Талергофский Альманах
Выпуск IV. ТАЛЕРГОФЪ. Часть вторая.
Главная » Талергофский Альманах 4
1

Декабрь 1914 г.

3. дек. — Мороз. Вчерашния предположения относительно пушечных выстрелов оправдались: Белград пал.

4. дек. — Легкий мороз. Узнали, что прусская армия под Г. понесла большой урон. В-р сказал, что до сих пор еще не было такого страшнаго погрома.

По баракам разносят и продаютъ: водку, чай, сахар, папиросы, иголки, нитки, бумагу и пр. Курят и в бараке.

Говорят, что 14. дек. выселят всех нас из талергоф. бараков и переведут куда-то в другия места.

Явилась комиссия. Есть г. Вейс, г. Смулка, наш полковник и др. и адвокат Ганкевич из Коломыи, как муж доверия.

Допрашивают прежде всего мазепинцев, затем вообще стариков и др. Образованы разныя комиссии по исполнению работ. Какой-то ротмистр и др. созывали Zimmer-комендантов и офицеров, обратились к намъ: „Мы к вам имеем дело — ваши люди должны помочь нам сделать причи (нары) и новые бараки; мы хотим устроить так, чтобы вам здесь было лучше жить и спать. Помогающие при работе получат 1/2 хлеба больше".

Характерно, что допрашиваемому о. Юркевичу из Роздоля, заявили, что он еще 20 авг. освобожден и как же это вышло, что он еще до сих пор здесь сидитъ? Изумилась комиссия и еще больше сам о. Юркевич.

5. дек — Мороз держит дальше. Днесь комиссии нет уже за то явились аудиторы. Дождались и госпиталя. В другой серии бараков выделен один барак под госпиталь. Там есть пол и кровати. Больных перевели туда, между прочими советника Литынскаго, адвоката из Галича Копыстянскаго, помещика Жаровскаго и др.

В 4 ч. дня стоящий на посту, вне барака, солдат выстрелил в перелезавшаго через забор крестьянина, но в него не попал, но вместо этого пуля через стену барака попала в другого, как раз тогда молящагося крестьянина и, задев верхнюю часть легкаго, убила. Убитый называется Иван Попик из села Медынич, отец 7 детей. Выстреливший солдат называется Hauptmann. Стоявший напротив другой солдат крикнул ему: не стреляй! (это был чех по национальности) но напрасно.

Весьма скоро, ибо таки вечером того же дня, т. е. в 2 часа после убийства, убитаго крестьянина похоронили. Опасаясь демонстрации, приказали, чтобы только 4 человека отнесли покойника на кладбище, но вопреки этому запрещению, собралось на похороны очень много народа. Хоронил о. Владимир Венгринович, с хором отслужив панихиду. Покойника перенесли

2

ближе к решетке, о. Владимир прочитал Евангелие от Матфея... „гонимы будете имени моего ради и убиют вы" и т. д. Эти слова Евангелия потрясающим образом подействовали на слушателей. За решетку выпущено только 4 людей нести гроб дальше, но хор продолжал стоять у решетки и петь: „со святыми упокой"...

Сообщили нам отрадное известие, a именно, что, наконец, пришла конгруа (священническое жалованье). Мне признано по 31. дек, 458-12 крон. Священники повеселели, так как в виду слухов, что их куданибудь переведут только под надзор, надеются, что у них уже будут кое-какия средства к жизни.

С депозитами дело неладно: отобрали деньги и не возвращают их, несмотря на многочисленные настойчивые письменные и иные запросы и требования.

Кто-то из здешних сделал на коменданта 4-го барака, о. Селецкаго, донос прокурору. Вот подлость. Даже здесь, в тюрыме, и то эти мерзавцы продолжают заниматься своим отвратительным ремеслом.

6. дек. — Сегодня ровно 4 месяца тому, как меня арестовали. Мороз легкий. Воскресенье.

В 12ч. „дзядзьо", (о. Дольницкий) сообщил, что в час 30 м. он уезжает в Грац. Всех нас эта весть обрадовала, a старик был взволнован. В час и 15 м. в бараке, мы с ним распростились. Комендант, нотариус Телесниикий, прощал его от имени находящихся в бараке, желая счастливаго возвращения на родину, на закате лет. Старик прослезился. От духовенства я его прощал.

— Мы, младшие, сказал я между прочим — особенно больно были поражены 31 то августа, когда увидели, что между нами находится арестованный также такой глубокий старик и все недоумевали, почему он здесь, но за тем узнали, что и это по велению Божию так вышло на то, чтобы мы, видя геройское терпение и бодрый дух старика, легче сами переносили тяготы узилища. Поистине самый вид Ваш вселял всегда упование и духовний подъем в наши нераз падающия сердца. Бог да будет с Вами, a Вы помните о нас в молитвах Ваших.

Затем сказал прощальное слово его старый знакомый о. Ник. Малиняк Ответил „дзядзьо" просто, сердечно, трогательно. Велел нам в ежедневных молитвах уповать на помощь Пр. Богородицы и по крайней мере вздохнуть в трудную минуту испытания призывомъ: Пресвятая Богородице, спаси нас. Пропел даже краткую молитву ко Пр. Богородице по итальянски, собой на досуге сочиненную. Потом о. Кор. Сеник попращал его от имени крестьян, которые привыкли всегда видеть и слушать с умилением старичка священника во время богослужений.

После приветствий, мощный хор етал петь нашим галицко-русским напевомъ: Многая лета! Без команды, как то сами собой многие стали в 2 ряда, вдаль которых старик стал медленно идти к воротам, до 2000 человек сопровождали „дзядзья" до решетки в то время, как хор грянул свое громовое: „во здравие, во спасение". Свыше тысячи шапок поднялись в воздух и долго еще были в движении, пока старик пропал из виду.

Явились 2 офицера, врач и солдат, у д-ра Вл. Могильниикаго и распрашивали о подробностях убийства солдатом Попика, a затем пошли на место искать пулю, но не нашли ея.

Узнал из Лемковшины, вот что: В арестный дом при окружном суде был заключен польский ксендз из м. Дембовцы возле Ясла. В той же камере сидели оо. В. Курылло, Качмарчик, Вл Мохнацкий и др. Он разсказал, что купил себе пару голубей, которых ему принесли двое мальчиков, и вдруг кто то сделал донос, что будто это почтовые голуби. Сейчас жандармы арестовали его и этих 2 мальчиков, как заподозренных в шпионстве. Он разсказывал, что по прибытии русских войск, русские офицеры в Ясле вели себя в полном смысле слова по джентельменски. На

3

ратуше города сейчас был водружен русский флагь. За все, что получали, платили исправно, сейчас и сполна. Кушали в ресторанах, платя золотом. Впоследствии явились у городского головы с просьбой, чтобы им выдал удостоверение в том, что их поведение было корректно и все дела в порядке. Гостили также у него, ксендза, и он не находит достаточно слов, чтобы высказать самую высокую похвалу по адресу офицеров такого отличнаго воспитания и поведения.

7 дек. — Вечером привели в барак польскаго ксендза, российскаго подданнаго, некоего Винкентия Замойскаго, члена келецкаго капитула (?), как говорят.

Днесь уходят 14 человек обоего пола и разнаго возраста, почти все — мазепинцы.

(Примечание) В Славске о. Евстахий Качмарский держал в церкви, перед отъездом из своего прихода проповедь, с характерной малорусской хитростью. Советовал своим прихожанам поступать такъ: придут мадьяре - вы скажете, що вы украинцы, придут москали — вы скажете что вы староруссы. „Я сам так зробив бы — заключил твердо и убедительно - та боюсь тех старорусских селян, щобы мене не здрадили". Характеръ!

Примеч.: В Сосницу, у. Ярослав, 12 окт. пришли мадьяре и схватили 6 крестьян за то, что они, слушаясь казаков, перевели им из помещичьяго двора скот и перевезли сено. Схваченным приказали вырыть себе могилы и тут же зтих крестьян повесили и сейчас же их, еще теплых, в этих могилах похоронили. Имена и фамилии этих несчастныхь; Иван Шусточка, Илько Якимец, Илько Яворский, Николай Снегуровский, Андрей Гордей, Иван Кошка.


Свящ. о. Iоанн Мащак.

8 дек. — Легкий мороз. По баракам раздают причи (нары). Днесь ходили к рапорту все, кто писали Majestatsgesuche (прошения на высочайшее имя). Полковник принял их очень вежливо и заявил, что прошения не посланы команде потому, что много требований и так уже улажено, a те, которыя еще не улажены, суть распоряжения, впрочем же прошения должны идти по почте, a не оффициальным путем. Кто хочет, может и теперь еще такое прошение послать по почте. Сообщил, что те, которые считаются политически неблагонадежными и

4

которых как „руссофиловъ" представили староства, останутся здесь до конца войны, дабы случайно не попали на театр военных действий и не нанесли вреда своей родине, „освобожденные" же будут отпущены на свободу (не в Галичину, разумеется). Проф. д-р Николай Антоневич жаловался полковнику на то, что все время, особенно вначале, обращались с нами, как с обыкновенными преступниками и угрожали нам разстрелом. Полковник извинялся, заявляя, что он был так поинформирован, и потому не виноват в строгом обращении с нами.

Примеч.: Михаила Дублянскаго из Майдана липовецкаго (у. Перемышляны) один солдат уколол 6 сент. в грудь штыком на полях Талергофа. Он затем вылечился и сам мне это разсказывал.

Из Самбора, 6-го сент., ехал транспорт арестованных в Угорщину. В Лавочном, на станции, вошел в вагон фенрих (прапорщикъ). В вагоне ехали: оо. Север Ясиницкий, Гр. Билинский, Монастырский, г. Гмытрик, Куцей, студ. унив. Сковрон 1) [1)Как в сем случае, так и в др., некоторыя фамилии или же названия местностей могут оказаться неточными. Карандашный почерк подлинника кое-где неразборчив, так, что несмотря на все старания при его разборе и передаче, могут вкрасться неточности и ошибки, об исправлении которых читателей просим.], крестьяне из окрестностей Борыслава, нпр. Лютик и др.

Конвоирующий их в вагоне воин не хотел фенриха впустить. Но фенрих сказал, что он хочет только посмотреть, и какъ-то втиснулся внутрь и, не говоря ни слова, перваго о. Севера Ясиницкаго со всего размаха ударяет кнутом по голове. Шляпа с священника слетела на земь, фенрих ударил еще раз кнутом, a потом ударил рукой по лицу с обе их сторон. На это о. Север успел только сказать: Gott wird uns richten (Бог нам судья). Эти слова привели фенриха в крайнее бешенство, он еще злобнее стал бить, крича: Was, Gott, Gott, Gott! и ударяя при каждом слове кнутом. Только после того, как о. Север сказал, что сам служил некогда в армии вольноопределяющимся, и был офицером, фенрих перестал. бить его, a бросился бить других арестованных. Фенрих очевидно не немец (говорил хорошо по польски). Такия же истязания арестованных продолжались и в Марош Лябор (в Угорщине). Поезд остановился и заключенные выходили из вагона и подходили к ужину и тогда их били всех, даже женщин, г-жу Стеранку, жену о. Севера Ясиницкаго к др., поочередно. Устроили это так, что уставили 4 солдат с палками и солдаты били несчастных, когда они проходили. Тогда о. С. Ясиницкий вы ходил из вагона последним. Солдат мадьяр копнул (ударил ногою) его сапогом так сильно, что свалил наземь, затем схватил его за шиворот, вывел перед находящуюся на вокзале публику и представил, показывая пальцемъ: попъ! попъ! Ударилъ

5

его со всей силы в зубы, потом бил его в спину. Один солдат бил о. Хомицкаго поленом, a другой большим камнем, держимым в руке.

9. дек. — Морозец. В 9 ч. утра прибыли 160 русских пленных солдат. Приведенные своим подъофицером, выстроились перед бараком, бойко и складно спели русскую песню, затем на команду: шляпу долой! открыли головы и спели стройно и важно: Отче наш. Присутствующие австрийские офицеры и солдаты также сняли шапки. Перед завтраком (супомъ) спели речитативом. "Отче нашъ". Все это производит на наших крестьян чрезвычайно сильное впечатление. Они глубоко тронуты, говорятъ: вот видим теперь, чья вера твердша. Русские пленные — это мастера, (столяры, плотники и др.), командированные сюда строить новые бараки, делать „причи" в бараках и т. п. У них есть топоры, долота, пилы и др. снаряды.

Днесь многих допрашивают аудиторы. Некоторые пишут прошения. Кое-кто отпущен на свободу. Мы снова собираемся составить Majestatsgesuch. После обеда были мы, вдвоем с о. Сеником, у судебнаго следователя Фиды. Заявил нам, что приказано нам отправиться в Вену, в гарнизонный арестный дом, и там будет разбираться "дело" всех членов „Народнаго Совета во Львове". Это заявление обезпокоило меня и о. Сеника. В то время как другие ждут скораго освобождения, некоторые же понемногу и в самом деле выходят (советник суда Вл. Костецкий уехал вчера), мы идем на судъ! Через 7 — 8 дней должны мы туда отправиться. С финансами у меня крайне круто: конгруи все еще не получил, денег нет. Разстанусь с Янком (сыномъ) и не знаю, где потом найду его.

Господи, что же то нас ждет еще впереди? Так безпокоюсь... Д-р Николай Павлович (Глебовицкий), как юрист, успокаивает меня всячески, дай ему Бог здоровья, которое, к сожалению, в последнее время у него что-то портится.

Вечером пленные русские воины долго пели свои чудныя песни стройно и мощно, но нам прислушиваться с близка уже нельзя: караульные гонят нас не только от решетки, но даже с гофа (двора) в бараки. Вот злоба!

10. дек. — Спал с полуночи до утра плохо. Все кручина. Аппетит пал совсем.

Распоряжено, что 10 наших бараков должны дать 400 чел. на работы. Работникам обещано дать двойной стол и 20 гел. в день, но, хорошо зная, что это значит, наши крестьяне не хотели идти, потому посты стали выгонять их всех из бараков на гоф и там сами стали из присутствующих выбирать подходящих. Постовой выгнал и о. Скоморовича, еще больного от недавняго воспаления легких и не помогло то, что другие за него заступались, аж когда, узнал об этом вахкомендант, послал солдата, чтобы его воротили. Некоторые караульные стали даже бить крестьян.

За них заступился о. Ст. Яворский и сказалъ: „Так то выглядят те льготы, которыя нам обещал г. полковникъ! A ведь он бить запретилъ". За произнесение этих слов солдат тут же записал о. Ст. Яворскаго к рапорту на завтра.

Днесь я босъ: дал в починку башмаки, подкинуть подметки. Ужас, как грабит нас один сапожник из Бучача: за само подшивание подметок берет по 4 кроны, с меня, ко нечно, сорвет больше, ибо мои башмаки шире.

Свозят очень много строительных материалов и должны будто бы построить еще 30 бараков. Форменный город из бараков выростет в Талергофе. Пленные русские солдаты работают как столяры и плотники, но нам строго запрещено обменяться с ними словечком. Нашим работникам выплачено за день по 20 гелл, а пленным по 60 гелл. Они строят бараки по русскому образцу, вкапывая в землю.

6

Нa жалобу o. Селецкаго, что постовые гонят священников на тяжелыя физическия работы, капитан заявил, что этого больше не будет и что Wache (стража) получит за это выговор. Мы успокоились.

11. дек. — Всю ночь лил дождь. Я немного успокоился относительно моего переезда во Вену. Да будет воля

Твоя, Господи, я ни в чем не виновен.

Утром, кроме уже установленнаго числа работников, даваемых нашим бараком, требуют еще 10 работников добавочно. Все это да и обращение с этими работниками вообще — одно издевательство. Вот и видим, как помогло заявление капитана! Чего-то опять бесятся. Мы заметили, что с поры как мы взяли наш Majestatsgesuch обратно, с нами обращаются хуже прежняго.

На дворе настала ужасная, непролазная грязь, вcе сидим в бараках, многие недомагают и лежат, воздух спертый, скука, нудьга (тошнота).

Пришел Іосиф и прочитал письмо от сына Ивана: он в Бельске, с женою и ребенком. Пишет, что Борыничи разрушены, его дом в Ходорове ограблен, он без одежды, недостаток средств к существованию и пр. под.

В 10 ч. тронулось похоронное шествие; подняты 3 гроба: свящ. о. Спрыса, одного инженера и одного крестьянина. Печальный видъ! Хор пел, медленно двигаясь через „гофъ", маршь Бетговена. Молитвенно трогательное настроение. Людей пошло немного, ибо слякоть. Когда шествие проходило мимо пленников, все они поснимали шапки, стояли смирно и чинно, почтительно, не так, как это водится у военных у нас, что однажды австр. офицер привел солдат в польский костел, развалился в последней скамейке и все время за богослужением теребил (щелкалъ) орехи. Знаменательно!

(Особая зам.): По 11. дек. 163 усопших, 16 проколотых, один застрелен.

Вечером разошлась весть, что в 3-й серии бараков некоторые заболели тифом и их забрали в госпиталь барака. Наверно и у Вагиля Мартынюка и Франка Горянского и др. (прихожане о. Мацыка) развинется тиф после известной и незабвенной вшивой бани... вот издеваются над людьми!

12 дек. — Грязь и топь и лужа и слякоть. Все сидим в бараках, воздух спертый.

Вчера я внес дополнения к моим показаниям, на руки сов. суда Фиды, передал официалу. Днесь ожидают явки комиссии, освобождающей отдельных заключенных, быть может явится и Фида, пойду к нему и еще раз с ним потолкую.

Был у меня Антоний Б., подарил ему пару чулок. Сказал, что у них тифа нет, что слухи, кажется, неверны, хотя, правда, после купанья действительно много людей заболело.

Днесь допрашивала комиссия о. Евгения Хиляка из Мервич. Комиссар Смулка спросил, за что арестован.

— Не знаю, за что, — ответил о. Евгений.

— A Какай читальня у васъ?

— Общества им Качковскаго.

— A вы состоите ея членомъ?

— Разумеется.

— Ну, вот за это и арестованы. — заключил комиссар резко.

Все священники вносят в комиссию прошение, чтобы были допрошены все вместе и в один день.

13. дек. — Всю ночь лил дождь. Капало с крыши на лица спящих, их берлогу и платье. Человек от этих холодных каплей просыпается и еще больнее чувствует всю безпомощность и безнадежность своего положения.

Слышно, что „дзядзя" (о. Дольницкаго) забрали в Грац, в монастырь. Там старичку-праведнику все таки будет, думаю, cносно и уютно и покойно. По крайней мере отделается от вшей и спать будет спокойно.

Наш Majestatsgesuch подписали первыми д-р Н..П. Глебовицкий, о. д-ръ

7

Н. Шлиняк и др. Днесь должен быть отправлен по почте.

Днесь воскресенье. Люди не захотели идти на работу. Вдруг изобретательный капитан Шмид велел призвать всех нас, священников, к воротам и воззвал нас повлиять на народ, чтобы шел на работу. Сказал, что вы мол, многие здесь терпите невинно, подобно первым христианам в древнем Риме, терпите из за ложных доносов разных „Schuft-ов (негодяевъ) но потерпите еще, ибо что поделаете? и т. п. Часть людей все же пошла на работу.

Отправляющий здесь свою должность официал полиции называется Тымчук. Этот пан пришел сюда днесь уладить дело Шепелюка и выразился о заключенныхъ: „Mistvieh" (скоть), худоба" и т. п.

В Перемышле, идя чрез рынок, офицер вынул саблю и замахнулся ударить идущаго под конвоем о. Макара. Конвоирующий жандарм (русинъ), заявил, что он теперь в службе и со словом „спрячьте саблю", вытянул против офицера штык.

14 дек. — Грязь ужасная. Снег исчез, люди барахтаются в болоте. В бараках многие составляют разныя "поданья" (прошения) без малейшей надежды на успех. Особенно усердно секретарствуют о. Дионисий Киселевский, адвокат д-р Н. П. Глебовицкий. Говорят, что нужно бы просить об интернировании во Вене, ибо там будут теперь квартира и стол дешевле. Мне предстоит поездка во Вену. Я приготовился, я не виновен ни в чем. Жизнь в гарнизонном аресте, говорят знатоки, в сравнении со здешнею теперешнею жизнью, куда лучше, A только много хлопот и возни с тем, как мне достать следуемую мне конгруу, захотять ли выплатить ее Янку заместо меня. Надо таки гденибудь что то занять, ибо крайняя беда.

Полеживаю — нездоровится. Возле меня лежит нотариусь Телесницкий. Все думаю о своей близкой поездке в Вену. Вернусь ли я еще в Талергофъ? — не знаю. A быть может, там, во Вене, придется и умереть.

Пишу эти записки и передам их нотариусу Телесницкому, одну же часть передам Нестору Цыбику на хранение. У Телесницкаго есть, кроме записок, списки Majestatsgesuch-а, прошение в нунциатуру, телеграмма кардиналу Пиффлю (во Вене) и пр., и также 18 картинок из нашей талергофской жизни, составленных Іоанном Михайловичем Вербицким. В союзники по изданию принял я д-ра Николая Глебовицкаго. Если бы я умер, a он мог разобраться в моих записках, прошу передать их ему, пусть он потрудится, сбережет их и перевезет на родину.1) [1)Судьба распорядилась иначе: автор за писок вернулся на родину и ныне жив, хотя и болен, a д-р Н. П. Глебовицкий умер в Талергофе. Прим. Ред.]Писать в гарнизонной тюрьме не будет возможно. При входе туда отнимают у человека все — значит, уцелеть может только то, что здесь я записал.

Думаю, что Богдан (сынъ) не приехал в Галичину, но остался в М. Boleslav. Как ему там живется, догадываюсь, наверно не весело. Денег у него нет, бедствует... Но Господь поможет ему перенести это лютое время. Дал бы я не знаю что за весточку из Липицы.2) [2) Автор записок — настоятель прихода Липица дольная. Прим. ред.]Что там теперь происходитъ? Здоровы ли и невредимы все мои дражайшие? Моя жена, предобрая, любая Антося, мои дети: Соня, Вера, Николка, Дозик, мой дорогой, любый и праведный зять Феодосий (адв. д-р Ф. С. Заяцъ) и его детки? Ах, кабы я знал, что все вы живы? Весть эта укрепила бы мой унывающий дух.

Надеется выехать туда нотариусь Телесницкий из Делятина. Прошу его уведомить их в Липице о моем здоровьи. Он надеется поехать в Румынию и по пути побывать в Делятине. Подай ему, Господи, сил и исполни его желание. Он тоже отец и муж и подобно мне болеет и страждет, томясь неизвестностью относит.

8

детей и жены. Таких как он и я у нас теперь сотни, тысячи... A что и говорить о 70-80-летних старикахъ? Не перенести им нынешней бури событий и тягот своей жизни, a все таки и им хочется еще жить и хоть бы увидеть, что дальше наступит. Не дай Бог помереть здесь, на чужбине! Ежедневно молюсь: „христианския кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны, мирны" (а мысленно добавляю: „дома, в кругу родныхъ") и т. д. Может быть, Господь услышит мя грешнаго и в добавку к столь многим благодеяниям, от Него мною полученным, не откажет мне и в этой милости, дабы сугубо сердце мое было в долгу пред Ним, преисполненное благодарения и любви!..

Я стал много-много набожнее здесь, начиная с 6-го августа 1914 г. того рокового дня. И хранила меня рука Господня до сих пор и милость и благость Его почила на мне. Из Рогатина во Львов конвоировали меня 2 жандарма, добрые люди, обращались со мной хорошо. И в тюрьме во Львове было мне, как узнику, сносно. И даже в страшный день 31-го августа, во время нашего шествия будто бы на Голгофу, никто не ударил меня. Перенеся все истязания и издевательства, со стороны конвоирующих нас солдат в вагоне и „публики", т. .е. беснующейся черни, на станциях, с 31-го августа по 4-ое сентября, я приехал в Талергоф благополучно. Тут, ночуя в поле, под открытым небом, можно было нераз простудиться. Можно было много раз попасть под „кольбы" (приклады ружей) солдат „вахи" (стражи), которая сь перваго же дня брала лишь одних священников на тяжелыя физическия работы: рубку дров, к насосу, привозу воды и т. п. A меня все это миновало. Затем ходил и я, но мало, 2 — 3 раза вceгo. Ha всяком шагу благость Божия была на мне. Порой не имел при себе ни геллера, и находились и туть добрые люди, которые давали мне взаймы и, надеюсь, дали бы и в будущем. Могу сказать, что наши русские люди относятся ко мне с уважением и это уважение мне всегда оказывают. Не думал даже, что таким почетом пользуюсь в русской среде. Самые близкие — это мои Schlafkameraden (товарищи понарамъ): Богдан Богданович Дедицкий, о. Дионисий Киселевский, г. Феофил Костецкий, нотариус Телесницкий и др. с одной стораны, a с другой: оо. Каленюк, Гр. Процык, Іоанн Винницкий и др. Шурья же: Вих. Красицкий обращается со мной холодно, a „Инцифоръ" демонстративно холодно, a почему — не знаю. Даже малый Ярослав Красицкий, как будто сторонится от меня. До сих пор ни разу не заговорили мы о семейных отношениях ни вообще о чем бы ни было, как если бы все было известно и говорить не о чем Охладели семеиейныя чувства, брат брату стал чужд. Такое время, такой мир теперь — всяк про себя.

Замечу еще одно: Записки составляю по малорусски, боясь ревизий (обыска), a то если бы я писал их общерусским языком 1) [1) Boпpeки этому пocтaнoвлeнiю и желанию на деле автор составил свои записки не по малорусски, a по русски, т. е. русским литер. языком, сь такими лишь незначительными отступлениями, как то, что у него окончание неопред. наклон. - ти, оконч. прилагат. -ого, ый и т. п., т. е. с теми же формами, которыми в Галичине, до войны, русские обходили запрет австрийской администрации писать и подавать властям что нибудь на чистом русском литерат. языке. Прим.ред.] то читая это, сказали бы: вот, видите, какой "руссофилъ"! Слово это страшно звучит для немецкаго уха и попадаются люди, которые в испуге открещиваются оть всего "руссофильства", хотя это слово — одно курьезное недоразумение, ибо как русский чедовек может не быть "руссофиломь", да и вообше он не "руссофилъ", a просто русский, a "руссофиломъ" может быть чех, поляк и т. д. Чудно все это! Но не признавая русской нации у Карпат, приходят в ужас от „руссофильства" ея представителей. И все же приходится серьезно толковать о „руссофильстве" и даже оправдываться. Будучи допрошен в львовской тюрьме, я на этотъ

9

вопрос ответил, что у нас не разбираются в русской идеологии или в этом самом — как кому-то называть угодно.— руссофильстве. У нас есть — сказал я — четверное руссофильство. И такъ:

1) политическое, которое только в самое последнее время нашло себе представителей;

2) религиозное, которое вылилось в последние 3 года в переходе отдельных наших сел в православие;

3) националъное и

4) культурное.

Два последних представлены у нась издавна многочисленнейше и с ними ничего не поделаешь. Это руссофильство явно выступает с 1848 г., оно было провозглашено бл. п. о. Іоанномь Наумовичем в 1866 г. в львовском сейме. О.нем говорим мы на всех собраниях и пишем во всех газетах и книгах и никто нас не обвинил, что мы ipso facto питаем также политическое и религиозное руссофильство. У нас не разбираются в этом, и раз ктонибудь указал на меня, как руссофила, то меня считают уже изъ-за этого и изменником державы и церкви.А это не так. Так быть не должно. Судья выслушал меня внимательно и отметил в протоколе мою принадлежность, т. е. приверженность, верность, национальному и культурному руссофильству.

После обеда развлекла меня немного полученная интересная весть, именно д-ру Собину написал из Новаго Тарга его меценат, между прочим, что „война клонится к концу". Дал бы то Господь!


Свящ. Исидор Дольницкiй из Львова.

Совещался я днесь с о. Сеником. Дела в том, что мы не желали бы ехать под штыками. Постановили просить капитана, чтобы соизволил сам или же повлиял на полковника выдать распоряжение, чтобы нас сопровождали без ружья воины-подъ-офицеры. Не знаем, удастся ли нам добиться этой маленькой уступки. Попробуем. Тяжело ехать под штыками. Вдоволь до сих пор, в течении 4 1/2 месяцев насмотрелись мы на эти штыки, опротивело до крайности. Предполагаем также, что сь южнаго вокзала во Вене нужно будет взять автомобиль, ибо разстояние большое, a y меня нет теплаго платья и могу простудиться, a в автомобиле приедем в гарнизонную тюрьму быстро и замерзнуть не хватит времени. Там, в гарнизоне, будет произведен у нас строгий обыск и отнимут у нас послидний клочок бумаги, так что там продолжать своих записок не смогу. Беру с собой лишь мое дорогое Св. Писание и

10

молитвослов. Быть может нам там позволят читать книги из гарнизонной библиотеки. Надеюсь, что пробуду там 4 недели не более и что к процессу меня не привлекут, за мной ведь никакой вины нет.

На днесь, к вечеру, наш барак (VIII) заказал себе хор с концертом. Собрали для него 4 кр. 20 гел. на чай. Вот пропоют ряд песен и развеселят и ободрят нас немножко.

Прогресс у нас здесь. У нас уже есть госпиталь. Да. И есть 2 сестры милосердия. И вот какой случай днесь произошелъ:

Приходит 70-летний старик Алекс. Полянка и раздевшись, положил пальто на стул. Входит сестра милосердия, сбрасывает это пальто на землю и кричитъ: „что ты хотел бы мне завшить комнату"? — Другой случай: Пришел о. Дробот, желая посетить больного иеремонаха о. Козаркевича. Входит сестра милосердия и кричит о. Дроботу (в рясе): „марш отсюда,, что, ты не знаешь, когда назначено время для посещения больныхъ"? Вот это католическия сестры милосердия, монашенки! К гр-катол. священникам, оне обращаются не иначе как чрез „Du" (ты), грубо, гневно и вызывающе. И это западная культура! На что-то подобное у нас не осмелился бы и пьяный бродяга, a тут, кто? — женщина, немка, сестра милосердия, монахиня. Бедные те больные, за которыми ухаживает такая „сестра милосердия", лучше было бы им без нея.

Группе в 51 чел., прочитали освобождение отсюда, именно одним полное освобождение, a другим частичное — будут конфинированы в Леобен, в числе последних 3 судьи: Бачинский, Чеснок и Дедицкий. Отпускают уже кое-кого и из нашей партии. Объявили свободу и о. Свистуну; он в первый момент обрадовался, но затем отказался от этого благодеяния. Дело в том, что его семья насчитывает 8 душ и жить на собственный счет, не имея 2000 крон дохода невозможно, у него доходов нет, вот он и остался дальше в Талергофе и сидит вместе с неосвобожденными.

Узнал, что о. Сеник переговаривал с поручиком Пехтолдом, прося его о том, чтобы нас обоих конвоировали солдаты без штыков и чтобы нам была выплачена вся конгруа.

11

Есть виды на то, что можно будет чего-то добиться.

Вечером наш хор дал нам чудный концерт. Пели славно, a когда запели: „На чужине загибаю, марно житье йде, за родинов споглядаю, ах, где ж она где?" a затем "Родимый краю, село родиме", полились слезы из многих глаз, каждый мыслями, духом и сердцем полетел далеко-далеко на родину и позабыл на мгновение о том, что находится в бараке, в Талергофе, на истертой вшивой соломе. Премило провели мы сей вечер, как будто бы там, у себя.

15 дек. — Болото. Грязь непроходимая. A на „гофе" работа кипит. Всю эту грязь сгребают лопатами и чем попало, телегами свозят щебень и утрамбовывают дорожки — движение большое. Пришел советник суда Фида и я с о.Сеником были у него и результатом совещаний мы довольны. Говорил о. Сеник с полковником, прося, чтобы конвоировал нас подъ-офицер. Не обещал еще, но из его заявления выносим впечатление, что готов отнестись благосклонно к этой нашей просьбе. Дай Бог, a то тяжело ехать под штыком.

Возвратился из Граца, из разбирательства в суде своего дела, o. Poман Крушинский.. Сообщает, что свящ. о. Бакович сидит уже долгое время в гарнизонной тюрьме в Граце и с испуга и мании проследования сошел с ума. Обвиняют его в том, что будтобы он во время св. исповеди, склонял солдат, чтобы стреляли в воздух. Вот до чего дошло доносительство!

Обнаружилась еще одна мерзость. Чиновник податного ведомства в Перемышле, некий И—ич, состояший на услугах полиции провокатор, оклеветал здесь своими доносами, между прочими (о. Сеника, д-ра Крушинскаго, Войтовича), советника суда Литынскаго, я так как сов. Литынский болен и лежит в нашем госпитале, то аудитор был вынужден придти к нему для допроса и выслушать его и И— ича, который в доносе заявил свою готовность сыграть роль свидетеля. Но затем раздумал и убоялся и стал притворяться больным, желая таким образом избегнугь судебнаго следствия, Так допросили сов. Литынскаго, a когда приступили к допросу И-ича, то он отказался давать показания под предлогом, что он тяжело болен. Призвали к нему врачей, которые установили, что он совершенно здоров. После этого сов. Литынскаго освободили, a И—ича обвинил в клевете сам аудитор. По крайней мере этот попался. "Котюзе по заслузе".

Получил 158 крон 12 гел., a в депозите в Граце осталось 300 крон. Купил себе щетки и другия крайне необходимыя в гарнизоне вещи. Долги платить оставляю Янку, мне нужны деньги там. Записки передаю о. A. Юркевичу, он их вывезет благополучно в Вену, а оттуда в Галичину. Купил себе на память изображение страстей Христовых под стеклом, заплатил 1 крону, хорошая вещь, многим понравилась. Эга памятка — замечательный труд и шедевр нашего мужичка-художника.

16. дек. — Болото. Тепло. Работа в болоте идет во всю. Прояснилось. Показалось солнышко. Привезли огромный котел для „русской бани", которую строят русские военнопленные. Лошади не были в состоянии дотащить этот котел и сотни людей изо всех сил подталкивали и помогали лошадям перевезти его от шоссе на место в бараках.

Сильно болит меня в пояснице да и почки дают о себе знать. Куплю себе баночку меду. Ах, нет около меня моего ангела-хранителя, моей дорогой жены, моего настоящаго доктора. Тут же каждый больной и с какой бы ни было болезнью одинаково безпомощен и оставлен на произвол судьбы. И когда конец этому будет, Господи?

Объявляли о тифе, a оказалось, что 11 человек бедняжек просто заели вши.

 

12

Ha месте, где были похоронены двое первых мучеников Талергофской трагедии, и где был поставлен небольшой крест, теперь устроена яма на известь, a этот крестик совершенно выброшен. Так теперь и затерялось место, где похоронены эти первыя две жертвы здешняго нашего заточения и ни их фамилий ни принадлежности никто не знает.

Из 18го барака должны были отойти 100 Fluchtling-ов (беглецовъ), прочие же завтра.

Все мои записки (4 пакета) передал я о. Афанасию Юркевичу, который уезжает завтра. Говорят, что и нас русских разгонят отсюда, с изъятием меня, который перееду на жительство в гарнизон во Вену. Ах, если бы Господь милосердный, решил иначе... да будеть воля Его!

Был у портного, хочу дать ему укоротить мою блузу и ульстер, чтобы походили на штатское платье, ну, и надо их починить, особенно блузу, так как в гарнизоне неудобно будет, быть может.

Если бы удалось, хотел бы в Вене купить новое платье, мое старое ужасно изношено.

17. дек. — Сегодня св. великомученицы Варвары. Примерзло. Сухо наконец. Пошел пройтись. затем отчитал правило. Выбыли отсюда наши люди днесь в 10 ч. (а вчера в 9 тоже уехали крестьяне в Каринтию как uсиеkinier—ы), между пp. o. A. Юркевич. Сегенович, ученик из Болшовца, умер, у него была чахотка. Портной из Журавна починил мне блузу и ульстер, буду похож на „цивиля".

Левая почка сильно меня донимает, утром еле еле ходил. Ах кабы то домой поскорее! Свитает — надеются люди. Подай, Господи, мир всему миру!

Днесь капитан Strick велел пленному подъофицеру призвать всех русских военнопленных под ворота. На команду: „русские сюда к воротамъ"! сбежались все пленники, a за ними и наши галицко-русские работники с лопатами.

— A вы русские? — последних спросил капитан по чешски.

— A що жъ? — отвечают они, — мы таки русины, ая!

Капитан посмотрел на них с удивлением, a затем вынул из кармана нотную книжечку и что-то себе записал.

18. дек. — Морозно, Поясница болит, левая почка очень дает себя чувствовать, еле хожу. Комиссия приехала (3-ий раз с поры как назначена). Многие надеются сегодня - завтра очутиться на свободе. Подвозили котлы, русская баня должна быть к 1-му янв. готова.

Мне говорят, что меня не позовут в Вену, ко я этому не верю. Рад бы я добиться хоть частичной свободы пожить сносно.

Комиссия выслушала 185 чел.

Канун праздника Св. О. Николая. Вечером г. Телесницкий держал перед собравшимися речь. Помянул родной край, где как раз теперь устраивались всегда по городам вечеринки для русских детей. Пожелал д-ру Малиняку, д-ру Глебовицкому и другим Николаям здоровья, бодрости и скораго освобождения. Хор пропел во здравие. От имени всех Николаев поблагодарил за поздравления и пожелания и пение о. д-р Малиняк, затем отслужил по нашей „панской" улице вечерню с литиею. В виду того что с крыши каплет, был раскрыт зонтик над лампою, что бы от воды стекло не лопнуло. Оригинальная картина, сама напрашивающияся на снимокъ!

19. дек. — Суббота, день Св. О.Николая. Я спал хорошо, хотя переворачиваться не мог изъ-за сильной боли в пояснице и днесь лежу преимущественно. Утром выпил чорный кофе, затем Янко принес мне 1/4 л. сливок и я выпил с вечерним кофе. В 10 ч. о. Малиняк отслужил литургию. Пел хор.

Приветствовали много и из других бараков. Ромко за мной ухаживает, принес мне 1/2 л. молока и 4 булки, a мою „менажу" (казенную пищу) возьмет себе.

13

Русские пленники празднуют, заявили, что, если бы их и кололи, то днесь не пойдут работать, a наши все таки вынуждены были пойти на работу.

Сильно распространяется тиф. Не одного из нас овладевает страх и рад бы всякий вырваться на волю поскорее, пока еще не заболел. Я все думаю о гарнизоне и желал бы хоть этим путем разстаться с Талергофом.

Врач запретил хождения людей к о. Макару, чтобы не разнесли тиф.

Говорят, что П. (Перемышль) пал. Отношусь сдержанно к этому известию, нераз уже эти слухи распространялись, a не оправдывались.

Чудный человек этот наш врач д-р Вл. Могильницкий. Способный Эскулап, честен, трудолюбив, самоотвержен, щепетилен. Истинный самаритянин. С утра до поздней ночи занят. Стоит зайти в амбулаторию и посмотреть на его работу и его выносливость и терпение. A все таки и его оклеветали и хотели от нас забрать, но это врагам не удалось.

После обеда я поднялся и отслужил акафист Св. О. Николаю, a пополудни вечерню, но скоро слег в постель снова. Был у меня д-р Могильницкий, установил у меня ревматизм мускулов. Вечером Ромко меня натер, принес одеяло, укрыли меня на ночь хорошо, я принял порошок аспирина.

20 дек., воскресенье. — Лежу, но чувствую себя немного лучше.

Один тифом зараженный барак уже приказали опорожнить, солому из него сожгли, a обитателей его с вещами переводят в другой. Но разве эта мера достаточна для устранения эпидемии? В бараках налаживают электрическое освещение, уже в трех бараках есть электричество.


Свящ. о. проф. д-р Михаил Людкевич из Перемышля.

В Kleine Zeitung днесь написано немножко иначе чем вчера. Повторяется слух, что Перем. пал но я все еще не верю. Отслужена у нас обедница. Ромку удалось достать немного бульону и подогреть для меня. Я съел с 2 булочками и настолько сыт, что от „менажи" отказался.

Узнали, что наши посты на войну уже не идут, a говорили все время, что вскоре пойдут. Но есть ли эго предвестие приближающагося мира? Ах, человечество никогда так не умело понять и оценить всего глубокаго смысла этого великаго слова „миръ", как в настоящее время. „Слава в вышних Богу и на земли миръ" возвещает всему миру наша Церковь с Рождеством Христовым." „О мире всего

14

мира" молимся na литургии, так часто, а так мало внимания обращаем на него, так трудно нам уяснить себе всю возвышенность этой молитвы.

21. дек, — Ночью шел дождь, днем падает снег, все сидим в бараках. Слышим, что в нас будут впускать противотифозную сыворотку. Днесь пришел Василь, долго не видел его. Его барак был под карантином. Вести с поля боев неутешительны, не сулят скораго мира. Снилось мне, что будто постановлено меня во Вену не переводить и что за меня заступился некий Омский и пр. под.

Вчера был у нас генерал на ревизии, о. СЬлецкий вручил ему от нас 21 письменную жалобу. Днесь капитан Штрик заявил о. Селецкому, что жалобы составлены correct.

Мне немножко полегчало и я встал. на некоторое время. Принял слабительное, со вчера Ромко все надоедает мне что сварит мне консервы и пшенный суп. Я неохотно согласился. И удивительно, суп оказался мне полезным и Ромко доволен. В виду этого успеха он обещал сварить консервы, капустняк. Увижу, что будет. A для бедных наших людей эти консервы редкая, великодняя (пасхальная) еда.

Пополудни дали распоряжение производить всеобщую прививку в первой серии бараков. До 6 ч. вечера сделали прививку всем в 9 бараках, лишь т. наз. „фамильный" барак отложили на завтра. Я также не пошел, ибо не мог пойти. Вечером Янко и сват подогрели мне кирпич и я приложил его к пояснице. Ромко принес мне суп, но так как я не был голоден, то съел сват.

22. дек — Те, которым сделана прививка, чувствуют себя всячески: одни жалуются на боль в той самой руке, у других уже жар, врачи же говорят, что жар будет продолжаться 3 - 6 дней, a прививка является предохранительным средством на 5 лет.

Я еще (до 11 ч. утра) не ходил к прививке. Еще ее днесь не делают да и говорят что вообще больше ее делать не будут. Увидим.

Я ложился в брюках и башмаках, чтобы в каждый момент быть готовым самому пойти к прививке. Были и такие, которые не хотели к ней пойти. В 11 ч. угра отслужена обедница.

Ogloszenie: Wszystkie skargi o obrаze czci i honoru beda оdtаd sadownie scigane. Obrazony maja robic donisienie, naprowadzic swiadkow i mi przedlozyc (naturalnie w krotkich zarysach wszystkie okolicznosci naprowadzic). Ludzie ktore nie sa do raportu przeznaczone, maja zawsze o godzinie 9-tej rano przed brama I-sza byc zestowione (sic) to przez komendanta i zawsze maja byc przytem oskarzony i swiadkowie. 22 go grudnia 1914 r.

Такое объявление издал официал Тимчук, который тут играет большую роль: Полицейские отбирают у нас все заявления. Не лучше ли было бы нам иметь дело с военными, чем с такими Тимчуками?

Пошли и из других бараков к прививке и я с ними. Мне почему то дважды втыкали шприц и рука стала сейчас болеть. Пошли также из „фамильнаго" барака (около 100 женщинъ), a тут как раз поднялась снежная туча и дождь, под ногами грязь. Простояли очень долго перед бараком, в котором производилась прививка, померзли, и только после того, как заступились д-р Войтович я и др. военный врач (Маеръ) позволил женщинам войти внутрь барака. Вот и немецкая галантность! Заставляют женщин из нашей интеллигенции ждать долго предолго, стоять на снегу в грязи, хотя барак просторен и пуст. Издевателъство.

Вечером засветили электрическия лампочки, впервые стало в бараке светло. Ночью у меня был жар. Поясница все еще болит. Ромко сделал мне массаж, a Янко доставил мне жаркий кирпич.

23 дек. — Я лежу. Падает мокрый снег и дождь в перемежку. Все сидят в бараках. Говорят, что на 14 дней установят на наш барак карантин, что значит, что в течение 14 дней никто не выедет никуда отсюда

15

ни вообще из Талергофа. Но и так быть может, что после этих 2 недель продолжат карантин еще на неделю-две. Много наших людей больных теперь, тифом будто бы. A болезни пошли от перваго незабвеннаго варварскаго купанья, повторяющагося впрочем и теперь с незначительными изменениями: с людей снимают платье и белье дяя дезинфекции, a голые люди подолгу стоят на открытом месте, на голой, влажной и холодной земле, и мерзнут и выжидают, пока смилосердятся и возвратят им их белье и платье. И каждый раз после этого заболевают все новые и многие, a некоторые и умирают. Кроме того наши бараки всегда холодны не прикрыты как следует, крыши дыравы, каплет с них на наше платье и на нас, каждому на лицо, вследствие чего ночью спать невозможно...

Я все лежу. С поясницей у меня беда. Что-же, подожду. На мир — поскольку на грацкия газеты можно полагаться — надежды мало. Ах, Господи, спаси и помилуй!

24. дек. — Сегодня польская wilja. Ксендз Зелинский дал своих 5 крон в складчину на обшую вечерю. Днесь грязь ужасная. Я лежу, спал эту ночь отлично, как редко случается. Вчера меня Ромко массовал, a сват грел кирпич. Прививку перенесли у нас благополучно. Меня рука болит. Померло 16 чел., кажется, на тиф. В—в написал прошение о выдаче депозита, обещал придти и взять себе, но до сих пор (10 ч. у.) еще его нет. Михась Ч. пошел в больницу, и он болен тифом, кровь ему пускалась, еще готов минуться, жаль! Не погиб на войне, так придется в Талергофе.

Вчера пришел о. Сеник и принес купон почтоваго денежнаго перевода, с припискою К—ва, уехавшаго неделю тому назад во Вену, что папский нунций заявил, что хлопочет о том, чтобы нас пустили в Галичину, лишь бы министерства войны и внутренних дел дали на это свое согласие. Большое ликование! На обед получили мы днесь капустняк с мясом — невиданное диво на Талергофской долине. А как всем и мне также был вкусен, несмотря на то что и в 10-той доле не так изготовлен, как в Липице готовила Верочка. Организм жаждет кислаго и вот, на польскую „вилию" нам сделали сюрприз. Только капусты была мало, a побольше юшки (жидкости), ну и все заявили, что капуста не достаточно квасна. Ромку я дал носки. Ходит бедняжка в какихъ-то тряпках, которыя называет чулками. Хлопотун такой, a держится бодро, вынослив.

Пришел Янко и сказал, что, встретившись, „фенрихъ" спрашивал его, здоров ли он. — Дa, — ответил Янко, — лишь немного ревматизмом страдаю. — Это ничего, — был ответ.

Янко боится, не позовут ли его на военную службу. Вотъ-те доля. Высиди 4 месяца в Талергофе, a затем иди на войну и переноси все превратности военной службы и судьбы! Да хранит его Господь.

Меня и о. Сеника как то во Bену не вызывают. A теперь, раз установлен карантин, и подавно, быть может, не поехали бы мы изъ-за санитарной предосторожности. Говорят, что, может быть, вообще не поеду, что возможно, что следовател пришел к убеждению, что против меня не удастся составить обвинительнаго акта так и отступит заблаговременно от обвинения. Дай так Господи! С другой стороны жизнь в гарнизоне все таки легче нашей здешней. A впрочем, знает ли человек, чего хочет и просит, и что ему выйдет в пользу, a что во вредъ? Да будет воля Твоя, Господи!

25. дек. — Днесь я встал, но обуться в башмаки не был в состоянии, призывал на помощь Ивана Гриба (крестьянина, которому часто даю свою „менажку"). Вышел, было, пройтись, но скоро был вынужден вернуться и лечь снова. На дворе грязь, валит мокрый снег, хотя пока что тепло. По нужде все сидят в бараках. Был Василь и пошел, вечеромъ

16

заглянул Ромко и сделал мне массаж. Говорят о предстоящем нашем возвращении.

В грацкой газете написано, что Рим высылает особое посольство к христианским державам с протестом против злоупотреблений России при введении православия в Галичине в отсутствие там нашего клира. Это сообщение находится в связи с тем, о чем говорил o. K.

Мы готовим проект по делу еврея из Бродов Deutscher-a, общеизвестнаго мошенника и мерзавца, давно ему следовало скрутить голову за все им причиненныя невинным людям страдания.

Вечером у нас возникла и обсуждалась мысль выслать телеграммы: в кабинетную канцелярию, нунциатуру и министерство войны с просьбой об освобождении. Hilf, wer helfen kann! (cпaсай, кто можетъ).

Если бы Господь позволил нам, священникам, поскорее вернуться на родину, так и нашим дьякам вместе с нами ровно же, a то без них нечего и думать о совершении богослужений.

Днесь о трупах какъ-то ничего не слышно. В нашем бараке все держатся хорошо.

26. дек, — Мороза нет. С самаго утра составляют телеграммы императору, нунцию, министрам. Одну со ставил д-р О. Крушинский, другую о. Дион. Киселевский и другие иныя.

Узнаем, что ночью сюда к нам привезли 19 поляков изъ-под Кракова. Говорят, что все пространство по Тарнов — одно пепелище. Ходят слухи, что власти готовятся 1200 чел. отпустить на свободу.

Мне днесь лучше, спал хорошо. Был Василь, вытрепал мою постель. Янко купил мне меду и булку. Аппетит у меня есть. Пришел Илько Гепаль, сказал, что у его сына был жар до 40 град. и занял у меня 1 крону на лимонад.

Жизнь в бараке: Ulrich разносит то рум, то сливовицу и продает по 14—16 гел. за стаканчик. Народ пьет с горя. Разносят и продают и другие товары: папиросы, спички, нитки, сахар, пуговицы и т. п. мелочи, Еврей Thau торгует галстухами, чулками и пр. Целый хлебец продается по 16 гел. за штуку. Кто остро голодает, отправляется на работы и получает двойную порцию харча и 20 гел., но, конечно, тогда быстрей изнашивает и так убогое платье и рискует стать голым совершенно.

Кто в бараке хочет что-то написать, просит другого подержать над ним зонтик, ибо иначе сверху каплет и испортит все написанное.

Говорят, что уже свирепствует пятнисгый тиф в других бараках, это грозное известие подействовало на всех крайне удручающе.

В 2 ч. явился д р Маер с уездным физиком из Граца. Были в бараке у одного больного, зашли и ко мне (кто-то, не д-р ли В. Могильницкий? сказал им, что в VIII бараке есть больной священникъ), посмотрели на прививку на моей руке и - ушли. Я успел сказать им только, что болен ревматизмом мускулов (так определил мою болезнь д-р Могильницкий). Возможно, что переведут меня в госпиталь. Там несравненно лучше чем в бараке.

В 3 ч. была у нас отслужена вечерня.

Днесь умерло человек десять (точное число умерших обычно узнать трудно).

Вечером шли у нас совещания о том, чтобы завтра пойти двоим или троим из нас к рапорту и высказать администрации наши требования.

Вечером же возвратили нам нашь Majestatsgesuch (прошение к императору), посланное 12 с. декабря. Оно вовсе не было выслано по назначению, но за то дерзнули вскрыть его и цензурировать, что на конверте и отмечено: Zensuriert M. A. подпись ohne Anstand. Этот конверт теперь у меня. Офицеръ-почтмейстер указал, чтобы вложить прошение в новый белый конверт, ибо „при вскрытии конверт был разорван и теперь так высылать нельзя".

17

Заявил даже свою готовность принести нам завтра свой конверт. Мы, однако, после совещаний, вложили прошение в новый, нами заадресованный конверт и отнесли на почту. И подумать только, после стольких мытарств этому нашему прошению так и не удалось дойти до императора. Очень возможно, что правда то, что говорят, что император ничего не знает о том, что


ТАЛЕРГОФе.
Группа конфинированных русских галичан в Passail возле Граца. Сидят с лева на право, I. рядъ: о. Евгенiй Хиляк, Мих. Ивасевка, о. Iоанн Долгiй, Николай Алек-сеев. Гукевич, II. рядъ: о. Алексей Консг. Гукевич, проф. д-р Николай Ив. Антоневич, о. Панчак, стоятъ: о. Юлi-ан Ших, г-жа О. Гичко, Иван Панчак, декан о. Вое-nеsch, г-жа Мардарович и о. Илiя Мардарович.

18

в Галичине арестовано такое огромное число русских священников, мирской интеллигенции и интеллигентнаго крестьянсгва и мещанства и что военные круги это пред ним скрывают.

27. дек. — Болото хоть утопись. Я спал хорошо и мне значительно лучше. Утром был Василь. Я сам, без посторонней помощи, смог у себя привести все в порядок. Нам заявили, что почта в течение 14 дней не будет нам ничего выдавать ни ничего от нас принимать, изъ-за карантина, видите-ли. Безголовье и мошенничество!

На письма наложили карантинъ! A из каждаго барака ежедневно люди ходят на работу и там сходятся с людъми из других бараков, но это ничего, ибо тут дело в том, чтобы даром, в холоде и голоде работали. Даже нет распоряжения, чтобы по крайней мере люди одной серии (10) бараков не сходились с людьми другой серии. A разве этим господам важна наша жизнь, наше здоровье? Разве они не дали доселе и не дают и днесь своими распоряжениями, заявлениями и действиями, сотни примеров и доказательств, на то, что они были бы довольны, если бы мы все здесь до одного погибли? Ведь же скученность и антисанитария бараков, теснота, холод, грязь и пустота внутри бараков, отсутствие врачебной опеки и лекарств, невозможная пища и ея скудость, отсутствие самых необходимых вещей в помещениях, где содержатся сотни и тысячи человеческих существ в заключении, - явно показывают, что все это расчитано на скорейшее истребление всех нас. Ведь же в бараках нарочно не изолируют больных от здоровых. Все это прямо бьет в глаза. И мы совершенно безпомощны и беззащитны.

Впрочем куда и к кому аппелировать? Мы ведь перешли здесь собственно под власть наместничества в Граце, a тут идет все по военному мошеничество и безголовье!

Здешним русским пленникам австрийские офицеры раздают по мазепински напечатанныя брошюры: "Цари, попи и люди. Женева. Украинска друкарня, 1903". Брошюры эти социалистическаго содержания, запальчиво выступают противь русских царей и попов за то, что они до сих пор ничего не сделали для народа, и взывают пролетариат к организации и бунту.

Только что пошел „сватъ" за горячим супом, упал какъ-то спотыкнувшись, опарил себе обе руки и теперь терпит. Столько всякой беды — этого еще недоставало!

Мне лучше, но я лежу, чтобы не ухудшилось. Пошел бы в больницу, если бы взяли. Там лучше, говорят.

Аж теперь мне уже и Вена и гарнизон не страшны. Хотел бы даже попасть туда, чтобы только вырваться из проклятаго Талергофа, из этой зараженной эпидемиями долины. В каждый момент можно заразиться и погибнуть, a так хотелось бы еще жить, увидеть свою семью. Все жду момента. когда отправят меня в дорогу.

Пишут из Вены (о. П.), что, мол, "мы на днях едем в Галичину". Кто это мы? Священники в Вене или же и все мы здесь?

Говорят опять о мире, что будто говорят о нем во Вене и — упование вступает в души наши. A тут приблизились наши праздники Рождества Христова и не одинь надеется, что на „свята" поедет домой и радуется вперед так, что вряд ли кто из них так pадовадся, когда был мальчикомъ-школяриком и собирался поехать домой на „свята". Так и вчера, вот, выслали мы нунцию телеграмму того содержания, что, вот, идут наши Рождественские праздники и потому, если есть милость отпустить нас, то подходящим было бы особенно и непременно перед праздниками и т. п. A тут, смотри, карантин — и телеграмм не выслали! Ах как жестоко, безчеловечно терзать и мучить нас способны эти швабы! А мы, наивные, всегда их ставили в пример, хвалили их точность, корректность, добросовестность, порядочность, величали их культуру!... Днесь только и то здесь открылись нам очи и мы увидели их настояшую физиономию.

19

Вернулись ходившие к рапорту делегаты. Полковник принял их вежливо и заявил, что решение многих наших требрваний будет зависеть от санитарной комиссии из Вены, которая должна на-днях сюда приехать. Карантина еще нет и почта еще действует. Что же касается Majestatsgesuch-a, выяснилось, что цензурировал это наше прошение на высочайшее имя — официал Тимчукъ! Этот почти неграмотный и злостный "шпицель" является цензором прошений к императору и от него зависит, дойдуть ли они к императору или нетъ! Впрочем офицеры cами заявили, чго во всяком случае такой Majestatsgesuch в руки императора не попадет, наивыше может дойти разве до кабинетной канцелярии. Почему-то боятся эти предержащие, чтобы император не узнал ничего о нас ни о том, что творится в Талергофе.

(Особ. прим.) Ходим в кантину, где помещается подобие ресторана. Там за деньги можно получить кое что съесть, но никогда там нашего человека не впустят внутрь a только позволяют ему на дворе, без стола, стоя, съесть полученное. За свои деньги приходится нашим людям переносить и это унижение. На каждом шагу, во всем и всегда оскорбления.

По просьбе о. Вл. Венгриновича Телесницкий стал уговаривать, чтобы в складчину что-то собрать для наших больных крестьян. Поддержал этот призыв как раз подошедший д-р В. Могильницкий. Собрано между нами 105 крон и передано их на руки д-ра Могильницкаго для больных крестьян.

28. дек. — Болото. Я здоровъ! Боль в пояснице ослабела. Слава Богу, я поднялся, ходил днесь по всем баракам и осматривал те из них, которые будто бы. для нас назначены. Хотят нас перевести в барак № 22, a первую серию (нашу) бараков отдать работникам. Во всех тех бараках находятся двойныя нары и в одном бараке поместят около 400 человек. После обеда полковник призвал тех, которые подлисали Majestatsgesuch (o. Д. Киселевскаго, о. Селецкаго, д-ра Н. П. Глебовицкаго, о. Гайдукевича д ра О. Крушинскаго) для объяснений.

— Как вы могли писать к императору — заявил он, — что все 7000 человек невинны? Ведь же те немногие, которые освобождены от разсмотра их дела в военном суде, все таки предстанут перед гражданский суд. Прочие содержатся и должны здесь оставаться по политическим соображениям и мотивам. Или же как вы могли написать, что солома, выданная вам, не переменялась уже 4 месяца, — это неправда. Хорошо, я пошлю телеграмму, что это не отвечает истине.

Из этого можно бы заключать, что наши 6 телеграмм пошли или пойдут. Повидимому, полковник недоволен тем, что мы посылаем телеграммы, и вероятно будут против нас применены разныя обострения. Против нас интригуют фельдфебель Пиллер и оффициал полиции Тимчук. Сделал нам полковник выговор также за то, что мы будто бы подговариваем народ, что бы не ходил на работу. Все это ложь.

Ожидаем теперь прибытия из Вены сюда санитарной комиссии, о которой сказал нам вчера полковник. Мы должны и ей представить наши требования, ибо переносить все дальше, как теперь есть, нет ни сил ни возможности.

Я днесь почувствовал желание закурить и, встретив Ромка, взял у него табаку, свернул папироску и закурил. Днесь из за болота и мрака такая хандра находит на человека, что можно и распиться. И я пью водку изредка, хотя не пил до сих пор. Ни пищи сносной нет здесь, ни овощей, фруктов так долго не видел, ни ничего кислаго никогда не достанешь, берешь что-нибудь пожевать, покурить... Пошел и кулил себе табаку за 32 гел.

(Oсoбoe прим.) Свящ. о. Драчинскаго арестовал жандарм и когда шел с ним мимо ц. к. староства (уезднаго ньчальства) в Выжнице, о. Драчинский сказалъ: „Поступим в староство на минутку, староста меня хорошо знает и может меня освободить". Но

20

жандарм на это ответилъ: „Старосте теперь никакого дела ко мне быть не может, и ничего мне не можеть приказывать!" Повидимому жандармам предоставлена высшая власть чем начальственным над ними старостам.

Карантин оффициально еще не установлен. Что то крутят. Говорят, что строющиеся бараки должны быть готовы к 1-му января 1915 года, но в виду того, что времени осталось очень мало и не справятся, то придумали поднять шум изъ-за карантина и оправдываться тем, что, мол, работников невозможно было брать на работу и дело затянулось. A то, вот, вечером делают людям прививку, a на другой затем день утром гонят тех же людей на работу, совершенно не обращая внимания на то, что их очень болит левая рука и они работать не в силах.

(Особ. замеч.) В Ланцуте судебный оффициал Стефан Скочиляс разсказывал, что его жена родила. Присутствовавший врач установил, что роды тяжелы и что предстоит операция. Вдруг входит жандарм и его (С. Скочиляса) арестует. Арестуемый просит пощадить его и оставить, указывает на свое и жены тяжелое положение, врач также заступается, но все это напрасно. Жандарм с арестованным ушел, жена скончалась и на квартире осталось их двое детей-сироток, лишившихся разом и отца и матери.

29 дек. — Один больной этой ночью вырвался и пошел к воротам. Постовой трижды „гальтовалъ" его, но видя, что идущий не обращает на это внимание, выстрелил в него и ранил его. Раненый попросил к себе о. Вл. Венгриновича, чтобы исповедывал его.

Дождь. Грязь. Я чувствую себя совершенно здоровым.

В 10 ч. зашел к нам капитан Штрик по следующему делу: Он желает узнать, что нужно православным священникам для совершения их богослужений. Они ему сказали, что им запрещено служить на том же престоле и даже в той же церкви, что и католикам. В ответ на это капитан заявил, что может быть один престол (собственно только скрыня) для греко-католиков, a другой для греко-ориентальных (православныхъ). Относительно того, что нужно нашому клиру, кое-что у него в тетрадке уже было отмечено, наверно в других бараках ему уже сказали.

Вот и дождемся здесь наконец церкви и престола и возможности служить богослужения, как полагается, исполнять наши душпастырския обязанности в заключении. A наши церкви там, в родном краю, опустели. A наши престолы в них долго ждут нашего возвращения, и сердце каждаго из нас жаждеть и ждет тоскливо того времени, когда мы сможем там, в своей церкви и перед своим престолом, служа литургию, вознести руки и души горе.

Днесь посетил я о. Сеника. Он лежит, страдая болью зубов и головы. Мы заговорили о предстоящей нам поездке и оба согласились в том, что в настоящий момент считали бы ее истинным благодеянием, ибо наши власти здесь могут и дальше мучить нас всячески, применяя самыя строгия меры карантина (закрытие кантин, прекращение почтовых и телеграфных сношений, запрещение взаимных посещений обитателей отдельных бараков и т. п.). Но вопрос только выдадут ли нас, когда нас потребуют во Вену? Не отделаются ли и в этом случае указанием на карантинъ?

Ночью постовой проколол одного крестьянина.

30 дек. — Сверху солнце, внизу грязь. Д-р Могильницкий заявил, что крестьяне переносят брюшной тиф в общем легко, a пятнистаго нет. Хвалить Господа! Всем нам полегчало, когда это узнали, и бодрость вселилась опять в сердца наши.

Некоторыя семьи переходят в 30-ый барак и я хотел туда перейти с Янком и сватом. Ходил к Коломыйцу, но его не застал, просил брата, неудалось бы и нам получить одну каюту, но это кажется, не удастся.

21

Придется ждать завершения постройки другого барака. В Вену не вызывают.

В первой серии (десять бараковъ) состоялся врачебный осмотр (ревизия). Побезпокоено и нас. Все вышли перед барак и стали четверками. Весь этот осмотр производится, повидимому, так, чгобы подорвать и подавить в людях всякое чувство стыда. У некоторых субъектов взаправду огрубели нравы. Поведение некоторых (обоего пола) таково, что при их виде невольно спрашиваешь, не интернованы ли они здесь с той целью, чтобы вносить разложение и деморализацию среди заключенных, подобно как с другой целью доносчики и „шпицли". К этому повидимому, ведут и на это расчитаны и постоянныя унижения и оскорбления, которым подвергаются узники, и ругательства, и теснота и скученность в бараках и разрыв семейств, и общия отхожия места для мужчин и женщин и мн. др.


Талергофъ
Легитимацiя интернированных в Талергофе.

31. дек. — Полковник приказал Deutscher-a замкнуть после того, как при обыске у него было найдено много чужих вещей, денег и пр. Арестованы также и его сообщники или, как он сам назвал их, „золотыя канарейки". Спасибо и признательность за это о. Гумецкому, который собрал весь обвиняющий Deutscher-a материал и свидетелей и в старательно и веско обоснованной жалобе предложил его прежде всего капитану Штрику, с тем, чтобы, с ним ознакомившись,передал его полковнику, а, если бы это сделать ему было неприятно, возвратил его ему (о. Ю. Гумецкому). Но жалоба затем пошла правильным путем и в результате Deutscher, настоящий палач и истязатель невинных людей, попался. Его „канарейки", в их числе студенты-мазепинцы, были комендантами преимущественно в III серии бараков и притесняли и преследовали безнаказанно много невинных людей долгое время и только теперь вместе с его поражением, спотыкнулись.

Говорят, что император распорядил аболицию, т. е. прекращение

22

уголовнаго преследования интернованных, но не знаем, верно ли это. Всли бы это было верно, я не поехал бы в Вену.

Тифозная эпидемия ослабевает, покойников бывает ежедневно по 3—5 человек, заболевають простые люди и интеллигенты, но случаев смерти среди последних бывает меньше.

Составил днесь телеграмму в Младый Болеслав на адрес фирмы след. содержания: Drahtet wo und ob gesund Bohdan. Maszczak (Телеграфуйте, где и здоров ли Богданъ). Ответ я уплатил. Телеграмма пойдет завтра. Очень хотел бы узнать, что с Богданом.

Мошенничества Deutscher-a (румынскаго еврея): По уходе из гангара Витошинскаго, как Zimmer коменданта, занял его место Deutscher и сразу же начались его злодеяния. Занял у о. Евгения Хиляка 5 крон и взялся за опера-ции с тютюном. Покупал табакь и продавал его находящимся под его надзором людям по 1 кроне. При выдаче пищи был щедрым по отношению тех, которые дали ему взятку и обижал остальных. При получении заключенными одежды, больше чем другие получали те, кто у Deutscher-a окупались. Он получал для раздачи крайне нуждающимся одеяла и коцы, но им их не передавал, a продавал. Составлял и представлял администрации ложные списки нуждающихся. Непокорных, протестующих и жалующихся на эти злоупотребления и притеснения, бил без милосердия. Послушными помощниками у него были такие палочники, которые по его жесту бросались на человека и избивали до полусмерти. Бывали случаи, что эти его палочники поздней ночью кидались как звери на спящаго узника и били и душили (давили) его. Не один из заключенных оть этих побоев вскоре и умер. Приводил блудниц, насаждающих деморализацию, особенно невозможно было поведение одной румынки. С таковой одной он сам развратничал на глазах окружающей среды, нисколько не стесняясь тем, что с одной стороны тут же лежал и умирал больной, a с другой также сблизка смотрели два мальчика (А. и К.). Если полковник давал заключенным некоторыя льготы, Deutscher опаздывал с объявлением об этом. Так когда полковник позволил всем кто хочет, курить, то Deuscher объявил об этом в гангаре только неделю спустя, a за это время усиленно торговал. Впрочем перечислить все его проделки нет никакой возможности, ибо те, кто находились под его властью, сообщают все новыя и новыя.


knigi@malorus.ru,
malorus.ru 2004-2021 гг.