Первая жертва въ тюрьмЪ св. Бригиды.

Ц. и К. военныи комендантъ г. Львова объявляетъ: Фабричный истопникъ Ивавъ ХЪль и поденный рабочій Семевъ ХЪль изъ сЪла Пониковцы бродскаго уЪзда за то, чго сообщали разныя свЪдЪнія русскимъ войскамъ, a кромЪ того Семенъ ХЪль за то, что ввелъ нарочно въ заблужденіе австрійскій разъЪздъ, такъ что этотъ разъЪздъ попалъ въ засаду, — значитъ за совершеніе преступленія противъ военной мощи государства, приговорЪны на ocнованіи § 327 военно-уголовнаго закона военно-полЪвымъ дивизіоннымъ судомъ ландверы во ЛьвовЪ къ смертной казни черезъ повЪшеніе. Приговоръ приведенъ въ исполненіе 24-го августа 1914 г. во ЛьвовЪ.

Изъ прик. военн. коменданта г. Львова.

Семенъ ХЪль крЪпкій и бодрый мужикъ, косилъ, какъ поденный рабочій, на лугу въ глубинЪ небольшой рощи траву. Солнце поднялось уже надъ рощей, и его косые луги падали на загорЪлое лицо шагавшаго вдоль покоса косаря. Семенъ былъ бЪдный и забитый селянинъ, всю жизнь прожившій въ кругу своей семьи, въ предЪлахъ своего села. Онъ мало съ кЪмъ разговаривалъ, отъ своего жалкаго хозяйства почти не отходилъ и остальнымъ широкимъ міромъ вовсе не интересовался. Былъ онъ къ тому же неграмотенъ и къ газетамъ даже не прикасался. A между тЪмъ въ мірЪ разразилась неслыханная война и возлЪ ближайшаго города Броды уже скопились австрійскія войска, готовясь оттуда начать свое хвастливое наступленіе вглубь русскаго государства, a ХЪль продолжалъ жить своею трудовой жизнью.

Было чудесное утро. На листьяхъ и на травЪ ослЪпительными алмазами сверкала роса. Въ тЪнистой гущинЪ дубовъ и въ кустахъ звонко щебетали и пЪли птички. Съ востока подувадъ тихій теплый вЪтерокъ. ИзрЪдка въ бездонной синевЪ небесъ проносились бЪлоснЪжныя облака. ХЪль продолжалъ мЪрно размахивать своей косою и глубоко вдыхалъ въ себя пріятные запахи лЪтняго утра. Передъ новой полосой онъ остановился, чтобы передохнуть и поострить косу. Поднялъ голову и, къ своему крайнему изумленію, въ концЪ поляны увидЪлъ двухъ Ъздоковъ въ военной формЪ — съ желтыми вензелями на брюкахъ и жупанахъ. Ъздоки тоже остановились и пЪгіе, выхоленные кони нетерпЪливо зафыркали и забили подъ ними о землю копытами.

— Что бы это значило? — сталъ соображать Семенъ, внимательно разсматривая понравившихся ему игривыхъ лошадей. Вдругъ онъ вздрогнулъ: надъ самой его головой прожужала пуля и въ глубинЪ лЪса двойнымъ эхомъ отдался ружейный выстрЪлъ.

— Неужели война? — холодомъ обдала ХЪля страшная мысль.

Точно по командЪ, всадники сорвались съ своихъ мЪстъ и вихремъ понеслись къ нему.

— Поймали! Шпіонъ ! — дико закричалъ по-мадьярски одинъ изъ гусаръ. Весь багровый отъ ярости, онъ вытащилъ изъ ноженъ блестящую саблю и ударилъ ею ХмЪля по головЪ. Тотъ слегка отшатнулся; соломенная его шляпа свалилась съ головы на землю, и сквозь сЪдыя космы волосъ просочилась свЪжая кровь.

— Ага, русскій шпіонъ! — завизжалъ другой гусаръ и, подъЪхавъ къ ХЪлю, началъ бить его шашкой по плечу. ХЪль совсЪмъ растерялся. Глаза его заволокло слезами боли.

— За что вы на меня напали ? Въ чемъ я передъ вами провинился? застоналъ онъ, рукавомъ рубахи стирая съ лица струйку крови, въ отвЪтъ ХЪлю гусары спрыгнули съ своихъ лошадей, повалили беззащитнаго на землю и тяжелыми сапожищами стали бить его по головЪ. Черезъ минуту все его лицо покрылось багровыми пятнами и кровью, одежда — прорвами, a зеленая трава вокругъ — клочьями волосъ. ХЪль лишился сознанія.

На галицко русскомъ мужикЪ семь шкуръ. Не одно, a цЪлыхъ шесть столЪтій невзгодъ и страданій, вынесъ онъ на своихъ плечахъ, Знаетъ онъ, кто такіе австрійцы, a въ минувшую міровую войну узналъ онъ, кто такіе и мадьярскіе гусары. О, это народъ горячій, и русскихъ не щадитъ.

Когда Семенъ очнулся, гусары еще находились возлЪ него. Они приказали ему встать и слЪдовать за ними. Съ трудомъ поднялся онъ и направился было къ своей соломенной шляпЪ, но одинъ изъ гусаръ загородилъ ему дорогу и опять яростно заоралъ на него. ХмЪль понурилъ израненную голову и побрелъ за гусарами, Кровь на лицЪ и на рукахъ уже подсохла, но раны мучительно горЪли.

— Милые мои, — заговорилъ крестьянинъ къ гусарамъ, молитвенно сложивъ морщинисгыя руки — во имя Христа отпустите меня домой. Тамъ у меня жена и дЪти. Они безъ меня пропадутъ..

Мадьяры разразились страшнымъ хохотомъ и пальцами обвели вокругъ своихъ шей. Въ смертельномъ ужасЪ замерло сердце Семена.

— Боже, неужели висЪлица? — простоналъ онъ. Мысли спутались въ его головЪ. Онъ пробовалъ молиться и — не могъ.

Доставили ХЪля въ Броды, гдЪ все уже воинственно было настроено и волновалось. Тамъ онъ впервые почувствовалъ всю свою слабость и беззащитность и передъ лицомъ грубаго насилія совершенно растерялся и палъ духомъ. Его передавали изъ рукъ въ руки и всюду осыпали грубой бранью, угрозами и побоями... До вечера его держали въ мЪстной тюрьмЪ, a ночью, вмЪстЪ съ другими мужиками, отправили во Львовъ и бросили въ ужасную Бригидскую тюрьму. Эга тюрьма была мрачна и тЪсна и давила смрадомъ и гнилью. ХмЪль повалился на голыя доски желЪзной койки и судорожно зарыдалъ.

— Боже, за что такое безчестіе и такая неправда? Схватили и заперли здЪсь... И въ какое время? Когда лугъ еще не скошенъ, и жнива не убраны. A вдругъ отсюда не выпустятъ живымъ — повЪсятъ?! Чго тогда ждетъ семью? — Она при мнЪ едва сводила концы съ концами, a безъ меня навЪрно разорится и пойдетъ по міру съ сумой.

Семенъ смертельно затосковалъ по своей семьЪ и родной хатЪ. Онъ какъ-то сразу осунулся, совсЪмъ побЪлЪлъ и лишился сна.

Что было причиной его теперешнихъ бЪдъ? Только его pусскoe имя!.. Къ такому убЪжденію ХмЪль пришелъ послЪ долгихъ тягостныхъ размышленій въ тюремномъ заключеніи.

Въ тюрьмЪ ХмЪль буквально переродился. Проснулась стихійная любовь къ несчастному родному краю, къ своей русской вЪрЪ, къ своему многострадальному народу.

Иногда впадалъ онъ въ сладостное забытіе. Тогда чудился ему плескъ родного Стыра; точно на яву, зеленЪла передъ нимъ знакомая роща съ невыкошенной полянкой. A вверху, словно проснувшееся дитя, ему улыбалось утреннее солнышко. Выплывали изъ свЪтлой дымки безконечно милыя лица всегда озабоченной жены и еще неокрЪпшихъ дЪтей. И слезы огненной тоски теплыми ручьями тогда текли по морщинистому и израненному лицу Семена, a могильную тишину тюрьмы тревожилъ стонъ: Боже милосердный! Неужели ихъ я больше не увижу?

Молніей неслись по Галицкой Руси, къ сЪдому престольному Львову, доблестныя русскія войска a всюду и всегда битые австрійцы изо всЪхъ силъ отъ нихъ убЪгали, ПотерпЪвшимъ пораженіе нужны были оправданія своего позорнаго отступленія — и вся вина пала на русскихъ галичанъ. Военно-полевой судъ приступилъ къ дЪйствіямъ и первой жертвой въ тюрьмЪ св. Бригиды оказался Семенъ ХмЪль. Въ поданномъ мадьярскими гусарами рапортЪ онъ обвинялся въ томъ, что былъ пойманъ ими въ рощЪ и ввелъ ихъ въ заблужденіе.

СвЪтало. На улицахъ сЪдого Львова было еще безлюдно, но въ Бригидской тюрьмЪ уже закипЪла жизнь. ЖелЪзныя двери одиночной камеры съ визгомъ распахнулись и въ камеру Семена вошелъ ксендзъ подъ охраной профоса и двухъ капраловъ.

Отъ стука ХмЪль очнулся и при видЪ ксендза слЪзъ со своей койки.

— Сынъ мой ! — съ напускной грустью въ голосЪ и во взорЪ заговорилъ ксендзъ. — По приговору военно-полевого суда тебя должны сейчасъ казнить и я поспЪшилъ къ тебЪ съ

послЪднимъ утЪшеньемъ. Не желаешь ли ты передъ смертью исповЪдаться?

Неловкимъ отъ неувЪренности движеніемъ ксендзъ поднялъ надъ ХмЪлемъ крестъ...

Взглянулъ Семенъ на ксендза, потомъ на вооруженныхъ профоса и капраловъ и поблЪднЪлъ. Сердце словно оборвалось; по тЪлу пробЪжала ледяная дрожь. Не приснилось ли ему все это? Онъ провелъ рукой по головЪ и глазамъ и опять посмотрЪлъ на ксендза.

— Я? На смерть? На какую? И за что? — переспросилъ онъ тихо.

Кивкомъ головы капралъ указалъ ему на ламповый крюкъ, a пальцемъ обвелъ вокругъ шеи.

— Смирись, покайся и прими Святое Причастіе, посовЪтовалъ ксендзъ.

Но старикъ вдругъ выпрямился, подошелъ почти вплотную къ низенькому ксендзу и твердо заговорилъ:

— Мою предсмертную исповЪдь выслушаетъ лишь одинъ Господь Богъ. A передъ тобою — слугой лжи и насилія — колЪнъ я не преклоню.

Уныло прозвенЪлъ колокольчикъ; ксендзъ удалился.

Съ нескрываемымъ удовольствіемъ капралы связали ХмЪлю руки и длиннымъ корридоромъ вывели его во дворъ къ мусорному мЪсту. Тамъ на фонЪ розоваго неба уже чернЪла висЪлица. Взглянулъ ХЪль на желЪзный крюкъ и — согнулся, точно этимъ крюкомъ его ударили по затылку. Закружилась голова. ПотемнЪло въ глазахъ. Судорожно вскинулъ голову вверхъ, чтобы еще разъ полюбоваться солнцемъ, но оно еще не взошло,а во дворъ тюрьмы никогда и не заглядывало. Въ послЪднюю минуту ему почудился надгробный плачъ жены. Онъ трижды истово перекрестился и сталъ покоренъ, какъ ребенокъ.

Палачъ приказалъ ему взойти на стулъ и накинулъ ему на загорЪлую морщинистую шею петлю.

Несмотря на ранній часъ, у тюремныхъ воротъ собралось много австрійскихъ офицеровъ и городской шляхты, желавшихъ насладиться казнью перваго русскаго „шпіона"...

ЗагорЪлось сердце у Семена и изъ всЪхъ силъ онъ имъ крикнулъ :

— Эй, вы палачи! Думали смертью запугать русскаго человЪка?.. Знайте же, что сейчасъ не такъ мнЪ жаль жены и дЪтей, какъ жаль того, что почти всю жизнь я прожилъ слЪпымъ и не зналъ, гдЪ правда. A теперь знаю, что ея здЪсь нЪтъ и не было, но уже скоро будетъ.

Палачъ поспЪшилъ выбить изъ-подъ его ногъ стулъ. ХЪль повисъ въ воздухЪ, захрипЪлъ и затрепыхался.

B. P. Baвpикъ.