Талергофский Альманах
Выпуск IV. ТАЛЕРГОФЪ. Часть вторая.
Главная » Талергофский Альманах 4
118

Нравственная испорченность.

Во всей огромной массЪ интернованныхъ въ ТалергофЪ за время 30 мЪсяцевъ, когда бывало насъ иногда по 8, 9 a то и 10 тысячъ, a иногда по

119

меньше, 4, 5, 6, и 7 тысячъ, a въ самое послЪднее время можетъ быть только 3.000 лицъ, какъ же разочаровались мы и стыдились за поведеніе нЪкоторыхъ нашихъ людей! Мы думали, что будутъ всЪ глубоко чувствовать свое арестованіе и заточничество, и что именно и покинутъ всякіе свои дурные навыки и позорные поступки, но вышло иначе. Того, правда, никто изъ умныхъ и благочестивыхъ людей не желалъ, чтобы кто нибудь упалъ духомъ и предался отчаянію, но и того не надЪялись мы, что-бы кто-нибудь тамъ дальше велъ жизнь свою грЪшно, или чтобы кто-нибудь, кто дома жилъ порядочно, въ ТалергофЪ испортился и попалъ на порочный путь. Но увы, было немало такихъ, которые продолжали свое пустожитіе и въ ТалергофЪ, a нЪкоторые порядочные здЪсь уже сбились съ праваго пути на безпутство.

Намъ, конечно не казалось страннымъ то, что взялись нЪкоторые учиться игрЪ на цитрЪ, или что арестованная и въ Талергофъ привезенная барышня изъ Львова, ученица игры на скрипкЪ изъ консерваторіи, содерживавшая себя и въ прежней жизни уроками игры на скрипкЪ, привезла сюда съ собою и скрипки и ноты (съ нею привезли въ Талергофъ и мать ея), все это въ порядкЪ вещей, но чтобы иные, женатые, отцы оставленныхъ въ ГаличинЪ дЪтей и бывшіе тамъ на важныхъ постахъ, тутъ покупали себЪ скрипки, флейты, віолончели, и чтобы, составивъ себЪ оркестръ, играли (хотя бы и трудныя и хорошія аріи) вблизи самой церкви, и именно въ то время, когда въ церкви служились вечерня или молебенъ, это уже представлялось намъ не только безтактнымъ, но и соблазняющимъ и оскорбляющимъ всякое приличіе и религіозныя чувства.

Такого рода развлеченія нельзя было называть иначе, какъ только „Galgenhumor"-омъ, но на людей религіозныхъ и хорошей нравственности, благовоспитанныхъ и образованныхъ, такой Galgenhumor производилъ крайне тягостное впечатлЪніе.

„Ни Ъвши, ни пивши, скачи, дурню, ошалЪвши", — музыковавшіе плохо живились и плохо лежали-спали, и проказничали, просто, съ дури и убійственной скуки.

Когда 5 мая 1917 г. извЪщено насъ о томъ, что поЪдемъ всЪ изъ Талергофа, увидЪлъ я, что кто-то, мужчина хорошаго общественнаго положенія, отецъ дЪтей, которыхъ можно бы ставить хоть бы и сейчасъ подъ вЪнецъ, громко пЪлъ и мальчишески плясалъ.

Я говорю ему: „Что дЪлаешь, человЪче? Не шалЪй!"

— "Не шалЪю, — говоритъ, — но радуюсь, ибо, вотъ, даютъ свободу", и дальше подпрыгиваетъ.

Я говорю ему, что всЪ рады тому, что выйдутъ наконецъ изъ неволи, но никто не поетъ и не пляшетъ, вЪдь же и тамъ, въ ГаличинЪ, будто на свободЪ, но не гараздъ, не рай, только нужда и горе, a кромЪ того и нЪтъ дома своихъ — они Богъ вЪсть гдЪ.

Въ моментъ когда сіе пишу, у меня есть вЪдомость, что пЪвшій и плясавшій тогда въ ТалергофЪ за свободу, въ большой нуждЪ съ семьей живетъ теперь. Сегодня, вотъ, уже 24 н. ст. января 1919 г., a свободы въ ГаличинЪ ни мира ни благополучія нЪтъ, — только домашняя война, идутъ грабежи и убійства, всюду голодъ, плачъ и рыданіе. Стало быть, уронившій тогда свое достоинство и безумно плясавшій, засталъ на родинЪ иную пляску...

Въ одномъ баракЪ жили между прочими, одинъ священникъ съ женою и дЪтьми. Жена и дочь этого священника своимъ поведеніемъ все время заточенія ставили своего мужа, респ. отца, священника, взаправду въ неловкое положеніе: онЪ не были въ состояніи между собою и къ своему мужу (отцу) священнику, говорить иначе какъ только, по польски. ОнЪ не являлись ни разу на богослуженіяхъ, служимыхъ по баракамъ, a также ни разу въ церкви. МнЪ пришлось однажды заговорить съ ними серьезно по этому поводу. Спpoсивъ ихъ, почему онЪ, русскія по происхожденію, дочери русскихъ

120

священниковъ, вскормленныя и содерживающіяся русскимъ хлЪбомъ, живя на приходствЪ въ русской громадЪ, говорятъ всегда лишь по польски, такъ онЪ отвЪтили: „Мы такъ привыкли говорить сдавна, и отвыкнуть отъ этого не можемъ (вЪрнЪе не стараемся, не хочемъ), но несмотря на то, мы, може, лучшія русинки чЪмъ тЪ, кто говорятъ по русски".

Я говорю имъ, что онЪ,—дочь и жена русскаго священника—онЪ все таки даже не читаютъ и не пишутъ по русски, и что это весьма печально, a одна изъ нихъ отвЪтила: „Въ этомъ мнЪ не было и нЪтъ никакой надобности!"

ЗатЪмъ съ удивленіемъ я просилъ мать и дочку, прчему онЪ, въ неволЪ, на богослуженіяхъ никогда не бываютъ, a онЪ отвЪчаютъ: „Мы и дома никогда въ церкви не бывали".

— „Что говорите? Возможно ли это? Я знаю, что церковь ваша близехонько приходского дома".

— „Да, это вЪрно, но мы не выносимъ запаха церковныхъ свЪчъ и кадила", сказали онЪ.

— "Но вЪдь же часто въ церкви свЪтитъ немного свЪчей и не часто кадятъ".

— „Можетъ быть, что такъ оно и бываетъ, но мы этимъ не интересовались".

Я былъ пораженъ открытіемъ такой картины, изъ нашихъ приходовъ, въ какомъ-то медвЪжьемъ углу.


knigi@malorus.ru,
malorus.ru 2004-2021 гг.