Талергофский Альманах
Выпуск IV. ТАЛЕРГОФЪ. Часть вторая.
Главная » Талергофский Альманах 4
92

ЗАПИСКИ О ТАЛЕРГОФЪ

свящ. о. Генриха А. Полянскаго.

[*)Свяш. о. Генрихъ Афанасьевичъ Полянскій, выдающійся галицко русский писатель и общественный дЪятель и народный организаторъ.

Сынъ священника о. Афанасія и Меланіи, рожд. Венгриновичъ, Полянскихъ. Родился въ ЛопушанкЪ Лехновой, турчанскаго уЪзда, въ ГаличинЪ, 16-го ноября 1847 г. ПосЪщалъ народную школу и первые классы гимназіи въ СамборЪ, a высшіе (съ VI кл.) въ ДрогобычЪ, находясь въ первой подъ сильнымъ вліяніемъ M, A. Качковскаго, a во второй — д-ра Николая Ив. Антоневича.

Выдержавъ экзаменъ зрЪлости въ 1871 г., посЪщалъ богословскій факультетъ во ЛьвовЪ (3 года), a окончилъ его (4 ый г.) въ ПеремышлЪ. ПослЪ бракосочетанія съ Іоанной Калужняцкой, сестрой извЪстнаго профессора университета въ Черновцахъ, Емиліана Іероним. Калужняцкаго, въ 1875 г., былъ въ томъ же году рукоположенъ въ іереи и исполнялъ душпастырскія обязанности поочередно въ качествЪ сотрудника, администратора, и, наконецъ, настоятеля прихода въ селахъ Турчанщины, Перемышльщины, Сяноччины и Добромильщины, всегда и повсюду проявляя чрезвычайную энергію и развивая кипучую и успЪшную дЪятельность въ области народнаго просвЪщенія, организаціи читаленъ О-ва им. М. Качковскаго, крамницы (лавки), сберегательныя кассы (кредитныя О-ва) и драматич. кружки, постройки новыхъ церквей и „Народныхъ Домовъ".

Писать началъ уже на гимназической скамьЪ (стихотворенія) и сталъ затЪмъ однимъ изъ самыхъ плодовитыхъ писателей Галичины, подъ воздЪйствіемъ М. Качковскаго и Ивана Наумовича. Былъ сотрудникомъ почти всЪхъ русскихъ изданій Галичины и нЪкоторыхъ изданій въ Закарпатской Руси, написалъ, кромЪ статей, много повЪстей и разсказовъ изъ жизни гал.-рус. народа и интеллигенціи.

Былъ арестованъ въ началЪ войны, 6-го августа 1914 г., австрійскими жандармами и солдатами и отвезенъ въ аресты въ ДобромилЪ, черезъ недЪлю перевезенъ вмЪстЪ съ другими арестованными русскими священниками, интеллигентами и крестьянами, въ военную тюрьму въ ПеремышлЪ, гдЪ томился 5 недЪль въ строжайшемъ заключеніи, a затЪмъ оттуда вмЪстЪ съ нЪсколькими тысячами другихъ арестованныхъ, прибылъ 2-го декабря въ Талергофъ. Пробывъ въ его аду и вообще въ заключеніи 33 мЪсяца, былъ 7-го мая 1917 г. освобожденъ и 10 мая того же года, вернулся въ свою Тарнаву и на свой въ конецъ опустошенный приходъ. Съ половины 1929 г. живетъ свяшенникомъ эмеритомъ въ г. СамборЪ.]

(Начало этих записокъ, именно объ арестованіи автора u вывезеніи вмЪстЪ съ другими арестованными въ Талергофъ, помЪщено уже въ I томЪ Талергофскаго Алъманаха, въ отдЪлЪ: Первый періодъ австрійскаго террора въ Галичи-нЪ — уЪздъ Добромильскій, с. Тарнавка. Изъ записокъ о. Г. А. Полянскaго", стр. 47—49, продолженіе описанія этого мучительнаго путешествія гласитъ:)

Всю дорогу мы голодали до крайней потери силъ. Что бы съ нами было, если бы не добродушные солдаты, конвоирующіе насъ и не захваченные случайно запасы нЪкоторыхъ узниковъ изъ нашей среды?

Большая бЪда была тоже въ томъ, что нельзя было, какъ слЪдуетъ, сидЪть и спать, и на сторону ходить. Насъ везли какъ не людей a если мы и говорили кому, чтобы сжалились надъ нами, какъ надъ людьми, то намъ отвЪчали: „Ihr seid keine Menschen; ihr seid verratherische Hunde" (вы — не люди, вы — предательскія собаки).

Насъ схватили, насъ не осудили, за нами никакой вины не нашли, a третировали насъ какъ не людей.

Когда прибыли мы на станцію Мирццушлягъ, то бросились на нашъ вагонъ какіе то два нЪмца (интеллигенты!) съ крикомъ: „Wo sind denn diese galizischen Russen, diese verfluchten Verrather, welche den Krieg auf unser Reich heraufberufen haben? Zeigen sie uns diese Verrather, wir wollen sie tuchfig durchhauen". (ГдЪ же то эти галицкіе русскіе, эти проклятые измЪнники, которые накликали войну на нашу державу? Покажите намъ этихъ предателей, мы хотимъ порядочно изрубить ихъ).

Солдаты нЪмцевъ не пускаютъ въ вагонъ. Но нЪмцы тиснутся такъ, что солдаты, не желая употребить оружія, не въ состояніи имъ доступъ къ намъ загородить. Видя угрозу намъ, выступилъ нашъ нотаріусъ, г. Телишевскій, и сказалъ нЪмцамъ образумливающее слово: „Geehrte Herren! Was wollen sie von uns? Sie kennen uns nicht, wir kennen euch nicht. Aus welchem Grunde nennen sie uns verratherische Hunde. Wir sind ja nicht verurtheilt. Wir alle wissen nicht, warum man uns verhaften hat und ebenhier in Steiermark, wo wir unter den hochkulturellen Deutschen eine ruhige Aufnahme hofften, will man uns durchhauen. Geehr te Herren! Zeigen sie durch ihr Benehmen, dass hier in Steierniark wirklich ein kulturelles Volk sich befindet".

(Уважаемые господа! Чего вы отъ насъ хотите? Вы насъ не знаете, ни мы васъ. На какомъ основаніи вы прозываете насъ предательскими собаками? Мы не приговорены. ВсЪ мы не знаемъ, почему мы арестованы, и какъ разъ здЪсь, въ Стиріи, гдЪ мы ожидали спокойнаго пріема высококультурными нЪмцами, насъ хотятъ изрубить! Уважаемые господа! Покажите вашимъ поведеніемъ, что здЪсь, въ Стиріи, въ самомъ дЪлЪ живутъ культурные люди).

Выслушавъ это, нЪмцы успокоились, a затЪмъ извинились за свою грубую выходку и оставили насъ въ покоЪ.

Конвоирующему насъ офицеру было именно въ МирццушлягЪ сообщено изъ ВЪны, что долженъ насъ доставить въ Талергофъ, въ какую-то мЪстность за Грацемъ, — послЪдней же нашей станціей будетъ Абтиссендорфъ.

Мы Ъхали высоко надъ уровнемъ моря; путь нашъ шелъ между высокихъ горъ, — вЪчно зеленыхъ, подъ прекрасными виллами, но и надъ глубокими пропастями, — природа была всюду волшебно-чудная, но мы, политическіе узники, голодные, изнуренные и ослабленные, въ вагонЪ сбитые въ кучу, прибитые горемъ и тоскою по своимъ, Ъдущіе на неизвЪстность судьбы, были не въ состояніи любоваться этой величавостью и красотою Альпъ.

Было это двадцатаго сентября. Мы приближались къ Грацу; городъ лежалъ

93

предъ нами какъ на ладони. Изъ всЪхъ товарныхъ вагоновъ видЪли горожане по четверо солдатъ и вЪроятно думали, что Ъдетъ армія на войну, такъ вотъ, изъ оконъ городскихъ домовъ привЪтствовали насъ платками, но когда прибыли мы на станцію Грацъ, то сталъ сыпаться на насъ ураганъ проклоновъ прозвищъ, ругни и всякихъ найсквернЪйшихъ словъ, a уже найчаще это

„verratherische Hunde". Въ АбтиссендррфЪ велЪли намъ высЪсть и ставать въ ряды. по четверо. Конвой солдатъ въ 200 человЪкъ обступилъ насъ и затЪмъ сталъ гнать — въ несчастный Талергофъ. Мы шли пЪшкомъ, съ нашими вещами, кто съ легкими, кто съ тяжелыми, два километра.


Ссыльные въ Тешельдорфъ (Каринтiя).
1. рядъ: Н. Пашковскiq—матуристъ, Н. Н. — почгальонъ, Н. Бартель — бухгаль-теръ, Нездропа — учен., Василiй Климко — юристь, Нездропа — учен., Нездропа — учен.
2. рядъ: Н. Н. — служ., Андрей Серафинъ — юристъ, о. Конст. Федевъ (+), о. Григорiй Максимовичъ, г-жа Зацерковная — жена чинов. под., о. Василiй Романовскiй, г-жа Чертежинская—жена свящ., о. Iоаннъ Демянчикъ, г-жа Нездропа и ея дочь—учен.
3. рядъ: Кишка — почт. чин., Чубатый, Жукъ — учит, семин., Н. Козакевичъ — чиновн. Н. Фарiонъ — учитель, Марiя Нездропа— учен., д-ръ Влад. Колпачкевичъ, дръ Осипъ Гукевичъ, Серединскiй (+), 3. Мохнацкiй — померъ.

Приблизившись къ мЪсту нашего вынужденнаго пристанища, мы увидЪли нЪсколько десятковъ палатокъ, a передъ ними стоявшихъ нашихъ дорогихъ братьевъ и сестеръ, такихъ же ни въ чемъ неповинныхъ какъ и мы, печально на насъ глядящихъ и ни словечка намъ на привЪтствіе непосылающихъ, изъ боязни передъ тутъ же около нихъ стоящимъ карауломъ.

Насъ, новыхъ узниковъ, привели передъ длинную палатку и велЪли въ ней размЪститься въ четыре ряда. Въ палаткЪ должно было помЪститься 200 лицъ.

Въ палаткЪ мы застали уже нЪсколько лицъ. Они получили уже по вязанкЪ соломы на свое ложе (на голой землЪ),

94

насъ же вызвали, чтобы сейчасъ шли и мы съ солдатомъ за соломою. Одни изъ насъ, разумЪется, пошли за соломою, другіе же остались смотрЪть за вещами.

Посколько было возможно, размЪщались мы, свои около своихъ, плотно другъ возлЪ друга, вообще же все таки нашлись мы въ чрезвычайно смЪшанномъ и неподобранномъ обществЪ, ибо жандармы и войска арестовали людей не по какой либо винЪ, a только по подозрЪнію въ шпіонствЪ и предательствЪ, - всею Австріею овладЪлъ животный ужасъ передъ предательствомъ и шпіонствомъ.

Надъ нами стояли солдаты-нЪмцы, простые и явно и крайне на насъ озлобленные люди, нЪсколько капраловъ и фелъфебелей, нЪсколько лейтнантовъ, подпоручиковъ, одинъ рыжебородый капитанъ и одинъ полковникъ, a также нЪсколько врачей. ВсЪ они были частью нЪмцы, частью же евреи.

ВсЪ эти наши новые владыки боялись насъ также, ибо кто-то имъ крайне нелестно и скверно, представилъ и описалъ насъ, a народъ сосЪднихъ селъ и гороца Граца былъ и подавно на насъ, русскихъ, еще и потому озлобленъ, что именно Грацкій полкъ былъ недавно на фронтЪ русскими войсками въ пухъ и прахъ разбитъ.

Если входилъ къ намъ, въ палатку, офицеръ, кое-что намъ объявлять, то входилъ въ сопровожденіи 6-10 рядовыхъ, ибо кто-то доложилъ о насъ полковнику, что мы очень неспокойный элементъ, самые отчаянные смутьяны, чуть не разбойники. Изъ-за этого держали насъ всЪ солдаты, насъ стерегущіе, очень строго, a отъ капраловъ, офицеровъ, a даже отъ рядовыхъ слышали мы постоянно рЪзкія слова: „ruhig! schweigen! nichts Widerreden! wir haben den Befehl fur den mindesten Ungehorsam sie niederschiessen zu lassen", (смирно! молчать! не возражать! намъ приказано за малЪйшее ослушаніе васъ разстрЪлять).

Изнеможенные мы четверо сутокъ очень скудно питались, два километра шли обремененные вещами, и были несказанно голодные, a къ вечеру дали намъ Ъсть — по одной варехЪ тминнаго супа и по куску хлЪба!

Наставала ночь, надо было ложиться спать, и тутъ слЪдовало бы выйти изъ палатки сдЪлать свою неизбЪжную потребность въ нужнику! Какъ же это совершить? Намъ ни одному несвободно и носа показать изъ палатки, а менЪе чЪмъ двадцать лицъ не поведетъ солдатъ къ примитивному импровизованному нужнику, къ длинному рву, надъ которымъ поставлены перила, чтобы на нихъ садились другъ возлЪ друга мужчины съ одной стороны, а женщины съ другой. Приличіе не было уважено совершенно, — a необходимость неотвратима. Тяжело было и горько, ничего не подЪлаешь. Терпи и переноси издЪвательства надъ собой!

Если кому, днемъ или ночью, безусловно надо было выходить, то долженъ былъ звать столько другихъ, чтобы ихъ было двадцать, и, разумЪется, жертвовали собой одни для другихъ и шли, чтобы не доводить до скандаловъ.

Для меня была при общемъ бЪдствіи, мучительна еще и возня съ моею больною ногой,—я долженъ былъ по крайней мЪрЪ дважды въ сутки дЪлать перевязки, конечно на глазахъ всЪхъ сосЪдей. Счастье мое, что сжалились всЪ надо мною и по возможности помогали мнЪ.

СлЪдующаго дня послЪ нашего прибытія въ Талергофъ, былъ нашъ русскій праздникъ, Рождество Богородицы, день весьма и всячески печальный, конечно, безъ какого бы ни было богослуженія и еще къ тому дождливый! Правда, дождь сквозь холстъ на насъ не падалъ, но какъ только подулъ вЪтеръ по холсту, то осыпала насъ роса порядочно.

Какъ душно и жарко и смрадно было въ палаткЪ, можно себЪ представить. Мы набирали смЪлости и жаловались на это обстоятельство приходящимъ офицерамъ. Изъ боязни передъ эпидеміей, больше для себя, чЪмъ ради насъ, повелЪно намъ всЪмъ попарно (zwa - a - zwa — это по стирійски) разъ днемъ ходить вокругъ палатки въ продолженіи получаса. Мы, несчастные, рады были и этому.

95

Ночью освЪщала всю палатку крайне нужденно одна керосинная лампа (фонарь).

Погодя давали намъ Ъсть три раза днемъ; утромъ и къ вечеру, по варехЪ тминнаго супа, къ обЪду мясного супа съ крупой и понемногу фасоли или картошки, a на сутки по половинЪ солдатскаго ржаного хлЪба. НЪсколько разъ въ недЪлю давали и по куску мяса, иногда въ замЪнъ за тминный супъ давали черный солдатскій кофе, который одни любили, иные пить не могли, ибо вредно вліялъ на почки.

По всЪмъ палаткамъ усгановили офицеры изъ среди насъ, интернированныхъ, распорядителей-надзирателей (Zimmerkommendant-овъ), которые должны были насъ имЪть въ спискахъ, за наше присутствіе отвЪчать, за хлЪбомъ ходить (съ другими, по очереди) и пищу раздавать.

Странно отбывались наши завтраки, обЪды и ужины! „Садитесь на мЪста!" — кричалъ распорядитель, a тихонько-спокойно: и держите „шальки" или „декли" (т. е. солдатскіе жестяные хотелки или только крышки отъ нихъ) или какую-то иную посуду, что кто могъ имЪть и получить. О ложкахъ и вилкахъ, ножахъ, надо было какъ-то самому заботиться. РазмЪщеніе наше въ палаткахъ, a позднЪе въ баракахъ покажетъ вышепомЪщенное начертаніе.


Планъ бараковъ.

Въ палаткахъ, конечно, печей не было, въ баракахъ, построенныхъ изъ досокъ подъ зиму 1914/15 изъ однихъ полудюймовыхъ досокъ, подъ слЪдуюшія зимы изъ добавочныхъ другихъ стЪнъ, были печки. На первую зиму по двЪ желЪзныя печки на баракъ, въ мЪстахъ, гдЪ начертаны „•", на вторую-же и третью зимы, были даны кирпичныя печки.

Въ мЪстахъ I и II были входы и выходы: всЪ бЪлыя мЪста отъ I и II. это корридоры по голой землЪ между спальными мЪстами. Спальныхъ мЪстъ на соломЪ, постеленной на голой землЪ, на травнику или на перепаханныхъ "вагонахъ" (полосахъ) было, какъ видно, четыре ряда. Отъ мокрой земли стала солома скоро мокрою. Первой зимой солому съ очень малыми изъятіями вовсе не смЪняли, такъ и водворились въ нашей средЪ всякія болЪзни, a прежде всего ревматизмъ и тифъ, a такъ какъ загнЪздились на насъ и въ соломЪ стада вшей, то и одолЪло насъ неслыханное бЪдствіе.

ВездЪ, гдЪ видны на рисункЪ точки, были во время спанья наши головы.

Съ нашими вещами (съ бЪльемъ, платьемъ и съ пищевою посудою, a дальше съ сапогами и башмаками и тоалетными приборами), имЪли мы сначала много хлопотъ, ибо не было ихъ гдЪ положить и сохранить, a между набраннымъ въ неволю народомъ всякаго

96

рода находилось немало случайныхъ и профессіональныхъ воровъ, a также проститутки (потаскушки).

Мы, т. е. духовная и мірская интеллигенція, мужчины и женщины, жаловались на обращеніе съ нами наровнЪ съ всякаго рода людьми грубаго нрава, но намъ отвЪчали злорадно: „Hier giebt es keine Intelligenz; hier sind Internierte, — uns sind hier alle gleich, — wir durfen auf niemanden Rucksicht nehmen". (ЗдЪсь никакой интеллигенціи нЪтъ; здЪсь одни интернованные, — для насъ всЪ здЪсь равны, — никому никакого снисхожденія мы оказывать не смЪемъ).

НЪсколько мЪсяцевъ терпЪли мы (т. е. вся интеллигенція) еще больше нравственно и духовно чЪмъ физически.

Для тяжкой и грубой работы набирала военная старшина изъ среды интернированныхъ нарочно не людей изъ простонародья, къ такой работЪ съ дЪтства втянутыхъ и привычныхъ, но именно лицъ изъ интеллигенціи, особенно священниковъ и дамъ. Моему брату, бл. п. О., уже старому и очень заслуженному душпастырю, велЪли носить для какой-то каменщицкой работы воду и гашеную известь, a также приносить и относить туда и сюда (съ другимъ человЪкомъ) очень длинную лЪстницу; инымъ священникамъ (православнымъ изъ Буковины, ходящимъ постоянно въ рясахъ) велЪли ежедневно привозить изъ далекаго колодезя для всЪхъ воды въ большой бочкЪ, прикованной къ телЪгЪ, нЪсколько разъ въ день; младшимъ свящянникамъ велЪли вмЪстЪ съ мужиками забираться послЪ завтрака къ шелушенію картошки къ обЪду (въ этой роботЪ былъ мой сынъ Б. цЪлую седмицу); инымъ священникамъ велЪно собирать со двора всякій соръ не чЪмъ инымъ, только руками! Одному еврею велЪлъ однажды постовой солдатъ (надзиратель) набрать въ тачки соръ и отвезти въ яму — всЪ удивились этому приказу, ибо въ общемъ съ евреями обращались не плохо, но сейчасъ выяснилось дЪло: постовой велЪлъ старшему іерею, o. B. Гр. П. безусловно на соръ на тачкахъ сЪсть, a еврею велЪлъ соръ со священникомъ отвезти и этотъ же соръ съ Іереемъ въ яму выбросить. Приказъ былъ точно исполненъ, если бы не было повиновенія, непремЪнно былъ бы штыкъ въ работЪ, — апеляція была только къ Богу.

Однажды вызвалъ солдатъ нЪсколькихъ нашихъ русскихъ дамъ, слабыхъ, интеллигентныхъ и высокообразованныхъ (въ ихъ числЪ и жену врача, д-ра М. изъ Б.), на весь день стирать солдатское грубое и очень грязное бЪлье. Какъ онЪ, рыдая, ни просились, чтобы оставить ихъ въ покоЪ, что для такой роботы никакъ не годятся, ничего не помогло, — съ плачемъ какъ могли такъ и стирали цЪлый день. Трудно и перечислить и представить всЪ эти издЪвательства надъ нами.

ВсЪ варварства со стороны славящихся своимъ „культуртрегерствомъ" нЪмцевъ, ощущали мы глубоко, но то, что испытали отъ своихъ, отъ лицъ превратившихся, изъ русиновъ въ „украинцевъ", и отъ прихожанъ-селянъ, то ужъ совсЪмъ подошло подъ приповЪсть (изреченіе), которая говоритъ: „наибольше болитъ человЪка, если укуситъ его своя домашняя собака".

ВсЪ мы, русскіе священники (а было насъ въ Тал. много), настоящіе дЪлатели въ Христовомъ вертоградЪ, жертвовавшіе собой для процвЪтанія Церкви и блага народа, вездЪ самоотверженно старались замЪнить нужденныя, малыя бЪдныя церкви въ большія и каменныя и изящно внутри и навнЪ украшенныя; мы старались всячески поднести славу и велелЪпіе нашего прекраснаго восточнаго обряда, введеніемъ всеобщаго церковнаго, стройнаго пЪнія; мы потрудились вЪрно просвЪтить нашъ народъ проповЪдями и наукою въ церквахъ, въ школахъ и въ читальняхъ; мы старались поднять его нравственно и экономически, путемъ отрезвленія ero, основанія народныхъ крамницъ и торговлей, и организаціей кредитныхъ Обществъ, a дальше и основаніемъ и содержаніемъ бурсъ и пансіоновъ, народныхъ домовъ и пожарныхъ командъ — мы подняли народъ на значительно высокій культурный уровень, a теперь, когда австрійское бЪснованіе завело насъ, русскую

97

интеллигенцію, и наше, будто къ лучшему преобразованное простонародіе, сюда, и мы теперь отъ него должны бы заслужить себЪ вЪрную дружбу въ недолЪ, на то, чтобы совокупно терпЪть, себя взаимно утЪшать и вмЪстЪ геройски выносить всЪ ниспадающія на насъ униженія, поруганія и досажденія, съ изумленіемъ увидЪли мы, что многіе изъ нихъ, враждебно къ намъ относятся и даже досаждаютъ намъ всячески. Только малая лучшая часть нашихъ прихожанъ осталась намъ вЪрною, понимая хорошо, что терпятъ вмЪстЪ съ нами за народъ, за обрядъ, за народную русскую рЪчь, за русскую исторію, за правду, за идею. Мы думали себЪ, что наши селяне и мЪщане дЪйствительно уже просвЪщены, a теперь тутъ оказалось, что въ сердце, въ умъ, въ душу его просвЪщеніе еще не проникло, a когда настало на нихъ гоненіе и бЪдствіе, то они кликнули: „Вотъ куда завели насъ священники! вотъ, что вышло изъ привлеченія насъ въ русскія Общества и къ любви Руси! Не лучше ли было бы намъ быть „украинцами", поляками или даже жидами? Тогда не томились бы мы по арестамъ и здЪсь въ ТалергофЪ, и никто не именовалъ бы насъ „зрадниками" (предателями).


Свящ. о. Генрихъ Полянскiй *) изъ Тарнавы - авторъ записокъ

Со временемъ, однако, замЪчали и убЪждались такіе безхарактерные селяне и мЪщане, что безмысленно говорятъ, ибо видЪли, что приводились въ Талергофъ и "украинцы", и поляки и жиды даже, — видя это, они


*)Свящ. о. Генрихъ Афанасьевичъ Полянскiй, выдающiйся галицко русскiй писатель и общественный дЪятель и народный организаторъ.

Сынъ священника о Афанасiя и Меланiи, рожд. Венгриновичъ, Полянскихъ. Родился въ ЛопушанкЪ Лехновой, турчанскаго уЪзда, въ ГаличинЪ, 16-го ноября 1847 г. ПосЪщалъ народную школу и первые классы гимназiи въ СамборЪ, а высшiе (съ VI кл.) въ ДрогобычЪ, находясь въ первой подъ сильнымъ влiянiемъ М. А. Качковскаго, а во второй — д-ра Николая Ив. Антоневича.

Выдержавъ экзаменъ зрЪлости въ 1871 г., посЪщалъ богословскiй факультетъ во ЛьвовЪ (3 года), а окончилъ его (4-ый г.) въ ПеремышлЪ. ПослЪ бракосочетанiя съ Iанной Калужняцкой, сестрой извЪстнаго профессора университета въ Черновцахъ, Емилiана Iероним. Калужняцкаго, въ 1875 г., былъ въ томъ же году рукоположенъ въ iереи и исполнялъ душпастырскiя обязанности поочередно въ качествЪ сотрудника, администратора, и, наконецъ, настоятеля прихода въ селахъ Турчанщины, Перемышльщины, Сяноччины и Добромильщины, всегда и повсюду проявляя чрезвычайную энергiю и развивая кипучую и успЪшную дЪятельность въ области народ-наго просвЪщенiя, организацiи читаленъ О-ва им. М. Качковскаго, крамницы (лавки), сберегательныя кассы (кредитныя О-ва) и драматич. кружки, постройки новыхъ церквей и „Народныхъ Домовъ".

Писать началъ уже на гимназической скамьЪ (стихотворенiя) и сталъ затЪмъ однимъ изъ самыхъ плодовитыхъ писателей Галичины, подъ воздЪйствiемъ М. Качковскаго и Ивана Наумовича. Былъ сотрудникомъ почти всЪхъ русскихъ изданiй Галичины и нЪкоторыхъ изданiй въ Закарпатской Руси, написалъ, кромЪ статей, много повЪстей и разсказовъ изъ жизни гал.-рус. народа и интеллигенцiи.

Былъ арестованъ въ началЪ войны, 6-го августа 1914 г., австрiйскими жандармами и солдатами и отвезенъ въ аресты въ ДобромилЪ, черезъ недЪлю перевезенъ вмЪстЪ съ другими арестованными русскими священниками, интеллигентами и крестьянами, въ военную тюрьму въ ПеремышлЪ, гдЪ томился 5 недЪль въ строжайшемъ заключенiи, а затЪмъ оттуда вмЪстЪ съ нЪсколькими тысячами другихъ арестованныхъ, прибыль 2-го декабря въ Талергофъ. Пробывъ въ его аду и вообще въ заключенiи 33 мЪсяца, былъ 7 го мая 1917 г. освобожденъ и 10 мая того же года, вернулся въ свою Тарнаву и на свой въ конецъ опустошенный приходъ. Съ половины 1929 г. живетъ священникомъ эмеритомъ въ г. СамборЪ.

98

успокаивались, но то, что они намъ вначалЪ дЪлали, трудно было перенести и забыть: мы убЪдились, что въ годину такихъ испытаній и гоненій далеко не на всю общность народныхъ массъ можно надежно полагаться.

Для лучшаго пониманія вышесказаннаго приведу еще вотъ что: Для всЪхъ насъ интернованныхъ открыла наша команда двЪ кантины, одну для продажи молока, другую для продажи хлЪба. Передъ обЪ кантины (лавочки), ставали каждый день длинные ряды (по два — zwa-a-zwa), подъ надзоромъ солдата-нЪмца. Долгое время намъ священникамъ невозможно было ставать въ эти ряды, — насъ ругали, недопускали или выпихивали - свои люди!

И въ тЪхъ случаяхъ, когда велЪла намъ команда ставать въ очередь утромъ, въ полдень и вечеромъ, снова zwa-a-zwa, для полученія супа или иного кушанья, то не хотЪли намъ крестьяне оказывать ни первенства, ни уваженія!

Къ этой непріязни селянъ и мЪщанъ къ намъ подстрекала ихъ еще и наша команда, ибо когда дерзали мы просить объ отдЪльномъ для насъ помЪщеніи и освобожденіи насъ отъ работъ, намъ безусловно слишкомъ тяжкихъ и непосильныхъ, мы вЪдь никогда ихъ не совершали да и физически были не въ силахъ совершать, то снова отвЪчала намъ команда, что непризнаетъ никакой интеллигенціи, ни священниковъ, ни чиновниковъ, ни дамъ, ни барышень, только однихъ интернованныхъ предателей, почему и одинаково со всЪми обращаться обязана.

Но пришелъ мартъ мЪсяцъ. Команда наша хотЪла употреблять селянъ для работъ въ полЪ и между бараками, ибо надо было садить капусту, бураки, морковь и картошку, a кромЪ того вытрамбовать хорошія дороги между бараками. Селяне, однако, заупрямились и не хотЪли работать, хотя обЪщали имъ добавку хлЪба и по 10 геллеровъ въ день. Наша команда, посовЪтовавшись другъ съ другомъ, прислала разъ утромъ къ намъ одного оберлейтнанта. Офицеръ этотъ пригласилъ всЪхъ насъ, священниковъ, во дворъ передъ себя и произнесъ намъ настоящую проповЪдь, не хуже какого нибудь катедральнаго весьма вышколеннаго іезуита-проповЪдника, на тему, что мы, будучи по званію предводителями народа, имЪемъ на него вліяніе, такъ вотъ, слЪдуетъ намъ и теперь употребить все свое вліяніе на образумленіе селянъ въ необходимости заняться этими роботами, чтобы пріобрЪсти себЪ больше къ пропитанію и чтобы устранить невыносимую грязь между бараками.

Когда офицеръ свою рЪчь окончилъ, взялъ слово старенькій, сЪдоглавый священникъ, o. A. Юркевичъ, и сказалъ: „Хорошо промолвили вы, господинъ оберлейтнантъ, къ намъ и мы хотЪли бы исполнить ваше желаніе, но пока-что мы этого сдЪлать не можемъ, не по нашей неохотЪ, a только по винЪ самой команды, которая, съ самаго начала нашего здЪсь пребыванія, не только все вліяніе, но и почетъ намъ отобрала и хуже всЪхъ простыхъ людей насъ унизила, и потому именно мы и не беремся вліять на селянъ, ибо они

99

не повиновались бы намъ. Прежде пусть команда привернетъ намъ наше должное уваженіе и наше значеніе, a тогда сможемъ мы удовлетворить ваше желаніе". РЪчь о. Юркевича одобрили всЪ мы. Поручикъ, ничего уже больше не сказавъ, ушелъ, но въ послЪдствіи стали лучше съ нами обращаться, и, хотя мы спеціально къ селянамъ не обращались съ призывомъ, принялись они за всякую роботу между бараками и въ полЪ къ общей пользЪ, ибо видЪли въ этомъ свою выгоду.


knigi@malorus.ru,
malorus.ru 2004-2021 гг.