъ.

Около четырехъ часовъ дня мнЪ передали, что на улицЪ находится моя жена. Подозвавъ ее къ щели въ дверяхъ магазина, я просилъ ее, между прочимъ, выхлопотать въ староствЪ другое помЪщеніе, гдЪ можно бы отдохнуть послЪ тяжелаго пути. И дЪйствительно, минутъ черезъ пять вызвалъ меня комиссаръ и приказалъ отвести въ уЪздную тюрьму, гдЪ въ сравнительно удобной камерЪ я встрЪтилъ уже нЪсколько знакомыхъ мЪстныхъ русскихъ людей. А когда насъ выпустили во дворъ пройтись, мнЪ просто не вЪрилось, когда увидЪлъ тутъ передъ собою почти всю сяноцкую и лЪсскую русскую интеллигенцію, свыше ста человЪкъ.

Переполненіе тюрьмы увЪрило насъ, что долго здЪсь мы не останемся. И дЪйствительно, на слЪдующій день намъ было приказано собираться. Уставили всЪхъ группами по 30 человЪкъ, провЪрили въ десятый разъ карманы и списки и приказали выходить со двора. Къ нашему удивленію, на улицЪ мы застали могильную тишину. Толпа въ ста шагахъ возлЪ костела молчитъ, всЪ перекрестные уличные пункты обставлены стражей, шторы на окнахъ вездЪ опущены, — раздается только гулъ нашихъ шаговъ по мостовой. Для большей торжественности момента не хватало еще только барабана...

Потомъ отвели насъ на вокзалъ ЗдЪсь посадили насъ въ классные вагоны по 30 человЪкъ въ каждый, такъ что можно было размЪститься по скамьямъ.

Скоро переЪхали мы Карпаты и очутились на венгерской землЪ. ПослЪ трехсуточной Ъзды, черезъ Будапештъ, Коморно и другіе пункты, прибыли мы, наконецъ, къ мЪсту назначенія — въ приснопамятный Талергофъ...

Свящ. Гр. Макаръ.