Братское отношеніе чеховъ.

Когда пришлось мнЪ забирать еще зимою изъ карантина моего двоюроднаго брата, іерея Александра, умершаго отъ желтухи, чтобы заняться его похоронами, сказалъ мнЪ караульный (чехъ): „Почему вы батюшка здЪсь?"

— Потому, что я заявлялся русскимъ, — отвЪтилъ я.

— „Знаю объ этомъ и объ этомъ не спрашиваю, но почему дали вы себя арестовагь и сюда привезти; вы должны были заблаговременно бЪжать и скрыться", — сказалъ онъ. На это его простодушіе, тронувшее меня до глубины души, въ отвЪтъ пояснилъ я ему, что арестовали меня такъ скоро по объявленіи мобилизаціи, что не было времени и подумать о бЪгствЪ, a впрочемъ, я, какъ душпастырь, и притомъ не чувствовавшій за собой никакой вины, и не бЪжалъ бы, все равно — пастырю нельзя оставлять свою паству, — такъ пристойнЪе мнЪ, что меня силою взяли.

Въ сентябрЪ 1915 года поЪхалъ я съ др. интернованными въ Грацъ, въ судъ, въ качествЪ свидЪтеля, для подачи показаній по завЪщанію двоюроднаго брата Александра. Къ 8 лицамъ приставили двухъ солдатъ конвойныхъ, капрала (чеха) и рядового (словенца). Какимъ-же вЪжливымъ конвойнымъ оказался для насъ капралъ-чехъ! Какъ онъ понималъ насъ! По сложеніи свидЪтельства, a было уже около 12ч. дня, просили мы капрала, чтобы завелъ насъ въ хорошій ресторанъ обЪдать. — "Конечно,—сказалъ онъ,—я поведу васъ въ хорошо мнЪ извЪстный ресторанъ, гдЪ хозяинъ и хозяйка — чехи, они будутъ вамъ очень рады, когда я имъ скажу, кто вы",—сказалъ братъ чехъ и повелъ насъ. Хозяева приняли насъ дЪйствительно очень сердечно. Мы заказали хорошій обЪдъ для себя и для

конвойныхъ, a послЪ обЪда сказалъ я шепотомъ капралу: Оставьте здЪсь словенца съ моими товарищами и будьте столь добры со мною пройтись по Грацу за покупками. — „Хорошо; я радъ послужить вамъ, отче; я пойду съ вами безъ „гвера" (ружья). Черезъ три часа отходитъ нашъ поЪздъ въ Талергофъ, два часа, значитъ, можемъ ходить по городу",— сказалъ братъ-чехъ.

И мы пошли оба, - я видЪлъ всю среднюю часть города и купилъ кое-что для себя и для другихъ.

Но возвращусь къ терезинцамъ. Наконецъ-то выпустили ихъ изъ подъ карантина, или лучше сказать - сняли съ нихъ карантинъ, и, вотъ, пошли мы къ нимъ, a они къ намъ. И кого только не нашли мы между ними! Моего брата, виднаго народнаго дЪятеля въ ТуркЪ и въ турчанскомъ уЪздЪ и о. Мих. Петровскаго, вицемаршала турчанск. земской уЪздной управы, и о. Романа Чайковскаго, замЪстителя депутата въ вЪнскомъ парламентЪ, и г. Курыловича, и ред. „Прикарпатской Руси" д-ра Ивана Льв. Гриневецкаго, и врача д-ра Влад. Антоневича и д-ра Цюка, д-ра Винницкаго, г-жу Матковскую, г-жу Ольгу Байко и многихъ мн. др., самыхъ видныхъ и славныхъ нашихъ патріотовъ, интеллигенцію и селянъ (обоего пола), а между ними и о. Василія Ив. Скобельскаго и о. Киричинскаго, и мн. др.—и не перечесть всЪхъ.

И что мы отъ нихъ узнали! Чего только они не пережили и не перенесли также!

Въ ТерезинЪ (въ давней крЪпости) говорили имъ, что выЪдутъ оттуда, но куда, того не сказано имъ даже тогда, когда, разставшись съ крЪпостью, вошли уже въ вагоны. Только Ъдучи уже въ южномъ направленіи, сказали имъ конвоирующіе ихъ солдаты, что пришелъ приказъ отставить ихъ въ Талергофъ (vulgo въ „Тайфельгофъ"). Услышавъ это, опечалились наши терезинцы ужасно, ибо слышали о нашемъ здЪсь пребываніи много нехорошаго. Во всей державЪ и внЪ ея предЪловъ уже пошла нехорошая слава о ТалергофЪ. Какъ ни старалась наша команда скрыть передъ міромъ свою надъ нами безчеловЪчность, всеже распространилась вЪсть объ этомъ адЪ кромЪшнемъ всякими окольными путями въ свЪтЪ далеко и широко, даже во Франціи, Англіи, Россіи и Италіи. За границами Австріи, читая въ газетахъ о ТалергофЪ, люди думали себЪ, что описанія о безчеловЪчномъ об ращеніи съ нами преувеличены, но я только могу и долженъ здЪсь сказать одно: что всЪ бЪдствія наши въ ТалергофЪ не только не даются представить преувеличенно, но всЪ описанія выходятъ крайне недостаточными и слабыми въ смыслЪ яркости и полноты. И я не въ состояніи нарисовать даже приблизительно той кошмарной картины, которую представлялъ собой проклятый Талергофъ.

Кто-то изъ нашей команды представилъ въ министерствЪ войны въ ВЪнЪ устройство Талергофскаго лагеря и порядки въ немъ такъ привлекательно, что пріЪхала въ Талергофъ комиссія съ цЪлью его осмотра и поселенія въ немъ инвалидовъ. Какъ же ужасно разочаровалась комиссія! Она не только не признала Талергофа подходящимъ мЪстомъ для инвалидовъ, но высказалась, что оно не могло бы служить даже помЪщеніемъ для собакъ.

И въ этотъ Талергофскій лагерь попали наши терезинцы, которымъ братья-чехи старались сдЪлать ихъ пребываніе въ крЪпости по возможности сноснымъ, несмотря на предписанную строгую дисииплину и суровЪйшій тюремный режимъ.

Когда выходили наши терезинцы еще въ ТерезинЪ на прогулку, то встрЪчавшіе ихъ чехи сердечно ихъ привЪтствовали, восклицая: „На-здаръ, братья-русове!"

Терезинская команда помнила симпатично о нашихъ заточенцахъ въ праздники Рожд. Христова, Богоявленія и въ свЪтлые дни Пасхи, и всячески облегчала имъ удовлетвореніе своихъ религіозныхъ нуждъ и соблюденіе родныхъ обычаевъ. Не удивительно, поэтому, что,

Ъдучи въ Талергофъ, многіе жалЪли, что Терезинъ оставили.

Въ многомъ измЪнилась наша жизнь въ ТалергофЪ съ прибытіемъ такого множества новыхъ нашихъ узниковъ. Они казались болЪе бодрыми и крЪпкими духомъ и подняли у многихъ изъ насъ упавшій, было, духъ, хотя и терезинцы поняли, что всЪмъ русскимъ нечего надЪяться. Война сложилась тогда для Антанты плохо, но и центральнымъ державамъ появилась новая угроза: Италія объявила имъ войну.