Скольскій уЪздъ.

С. Синеводско-Выжнее. Въ с. СиневодскЪ-Выжнемъ мадьярскіе солдаты, по доносу мЪстныхъ евреевъ повЪсили въ октябрЪ 1914 года одиннадцать русскихъ крестьянъ, послЪ чего бросили тЪла нЪсчастныхъ жертвъ въ болото, запретивъ ихъ семьямъ, подъ угрозой новой подобной-же расправы при слЪдующемъ своемъ возвращеніи, предавать таковыя христіанскому погребенію. Такъ они и пролежали въ болотЪ, въ виду крайней запуганности населенія, не посмЪвшаго ослушаться приказанія палачей, всю зиму.

Только 26 марта 1915 г., стараніями стрыйскаго русскаго уЪзднаго начальника С. Н. Андреева, состоялось торжественное погребеніе несчастныхъ жертвъ. ТЪла были солдатами бережно вынуты изъ болота, причемъ веревки, оставшіяся на ихъ шеяхъ, были сняты, и затЪмъ они были положены въ деревянные гробы и погребены на самомъ почетномъ мЪстЪ — возлЪ церкви.

Въ похоронахъ приняло участіе, кромЪ мЪстныхъ жителей и солдатъ, также множество народа изъ окрестныхъ деревень. Прибыли также многіе члены читальни имени М. Качковскаго изъ Стрыя.

Гробы несли солдаты и родственники невинно погибшихъ. Нельзя было безъ глубокаго волненія смотрЪть на длинный рядъ осиротЪвшихъ отцовъ и матерей, женъ и дЪтей, нельзя было слушать безъ слезъ ихъ горестныхъ причитаній и трогательныхъ прощальныхъ молитвъ надъ братской могилой родныхъ мучениковъ, на которую былъ возложенъ въ заключеніе самодЪльный терновый вЪнецъ.

(„Прик. Русь", 1914 г. н-ръ 1610.)

С. Козевая.

(Сообщеніе Юрія Волкуновича).

ПослЪ объявленія мобилизаціи во всемъ Скольскомъ уЪздЪ начались массовые аресты русскихъ крестьянъ и интЪллигенціи. Народъ, спасаясь отъ бЪды, убЪгалъ въ горы и скрывался по лЪсамъ. Такимъ-же образомъ скрылся и я, а когда русскія войска заняли окрестности, я вернулся домой и узналъ, что въ Козевой было арестовано 20 человЪкъ. Черезъ нЪкоторое время русскіе оставили Скольскій уЪздъ. Это случилось такъ неожиданно, что мы не успЪли бЪжать съ ними. Меня арестовали австрійцы. Въ тюрьмЪ въ Скольемъ я засталъ уже до 300 арестованныхъ, мужчинъ, женщинъ и дЪтей. Въ тюрьмЪ держали узниковъ четверо сутокъ безъ воды и куска хлЪба. На 5-й день нЪкоторыхъ освободили, въ особенности женщинъ и дЪтей, прочіе же просидЪли еще три недЪли, получая разъ въ день супъ и по одному хлЪбу на четырехъ.

Подъ конецъ третьей недЪли мнЪ и еще одному изъ узниковъ было приказано построить висЪлицу, на которой повЪсили 2 крестьянъ. Первымъ былъ повЪшенъ замЪститель войта с. Синеводска. Призванный на мЪсто казни польскій ксендзъ напутствовалъ крестьянина, а затемъ солдатъ принялся за работу. Солдату не везло. Веревка оказалась тонкой, вслЪдствіе чего повЪшенный трижды обрывался. Подъ конецъ его задушили руками, а затемъ повЪсили на перекладинЪ. Другой повЪшенный былъ также изъ Синеводска.

На слЪдующій день загремЪли русскія орудія, узниковъ начали спЪшно

эвакуировать въ Лавочное. НЪкоторыхъ, въ томъ числЪ и меня, отпустили домой. ПослЪ возвращенія домой я засталъ дверь своего дома взломанной и все имушество разграбленнымъ. На меня донесли австрійцамъ, что я братался съ козаками, м меня туть-же вторично арестовали и повели къ офицеру.

Офицеръ оказался евреемъ. ПослЪ допроса онъ распорядился "всыпать" мнЪ сто палокъ и пригрозилъ висЪлицею. Конвоировавшіе меня солдаты били меня по пути, сверхъ положеннаго, сколько попало, и только отданныя имъ последнія пять коронъ умЪрили немного ихъ „патріотическій" пылъ.

Меня отвели въ с. Плавье, гдЪ стояла австрійская бригада. Когда меня поставили передъ командиромъ, я, обезсилЪвъ отъ пройденнаго тяжелаго пути и волненія, лишился чувствъ. На другой день былъ назначенъ военный судъ. Потребовали свидЪтелей. Я со своей стороны назвалъ фамиліи нЪсколькихъ русскихъ крестьянъ, однако, командиръ потребовалъ еврейскихъ свидЪтельскихъ показаній. Тогда я назвалъ Давида Ротфельда, корчмаря изъ Козевой. Ротфельда скоро привели и онъ далъ въ судЪ благопріятныя для меня показанія. Меня оправдали, но не освободили, а препроводили обратно въ Козевую, гдЪ меня окончательно освободили вновь явившіяся русскія войска. Возвратясь домой, я заболЪлъ и пролежалъ цЪлый мЪсяцъ въ постели.

Изъ разсказовъ знакомыхъ я могу указать еще на слЪдующіе факты:

Въ с. Лавочномъ повЪсили австрійцы двухъ крестьянъ, Мих. Жолобовича изъ Козевой и нищаго изъ Оравы Фед. Коростевича.

Всего изъ Скольскаго уЪзда вывезли въ Венгрію около трехъ тысячъ человЪкъ. Большинство было отправлено въ Мукачево и въ находящуюся по сосЪдству тюрьму Варпалянку. НЪкоторыхъ изъ нихъ впослЪдствіи освободили; возвратясь домой, они разсказывали объ ужасахъ, чинимыхъ надъ арестованными. Въ МукачевЪ ежедневно судилось военнымъ судомъ по 25 человЪкъ. Достаточно было голословныхъ показаній какого - нибудь еврея, чтобы быть приговореннымъ къ смертной казни. Другие свидЪтели, кромЪ евреевъ, не допускались. Приговоренныхъ уводили для разстрЪла за городъ, гдЪ были уже заготовлены широкіе рвы, куда сваливались разстрЪлянные. Стонущихъ еще обливали известью и засыпали землею. НЪсколько человЪкъ повЪсили, причемъ роль палачей исполняли цыгане или солдаты-евреи.

Въ МукачевЪ въ числЪ арестованныхъ, находились также свящ. I. Дикiй изъ Козевой и его псаломщикъ МацЪевичъ.

Ю. Волкуновичъ.

Въ с. СлавскЪ австрійцы разстрЪляли за симпатіи къ русскимъ приведеннаго изъ с. Головецка Владиміра Ив. Яськова и крестьянина изъ с. Грабовца Демьянова.

Въ с. РыковЪ были арестованы псаломщикъ Антоній Набитовичъ и Андрей Кермошъ. Въ с. ТухлЪ — Федоръ Дудовъ и Семенъ Суроновичъ. Въ селЪ ГоловецкЪ — Александръ, Федоръ и Іосифъ Набитовичи, Николай Морочканичъ и Григорій Голицъ. Больше всего арестовано въ с. КозевЪ. ВсЪхъ арестованныхъ изъ выше указанныхъ селъ при ужасныхъ побояхъ препроводили въ Скольское староство, а

оттуда въ Венгрію и Талергофъ, гдЪ половина изъ нихъ сейчасъ послЪ пріЪзда, отъ полученныхъ побоевъ почила „подъ соснами".

Въ с. Лавочномъ арестовали Ивана Крука съ дочерьй Антониной, Григорія РЪжнева и еще 10 человЪкъ. На сооруженной висЪлицЪ, снимокъ съ которой здЪсь помЪшаемъ, перевЪшано свыше десятка человЪкъ изъ разныхъ селъ, фамилій которыхъ не удалосъ узнать.

ВисЪлица въ Лавочномъ

На ФонЪ Карпатъ.

А. Кисловскій, въ своихъ впечатлЪніяхъ изъ поЪздки въ Карпаты, напечатанныхъ въ „ Прикарпатской Руси" подъ заглавіемъ "На ФонЪ Карпатъ", между прочимъ, говоритъ:

Шагая по глубокому снЪгу еле намЪчавшейся дорожки, я внезапно остановился, пораженный необычайной, — нЪтъ, просто — жуткой, ужасной, адской картиной, которая, какъ болЪзненный кошмаръ, стоитъ передъ моими глазами.

На высокомъ холмЪ, возвышающемся надъ всей долиной, по которой вилась дорога, торчала... висЪлица. Черная на фонЪ чистаго снЪга, она до боли рЪзала глазъ своимъ уродливымъ контрастомъ.

И эта висЪлица, несмотря на все видЪнное мною раньше, никакъ не умЪщалась въ моемъ сознаніи: зачЪмъ она тутъ, кто ее поставилъ, для какой цЪли ? Да, можетъ быть, это вовсе и не висЪлица? Во всякомъ случаЪ — не для людей?..

Я шелъ къ ней и не могъ оторваться отъ нея, не могъ перевести глазъ на что-либо другое.

НавстрЪчу мнЪ шла крестьянка.

— Слава Іисусу Христу!

— Слава во вЪки! Слухайте, чи вы не знаете, для чого тутъ та шибениця?

Изъ ея отвЪта я узналъ, что здЪсь были повЪшены нЪсколько мЪстныхъ русскихъ крестьянъ изъ с. Козевой и Синеводска. Изъ ближайшаго мЪстечка и окрЪстныхъ селъ собрались жители, но только евреи, смотрЪть на экзекуцiю. Русскіе крестьяне боялись идти смотрЪть, какъ вЪшаютъ „москвофиловъ", потому что евреи грозили перевЪшать всЪхъ. Казнь была произведена въ присутствіи огромнаго количества мадьярскихъ солдатъ. Вотъ все, что знали въ деревнЪ объ этой висЪлицЪ.

ВисЪлица эта настолько поразила меня, что я нЪсколько разъ ходилъ на

нее смотрЪть. Однажды я засталъ возлЪ нея крестьянина, который долго неподвижно стоялъ у холма съ опущенной головой. ЗамЪтивъ меня, онъ выпрямился, направился въ мою сторону и хотЪлъ пройти мимо, но я остановилъ его обычнымъ привЪтствіемъ „Слава Іисусу" и спросилъ про висЪлицу.

Лицо его передернулось, онъ испуганно вскинулъ на меня глаза и потупился. Я кратко передалъ ему все, что слышалъ раньше, и спросилъ - вЪрно ли это?

Крестьянинъ во время моего разсказа какъ-то неестЪственно мялся и, наконець, зарыдалъ. Признаться, я этого не ожидалъ. Но мое недоумЪнiе разрЪшилось очень скоро.

— Пане! — заговорилъ онъ смЪло и отрывисто, почти-что закричалъ. — ВЪдь это, пане, я самъ эту проклятую шибеницу дЪлалъ. Самъ крючки забивалъ. Бигме, пане!

И онъ началъ клясться и божиться въ порывЪ раскаянія, стараясь, повидимому, заставить меня почувствовать, какой онъ великiй грЪшникъ... И въ этихъ безсвязныхъ клятвахъ признанія слышались нотки безумія...

— Они пришли, мадьяры, когда россійскія войска посунулись къ Стрыю, и всюду хватали насъ, крестьянъ. Достаточно было, чтобы еврей показалъ на кого - нибудь пальцемъ и сказалъ: „это москалефилъ", и его сейчасъ хватали и уводили изъ села. А у насъ всЪ „москалефилы". Изъ каждаго села позабрали болЪе, чЪмъ по 10 человЪкъ.

— Говорили, что казнить ихъ будуть въ нашемъ уЪздномъ городЪ. Но потомъ, когда русскіе снова стали наступать, то бЪжавшіе мадьяры привели арестованныхъ въ нашу деревню. Ихъ тогда было 162 человЪка. НЪсколькихъ нашихъ крестіянъ, въ томъ числЪ и меня, схватили и велЪли построить висЪлицы, такъ какъ всЪхъ арестованныхъ предполагалось повЪсить въ одинъ день. Мы сдЪлали двЪ висЪлицы, но когда намъ приказали поставить ихъ посреди главной площади, то всЪ наши крестьяне отправились къ полковнику и доктору, прося ихъ избавить село отъ этого ужаса. Въ концЪ концовъ, послЪ долгихъ просьбъ и крупнаго денежнаго подарка, они согласились, и висЪлицы были поставлены вотъ на этомъ холмЪ.

— Пока дЪлали висЪлицы, перетаскивали и устанавливали ихъ, прошелъ весь день, и поэтому вечеромъ успЪли повЪсить только двухъ крестьянъ, а ночью подступили къ нашей деревнЪ русскіе, и мадьяры двинулись дальше, уведя съ собою остальныхъ полтораста человЪкъ.

— Ахъ, пане, пане, если бъ вы видЪли этихъ людей тамъ на шибеницЪ! Они висЪли рядомъ, — ахъ, если-бъ вы видЪли!

— Русскіе солдаты ихъ сняли и похоронили. Одну висЪлицу уже свалили въ снЪгь, а эта, проклятая, все еще стоитъ. И всЪ мЪня тянетъ къ ней, всЪ я на нее смотрю... ВЪдь я ее дЪлалъ своими руками... Ахъ, панЪ, если-бъ вы ихъ видЪли!

И онъ весь трясся отъ волнЪнія и напухшими, мокрыми глазами безсмысленно, безумно глядЪлъ на черный силуэтъ висЪлицы, рЪзко выдЪлявшейся на дивной, чистой панорамЪ Карпатъ... [Крюкъ съ этой висЪлицы былъ въ свое время доставленъ А. И. Кисловскимъ Ю. А. Яворскому, у котораго онъ и хранится въ его собранiи памятниковъ войны въ КіевЪ.]

А. Кисловскій.

("Прик. Русь", 1915 г. № 1527).

Въ Скольскихъ горахъ.

Въ путевыхъ заъ?ткахъ изъ поЪздки А. Брынскаго по Галиціи, напечатанныхъ въ „Кіевской Мысли", между прочимъ, сообщается слЪдущее:

Русскимъ крестьянамъ при оттупленіи австрійцевъ пришлось испить горькую чашу.

Бывало такъ, что села переходили по нЪсколько разъ то къ намъ, то къ венграмъ.

Подожженныя мадьярами крестьянскiя хаты въ Скольскихъ горахъ.

И при вторичномъ наступленіи венгры творили жестокую расправу. У кого находили русскія деньги, или припасы, или вещи, — казнили.

Если о комъ-нибудь говорили, что онъ принималъ на постой русскихъ, — казнили.

И, бросая убогое хозяйство, бЪжалъ крЪстьянинъ безъ оглядки въ горы, лишь-бы спасти жизнь.

Въ с. Лавочномъ, вблизи перевала, недалеко отъ венгЪрской границы, былъ такой случай:

Работавшіе въ питательно-перевязочномъ отрядЪ предложили крестьянамъ вагонъ сухарей. Изъ окрестныхъ селъ собралось много народа съ торбами и быстро разобрали хлЪбь. И затЪмъ въ теченіе нЪсколькихъ дней все еще подходили къ открытому, но уже пустому вагону и руками сгребали на полу смЪшанныя съ землей и соломой крошки. Черезъ недЪлю снова былъ доставленъ вагонъ съ мукою. Снова оповЪстили крестьянъ. Но, къ всеобщему удивленію, никто не явился. Буквально — никто. Хоть-бы одинъ человЪкъ. Потому, что прошелъ какой-то тревожный слухъ...

Стали потомъ разспрашивать крестьянъ, почему не брали муки. И изъ уклончивыхъ отвЪтовъ выяснилось, что боятся мести со стороны венгровъ.

— А вдругъ еще придутъ и узнаютъ, что бралъ русскую муку? ПовЪсятъ... Потому, что уже былъ такой случай: 14 человЪкъ въ Лавочномъ повЪсили...

И населеніе страшно запугано, до того, что предпочитаетъ голодную смерть...

Когда наши войска заняли Карпаты, кавалерійскіе разъЪзды, обслЪдуя лЪса и проходы въ ущельяхъ, находили тамъ семьи умиравшихъ отъ голода русскихъ. УбЪжавъ изъ разоренныхъ селъ и деревень, они прятались въ густыхъ хвойныхъ заросляхъ, въ норахъ на недостуныхъ горныхъ кряжахъ. Выберутъ лощинку или выроютъ ямку. Сверху нЪсколько жердей, на нихъ навалена куча вЪтвей, сбоку оставлена норка — пролЪзть человЪку. И тамъ ютилось по нЪсколько семействъ — въ рубищЪ, безъ пищи. Для многихъ наши разъЪзды явились иэбавителями отъ мукъ голодной смерти. Но во многихъ землянкахъ находили уже окоченЪвшіе трупы. Тутъ были и старики, и дЪти, и мужчины, и женщины. Масса простуженныхъ, больныхъ...

Умершихъ наши солдаты хоронили по склонамъ горъ, а оставшихся въ живыхъ откармливали, отогрЪвали и отправляли въ городъ...

А. Брынскій.

("Прик. Русь", 1915 г. № 1518).