Талергофский Альманах
Выпуск II. Терроръ въ ГаличинЪ. Терроръ въ БуковинЪ. Отзвуки печати. Терезинъ, Гминдъ, Гнасъ и др. Беллетристика.
Главная » Талергофский Альманах 2
86

Могила надъ Бугомъ.

Кто прочитаетъ этотъ разсказъ, пусть вмЪстЪ со мной заплачетъ на могилЪ замученнаго Петра Сологуба, ибо тогда, какъ хоронили его— никто не плакалъ надъ его гробомъ, лишь озвЪрЪвшіе нЪмецкіе солдаты, зарывая еще теплое тЪло убитаго, говорили, сжимая кулаки: „ферфлюхтеръ гундъ!"

Произошло это 27-го іюля 1915 г. Село Добротворъ на БугЪ лежало между двухъ позицій. Съ одной стороны стояли австрійцы, съ другой — русскіе. Часть добротворцевъ бросила село: одни пошли съ русскими, другіе отдалились за австрійскую боевую линію. ТЪ, которымъ жаль было оставлять свое хозяйство, остались дома, прячась въ ямахъ и погребахъ. По ДобротворЪ шныряли русскіе и австрійскіе развЪдчики, раздавались выстрЪлы, падали мертвые люди, a ихъ трупы лежали подъ голымъ небомъ, ибо нельзя было ихъ похоронить. ЧернЪли они на солнцЪ, разлагались, наполняя цЪлое село невыносимой вонью, отъ которой невозможно было дышать. ТЪ изъ штатскихъ жителей Добротвора, которымъ жизнь въ селЪ стала невыносимой, перекрадывались ночью несжатой рожью, захватывая съ собой часть имущества, и прятались въ лЪсахъ, или искали себЪ пристанища среди родсгвенниковъ и знакомыхъ въ Рогаляхъ, Химкахъ и КонстантовкЪ.

Я былъ тогда переводчикомъ русскаго языка при штабЪ первой бригады всеобщаго ополченія и потому черезъ мои руки переходили всЪ тЪ несчастные бЪженцы, которымъ я долженъ былъ

87

подыскивать квартиры; эту задачу я исполнялъ съ величайшимъ удовольствіемъ, a моя душа сіяла невысказанной радостью, когда мнЪ приходилось этимъ несчастнымъ жертвамъ жестокой войны осушить горькую слезу или дать какой-либо совЪтъ.

Приходилось часто не спать не одну ночь, цЪлыми днями бродить по лЪсамъ и поляхъ, была ли тогда погода или ненастье, въ голодЪ и холодЪ, однако я чувствовалъ себя счастливымъ, когда не одна женщина и не одинъ старикъ съ глазами, полными слезъ, благодарили меня, если удавалось кому нибудь изъ нихъ спасти передъ реквизиціей корову, или вырвать изъ рукъ патруля того или иного мужика.

Случалось, что не одну жертву удавалось мнЪ вырвать съ подъ висЪлицы, доказывая передъ судомъ, что приговоренный къ смерти, и не измЪнникъ, и не шпіонъ. Но все же въ одномъ случаЪ, именно въ томъ, который здЪсь хочу разсказать, я не могъ сдЪлать ничего, моя помощь оказалась опоздавшей.

Повиненъ въ томъ мой голодъ. Уже нЪсколько дней мы не видЪли хлЪба. Намъ варили какую то траву, которой я никакъ не могъ Ъсть, a питался лишь овощами, которыхъ было вдоволь въ опущенныхъ селахъ.

Того дня, когда погибъ ни въ чемъ неповинный мужикъ съ Добротвора Петръ Сологубъ, раннимъ утромъ изъявилъ я свое желаніе отвести нЪсколькихъ штатскихъ людей въ село, расположенное вблизи позиціи, куда штатскимъ людямъ можно было идти лишь въ сопровожденіи военныхъ. Я думалъ отвести людей и одновременно сходить въ Константиновку и купить тамъ для себя хлЪба. Такъ и сдЪлалъ. Запасся провивіей на дня два и возвращаюсь въ приселокъ Рогали, гдЪ стояла моя бригада. Не успЪлъ я еще раздЪться, какъ вбЪжалъ ко мнЪ „капралъ отъ дня" и кричитъ по нЪмецки: „Сейчасъ въ судъ, читать смертный приговоръ!"

Мое сердце что-то сжало, бЪгу... Въ комнатЪ, гдЪ былъ судъ, сидитъ нашъ маіоръ-авдиторъ Лянгеръ, два незнакомыхъ офицера и нашъ такъ называемый "пляцкомендантъ" оберъ лейтенангъ Людвигъ (изъ ВЪны). Маіоръ, протягивая мнЪ листъ бумаги, замЪтилъ:

„Куда вы ходите, васъ искали, a потому что васъ не было — замЪщалъ васъ г. оберъ-лейтенантъ N. N. (здЪсь назвалъ маіоръ фамилію, которой я все таки не помню) какъ переводчикъ русскаго языка, Вотъ здЪсь имЪемъ шпіона (онъ указалъ мнЪ на мужика, который стоялъ передъ столомъ съ связанными руками) котораго мы присудили къ смерти. Прочитайте приговоръ!"

Дрожащей рукой взялъ я бумагу и читаю:

"Въ имени его величества кесаря... признается Петръ Сологубъ, хозяинъ съ Добротвора, виновнымъ въ пополненіи преступленія, какъ шпіонъ, свершеннаго дня такого то тЪмъ, что, оставаясь въ ДобротворЪ, выслЪживалъ австрійскія позиціи и ночью сообщалъ непріятелю при помощи огня, послЪ чего всегда наступалъ усиленный непріятельскій огонь на наши позиціи и т. д. — посему на основаніи такого то параграфа приговаривается названнаго къ смерти черезъ разстрЪлъ".

Дочиталъ я слабымъ голосомъ до конца и смотрю — Петръ Сологубъ блЪдный все равно, что стЪна, связанныя крестообразно руки опустилъ къ низу, потомъ сложилъ ихъ вродЪ того

88

какъ на молитву, поднесъ въ верхъ и сталъ говорить сквозь слезы:

„Господа, мнЪ все равно, буду я жить иль нЪтъ, но васъ будетъ судить Богъ за то, что вы отнимаете мужа женЪ и отца дЪтямъ. Я не могу оправдываться потому, что васъ не понимаю, a вы не понимаете меня. Но вижу среди васъ одного человЪка, который мой языкъ понимаетъ (здЪсь Сологубъ указалъ на меня) и я ему разскажу что я сдЪлалъ и за что меня схватили"...

„Некогда разговаривать! — перебилъ маіоръ авдиторъ - вы слышали присудъ, который сейчасъ будетъ исполненъ, скажите, хочете ли еще видЪться съ женой и дочерью, которыя стоятъ здЪсь на дворЪ?"

Петръ Сологубъ поблЪднЪлъ еще больше и смолкъ.

Судьи вышли. Тогда приговоренный къ смерти обратился ко мнЪ съ молящимъ взглядомъ, a я, не зная еще въ чемъ дЪло, спрашиваю:

„Что съ вами случилось?"

„Я сидЪлъ въ ямЪ уже двЪ недЪли. Днемъ сидЪлъ, ибо запрещено было показываться, a ночъю выходилъ на гумно посмотрЪть въ конюшню или сарай, ибо нужно было и коровЪ дать корму и, извините за выраженіе, къ поросенку заглянуть, Этой ночи я вышелъ съ ямы, чтобы, какъ обыкновенно, взглянуть на скотинку, темно было, я споткнулся на какой то предметъ, вродЪ спящаго человЪка, зажегъ спичку смотрю — мертвый солдатъ лежитъ на моемъ подворьЪ. Возвращаюсь, хочу женЪ объ этомъ разсказать, когда въ ту же минуту вбЪжали два венгерскихъ солдата и меня отвели".

Я тЪмъ временемъ успЪлъ бЪгло просмотрЪть актъ, списанный съ приговореннаго, гдЪ было написано, что онъ подавалъ огненные знаки непріятелю, ходилъ ночью между трупами и обыскивалъ у нихъ карманы. Такія показанія далъ подъ присягой одинъ венгерскій "цугсфиреръ".

Повторяю это приговоренному, a онъ рЪшительно опровергаетъ это, говоря:

„Когда бы я грабилъ убитыхъ, тогда бы имЪлъ при себЪ деньги, либо въ томъ мЪстЪ, гдЪ живу. Что же касается огненныхъ знаковъ, которыми я якобы сообщалъ русскимъ войскамъ, чтобы они стрЪляли въ венгерцевъ, которые стояли возлЪ моего хозяйства въ окопахъ, то тЪмъ самимъ привлекалъ бы ихъ огонь на свое хозяйство, на свою жену и дЪтей, на свою скотинку, которую я такъ отъ огня хранилъ".

ТЪмъ временемъ кто то увЪдомилъ жену Сологуба, что его присудили къ смерти. Она вбЪжала съ отчаяннымъ крикомъ, припала къ его колЪнямъ и, вкрывая поцЪлуями его связанныя руки, кричала:

„И за что? За что? За что берете его, палачи".

За нею вбЪжала дочь приговореннаго и обЪ обняли его за шею, впились губами въ его перестрашенное, смертно-блЪдное лицо...

Эта картина длилась можетъ быть полъ минуты, a мнЪ казалось, что она тянется цЪлые годы, такъ тяжело мнЪ было смотрЪть на мученія этихъ троихъ человЪкъ...

„Я сама не Ъла, все, что имЪла— стряпала и выносила тайкомъ нашимъ солдатамъ въ окопы, кормила ихъ, потому что были голодные, потому что „наши", a натомЪстъ враговъ себЪ выкормила, — они отъ меня собственную жизнь отбираютъ", такъ приговаривала жена Сологуба, заламывая руки.

89

Пришло распоряженіе забрать приговореннаго и убрать женщинъ, чтобы не видЪли, что будетъ съ ихъ отцомъ и мужемъ.

Ихъ отрываютъ; одинъ тянетъ дочь, которая оплела свои бЪлыя руки вокругъ шеи отца, другой пробуетъ сдвинуть жену, которая обняла приговореннаго ноги, валяясь по землЪ и заливаясь горькими слезами.

„Берите и меня съ нимъ!.. Куда же я пойду безъ него, что я на свЪтЪ предприму безъ мужа? — продолжала выть жена Сологуба.

Пришло четырехъ солдатъ съ винтовками, двоихъ съ лопатами, плацкомендантъ выдаетъ какіе то распоряженія... ВездЪ нервничанье, бЪготня, ибо предстоитъ разстрЪлять шпіона!

Я какъ пришибленный стою возлЪ избы, гдЪ состоялся судъ. Жену и дочь отвели въ сторону обоза, откуда все еще неслись ихъ стоны и душу раздирающій крикъ. Приговоренный стоялъ на улицЪ съ обнаженной головой. Четыре солдата съ наеженными штыками стерегли его. „Плацкомендантъ" замЪтилъ меня и говоритъ:

„ Альзо, должны разстрЪлять шпіона; съ истиннымъ удовольствіемъ самъ скомандую: пли! Ибо подобнымъ людямъ это единственное возмездіе: пуля въ лобъ и кончено!

„РазвЪ это должно произойти сейчасъ? — спросилъ я, набравшись храбрости (да, нужно сказать—тогда я былъ уже „ефрейторомъ", a всЪмъ извЪстно, что значитъ въ австрійской арміи обыкновенный солдатъ въ сравненіи съ офицеромъ), — можетъ быть... я не знаю... потребовать больше свидЪтелей, потому что лишь одинъ свидЪтель уличилъ Сологуба... A это можетъ быть мало, мужикъ говоритъ въ свое оправданіе такъ, что я побоялся бы бросить даже тЪнь подозрЪнія въ томъ, что oнъ шпіонъ.

„Молчать!.. Какъ вы смЪете что либо подобное говорить — загремЪлъ на меня „оберъ-лейтенантъ", — не то — пойдете туда, куда этотъ пойдеть!"

Все пропало, подумалъ я. Попалась несчастная жертва въ руки такихъ людей, которымъ смерть человЪка открываетъ дверь къ авансамъ, карьерЪ, крестамъ. Поэтому, стоитъ-ли останавливаться передъ тЪмъ, пустить иль нЪтъ пулю въ лобъ русскому мужику? Что сегодня стоитъ одна человЪческая жизнь? Потому то такъ поспЪшно приговорили къ смертной казни Сологуба и уже ведутъ его за село, гдЪ передъ нимъ должна открыться черная могила, въ которой уже никогда ему не засвЪтитъ красное солнышко.

ПослЪ моей неудачи съ „плац-комендантомъ" выбЪжалъ я за село, въ противоположномъ направленіи отъ мЪста казни Сологуба, чтобы возможно дальше быть отъ убійцъ, отъ мЪста убійства...

Иду, вдругъ вижу изъ лЪса выЪзжаетъ адъютантъ нашего бригадира, оберъ-лейтенантъ Г, полякъ, однако человЪкъ хорошій. Онъ въ судЪ всегда стоялъ по сторонЪ нашихъ гонимыхъ крестьянъ и имЪлъ на своихъ товарищей-офицеровъ такое громадное вліяніе, что при нашей бригадЪ весьма въ рЪдкихъ случаяхъ приговаривали къ смертной казни.

ПодбЪгаю къ нему и съ полнымъ довЪріемъ говорю:

„Въ сію минуту имЪютъ разстрЪлять одного человЪка изъ Добротвора; я свято убЪжденъ въ его невиновности, спасайте его!"

„Какъ такъ?—спрашиваетъ. „Судъ уже состоялся?"

90

„НЪтъ! — говорятъ, что „шпіона" можно разстрЪлять безъ суда, stante pede.

„Идите со мной! — сказалъ адъютантъ, и въ ту же минуту мы очутились возлЪ квартиры генерала...

Адъютантъ разговаривалъ съ генераломъ не долго, ВыбЪжалъ и говоритъ ко мнЪ: „БЪгите и скажите „плацкоменданту", чтобы воздержался отъ исподненія приговора и немедленно предложилъ акты Сологуба для пересмотра!"

Я какъ сумасшедшій выбЪжалъ на улицу и побЪжалъ въ ту сторону, куда можетъ быть пять минутъ назадъ повели Сологуба. Вижу вдали возлЪ лЪса толпу солдатъ и кричу что есть мочи: „Обождите!"

Оглянулись. ВыбЪгаетъ напередъ офицеръ и спрашиваетъ: „Васъ истъ?"

Повторяю приказъ адъютанта.

„Опоздали!" — проговорилъ офицеръ.

Подхожу ближе къ толпЪ солдатъ. ІІередъ моими глазами свЪжая могида. ВсЪ говорятъ, что закопали "шпіона" и „измЪнника"...

Одинъ соддатъ, чехъ, изъ группы тЪхъ, которые копали могилу, разсказываетъ мнЪ: „Приговоренный шелъ на смерть хладнокровно. Лишь тогда, когда ему завязывали глаза, упалъ на колЪни и зарыдалъ. Въ тотъ моментъ раздалось четыре выстрЪла и тоть перепугъ, который въ послЪднюю минуту овладЪлъ приговореннымъ, завмеръ на eгo устахъ вмЪстЪ съ его жизнью".

Петръ Сологубъ — это одинъ изъ тЪхъ безчисленныхъ мучениковъ-крестьянъ, павшихъ жертвой міровой бури, которыхъ единственнымъ преступленіемъ было то, что родились на русской землЪ и носили русское имя.

Вечеромъ того же дня я встрЪтилъ еще разъ жену и дочь убитаго, которыя ничего еще не знали о смерти ихъ отца, и я не имЪлъ смЪлости объ этомъ имъ сказать. На видъ были даже спокойнЪе, чЪмъ утромъ и дочь боязливо подошла ко мнЪ и застЪнчиво говоритъ:

„Правда, что моего отца не разстрЪляютъ? Потому что разсказывали люди, которые только что пришли изъ Добротвора, что они, тЪ господа, лишь такъ пугаютъ насъ, чтобы мы не болтались возлЪ позицій"...

И лучъ надежды засіялъ на ея лицЪ легкою улыбкой, и я тоже улыбнулся и говорю:

„Не безпокойтесь, не разстрЪляютъ, нЪтъ причины... Вы и не оглянетесь, какъ отецъ къ вамъ возвратится"…

РазвЪ я могъ сказать ей чистую правду, когда мнЪ казалось, что эта правда могла убить ее?! Пусть лучше живетъ въ надеждЪ, что отецъ возвратится, a тЪмъ временемъ пусть еще больше насмотрится на бЪдствія міровой бури, пусть ея молодое сердце привыкаетъ къ трупамъ и крови, пусть убЪдится, что для насъ „кругомъ неправда и неволя", a послЪ, со временемъ, можетъ быть ея испытанное сердце легче перенесетъ этотъ ударъ, когда послЪ войны случайно встрЪтитъ надъ Западнымь Бугомъ среди зеленыхъ луговъ могилу, въ которой спитъ ея несчастный отецъ.

Могилу же отца она встрЪтитъ легко. ІІотому что, когда я видЪлъ, какъ нЪмцы, загребая убитаго, сжимали кулаки и звЪрски втаптывали землю нa могилЪ, проклиная : „so ein verfluchter Hund", — я, зная, что по убитомъ можетъ и слЪдъ пропасть, нашелъ въ нашей рабочей ротЪ столяра,

91
упросилъ его смастерить деревянный крестъ и помЪстить на дощечкЪ день смерти и имя убитаго.

На опушкЪ лЪса, недалеко отъ приселка Химки, стоитъ эта могила, скрывая невинную жертву нЪмецко-венгерскаго звЪрства. Эта жертва была не первой и не послЪдней.

Гр. Гапулякъ.

Надъ Западнымъ Бугомъ въ 1915 г.


knigi@malorus.ru,
malorus.ru 2004-2021 гг.