Генералъ Бачинскій.

Еще пока разскажу о событіяхъ въ ТалергофЪ по прибытіи терезинцевъ, долженъ упомянуть о благоволившемъ къ намъ генералЪ Бачинскомъ, котораго назначило министерство смотрЪть за нами, заточниками, въ ТалергофЪ.

Зима 1914-15 г. была намъ страшна, но и вмЪстЪ съ тЪмъ очень нудна, ибо карали насъ не только за табачное куреніе, но и за чтеніе газетъ и книгъ. Запрещеніе курить было совершенно справедливо, ибо мы жили въ тонкихъ деревянкахъ, на соломЪ (до Пасхи 1915 г.); есди бы вспыхнулъ пожаръ, пошли бы всЪ бараки съ дымомъ въ теченіи часа, a тогда съ нами что было бы?

Но страстные курильщики, не только мужчины, интеллигенты и мужики, но и дамы, всячески тайно доставали себЪ табакъ, платили дорого и курили скрытно, даже въ своихъ логовищахъ, подъ одЪялами! О хлЪбЪ-кушаньЪ такъ не спрашивали, какъ о табакЪ! Кого поймали караулы на табачномъ куреніи, забирали все и доносили на кару, въ видЪ ареста, привязыванія на улицЪ къ столбу, или заковыванія въ кандалы. Несмотря на все это, люди тратились, выносили всЪ кары, и все-таки курили. Я видЪлъ однажды, какъ поймалъ караульный сЪдоглаваго интеллигента какъ дЪлалъ себЪ въ „капшуку" (кисетЪ) изъ турецкаго табака папироску. Караульный хотЪлъ капшукъ съ табакомъ отобрать, интеллигентъ не давалъ, тогда солдатъ побилъ прикладомъ старика по рукамъ такъ сильно, что 8—10 дней были руки опухлыя. Черезъ нЪсколько дней—смотрю, старикъ, скрывшись, куритъ,—неисправимый!

Въ томъ, однако, что нельзя было намъ подъ карою ареста или кандаловъ читать, дЪлалась намъ самая большая обида.

Но явился въ мартЪ 1915 г. на смотръ лагеря генер. Бачинскій. Шелъ онъ въ сопровожденіи полковника и офицеровъ главной улицей, всЪ мы должны были стоять передъ бараками. Кто-то изъ нашихъ интеллигентовъ хотЪлъ приблизиться .къ генералу.

Одинъ офицеръ крикнулъ: Zuruck! zuruck ! Nicht gestattet!" (Назадъ! назадъ! не дозволено!)

На это генералъ: „Warum nicht gestattet? Darum bin ich ja hier, damit die Internierten in ihren Bedurfnissen sich an mich wenden. Kommen Sie, mein Herr, naher, und sagen Sie gerade heraus, was Ihnen am Herzen liegt." (Почему не дозволено? Я же на то и здЪсь, чтобы интернованные ко мнЪ обращались. Пожалуйте, господинъ, сюда ближе и скажите просто, что вамъ на сердцЪ.)

Тогда подошелъ H.H. и пожаловался на запрещеніе чтенія книгъ и гaзeтъ.

— Ist es wahr, Herr Oberst, dass man hier nicht lesen darf? (Правда -ли, господинъ полковникъ, что здЪсь нельзя читать?)

— Ja, sie sind ja verdachtige Leute. (Да, они вЪдь подозрительные люди).

— Aber was wenn auch verdachtige Leute, aber immer Leute, und dazumal intelligente. Von heule an, wer nur will, darf alles lesen, was in der Zensur war, (Такъ что изъ того, что подозрительные люди, но все же — люди, и притомъ интеллигентные. Отъ сегодня, кто только хочетъ, можетъ читать все, что лишь прошло чрезъ цензуру).

Насъ озарила радость: мы доставали множество книгъ и всякія газеты. Я прочелъ отъ того дня по 7|5 1917 г. очень много и написалъ 10 повЪстей и 10 новеллъ. Даромъ время не прошло.

Терезинцы привезли съ собою много книгъ и мы у нихъ брали ихъ для

прочтенія. Многіе покупали себЪ учебники французскаго и англійскаго языковъ, грамматики и словари, русскіе и иные, и учились прилежно; время сходило легче. Гимназисты покупали себЪ школьныя книги и стали приготовляться къ экзаменамъ.

Изъ терезинцевъ прибыли уже нЪкоторые въ Талергофъ съ такими приписками въ документахъ тамошней команды, что могли выйти на конфинацію, и дЪйствителыю затЪмъ вышли.

До прибытія нашихъ терезинцевъ вышли изъ Талергофа уже многіе изъ узниковъ, интеллигентовъ и крестьянъ, первые куда-то на конфинацію (въ Турахъ, Вольфсбергъ, Гроссъ - Флоріанъ, Гнасъ и иныя мЪста), вторые куда-то на работы или въ Гминденъ. На ихъ мЪсто привезено множество лицъ изъ Галичины, русскихъ, поляковъ и евреевъ, за то, что во время русской оккупаціи жили по человЪчески съ русскими. Вотъ вамъ и преступленіе!

Терезинцы иначе относились къ нашей командЪ чЪмъ мы, значительно смЪлЪе, a подражая имъ, осмЪливались и мы.