Львовский уезд.

Две мобилизации.

Находясь на положении пасынка, русский народь в Австрии старался собственными силами поддерживать в своей среде просвещение и развивать экономическую силу в народных массах. Лишенный собственной национальной школы, принужденный воспитывать свою молодежь в австрийско-польско-„украинских" школах, где ради политических целей извращались научныя истины, а целыя страницы истории, в частности - русской, представлялись в ложном свете, единственно с тем преднамерением, чтобы удержать русский народ в Галичине, если уж не в полной темноте, так по крайней мере подальше от исторической правды, — он должен был, естественно, искать своей подлинной правды, своих собственных культурно-национальных путей. Близость русскаго кордона, этнографическое и вероисповедное единство народа, живущего по обе стороны б. австро-русской границы, а кроме того напряженная и стремительная жажда проложить себе удобный путь на восток, подсказывали австро-немцу действовать именно так, а не иначе, то есть, душить всякое проявление русскаго духа в народе, с одной стороны, а воспитывать себе приверженцев и

заодно ярых врагов русскаго мира в нашей-же русской среде, с другой. И, хотя часть местнаго русскаго населения и совратилась на ложный и предательский путь, указанный австро-немецкой агитацией, то все-таки большинство, в частности же-серыя народныя массы не послушались и не убоялись тех злонамеренных наущений, которыми австрийская администрация, жандармы и школа старались вызвать в умах галицко-русскаго народа ненависть и презрение к главному его национальному ядру, к закордонному русскому народу. Эти массы сохранили идею национальнаго и культурнаго единства и под этим углом шла у нас в Галичине, за несколько десятков лет до войны, вся народно-просветительная работа.

Неразработанность природных богатств края, скудость и безпомощность местнаго сельскаго хозяйства, экономическое порабощение и экслуатация населения, состоящаго почти исключительно из крестьян и весьма немногочисленной мирской и духовной средней интеллигенции, заставляло некоторыя более энергичныя и вдумчивыя единицы обратить свое внимание на экономическое укрепление народа и работать для народа в этом направлении.

Следовательно, вся наша общественная жизнь, не в пример другим народам, шла в двух параллельных направлениях: создания собственных русских бурс, являвшихся единственно возможным в данных условиях суррогатом русской школы, и весьма медленнаго, но упорнаго распространения среди народа кооперативных начал для товарообмена деревни с городом. Работа, требовавшая упорнаго труда, исключавшая уже по своей природе всякаго рода политику, — однако-же стоившая в дни разразившейся в 1914 г. мировой войны многих тысячей жизней русских галичан...

Как для австрийских властей, так и для нашей культурной и общественной жизни, город Львов являлся центром, откуда исходила вся просветительная и экономическая деятельность русской организации и распространялась по целой Галичине, путем ли печатнаго слова, или же путем устройства разнаго рода курсов, а также командировки в уезды инструкторов для учреждения на местах читален и кооперативов.

Поэтому неудивительно, что в приснопамятный 1914 год львовския тюрьмы скорее и больше всех наполнились нашими людьми.

Не бездействовали наши передовые люди перед войной, не покладая рук помогали они народу двигаться на высшую ступень культурнаго развития, но одновременно не дремали и те, кто считал нас своими врагами, в особенности же работали и старались втихомолку, прельщенные австрийцами, доморощенные наши „украинцы". Заблаговременно составлялись списки - сначала виднейших русских народных деятелей, а затем уж и всех, кто только писал свою фамилию этимологически или читал хотя-бы самую безобидную русскую газету или книжку.

Наступили дни военной мобилизации для защиты Австрии от внешняго врага - России...

А вместе с военной мобилизацией началась не менее грозная и повсеместная у нас в Галичине тюремная мобилизация русских людей, заподозренных не в содеянном преступлении

a исключительно только в том, что они могут в будущем это преступление совершить. И в извуверском предвидении этого, только предполагаемаго еще, могущаго в будущем совершиться преступления, полилась невинная кровь, заработали виселицы, наполнились тюрьмы до краю. Ясно и откровенно сказано об этом в позднейшем манифесте императора Карла, которым он распорядился в 1917 г. отпустить наших узников на свободу; „Zur Motivirung dieses Vorganges weist k. u. k. Regierung darauf hin, dass die zum Kriegsbeginn als Vorsichtsnahme veranlasste Interternierung von unverlasslichen eigenen Staatsangehorigen nur fur kurze Zeit zur Hintanthaltung der Storung der Mobilisirung gedacht war". [„В объяснение этой меры ц. и к. правительство указывает на то, что произведенная в начале войны интернировка собственных сомнительных граждан только на непродолжительное время для предупреждения попыток помешать мобилизации".]

И можно без преувеличения сказать, что, если-бы австрийския тюрьмы были попросторнее, да были 6ы их побольше, тогда ревнители австрийской государственности 6ыли-бы заперли в них весь галицко-русский народ. Как доказательство, приводим текст одной из телеграмм галицкаго наместника к провинциальным властям, извлеченный из архива б. наместничества, который в русском переводе гласит:

"Всех арестованных политически заподозренных, неблагонадежных руссофилов и т. п., поскольку они еще не преданы военному суду, выслать немедленно в львовскую тюрьму; арестовать всех, кто только подозрителен. [Подлин. по польски : „Wszystkich aresztowanych politycznie podejrzanych, niepewnych rusofilow i t. p., o ile nie oddano ich juz sadom wojskowym, odeslac zaraz do wiezenia we Lwowe; aresztowac, co tylko podejrzane".]

И действительно арестовывалось все, поголовно, без разбора. Старики, женщины, дети, здоровые и больные, разумные и юродивые, люди с положением и бездомные нищие, — a o результатах этого патриотическаго рвения, столь тяжелым бременем свалившагося на нас, свидетельствует другая телеграмма того-же наместинка на имя председателя краковской судейной палаты. Содержание ея следующее: „Ланцутский староста сообщает, что y него не имеется больше места для политических узников; прошу поручить начальнику суда в Ланцуте принимать арестантов в тюрьму, даже в том случае, если бы она временно была переполнена, o принятых же мерах немедленно мне донести. Принимаются меры к переводу этих арестантов в Ряшев или в другие края". [Подлин. по польски : "Starosta Lancuta donosi, ze nie ma gdzie pomiescic aresztantow politychnych; prosze polecic naczelnikowi sadu w Lancucie przyjmowac aresztantow do aresztow sadowych, gdyby chwilowo nawet bylo wielkie praepelnienie, i o zarzadzeniu mnie zaraz doniesc. Pszenieszenie tych aresztantow do Rzeszowa albo do innych krajow w toku".]

Наравне с ланцутской тюрьмой были переполнены также и тюрьмы всех других галицких городов и местечек. Невозможно перечесть всех пострадавших, так как одно собирание материалов, в виду ужасающих размеров этих сплошных арестов, продлилось бы на целые годы. A приведенныя здесь данныя являются лишь яркой и характерной частицей того отношения и тех неразбирающихся в

средcтвах приемов, которые применялись Австрией к галицко-русскому народу, чтобы вконец уничтожить eгo национальное самосознание, имя и даже самое его бытие...

Аресты и закрытие русских обществ во Львове.

„Многие „москвофильские" деятели заблаговременно убежали в Россию, между прочим — Бендасюк, Дудыкевич, Глушкевич. Бендасюк успел уже принять православие в Харькове.

Во Львове также производятся аресты „москвофилов"; между прочим арестован Пашкевич, директор „москвофильской" львовской „Самопомощи". „Прикарпатская Русь" перестала выходить.

Произведены аресты среди „москвофилов" также в Городке, Бобрке и других городах. Аресту подверглись также польские "москвофилы". В Кракове арестован польский депутат Заморский, известный "москвофил", a eгo газета „Polska Gazeta Illustrowana" закрыта".

("Дiло", 1914, № 17/18720.)

„Среди москвофилов во Львове и на провинции производятся дальнейшие обыски и аресты. В Щирце арестованы: о. Романовский из Дмитря, о. Стебельский из Горбач и щирецкий псаломщик Хомин. Во Львове арестован д-рь Гриневецкий, представитель оффициальнаго российскаго телеграфнаго агентства. Существование издательства „Прикарпатской Руси" полиция прекратила, в редакции произвела тщательный обыск и арестовала несколько лиц из администрации, a также редакции газеты. Редактор „Прикарпатской Руси" Лабенский, вместе с Дудыкевичем, Глушкевичем и другими выдающимися „москвофилами", бежал в Россию".

(„Дило", 1914 г. № 172 , 4 августа).

,,Вчера, по приказу наместничества, прекращена деятельност „москвофильских" обществ: „Народный Дом", „Общество им. Михаила Качковскаго" и всех других „москвофильских" обществ. Для управления имуществом этих обществ назначены правительственные комиссары".

(„Дило". № 173 за 1914 г. от 5 августа).

„В очередном порядке полиция приостановила деятельность следующих „москвофильских" обществ во Львове: „Русская Рада", „Общество русских дам", „Свято-Владимирское Общество", „Союз русских дружин в Австрии", „Русская дружина во Львове", „Общество русских женщин" ,,Жизнь", „Кружок русских студентов - политехников" и „Друг". Помещения всех названных обществ опечатаны".

(„Дило", 1914 г. № 174.)

Происшествия во Львове.

(Сообщение А. И. Веретельника).

В день объявления мобилизации появилось в польских газетах сообщение об арестовании депутата д-ра Д. А. Маркова, д-ра К. С. Черлюнчакевича и Н. Ю. Несторович. Те-же газеты сообщили, что деп. Марков будет предан военному суду за государственную измену.

Это первое известие о начавшихся арестах русских людей в Галичине сразу-же подлило задор руссофобской печати. Мазепинския и польско-еврейския газеты (особенно „Wiek Nowy" и „Gazeta Wieczorna") почувствовали, что

наступило время расправы с той частью русских галичан, которые, несмотря на всякаго рода преследования, остались верными своей русской национальности.

Вся эта печать сразу подняла неистовый крик: "Всех "руссофилов" следует предать суду! Всех их следует перевешать!"

Во Львове сейчас на первых порах были арестованы: 3. П. Филиповский, И. Площанский и директ. „Самопомощи" Ив. М. Пашкевич. Чтобы возбудить толпу против арестованных, полиция сама распространяла слухи о том, что, напр., Пашкевич, б. австр. офицер, будто-бы был арестован в момент, когда собирался сообщить русскому консулу австрийский план мобилизации, и что за это его немедленно разстреляли. Даже жене его, пожелавшей повидаться с мужем, комиссар заявил то-же самое.

На следующий день, 1 авг., были арестованы оставшиеся в городе сотрудники „Прикарпатской Руси" К. Н. Пелехатый и д-р И. А. Гриневецкий, а также управляющий конторой К. Р. Клебер. После этого последовали уже массовые аресты русских во Львове и на провинции. Ежедневно приводились под конвоем партии арестованных; среди них, были интеллигенты, крестьяне, женщины и дети. Во Львове, напр., был арестован, между прочими, 11-летний ученик город. народ. училища Савка за... „руссофильство", равно как и 12-летний гимназист Михальчук из Мервич. В ту-же тюрьму привели дочерей свящ. Бачинскаго из Васючина, девушек лет 13-ти и 15-ти, а также их 16-летняго брата-гимназиста. Мальчика Савку держали сначала в полиции, где его избили до крови, затем перевели в уголовную тюрьму, а оттуда вывезли с партией арестованных в Терезиенштадт. Одновременно правительством были закрыты все русския общества и учреждения в целой Галичине.

Положение русских галичан становилось прямо невыносимым. Местная польская и мазепинская печать с восторгом и злорадством сообщала все новыя известия об арестах и казнях, в особенности крестьян. Мазепинския газеты ("Дило" и „Руслан") печатали целые фельетоны о том, как вешали и разстреливали русских в провинции (напр. в с. Скоморохах, Сокальск. у.) и во Львове. В наместничество, в полицию, а более всего в канцелярию военнаго коменданта все время сыпались доносы мазепинцев на русских людей. И такой донос, что тот или другой является человеком русских убеждений, довлел, чтобы его, как изменника или шпиона, сейчас-же арестовали, а то и казнили даже.

Знакомый фельдфебель, приделенный к канцелярии штаба командира корпуса, сообщил мне, что мазепинцы прямо заваливают канцелярию письменными доносами. Знакомый почтовый чиновник разсказывал, что через его руки ежедневно проходили сотни открытых мазепинских писем, приблизительно следующаго содержания: "Считаю своим гражданским долгом сообщить, что следующия лица... являются рьяными руссофилами".

Чтобы поощрить кровожадную толпу в ея патриотическом рвении, правительство назначило даже доносчикам денежное вознаграждение в сумме 10 корон за каждаго „руссофила".

Из множества фактов приведу, напр., следующие: настоятеля прихода с. Стоянова, о. Сохацкаго, 80 Лет,

котораго вели в тюрьму с партией крестьян с вокзала Подзамче, толпа избила до потери сознания. Мученика пришлось отправить в тюремную больницу.

Я был тоже свидетелем следующаго факта: с главнаго вокзала вели партию арестоваванных в тюрьму „Бригидки". На Городецкой ул., возле казарм Фердинанда, толпа убила камнями священника. Когда он упал под ударами палокь и камней, конвойный солдат толкнул его еще раз изо всей силы прикладом. Соддаты сняли с покойника кандалы, после чего крестьяне, взяв труп на руки, понесли с собой в тюрьму...

Утром 6 авг. арестовали и меня. В тюрьме все камеры были переполнены. Спать не было где, приходилось соблюдать очередь. есть давали раз в сутки. Тюремные надзиратели и полицейские обращались с нами безчеловечно.

Вместе со мною сидели в камере: М. И. Гумецкий, Р. Ф. Глушкевич, К. М. Чиж, свящ. А. Билинкевич, К. Н. Пелехатый, свящ. Скоробогатый и Н. К. Островский.

В соседней камере находились д-р И. Л. Гриневецкий, К. Р, Клебер, П. П. Гаталяк, д-р Н. Е. Застырец, Р. И. Шкирнан, Ю. Киселевский, М. И. Голинатый, Мороз, П. Одинак и г-жи Матковская, Прислопекая и Площанская.

Характерный случай для тех отношений, в которых приходилось жить русским людям до занятия Львова русскими войсками, это арест банков. чиновника г. Островскаго. Он возвращался около 8 часов вечера домой. Какой-то человек, увидев его на улице, обратился к проходившему офицеру: "Прикажите арестовать этого гоподина, он наверное российский шпион; я слышал, как он у парикмахера говорит по русски". И этих слов проходимца было достаточно, чтобы арестовать ни в чем неповиннаго человека.

От вновь поступивших арестантов мы узнали, что нас отдадут под военный суд, по обвинению в государственной измене. Это казалось тем более вероятным, что так-же говорил нам и комиссар полиции, некто Писарский.

27 августа нам было приказано приготовиться к отъезду. Все камеры были открыты и во двор вышло 140 человек. Пришлось простоять на холоде до 3 ч. ночи. Многие были легко одеты, но никому не было разрешено послать домой за одеждой. Полицейский комиссар приказал становиться по четыре в ряды, после чего нас начали по рядам заковывать вместе в кандалы.

К счастью, я потерял сознание, и меня оставили во дворе под стражей. Под вечер в мою камеру привели еще свящ. Зельскаго из Убинья и И. Рогозинскаго из Львова. Но мы уже не долго сидели. 3 сентября русския войска заняли Львов и освободили нас из заключения.

(„Прик. Русь", 1914, № 1426).

Из записок пок. д-ра Владимира Ив. Антоневича.

Военная мобилизация захватила меня с сыном-гимназистом на каникулах в с. Буркуте в. Жабья. Поневоле пришлось прервать отдых и спешить обратно домой во Львов.

Узнав здесь о производящихся многочисленных арестах и зная придирчивость и неразборчивость

австрийских административных властей, я думал было предпринять кое-какия меры предосторожности, но было уже поздно. 27 августа 1914 г. явились ко мне на квартиру по ул. Скалки двое сыщиков, которые произвели у меня тщательный обыск, причем забрали несколько безобидных открыток от Ю. А. Яворскаго, В. Ф. Дудыкевича и С. Ю. Бендасюка, а равно несколько фотографических клише видов г. Львова, снятых в свое время моим сыном. После этого отвели меня и сына на полицию.

После составления краткаго протокола комиссаром Смулкой, заявившим, что имеется телеграфное предложение жандармерии из Жабья о нашем аресте, нас препроводили в тюрьму по ул. Батория, причем меня поместили в камере №10, а сына отдельно во II этаже. Впрочем, сына через 4 дня отпустили совсем на свободу.

Ночью с 27-го на 28-е августа перевели меня пешком, в ручных кандалах, в одном нижнем белье и туфлях, в тюрьму „Бригидки".

Полицейский № 129, получивший повидимому от начальства соответственныя инструкции, все время подгонял меня прикладом, приговаривая: „Хорош полковой врач". То-же происходило, когда вели нас впоследствии из „Бригидок" на вокзал. Полицейские (№ № 129, 130, 376) били, куда попало. После каждаго „равняйся" („szlusuj") следовал ударь прикладом. И трудно было угодить наущенным стражникам, так как впереди меня шел хромой старичок Рудко, спотыкавшийся на каждом шагу и мешавший мне идти равным шагом с другими.

Самый переезд по Галичине был очень тяжелый — даже для людей с железныии нервами. Только, когда наш эшелон переехал на чешскую землю, мы вздохнули легче. Жандармская брань: "zdrajсу" „moskalofile" и т.п., которою встречали нас на каждой станции в Галичине, заменилась дружеским, сердечным приветом: „na zdar Rusove"!..

(Д-р мед. В. И. Антоневич, скончался от тифа в 1918 г. в Талергофе).

Экзекуциии во Львове.

Знесенье в. Львова. В Знесенье арестовывал в 1914 г. русских людей местный комендант жандармерии, вахмистр Беднарский.

Первый был арестован местный псаломщик Лука К. Старицкий, состоявший уже несколько дней на военной

службе. Старицкий служил во Львове, а ночевать приходил домой. Ночью явились к нему два жандарма и приказали следоват в часть, а оттуда под конвоем отправили его в военную тюрьму, в конце же августа вывезли с эшелоном в Талергоф.

Дальше были арестованы:

Фома Семен, б. председатель местной читальни; его вывезли в Терезин, а затем в Талегоф и Грац, откуда уже, несмотря на преклонный возраст, отправили в армию на фронт.

Учительница Мария В. Секорская была вывезена в Терезин, а после отправлена в Вену в тюрьму.

Василий Наорлевич, не пожелавший выдать свою дочь замуж за жандарма, был арестован последним, а затем выслан в Талергоф.

Илья Вас. Петринец был вывезен в Талергоф; умер через неделю после возвращения домой.

Местный настоятель прихода о. Айфалович был арестован и вывезен в Талергоф вместе с 3-мья сыновьями, которые затем все были отправлены на фронт, причем один из них, преподаватель гимназии Северин Айфалович, был контужен, оба же другие, Владимир и Іосиф Айфаловичи, были убиты.

Иван Тарновский был посажен в тюрьму во Львове, откуда был освобожден русскими войсками.

Иван Котулинский был арестован за родство с Д. Старицким; из тюрьмы освобожден русскими войсками.

Григорий Котулинский, товарищ председателя местной читальни, был арестован по доносу местных мазепинцев; освобожден русскими.

Иван Вацик, эсаул местной "Русской Дружины", Был арестован в полку, но в 1916 призван обратно на военную службу.

Екатерина Старицкая, жена Л. Старицкаго, была арестована после отступления русских, по доносу мазепинки Марии Струк, что в ея доме помещались русские солдаты, но затем была военным судом оправдана.

Все перечисленныя лица принимали живое участие в народно-просветительной жизни с. Знесенья, а потому являлись солью в глазах врагов русскаго народа, которые и воспользовались военным произволом, чтобы обезвредить их и упрятать подальше. И действительно, это им отчасти удалось. Домой вернулись не все...

С. Гонятичи. Австрийцы, поймав 7 человек крестьян, поставили их в ряд под стеною сарая, а затем бросились на них со штыками.

Убили при этом Василия Гринчишина, Юстина Карпинскаго, Филиппа Оприска, Григория Кордюка (80 лет), Тимофея Дубинка и Казимира Карпинскаго (16 л.). В живых остался случайно один Степан Гринчишин, получивший 11 штыковых ран.

С. Черкассы. Мадьяры увели крестьянина Ивана Сидора, судьба котораго неизвестна.

С. Остров. Австрийский офицер убил крест. В. Зачковскаго по доносу, сделанному евреем Исааком Ретигом, будто-бы он показал русским войскам дорогу в Николаев.

В м. Щирце были убиты мещане Н. Мокрый и Н. Сивенький.

В с. Гряде арестовано 8 крестьян.

В с. Дмитрье был убит крестьянин Н. Феджора. Из той-же деревни австрийские солдаты увели крестьян: Д. Феджору, В. Бобиляка, П. Жидика, Ф. Паренчука и священника Романовскаго.

В с. Ланах был убит крестьянин А. Базиль, уведены мадьярами И. Лазуркевич, М. Кревнюха и И. Деда.

Экзекуциии во Львове.

Из с. Сердица были уведены: М. Деркач, Г. Курах (70 лет), М. Филюс, И. Гавриш, М. Горлат, В. Кухарский, И. Кухарский (18 лет), Ф. Панчишин, Ф. Крупач, М. Гаврилюк (60 лет), Н. Грех (14 лет), М. Бернат (60 лет) М. Кицан, И. Могурат и неизвестный крестьянин из с. Песков. Всех предварительно избили до крови. Для характеристики отношений следует заметить, что в этой деревне арестовывались австрийцами все, кто только посмел выйти из дому.

В с. Вербеже были арестованы: о. Ю. Гумецкий, д-р И. Ю. Гумецкий, В. Кинцикевич, Ф. Дьяков и Ф. Тхоровский.

В с. Запытове еще до начала войны были арестованы М. Химка и П. Козюба. 29 августа 1914 г. сюда явились передовые русские отряды, однако, уже на следующий день ушли обратно. Сейчас появился в деревне австрийский разъезд. По доносу мазепинца Хомяка, будто-бы крестьяне сами пригласили русских в деревню, австрийцы повесили 16 человек, в том числе одну женщину. Крестьянина Цыгана взяли с собой, мучили четыре дня, а когда подошли русския войска, зверски убили.

("Прик. Русь", 1914 г. № 1429).

В с. Новом Ярычеве еще до начала войны был арестован гимназист В. Сварычевский. В с. Старом-Ярычеве австрийския войска захватили с собой при отступлении: И. Когута, С. Ваврича, И. Тиса, М. Кулика, И. Ткача, М. Ткача, Т. Ярошика, Д. Ильчишина и О. Тараса, В том-же селе закололи Г. Масла.

В с. Цеперове были арестованы Г. Павлишин и Ф. Сысак.

В с. Вел.-Подлесках был арестован свящ. Ф. Яворовский и студ. Г. Головач.

В с. Руданцах был арестован крестьянин Н. Долгань, во время же отступления в том-же селе был убит крест. М. Долган.

В с. Мал.-Подлесках были арестованы и уведены: Г. Мацех, С. Макогон, А. Ломага, Н. Ломага, Ф. Ломага, И. Оробец, М. Ткач и Анна Мороз. Вь том-же селе были убиты: А. Маслюк, Д. Михайлов и Г. Сидоряк.

В с. Жидатичах были арестованы крест. Т. Михалюк и студ. И. Михалюк.

В с. Малахове были арестованы четверо крестьян.

В с. Стронятыне были уведены: А. Пришляк, Л. Палюк и С. Ястрембский.

В с. Ситехове было арестовано шесть крестьян.

В с. Пикуловичах бежавшие, после сражения у Краснаго, австрийцы захватили крестьян: В. Харькова, Н. Бачинскаго, В. Фридваля, Ф. Барабаша, А. Мартинкова, В. Коваля, Н. Коваля, К. Легкаго, М. Скобанскаго, И. Дачкевича, А. Коваля и Н. Пешура. Арестованных били прикладами и саблями. В том-же селе солдаты, арестовав крестьянина И. Таращука, повели его в соседнее село Прусы и там, в присутствии нескольких крестьян, обрезали ему губы и пальцы у рук и ногь и, наконец, издеваясь над полумертвым уже от страшных мучений человеком, положили ему на грудь доску и задавили несчастнаго на смерть.

В с. Борщевичах были арестованы и вывезены 16 крестьян, в том числе 85-летний Г. Мурмило. В том-же селе были убиты А. Гминковский и С. Тешинский.

В с. Прусах был арестован 16-летний И. Бобра.

В с. Грибовичах до начала войны были арестованы и вывезены, на основании доноса мазепинца войта И. Дещука, священник о. I. Билинкевич и 30 крестьян.

В с. Брюховичах жандармы арестовали крестьянина И. Брыкайла вследствие доноса одного местнаго поляка. Несчастнаго повели на местное кладбище, вырыли яму и, поставив жертву над свежей могилой, приказали солдатам его разстрелять. После перваго залпа несчастный упал, но остался жив. Когда-же, несмотря на приказ, солдаты отказались стрелять вторично в истекавшаго кровью крестьянина, жандарм сам прикончил лежавшаго.

Прибежавшей за своим мужем жене пришлось быть свидетельницей этой страшной расправы.

("Прик. Русь", 1914 г. 1487).

С. Толщев. В нашем селе были арестованы в первую очередь члены читальни Об-ва им. Мих. Качковскаго, а именно: 1) председатель Яков Крук (был сослан в Оломютць, а в 1916 г. переведен в Талергоф), 2) Григорий Лещак, 3) псаломщик Герасим Керод, 4) Василий Керод, 5) Федор Савка, 6) Игнатий Худыш, 7) Іосиф Керод, 8) Иван Илечко (оба были сосланы в Талергоф, где и скончались от тифа), 9) Иван Керод, 10) Димитрий Курса, 11) Григорий Жухович, 13) Филипп Горк, 13) Мелания Жухович, 14) Анна Керод и 16) Франка Лещак. Некоторые из них были определены в австрийские полки (т. наз. Steyerreimente) на военную службу и, с 6елыми повязками на рукаве (что означало, что они политически ненадежны) отправлены на итальянский фронт.

Четырех арестованных, а именно: Ив. Керода, Дим. Курсу, Гр. Жуховича и Ф. Горака держали австрийцы

целый день в кандалах под корчмой, всячески издеваясь над ними, причем бросали жребий, что с ними сделать — убить или-же увести? Но, когда австрийский обоз, к которому были прикомандированы арестованные, выехал за село, появился вдруг русский разъезд, в виду чего австрийцы разбежались, а четыре означенных арестанта, которые были скованы вместе, остались одни, после чего прибежавшие из деревни люди, распилив цепи, освободили их.

Григорий Лещак

Экзекуциии во Львове.

С. Раковец. С. Раковец — село русское с деда-прадеда. Живет здесь немного римо-католиков из местнаго же населения, а потому считающих русский язык своим родным яэыком, так что польско-католические священники разъединили их, в виду различия вероисповеиания, на поляков и русских. Самих-же русских разъединил пок. священник, украинофил Мих. Яцкевич, построив в селе „украинскую" читальню „Просвиты". Таким образом, в Раковце существовали, кроме русской читальни им. М. Качковскаго и „Русской Дружины", также мазепинская и польская читальни. Поляков и „украинцев", а собственно говоря — покойнаго священника, весьма раздражало, что русская читальня развивается лучше остальных, благодаря стараниям некоторых виднейших крестьян и народнаго учителя в отставке М. Ф. Квасника, и что часто устраиваемые ею спектакли и концерты привлекали в читальню деревенскую молодежь и стариков.

Пришел 1914 год. Польский ксендз Ян Домбровский сделал донос на учителя М. Ф. Квасника, крест. Петра Орыщака и председателя русской читальни Ивана Зазуляка. Явились жандармы, в числе 11 человек, для производства обыска, после чего всех

троих забрали во Львов, а затем выслали в Терезин и Талергоф.

2 сентября вывели пьяные жандармы также молодого, интеллигентнаго крестьянина Василия Палея из дому и тут-же на выгоне разстреляли.

Первыя жертвы.

(Из разсказа очевидца).

Лицо, призванное по долгу своего знания напутствовать приговоренных кь смертной казни и присутствовать при исполнении приговора, разсказывает следующее:

Все, что пишут русския газеты о неслыханных зверствах австрийцев и мадьяр на нашей несчастной родине, бледнеет перед теми ужасами, свидетелем которых пришлось быть мне в силу моего звания. Сообщают о том, как дикия орды солдать жгли деревни, насиловали, грабили и убивали без суда десятки людей в припадке озлобления; все это, конечно, отвратительно и ужасно, но во сто раз безчеловечнее то, что творилось австрийскими властями по приговору суда - легально... Я говорю о приговорах военно-полевых судов в начале войны на крестьян и интеллигентов, заподозренных в государственной измене.

Вот, напр., первый подобный приговор, расклеенный по городу и напечатанный во всех львовских польских и мазепинских газетах:

„Ц. и к. военный комендант гор. Львова объявляет: Фабричный истопник Иван Хель, поденный рабочий Семен Хель, оба из с. Пониковец, Бродскаго уезда, лесной сторож Семен Шпорлюк из с. Вел. Фольварков, Бродскаго уезда, и Антон Супликевич из с. Скоморох, Сокальскаго уезда, за то, что сообщили разныя сведения русским войскам, а кроме того Семен Хель за то, что ввел нарочно в заблуждение австрийский кавалерийский разъезд, так что этот разъезд попал в засаду, — значит, все вместе за совершение преступления против военной мощи государства, приговорены на основании § 327 военно-уголовнаго закона военно-полевым дивизионным судом ландверы во Львове к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение 24 авгусга с. г.

(1914 г.) во Львове. 16-летний Николай Щпорлюк приговорен, за то-же самое преступление к 10-летнему тюремному заключению".

Это первый приговор и первыя жертвы. Следующаго дня, 25 августа, были повешены на основании приговора военнаго суда: 1) Валентий Кашуба, 21 года, крестьянин из Лешнева, Бродскаго уезда; 2) Александр Батовский, 56 лет, крестьянин из Бродскаго уезда; и 3) Василий Пержук, 48 лет, крестьянин из Лешнева. Приговор был исполнен во дворе тюремнаго здания по Казимировской ул. Палачем был солдат. Во время казни собралась вокруг тюрьмы огромная толпа, желавшая полюбоваться видом казни „изменников", но во двор тюрьмы были допущены только оффициальныя лица и представители печати.

Несколько дней спустя (29 авг.) были повешены крестьяне: А. Мановский, 23 лет, из с. Дубровец, Яворовскаго уезда, Шущинский, 60 леть, из с. Фуйна, Жолковскаго уезда, Петр Козицкий, 21 г., из с. Крехова, Жолковск. у., и Андрей Пужак, 57 лет, из с. Мокротина, Жолковскаго уезда. Первые три повешены за то, что встречали русския войска, угощали солдат

и указывали им дорогу; последний, зажиточный и весьма интеллигентный крестьянин, за то, что выразился нелестно об австрийском императоре, считая его виновником войны. Умирали все, как подобает героям-мученикам, без плача и проклятий, со словами молитвы на устах. А Андрей Пужак, стоя на ступеньках виселицы, крикнул: „Дя здравствует Великая, Неделимая Русь"!

Экзекуциии во Львове.

Но самыя кошмарныя картины пришлось мне наблюдать в военной гарнизонной тюрьме, где разыгрались тякия потрясающия сцены, которыя гонят сон в век, мутят разсудок, которых я никогда не забуду...

К смертной казни были приговорены два униатских священника и 27 крестьян. Приговор был вынесен на основании показаний одного свидетеля, мазепинца, интеллигента, донесшаго, что эти священники и крестьяне встречали с хлебом-солью русские передовые отряды, угощали русских солдат и сообщали им сведения относительно расположения австрийских войск. Никаких других улик и доказательств не было.

Несчастные, чувствуя себя совершенно невиновными, даже выслушав приговор, считали его простой угрозой: приговорили, чтобы напугать нас и людей в окрестности, подержат месяц-два, пока не кончится война, а там и домой отпустят... Не верили даже тогда, когда в камеру вошел священник и заявил, что пришел исповедывать их перед смертью.

Однако, пришлось поверить. Казнь должна была состояться во дворе тюремнаго здания. Но палача не было, не успел приехать во время. Власти решили обойтись без него, не желая ждать его приезда, тем более, что нашелся палач-доброволец, фельдфебель-немец, который согласился привести приговор в исполнение.

О подробностях казни не стану говорить. Скажу только, что вешали группами, по нескольку человек. Вывели во двор первую партию, четырех крестьян. Палач-доброволец истязал каждаго по 10 — 12 минут, а перваго даже 16 минут, да и то должен был прикончить его руками.

Вывели вторую партию, троих крестьян. С ними произошла та-же самая история. Повесив последняго из этой второй группы, палач с

самодовольной улыбкой обратился к присутствовавшему при казни военному начальству: „Ну вот, с седьмым уже пошло легче, а четырнадцатаго вздерну уже по всем правилам искусства („werde ich schon ganz perfekt aufhangen").

Ho остальных вешал уже не он, а другой. Дело в том, что власти решили остальных 20 крестьян казнить в родной их деревне для острастки всему населению в окрестности. Что касается двух приговоренных священников, то участь их мне неизвестна.

(„Прик. Русь", 1914 г. № 1489.)

Последние эшелоны.

В понедельник, 18 авг. 1914 г., за два дня до взятия русскими войсками Львова, был вывезен отсюда последний транспорт арестованных русских галичан, насчитывавший свыше 700 человек. По пути из тюрьмы на вокзал уличная толпа все время зверски издевалась над ними и избивала их, чем попало. Священника лет 70 — 80, который вследствие побоев не был в состоянии идти дальше и упал на улице, солдаты тут-же прикололи штыком и, прикрыв соломой, оставили на улице. Отношение к арестованным властей, солдать и толпы, из местнаго инородческаго населения было до того зверским, что даже одна местная польская газета („Slowo Polskie") не вытерпела и обратила внимание правительственных кругов на недопустимость подобных жестокостей над неповинными людьми. Но защищать зтих мучеников не посмел никто. Те, кто мог и обязан был это сделать, а именно светския и духовныя власти (хотя бы униатские иерархи во главе с гр. Шептицким), не только не принимали никаких мер, но, наоборот, пользуясь видимой возможностью полнаго искоренения всех сознательных поборников идеи единства русскаго народа, напускали и науськивали на них жандармов. Из частных лиц этого сделать никто не посмел, хотя-бы потому, что за одно слово сочувствия ждали тоже всякаго тюрьма и мука.

Нам известен, напр., следующий факт. Жена запасного австрийского офицера г-жа Площанская, видя на улице неслыханныя издевательства над узниками, сказала: „Как можно так издеваться над беззащитными людьми, которые еще не судились; это же не преступники, а люди, вина которых еще не доказана" - За эти слова ее сейчас-же арестовали, посадили вместе с двумя маленькими детьми в тюрьму, а затем вывезли куда-то, оставив детей на попечение чужой женщины. А муж г-жи Площанской находился в то время на фронте...

28 августа, когда русская армия уже приближалась к Львову, наместничество приказало всем уездным начальникам выслать немедленно оставшихся еще в местных тюрьмах узников прямо в Краков. Приказ этот гласил:

„Согласно приложенному списку, отправить немедленно задержанных политических руссофилов под стражей в Краков с именным списком. {} О выезде сообщить по телеграфу краковской полиции. Именной список и время отправления предложить в наместничество. В случае, если окажется нужным конвой, затребовать по

телеграфу из управления военнаго округа в Перемышле". [В подлин.: "Stosownie do przedlozonego wykazu, odstawic natychmiast politycznych detentow russofilow pod straza do Krakowa z imiennym wykazem. O wyjezdzie zawiadomic telegraficznie policie krakowska. Imienny wykaz i czas odjazdu przedlozyc Przezydjum Namiestnictwa. Gdy potrzeba eskorty, zarzadac jej telegraficznie z Militar-Kommando Przemysl. - Prczydium Namiestnictwa"].

Эта телеграмма была разослана начальникам разных уездов. Она относится к последнему транспорту нашихь узников, в котором из одного Львова было вывезено свыше 700 человек. Только немногие счастливцы, которых почему-либо не успели вывезти, были освобождены русскими войсками. Напр., в Самборе были таким образом освобождены около 400 чел., преимущественно крестьян, во Львове около 170 человек.

("Прик. Русь", 1914 г., № 1425).

Я был арестован львовской полицией в 7 ч. утра 9 августа 1914 г. в своей квартире на Подвальи № 7. Во время обыска, имевшаго характер настоящаго погрома, чины полиции разбили все замки от шкафов и сундуков и перерыли каждый лист бумаги в поисках зa доказательством моей мнимо-преступной, антигосударственной работы. Отделив все русския кииги и частную корреспонденцию, взяли ее вместе со мною в полицейское управление, не разрешив привести в порядок перерытую квартиру и закрыть окна. На полиции ждал я допроса до 2-х ч. дня, когда комиссар, указав мне на найденныя среди моей корреспонденции письма В. Ф. Дудыкевича и Р. Ю. Алексевича, a также несколько частных писем из России, объявил мне, что я арестован, как опасный для государства преступник. Затем меня отвели в тюрьму по ул. Яховича и определили в камеру № 8, где уже сидели знакомые гг. Полещук из Бродов и Мороз. Ночь пришлось просидеть на скамейке, а утром по болезни перевели меня в камеру № 7, где сидели гг. Клебер, д-р Гриневецкий, Хойнацкий, Липецкий и др., свящ. I. Билинкевич. На трех койках спало семь человек. За исключением украинофила Титлы, попавшаго в нашу компанию, очевидно, по недоразумению, все остальные были свои русские люди.

Экзекуциии во Львове.

Печальныя вести о разстрелах и новых арестах, доходившия к нам извне не предвещали нам

ничего хорошаго, а мысли о семье, находившейся во время моего ареста в деревне на каникулах, не давали мне покоя. Ночью был слышен шум проходящих по улице войск и далекий орудийный гул. Повидимому, русская армия продвигалась к Львову. Мы боялись, что австрийцы, за невозможностью перевезти нас дальше, поголовно нас перевешают. Однако, Бог миловал. 23 августа, поздно ночью, тюремная администрация велела нам наспех собраться во дворе. До 4 часов утра шла проверка узников, а затем, в сопровождении многочисленнаго конвоя и, несмотря на раннее время, при неистовых криках и ругательствах толпы, отправили нас на вокзал. Тяжелее всего был переход через вестибюль, туннель и лестницу на перрон. Не один потерял зубы или вышел к готовому уже поезду с разбитой головой. Я получил несколько ударов прикладом в бок и несколько пощечин. "ехали мы по 50 человек в вагоне, не считая конвоя. Сравнительно хорошо ехалось тем из нас, кто разместился на полу под скамейками. Они были защищены от камней и палок, бросаемых в вагон через окна. Без воды и пищи доехали мы на четвертыя сутки до чешской границы, где сострадательные чехи впервые нас накормили и напоили. Затем нас отправили в Терезин.

Юл. Ник. Киселевский.

Как еврей попал в "руссофилы"?

Всем памятен 1914-й год, но, кажется, больше всех помнят его русские галичане! Всякому стоят еще в живой памяти гонения и ужасы, разыгравшиеся в нашей стране. Везде — в походах и лагерях, на улице и в вагонах, падал русский человек от ударов штыков, палок и камней солдат и уличной толпы. Озверевшая орава с радостью смотрела на кровавое зрелище, рукоплескала с окон и балконов, или-же сама принимала участие в этих диких, кровавых оргиях. Убивали безнаказанно, без суда; за убийства, запрещенныя Божьим и человеческим законом, получались награды и похвалы.

Тут я хочу разсказать один траги-комический инцидент, разыгравшийся на этом мрачном фоне 31 августа приснопамятнаго 1914 года.

Стояла хорошая погода. Около 10 часов утра двинулись мы эшелоном из тюрьмы „Бригидки" вверх по Казимировской улице в направлении главнаго вокзала. Там предполагалось погрузить нас в вагоны и увезти нас на запад, из страха перед русскими войсками, которыя стояли уже у ворот Львова.

Эшелон был окружен густым кордоном пешей и конной полиции, а мы в середине двигались четверками до того сбитыми рядами, что через наши головы мог полицейский передать полицейскому по другой стороне папироску.

Солнце пекло немилосердно. От жажды и волнения мы находились в лихорадочном состоянии; во рту высохло, трудно было дышать.

Вдруг какой-то еврей с железной палкой пробирается сквозь густые ряды конвоя и хочет ударить по голове кого-нибудь из арестованных, чтобы показать и удовлетворить свой австрийский "патриотизм".

Не знаю, что за человек был тот полицейский, мимо котораго

как-раз, с занесенной на нас палкой, протискивался юркий еврейчик,— русский-ли он был тоже и возмутился за нас, или же просто хотелось ему посмеяться над евреем, — только он, в то время, когда еврей между конвойных протянул руку, чтобы нанести удар, схватил его за шиворот и толкнул в середину.

Еврей сразу опешил, не сознавая своего положенія. Подумав, что это шутка, стал бросаться на все стороны, угрожать нам кулаком, а наконец глупо улыбаться. Мы также предполагали, что конвойный помог ему подойти ближе, чтобы удар был вернее, а потом отпустит его на свободу.

Тем временем еврейчик все-таки спохватился и начал силой пробиваться из наших рядов, а когда это не помогало, стал просить полицейскаго выпустить его из нашей среды, причем даже слезы у него выступили на глазах, а лицо от испуга все посерело.

Но не отпустили уже полицейские еврея. Одни просто не заметили этого происшествия, другие были рады комическому случаю, а мы шагом обреченных подвигались вперед, сосредоточив все свое внимание не так на глупом еврее, как на грозной, разъяренной толпе вокругь, которая не знала, какой 6ы избрать для нас род смерти, и все советовала конвойным то разстрелять нас, то повесить, то заживо погребать.

На вокзале посадили нас в товарные вагоны, загрязненные лошадиным пометом.

Еврея также втолкнули в вагон как участника транспорта. Он начал все еще утешать себя, что это одно недоразумение и что с ним ничего плохого не произойдет, то вдруг бросался на нас, как бешеный, ругая прокятых „москвофилов", как причину своей беды. А когда сменилась стража, тут уже никто не обращал внимания на еврея. Приклад винтовки одинаково хорошо работал на нашей и на еврейской спине.

Экзекуциии во Львове.

Так мы с ним вместе и приехали в талергофский ад. А когда через некоторое время в нашей среде вспыхнула эпидемия тифа, заболел им и наш еврей и вскоре почил вечным сном в русской братской могиле „под соснами".

Гр. Лещак.