УЪздъ Каменка-Струмиловая.
С. Убинье. Когда вспоминаешь пережитыя времена, то въ памяти воскресаютъ только самые яркіе эпизоды, рЪзко нарушающіе нашу жизнь или же сильно дЪйствующіе на наше чувство и воображеніе.
Въ началЪ Великой войны меня не миновала судьба, постигшая многихъ моихъ земляковъ; я былъ арестованъ и отправленъ во Львовъ, въ тюрьму „Бригидки".
Ночъю съ 27-го на 28 августа едва мы дожились спать, съ шумомъ открылась дверь каземата и раздался наглый крикъ:
— Выходи!
Корридоры и внутренній дворъ тюрьмы освЪтился яркимъ свЪтомъ, въ которомъ зловЪще засверкали жандармскіе штыки и каски.
ЗрЪлище неописуемое, чувство ошеломляющее. ЗачЪмъ столько вооруженныхъ съ ногъ до головы жандармовъ, что будутъ они дЪлать съ нами? Неужели послЪ десятковъ лЪтъ неусыпнаго учительскаго труда въ народной школЪ и воспитанія сотенъ маленькихъ гражданъ прійдется на старость лЪтъ погибнуть на ножахъ? На что сдалось культурное воспитаніе молодыхъ поколЪній? Чего ради провозглашались и прививались народнымъ массамъ идеи права и морали, если холодное желЪзо имЪетъ право распоряжаться жизнью сотенъ и тысячъ невинныхъ людей?
ВелЪли всЪмъ выйти во дворъ. Собралось до 2600 человЪкъ. Въ углу подъ тюремной стЪной засЪла комиссія со списками на столЪ и начала вызывать по фамиліямъ. Вызванныхъ строили въ ряды по четыре. Когда набралось до 250 человЪкъ, жандармы окружали ихъ усиленнымъ конвоемъ и уводили въ сторону вокзала.
Сердце у меня екнуло. НеизвЪстность хуже всего, a спросить некого — куда отправляютъ? Ворота отпирались и закрывались нЪсколько разъ, засовы гремЪли, арестованныхъ спЪшно направляли на желЪзную дорогу. Остальнымъ велЪли итти спать.
Можно предполагать, что вызываемые были заблаговременно намЪчены, ибо вызывались преимущественно молодые и здоровые люди.
На слЪдующій день, послЪ обЪда, вызвали и меня во дворъ, гдЪ я встрЪтилъ между прочимъ Ф. Назаркевича, котораго привели изъ военной тюрьмы. Тамъ тоже всю ночь шла перекличка и отправка на вокзалъ.
Оказалось, что власти искали кого-то другого, a не найдя его повели меня и г. Назаркевича въ полицію, запретивъ распространяться о происходившемъ въ тюрьмЪ.
На полиціи насъ заперли въ камеру, нанеся предварительно г-ну Н-чу пощечину, a на слЪдующій день прискакалъ вЪстовой съ приказомъ освободить насъ.
Я остался во ЛьвовЪ и поселился у своего сына, a черезъ нЪсколько дней явились русскія войска.
С. Т. СвЪнцицкій.
|