Михаил Петрович Драгоманов (1841-1895)
	Традиция - это передача пламени, а не поклонение пеплу.

Михаил ДРАГОМАНОВ

ТУРКИ ВНУТРЕННИЕ И ВНЕШНИЕ

Письмо к издателю «Нового времени» [1]

Милостивый государь, в 31 № «Молвы», в статье «Чистое дело требует чистых средств», я между прочим разобрал часть из тех статей, которые помещались в вашей газете по «славянскому вопросу». Статья эта послужила поводом к нападкам на вашу газету со стороны других газет, между прочим «Голоса», который придал ей смысл обличения «нечистых средств, употребляемых гг. Лихачевым и Сувориным», между тем как мне не было никакого дела до счетов «Голоса» с гг. Лихачевым и Сувориным, а только до тех псевдославянофильских мнений, того особенного, так сказать, скалозубовского славянофильства, желающего всем славянам «фельдфебеля в Вольтеры дать», которое когда-то выражалось «Голосом», а теперь заняло видное место в вашей газете. Вы остались недовольны как «извращением смысла» моей статьи со стороны «Голоса», так и моими «политическими мнениями» и, приглашая меня заявить, что «Голос» умышленно извратил мою статью, сами обещали «поговорить о моих политических мнениях» особо. Я исполнил вашу просьбу и прислал вам свое заявление, а вместе с тем и несколько пунктов, о которых не мне одному желательно было бы получить «политические мнения» газеты, которая не раз сама упоминала о своем «неожиданном даже для себя успехе». Вы моего заявления не напечатали, своего обещания не исполнили, а вместо того в мимоходной заметке «извратили» и мои «политические мнения», приписавши им защиту мира в теперешнее время и причисление славянского вопроса к внешним нашим делам. Нет надобности считать себя «великим писателем», «пророком», «пифией» и т. п., как вы изволите теперь обо мне выражаться, можно быть о себе самого скромного мнения, гораздо более скромного, чем то, которое вы же сами еще недавно высказали обо мне в вашей газете, но при всем этом нельзя не счесть неотъемлемым человеческим правом желания, чтоб мнений наших, если уж их удостоили внимания, не искажали. Я имел особое основание ревниво относиться к тому, чтоб моих мнений не искажали, потому что голос мой, как бы слаб он ни был, принадлежит к числу тех, которые так старательно заглушаются в русской печати и административными и столично-антрепренерскими манипуляциями: это голоса так называемых украино- {стр.235} филов, или украинских хлопоманов, голоса людей, которые еще с 30-40-х годов смотрят на дело славянской свободы как на свое, кровное дело и в то же время чужды и реакционных стремлений, напр. «Московских ведомостей]», «Русского мира» [2] и разных старых славянофилов и новых славяноблаготворителей, и безоглядного шовинизма тех, кто гораздо позже нас заметил славянское дело, а теперь кричит о нем, как о своем открытии, и в сущности только портит это дорогое нам дело, и при случае слишком кавалерски переезжает по головам нашим. Таковы, напр., и вы и ваши сотрудники, которые носились с видимо непродуманными словами Ерошенка «украинец, но не украинофил», а совсем забыли, что украинофилы-то и были первые ваши корреспонденты из Герцеговины [3] даже еще в «Биржевые ведомости» [4], и пропустили без внимания, что украинофильство сделало из еврея Гольдштейна «героя в славянской войне» [5]. Вот почему я обратился в редакцию «С.-Петербургских ведомостей» с просьбой поместить письмо в 52 строки, как вы для чего-то сосчитали, в котором, восстановляя сущность своих мнений, сослался, кроме статьи, по поводу которой начался этот разговор, еще на свою брошюру «Про українських козаків, татар та турок», в которой высказал раньше вашей газеты свой взгляд на значение для нашего народа славяно-турецкой борьбы и на необходимость активной помощи сербам и болгарам в теперешней их попытке освобождения. Я мог бы сослаться еще и на другие, еще более ранние из своих скромных трудов.

Вы в 228 № объявили, что «не знали и о существовании этой брошюры», потому что «не принадлежите к народу его (Драгоманова) родины (курсив принадлежит вам), и что оказывается, что, «считая славянский вопрос внутренним нашим вопросом, мы, стало быть, не расходимся в этом отношении с „Новым временем"». Ну и бог с вами! — вот все, что я мог бы сказать, если б все дело шло о наших личностях. Не писать же мне «откровенных» статей вроде тех, какие вы написали о г. Головачеве, не спрашивать же вас, на основании каких «политических» статей вы делали недавно в вашей газете весьма лестные отзывы обо мне как о публицисте, не приглашать же мне, напр., г. Суворина к тому, чтоб он заявил, что редакция «Нового времени» умышленно извратила смысл моих и своих статей, говоря о том, что мы, стало быть, не расходимся с «Новым временем» во взгляде на внутреннее значение для России славянского вопроса. Да, говорю, не писать же мне обо всем этом как потому, что мне противна чисто личная полемика, так и потому, что вы вот, принадлежа к числу немногих счастливцев-монополистов, которым дозволено иметь свой треножник публицистики, сосчитали, сколько строк я занял даже и в чужой газете! Я и эти последние строки написал с тяжелым сердцем единственно потому, что считаю небесполезным подчеркивать приемы обращения всякого литературного хозяина-монополиста с нашим братом, простым работником, даже такого, который, выступая на хозяйство, хвас- {стр.236} тался, что вот, мол, я издатель-литератор, не то что другие — промышленники { Я остановлюсь только вот на чем. Ну, не будем спорить, пусть уже вы не знали моей брошюры. Но если вы «русский», а особенно славянский публицист, а не своего рода великорусский «сепаратист», или лучше партикулярист, с централистическими замашками, которые вы неправильно считаете за панруссизм или даже за панславизм, то вы должны бы знать хоть тот материял, из которого она почти вся состоит, а именно народные украинские и галицкие предания, песни и думы о борьбе с турками и татарами. Их-то вы уж должны знать, после того, как вы цитировали с восторгом даже солдатско-канцелярские подделки под народные песни о войне с турками, фабрикованные в XVIII веке. Вы должны бы знать эти песни и предания народа моей родины, если не потому что вы же писали в вашей газете обо мне как об издателе их, и даже если не потому, что об них знает ученый мир в Европе и России (где недавно об издании их сделала свой приговор академия наук), так хоть потому, что, по газетным известиям, теперь, в виду войны, народ и лирники на юге России живо вспоминают эти песни и предания старой украинской казаччины. А не мешает припомнить, что в теперь мобилизованной будущей дунайской армии (трех округов — киевского, одесского и харьковского) почти все солдаты — украинцы. Самые элементарные требования политической педагогии должны бы заставить вас, если вы точно «русский» и славянский публицист, обратить внимание на предания народа, из которого взята эта армия. А впрочем, может, вам канцелярские предания и писарская поэзия больше по душе, чем народно-казацкие. Ведь забыли же вы недавно, обозревая историю стремления России к освобождению славян, даже взятие Азова вашими казаками, донцами, вместе с нашими, хотя не забыли же вы поставить в числе деятелей для славянской свободы даже Ивана III [7], который, хоть и убежал от Ахмета, зато сумел для достижения специальных московско-владельческих целей опустошить славянский Новгород и Вятку, и приготовить немцам и шведам господство на Балтийском море, и насылать Менгли-Гирея на «литовские» города Киев и Чернигов, и помог крымцам вместе с турками устроить второе, едва ли не помноженное издание батыевщины для всего юга Руси. Или и вы считаете Киев — «литовским» городом, а Украину — только за нашу родину, а не вашу? Е sempre bene [8], господа!}.

Но вы решились написать следующие строки:

«Г. Драгоманов становится в позицию стратега и пророка и говорит, что если общество славянское и русское не поймет тесной связи между внутренними делами России и славянским вопросом, то оно «подвергнет сомнению как начало, так и благоприятный исход даже самих военных действий, если они, наконец, будут начаты со стороны России». Эта туманная фраза должна быть очень глубокомысленна, но мы ее совсем не понимаем. Если г. Драгоманов хранит в своей душе такие большие секреты, от которых зависит даже судьба военных действий, то не мешало бы ему поделиться ими с публикою не в этой форме пифических речей и сивиллиных книг [6]. Полагаем, что г. Драгоманову еще рано садиться на треножник, да и мебель эта в наши дни возбуждает не то чувство, какое возбуждала у древних».

Правду говоря, первое, что нам пришло в голову при чтении этих строк, это слово одного героя украинской комедии: «Лукавиш, серденько, а добре розумієш!» Нашлись же другие, которые поняли хоть бы, напр., и ту статью, в которой вы тоже находили неясные «намеки». Да- {стр.237} лее не странно ли и даже не смешно ли видеть чувство самодовольства, с которым русский публицист, сидящий не только на треножнике, но и на сковороде «независящих от редакции обстоятельств», требует от свого собрата ясной речи и открытия «хранимых в душе секретов». Однако мы готовы поверить искренности вашего непонимания и ваших вопросов и открыть наши секреты, и вместе с тем дать вам еще один случай объяснить, наконец, давно уже недоумевающей насчет ваших «политических мнений» публике, что вы понимаете под словами «внутреннее значение для нас славянского вопроса» и даже «параллельное развитие славянских дел и наших внутренних», о котором вы, наконец, заговорили в заметке обо мне, хотя до сих пор публика не могла вывести из всех ваших слов ничего, кроме, разве, видов на увеличение «внутренного употребления» турецкого табаку, так так никакой программы внутренней политики в вашей газете не было и следа!

Вы вряд ли хорошенько обдумали ваш вызов. Но, несмотря на всю его фельетонную форму, я вам очень за него благодарен. В самом деле: пора нам говорить открыто, уже не намеками, хотя бы и ясными для умеющих понимать их, а твердыми и прямыми словами, как прилично людям свободным и убежденным. Пора и вам, господа публицисты столичных журналов, показать, «какого вы духа есте», и, объявив свои программы, если вы их имеете, принять на себя ответственность перед всеми за ваши убеждения. Если же вы таковых не имеете и если вся ваша программа состоит в том, чтобы, лавируя между разными партиями и инстинктами общества и колеблющимися дуновениями из главного управления по делам печати, как можно более собрать и сохранить денег за подписку, то пора обществу в этом и убедиться окончательно.

Секрет, открытия которого вы требуете от меня, довольно прост, и хотя он далеко не лекарство от всех болезней, но в данном случае, в предстоящей борьбе за национальное освобождение двух народов славянских, весьма может быть пригоден. Для названия его нет надобности даже в 52 словах, а довольно и двух. Секрет этот называется —

Политическая Свобода!

Только эта политическая свобода: всенародное, земское представительство, с контролем над действиями исполнительной власти, с неприкосновенной свободой лица, слова, сходок, обществ — и может обеспечить хоть сколько-нибудь согласие деятельности правительства с национальными интересами и общественным мнением, своевременность проявления этой деятельности, не ждущей, чтоб турки вырезали Десятки и сотни тысяч братьев наших прежде, чем мы надумаемся помочь им, а также только политическая свобода может хоть сколько-нибудь охранить нашего солдата от тех злоупотреблений и хищничества, которые были причиною неудачи восточной войны 1854 — 56 гг. {стр.238} Уже в малом виде, в деле помощи сербам, мы могли поучиться тому, что за люди успели всплыть наверх штабного и гошпитального заведыванья делами и как начали уплывать деньги, корпии, одеяла; посмотрим, что будет, когда настанет война, — не «станет ли опять Бог на Арарате смотреть, как крадут в комиссариате», не придется ли опять сочинять песенки вроде: «А как третьего числа нас нелегкая несла» — и кончать их опять крепким словцом тем, «кто туда водил!»

Говорят, теперь так не будет. Дай бог; но это будет счастье: ведь одинаковые причины производят одинаковые следствия, а наш политический строй и теперь совершенно таков же, как и до падения Севастополя.

Только политическая свобода действительно введет саму Россию в круг европейских стран и положит начало устранению и в самой России бед одного порядка с теми, которые возмущают нас в Турции, а именно: истощение народа всякими поборами, начиная с отсталой, аристократической, давно уже осужденной и земством и печатью податной системы, кладущей всю тяжесть государства на мужика, этого русского райю, произвол чиновников, отсутствие гарантий личности, национальная и религиозная нетерпимость. Беды эти очень застарелы, к ним до бесчувствия пригляделись мы и не возмущаемся ими, хотя многие проявления их стоят своего рода «жестокостей в Болгарии» и хотя они часто напоминали о себе и в последнее время. Ведь в последние полтора года, когда началось герцеговинское восстание, произошли аграрные «беспорядки» в чигиринском уезде, где опустошена и обезлюдена целая область, в Воронежской губернии, где сенатор Клушин получил права паши, а на севере Черниговской губернии продолжался хронический голод от аграрных порядков; ведь в последние годы до 2000 человек было без суда заперто в убийственные казематы, сослано административным порядком в дальние губернии, состоялось несколько с самой умеренной точки зрения варварских приговоров по политическим делам (напр., приговор 17-летней девушке к каторжной работе за одну социалистическую брошюрку, каких в Западной Европе обращаются в публике тысячи). В самый разгар нашего газетного похода на турок и мадьяр не переставали сыпаться щедрою рукою предостережения газетам; пять газет подверглись временному, одна, и притом подцензурная («Киевский телеграф» [9]), — совершенному закрытию (а между тем еще во время кандийского вопроса [10] кн. Горчаков [11] писал, что печать в России свободна, так как правительство поставило себе целью развитие в русском обществе самоуважения) ; цензура не допустила к печати несколько русских переводов ученых сочинений, обошедших всю Европу; полицейскою бумагою закрыто ученое общество, труды которого хвалила русская, славянская и западноевропейская печать (киевский отдел географического общества) ; из судов Польши изгнан народный язык; совершенно запрещено печатание не только книг на малорусском языке, но и тек- {стр.239} стов к нотам и даже исполнение малорусских песен в концертах; русские сектанты тщетно ждали свободы вероисповедания, а мирные проповедники, напр. штундизма, называющие себя «русскими братьями» сидели в тюрьмах и монастырях. В самое последнее время, под шум восточного вопроса, издан давно осужденный и осмеянный даже русской печатью закон об усилении власти администраторов, предоставляющий генерал-губернаторам, губернаторам и градоначальникам право издавать разъяснения и дополнения законов, обративший Российскую империю в какую-то децентрализованную помпадурию и собственно положивший конец всякой тени самостоятельности земских управ и дум городских; оживилась комиссия по пересмотру университетского устава, т. е. по уничтожению всякой самостоятельности университетов, — и все это, как нарочно, чтоб показать, что общественное мнение в России ровно ничего не значит; наконец, вероятно в виде отплаты мусульманам балканским, издано запрещение быть учительницами девицам-мусульманкам, хотя бы и выдержавшим на то установленные испытания, — мера, которую мог присоветовать кто-нибудь только для того, чтоб оскандализировать правительство, добивающееся равноправия христиан и магометан в Турции {. Того же порядка две меры, благополучно действующие уже несколько лет: это недопущение к педагогической службе в гимназиях и университетах евреев, хотя бы и кандидатов и докторов, имеющих по закону равные права службы с христианином, и недопущение поляков в русские университеты больше чем 10 % всех слушателей; в Киевском 20 % для того, верно, чтоб не обрусели. А мы уже и не знаем, какого нравственного порядка огульное оскорбление, и притом частного, а вовсе не политического характера, нанесенное в 1873 г. русским студенткам в Цюрихе!}.

Неужели же все это и многое другое в таком роде — не признаки турецких порядков в России? Конечно, многое в Турции гораздо резче, но на то она и Турция. Но зато в Турции есть воля хоть переходить из одной гяурской секты в другую, а, кроме того, даже г. Катков насчитал не очень давно в Турции больше народных школ, чем в России, а вы сами сознались, что розничная продажа газет в Константинополе вольнее, чем в Петербурге. А по всему этому разве мы, славяне Российской империи — великорусы, малорусы, поляки, — не вправе сказать, что и мы нуждаемся и «в действительных реформах», и в «прочных гарантиях их исполнения», какими в государстве, не желающем, чтоб его признали тоже больным человеком, может быть только самоуправление самого населения и политическая свобода.

Но мало того, отсутствие политической свободы в России и присутствие в ней турецких порядков, не говоря уже о тяжести их для всех славянских и неславянских народов, населяющих эту обширную империю, составляют главную причину, почему еще существует Турция в XIX в. Почему Россия так охотно попадала «в сети западной дипломатии», как говорят недогадливые русские патриоты? Потому, что со времен французской революции отошли на второй план «крес- {стр.240} товые походы», «греческие прожекты» и т. п. страшные для Турции старые слова, а на первый план выступили: с одной стороны, интересы свободы народов и народностей, с другой — интересы существующей власти. С тех пор, как «екатерининские орлы» и «казаки» пошли вместо Дуная на Альпы «спасать троны и алтари, поколебленные превратными французскими идеями», существование Турции и луна на св. Софии обеспечены были надолго.

Я довольно ясно для каждого, знающего хоть сколько-нибудь новейшую историю, намекнул на сходство восьмилетнего терпения со стороны России, как члена меттерниховского Священного Союза, резни греков 1821 — 28 гг. с теперешним миролюбивым попущением сербо-болгарской резни в течение полутора года, во время бисмарковского «союза трех императоров». Но вы почему-то пропустили этот довольно ясный намек. Неужели же вы не понимаете, где причина перевеса «сетей дипломатии над историческими стремлениями русского народа»? Государство, в котором под видом самодержавия, господствует своеволие чиновников, в котором даже в податной системе существуют еще сословные привилегии, в котором господствует система насильственного обрусения всех невеликорусских элементов, полицейская охрана господствующей церкви и нет самой элементарной личной неприкосновенности, государство, в котором даже правящие не могут же не видеть непрочности такого порядка вещей в наше время, а потому не могут не взирать со страхом на всякое свободное движение около себя, хотя бы и против Турции, — такое государство не может ревностно служить делу свободы и самоуправления славянских и неславянских племен даже под Турцией.

Конечно, совершенно отказаться от того, к чему стремился сотни лет русский народ, к чему он начал стремиться в лице казаков украинских и потом донских раньше правительства, никакое русское правительство не в силах. Но было бы противоестественно, чтобы подобное правительство обнаруживало большую ревность к установлению прочной свободы по соседству с собою; было бы противоестественно, чтобы к нему с доверием относились более образованные слои подчиненных туркам населений, которые вместе с тем и более патриотично настроены; неестественно, чтобы и это правительство могло быть дружественно настроено к этим слоям, к разного рода славянским, румынским, греческим омладинам, которые, конечно, не для того же хотят низвергнуть иго турок, чтобы заменить его другим.

Все это, конечно, не может не мешать энергии и единству действий противотурецких сил, как это мы видели не только в течение всего XIX века, но и в последнюю сербо-турецкую кампанию. Перед войною упорно ходили слухи о нерасположении русского правительства к конституционной и в то же время наиболее национальной сербской партии г. Ристича [12], о том, что русские дипломатические агенты предостерегали черногорского князя против «сетей омладины». А во время войны сербы боялись, что Черняев [13] поможет Милану [14] про- {стр.241} известь противоконституционный переворот, а сам Черняев имел бестактность сказать в речи, произнесенной при провозглашении Милана сербским королем, о том, что армия сербская должна действовать и против внутренних врагов, намекая на конституционную партию, как, по крайней мере, разъяснили этот намек русские газеты, в том числе и ваша, говорившая о враждебности к Черняеву этой конституционной партии, т. е. именно той, которая и была всегда партией всесербской патриотической войны. Вы еще намекали, что эта партия не очень-то дружественно настроена к России и русским вообще. Откуда же взялось это недружелюбное настроение? Вследствие господства в сознании всех образованных людей в Европе известного рода политических идей, никакое государство, построенное на развалинах Турции, не может не быть устроено иначе на началах конституционных. И самодержавная Россия должна была принимать участие в устроении конституции Греции и Румынии, должна ведаться с конституционной Сербией. Но искреннего сочувствия и доверия между свободными политическими партиями в этих странах и русскими политическими людьми быть не может вследствие разницы начал, на которых держится государственная жизнь России, с одной стороны, и Сербии, Румынии и Греции — с другой. Напротив, между ними всегда будет недоверие. Если чисто политические комбинации заставят Россию добиться такой или иной автономии Герцоговины, Боснии, Болгарии, произойдет то же самое и с ними, а уж особенно всякий вид покровительства со стороны теперешней России балканским государствам повел бы за собою только повторение отношений между Конгрессовой Польшей и Россией Николая I-го или же, по меньшей мере, остановил бы в такой же степени развитие этих стран и их учреждений в свободном духе, как это делается с Финляндией. Во всяком случае влияние теперешней России на освобожденных от турок славян, если бы это освобождение и совершилось, могло бы быть только самое вредное и вызвало бы в сербах, а далее и в болгарах только ненависть, которая легко перенеслась бы и на самое русское общество.

Эту противоестественность, это противоречие между тем, что называется «историческою миссией России» (изгнание турок из Европы), и турецкими порядками в самой России отлично понимают все «друзья турок на гнилом Западе», начиная от Меттерниха блаженных времен и оканчивая теперешними немецкими газетами противославянского направления и английскими — партии Дизраэли [15]. Все эти господа пугают, с одной стороны, Европу русским кнутом, а с другой — русское правительство «панславистическим революционаризмом», демократизмом сербской омладины и великорумынской партии. Разве не ясно, в чей огород кидал камушки Дизраэли, говоря о том, что все сербское дело подняли тайные общества? Вам, господа петербургские публицисты, был опять случай показать себя свободными людьми, а не лакеями, и разъяснить двойную гнусность этого иностранного доноса, хоть намеком указав на тот кредит, какой имеют в {стр.242} России внутренние доносы. Но вы опять пропустили этот случай, как пропустили случай потребовать себе большей свободы, когда английская торийская печать заметила, что как в России нет свободы печати и лица, то поэтому русское правительство само направляет печать и волонтеров на Турцию. Вы показали вид, что «много довольны» внутренними порядками, что вы вполне свободны в мнениях и действиях, что в России доносы не действуют и страха тайных обществ и демократических идей никто в России не испытывает. На днях и лорд Лофтус вслед за своим премьером попробовал попугать наше правительство сербским и румынским либерализмом, заметив, что, ставши самостоятельными, эти соседние с Россией страны станут своего рода Польшами, даже превратятся в республики, и «обе не будут способствовать спокойствию и безопасности соседних держав». Как видите, очень тонко!

И что ж? Такие запугивания очень хорошо действуют! Лорд Лофтус получил ответ, что, по мнению русского правительства, полная самостоятельность Румынии и Сербии (тем паче, значит, Болгарии) как королевств есть «глупость», «une sottise», как счел долгом поцитировать англичанин, и русское правительство пристало к дербиевскому проекту какой-то «административной автономии» Боснии, Герцеговины и Болгарии, хотя понимает эту автономию как-то посвоему, в более широком смысле.

Итак, все, что говорилось славянофилами о полном освобождении братьев, все, до титула «король сербов», с которым так носились вы, вслед за ген. Черняевым, все, о чем мечтали энергические люди у самих сербов и болгар, все это признано «глупостью». Не глупость — это «административная автономия», хотя и под гарантиею держав, на которую теперь согласен и Дизраэли! Это значит — правление предстоящих расплодиться в Боснии, Герцеговине и Болгарии классов христианских кулаков и мелких чиновников, вдобавок еще правление, не имеющее выгод полной государственной самостоятельности, при которой хоть есть надежда на то, что народ страны хоть когда-нибудь получит то правление, какое хочет. Над этой административной автономией останется и власть султана и его чиновников, и еще опека всех консулов, которые деньгами и интригами будут делать себе из этих кулаков и чиновников партии: турецкую, русскую, австрийскую, английскую, прусскую и т. д.

Вот какое освобождение внесет к братским народам официальная Россия, объявивши их заветные мечты «глупостью». И люди, претендующие быть представителями «неофициальной России», будут иметь дух превозносить подобную славянскую политику, которая, попустив смерть десятков тысяч сербов и болгар и нескольких тысяч русских добровольцев, выступает с такою программою!

В этом поведении или нет никакого человеческого достоинства и смысла, или оно есть результат иностранной интриги, искусно пользующейся страхом деспотического правительства ко всякой {стр.243} свободе, или же «официальная Россия» макиавеллистически рассчитала, что вовремя поддержанные сербы и болгары, не пережив бойни и разорения, стали бы скоро на свои ноги и сделались бы сами завязью всеславянской свободы, более достойною надежд славянства, чем теперешняя Россия. Во всяком из этих трех случаев поведение «официальной России» в течение всего последнего движения не заслужит благодарности славянства, и если теперь измученные сербы и болгары, скрепя сердце, еще находят в себе силы восхвалять «старшего брата» славянской семьи, то только потому, что утопающий хватается не только за соломинку, но и за бритву.

Впрочем, и «неофициальная Россия» показала, что она сродни «официальной, или, лучше сказать, продукты официальной России в том, что вы и вам подобные без разбору провозгласили Россией народной, закрыли среди русских добровольцев представителей действительно порядочной и действительно народной России, как у нас всегда бывает и как всегда будет, пока не будет политической свободы, единственного условия для группировки чистых людей и разъяснения чистых идей искренним, но мало образованным людям. А славянские вопросы по особой их сложности и связи с внутренними делами, национальными, религиозными, политическими и социальными, так трудны для обсуждения в России чистыми людьми, что нет ничего удивительного, если до сих пор в нашем славянофилии преобладал всегда и теперь всплыл наверх обскурантный и ташкентский элемент. Мы говорим о наших добровольцах в Сербии, с которыми откупщики и приказчики нашей печати и даже некоторые более порядочные, но не дальновидные люди носились, как с призраком, — не знаем уже и которым по счету, — «зрелости нашего общества», началом самостоятельности его в решении политических вопросов. Вы, впрочем, и тут остались верны себе и, несмотря на небезвыгодную для вас репутацию слегка оппозиционного журналиста, воротившись из Сербии, сделали такой только вывод из всего этого общественно-добровольного дела, что, мол, «общественное движение в пользу сербов доказало, что правительство может опереться на общество, если захочет выступить активно». А если не захочет? То при чем тут «общественная самостоятельность»?

Да, хвастаться этой самостоятельностию нечего! Зрелое и самостоятельное общество заставило бы правительство послать на Дунай 200 [000] — 300 000 армии, а не ограничилось бы отправкою 5 [000] — 10 000 волонтеров из 55 — 60 миллионов одних русских племен. Да и эта отправка произошла только благодаря «попущению» правительства и теперь уже стесняется администрацией и полицией, а высшим авторитетом этот «знак русской общественной зрелости» назван опытом «вылить холодной воды» (de jeter de l’eau froide — как цитирует не без юмора лорд Лофтус в своей интересной депеше, was his Majesty’s expression) на славянский энтузиазм русского общества», опытом, который и удался, так как, по словам высшего авторитета, «очень мно- {стр.244} го русских офицеров убито, и энтузиазм (русских) к сербам сильно понизился». Не потому ли и ультиматум, остановивший Абдул Керима [16 ]уже тогда, когда легло столько голов сербских и русских, явился так поздно, несмотря на то что в газетах, имевших близкое отношение к Черняеву, уже за неделю до него были печатаемы отчаянные телеграммы, чтоб опыт обливания холодной водой русского общества удался лучше? Согласитесь, что стране, в которой возможны подобные опыты, что обществу, о котором можно так говорить, далеко до того, чтоб хвалиться своею зрелостью и самостоятельностью? {Любопытно, как нежно передают русские газеты эти любезные слова: «sottise» и «jeter de l’eau froide». В «СПб. ведом.» «глупость» переведено «большим промахом», а «окатить холодной водой» — «охладить пыл движения»; в «Нов. времен.» — «успокоить умы»! Любопытно также, что чужой человек, «Times» выразился о разговоре главы русского правительства с Лофтусом, что первый говорил «с любезностью, не имевшею в виду выказать русскую гордость». Да, где ж тут русская гордость! Тут и искры уважения к русскому народу нет, потому что нет и зерна сознания своей к нему принадлежности! Так говорил барин о своей дворне. А русская печать смолчала с истинно холопской тупостью нервов. Неужели же притупились нервы и у общества?!}.

Но посмотрим ближе, какие начала принесли с собою в среду балканских славян эти посланцы неофициальной России, добровольцы «зрелого» русского общества. Об них мало говорили до сих пор, все больше или хвалили за энтузиазм и храбрость или бранили за безобразничанье и пьянство, прибавляя при этом, что «в семье не без урода» и указывая на их храбрость, достаточно выкупающую пьянство в глазах русских людей; а в последнее время хотя и поднялся крик о беспомощности положения русских добровольцев, о беспорядочном с ними обращении, но и эти крики могут быть утишены указаниями, что после поражения армии наголову везде бывают беспорядки, жалобы и т. п. Тут же, кстати, нечистота приемов всяких Бильбасовых дают вам и вам подобным дешевые лавры (причем вы читаете вашим товарищам по газетной печати мораль о приличном для публициста поведении, которое сами соблюдать не думаете), и «подвиг русского народа в деле помощи сербам и болгарам» все остается величественным! Правда, вы с самого начала натолкнулись на явления посерьезнее, чем пьянство уродов семьи, — на битье русскими офицерами болгарских волонтеров, но вы поспешили сейчас же успокоить публику замечанием: «Такой уж мы народ: зубы побьем, а все-таки освободим». И над вами даже мало кто посмеялся и почти никто не спросил: «От чего освободим? от мордобитий?!» И критика поведения одних наших добровольцев и положения других не поднялась до сих пор выше обличения излишнего употребления ракии «уродами в семье» и невыдачи подвод «даже офицерам», как говорят жалующиеся в «Голосе». Только генерал Новоселов решительно и по всем пунктам обвиняет распоряжения генерала Дандевеля, но публика готова увидеть в этих обвинениях только пикировку двух генералов.{стр.245}

По сербским газетам и по письмам сербов в русские газеты ничего не поймешь; пишущие для печати сербы, по расчету ли или по хозяйской вежливости, но не говорят о наших даже того, что говорят наши газеты, которые далеко не платят сербам подобною же сдержанностью относительно них. Только в кой-каких корреспонденциях да в прорывах, вроде вашего сообщения о мордобитиях, раздаваемых болгарам, мелькают черты «родного быта», занесенного нашими освободителями на Саву, Мораву, на тихий Дунай. Но зато эти черты ярки в письмах и рассказах самих добровольцев наших, и будет время, когда правда откроется перед нашим обществом, будет время, когда сербы откровенно перекрестятся и скажут: «Ну, избавил нас бог и от константинопольских и от русских турок!»

Наших добровольцев нельзя, конечно, сваливать в одну кучу. Был среди них процент людей, искренне и сознательно шедших послужить делу народной свободы, но многие из таких прямо и говорили то же, что тургеневская Елена [17]: «Что делать в России?» Это, конечно, не ваши. Голосов, выражавших их взгляд на дело, в русской печати почти не было слышно. Мало того, их голоса не очень-то могли быть слышны и в Сербии, и не они стояли во главе дела. Затем честно и искренно шли крестьяне и значительная часть солдат. Эти шли «за веру пострадать», «честный крест» оборонять. Это тоже не ваши, господа петербургские публицисты; хоть вы и вторили православной ноте во всем этом движении, но вторение это, конечно, лицемерие, и лицемерие мало достойное! Но и эти несчастные страдальцы «за крест» не стояли во главе дела, они были только материей действия.

Во главе дела стали русские офицеры, из коих многие прямо говорили: «мне все равно», «некуда деваться», да генералы, да агенты славянских комитетов. Конечно, и между офицерами были люди порядочные, но весьма любопытно, что безобразничать начали офицеры, юнкера и вообще «благородные»; они увлекли и «простых», из которых даже пьяницы давали зарок «не пить», а главное, что из этих-то благородных выплыли наверх именно «бурбоны», что именно бурбонов понасылали наши, особенно столичные, славянские комитеты в качестве уполномоченных и что поэтому именно бурбоны дали окраску всему поведению русского отряда в Сербии. А как сербское правительство отказалось от всякой власти над русскими добровольцами, то наши несчастные освободители братьев от турецкого ига попали именно под иго бурбонского элемента, ничем уже не сдерживаемого и вдобавок прошедшего школу совсем уже бесконтрольного насилия на Кавказе, в Польше, во внутренней Азии. Письма и рассказы добровольцев, вполне достойных веры, говорят о безмерном мордобитии, привязывании к столбам на солнце, отбитии ушей нагайками, «всыпании» 400 палок, чему действительно бессословно подвергались и солдаты, и крестьянин, и студент университета, и учитель гимназии от назначенных и самозванных командиров, из которых иные, как, напр., генерал Новоселов, начинали мордобитие еще с дороги, с Киши-{стр.246}нева. В последние месяцы на тихом Дунае, на Саве, Мораве шло такое мордобитие, о каком уже даже и у нас, во внутренних губерниях, в последние годя мало слышно было. Грубостям же и жестокостям подвергались и сербы и болгары, под видом приучения к военному искусству. Наши бурбоны никак не могли взять в толк, что серба точно надо обучить военному искусству, но нет надобности приучать к рабскому и церемонному отношению к офицеру, особенно на улице, в кафане, словом, вне службы, и начали учить сербов и болгар не столько делу, сколько «знать начальство». Не только армейские бурбоны, а и свыкшиеся с русскими порядками журналисты, вроде вас, не догадались или не знали, что у серба или даже болгарина и под гнетом весьма несложного и притом чужого турецкого ига сохранилось гораздо больше столько же сознательного, сколько и органического, свойственного «варварам», а особенно южным племенам, чувства личной неприкосновенности, чем у нас, после стольких веков подчинения своему деспотизму, крепостному праву, табели о рангах, что даже в Турции, благодаря ее магометанско-религиозному строю и первобытности форм ее деспотизма, несравненно больше привычек равенства и бессословности, чем у нас. Тем паче в княжестве Сербии, где целые поколения не знают крепостного права, ни даже дворянства, и где младшее поколение воспиталось при действии политической свободы. А наши бурбоны вздумали учить сынов «гайдуков» и «войников» или граждан конституционного государства зуботычинами и палочьем!

Грубым самодурством и над сербами и над русскими отличались, по рассказам, именно высшие начальники, как генерал Дандевиль, агент столичного славянского комитета, состоявший при штабе генерала Черняева, генерал Новоселов, начальник ибарской армии, г. Дашкевич, начальник отряда княгини Наталии и т. д.

Вот это-то бурбонство, презрение к чужой личности и национальности да еще совсем не нужная даже для сербской простой, как и для русской, народной религиозности парадно-архиерейская, византийско-московская помпа, с чудовскими певчими, куда как уместная на поле битвы вообще, а особенно там, где архимандриты командуют военными отрядами! — вот то «новое», что выставилось наверх у русских добровольцев в Сербии и закрыло то доброе, что у них было, кроме, конечно, храбрости в бою, которая не есть принцип, а от весьма сложных условий зависящее органическое явление, а потому в данном случае и не подлежит обсуждению { Рассказы и письма говорят также о денежных «неаккуратностях» или попросту о казнокрадстве многих заведывавших деньгами, присылаемыми на волонтеров, и госпитальными, о «вычетах», неизвестно в чью пользу, о требовании расписок на высшую сумму, чем та, которая выдавалась, и т. п. При желании дойти до правды редакторам газет не трудно проверить эти рассказы. Несомненно, что иные из лиц, поставленных во главе дела, наперед были лишены доверия общества, знавшего их. Так, напр., иные, присылавшие пожертвования, прямо говорили, что просят не давать их г. Токареву, известному своим поведением во время губернаторства в одной из северо-западных губерний. Нарекания на ген. Комарова и штаб ген. Черняева, наполненный матушкиными сынками и протеже великосветских славяноблаготворителей, неумелость которых успела разозлить даже личного приятеля Черняева, купца Хлудова, проникли даже в нашу печать. И все эти обстоятельства, эта «неаккуратность» с вверенными обществом деньгами, эта сила рекомендаций из столичного большого света, наконец, эта быстрота, с какою всплыли наверх по-видимому чистого славянского дела тупицы-богомолки и ташкентцы-странники муравьевско-туркестанские, — вовсе не случайность, а неизбежная принадлежность турецкой Руси! Даже корреспондент «Московских ведомостей» (№ 292) желает изменения порядков в русских госпиталях в Сербии, находя в них «такие чиновнические условия, при которых не всякому приятно в них работать», и наивно удивляется, что «вообще в Сербии никто не знает, куда ушли деньги, обильно притекающие из России, тогда как английские пожертвования в Сербии можно сосчитать все до копейки». В том-то все и дело, что во всей России господствуют «такие чиновничьи порядки, при которых не только работать нельзя приятно», но просто жить нельзя, и в том-то и дело, что англичанами потому ведется счет деньгам общественным всюду, что Англия государство конституционное, в котором общественный контроль постоянно поверяет все Дела сверху донизу, а в России всякий чиновник, поставленный хоть на час, считает себя калифом самодержавным и безотчетным!}.{стр.247}

Впрочем, главные, дававшие тон, самодуры и бурбоны остались целы. Но мы готовы даже согласиться с тем, что все наши добровольцы не исключая и главных бурбонов и даже часть тех, у которых как-то уплывали данные им на партии деньги, были «теплые ребята», «хопошие люди». Но тем хуже для той России, где они не выучились иному modus vivendi, кроме башибузукского мордобития, раздаваемого всякому подначальному, не выучились уважать чужие народные привычки, тем хуже для вас, господа монопольные руководители и выразители общественного мнения в этой России, что вы, ни постоянной критикой внутренних дел наших, ни даже кратким напутствием, разъясняющим общие принципы служения свободе, не подействовали на воспитание этих теплых ребят, этих несчастных храбрецов, которым пришлось заплатить своими головами за медленность правительства в отсылке ультиматума Порте [18] и послужить предположенному нашими правителями «обливанию холодною водою славянского энтузиазма в России». Они послужили к охлаждению энтузиазма к русским в Сербии и Болгарии!

Слова нет, вся эта экспедиция наших добровольцев не останется без следа в деле установления тесной связи между славянами разных племен. Кой-чему из нее поучится и русское общество, в том числе и пробам самостоятельной политической деятельности, особенно если не остановится на теперешнем моменте, а пойдет далее к политической свободе. Но пока теперь сербы, которые, надо заметить, ждали и ждут, как и мы, да и вы, надеемся, выступления против турок русской армии, а не нескольких тысяч волонтеров, имеют основание сказать, что если они со стороны официальной России видели медленность, неискренность и, наконец, оскорбление, то неофициальная Россия показала им не только примеры русской щедрости, русской {стр.248} храбрости, русской готовности помереть за дело убеждения, но вместе с тем и русских башибузуков, что башибузукские привычки и инстинкты могут быть у многих, даже порядочных и добрых сердцем, русских людей. Сербы и болгары могут, словом, сказать, что они видели Русскую Турцию! Независимо от того иные откровенные сербы и теперь говорят, что «вы бы, господа, у себя прежде устроили ту свободу и благосостояние, какие хотите доставить нам и какими у нас, в княжестве, мы пользуемся в такой мере, что вам и нескоро достигнуть». И относительно княжества Сербии это, конечно, бесспорно верно, несмотря на его вассальную зависимость от Турции.

А наши еще хотят освобождать братьев-славян и в других странах, кроме Турции! Что касается до этих славян под Австро-Венгрией, Пруссией, Румынией или, напр., в частности, до русинов (малороссов, или украинцев) под поляками в Галичине, под венграми в Восточной Венгрии, под немцами и молдаванами в Буковине, то, как ни справедливы их жалобы на национальное притеснение, как ни простительны их надежды на Россию как на возможную избавительницу (не так-то уж, впрочем, сильные, как у нас думают, и слишком часто подвергаемые искушению и разочарованию), но теперь, пока господствуют у нас теперешние порядки, нам, таким, какие мы есть, смешно и заикаться об освобождении этих «братьев» { Кроме национальных, есть в некоторых и славянских и неславянских землях, пограничных с Россией, в массе народа еще и социальные надежды, которые тоже не что иное, как только порождение недовольства настоящим, складывающееся по формуле: «Где же лучше? — Где нас нет». Это совершенно особ-статья, и мы о ней не упоминали бы, если бы не предвиделась вероятность хотя слабого повторения опять полуславянофильской и четвертьсоциалистической фразеологии о крестьянской миссии России, фразеологии, которая так шумно являлась на сцену в 1863 — 65 гг., когда даже в «Голосе» печатались в пику «лехитскому элементу в Польше» страницы будто из «Колокола», а то из «Романов, Пугачев или Пестель» Бакунина [19] или «Народ и государство» Мартьянова [20]. Фразеология эта в наших газетах являлась с той бесцеремонной легкостью, к какой способен только русский публицист, который чувствует, что на практике ему не придется прикладывать своих слов, а со стороны чиновников в Польше и Западном крае скоро, после получения ферм за службу, окончилась весьма любезным союзом чиновнического, а дальше и антрепренерско-газетного демократизма со всякими противокрестьянскими элементами, шляхетскими, еврейскими и иными. Слабое подобие этой фразеологии видно и в вашей газете, в статьях о монархическо-крестьянском русском строе! Действительно, народ, напр. в Карпатах и отчасти и в Молдавии, надеется, что если придет «московский царь» или «якийсь цар», то «панам и жидам не буде такої волі», а то и разделят землю поровну. Но эти надежды совершенно одного рода с толками о «слушном часе», «настоящей царской воле», которые были и у крестьян в России, и теми надеждами, что скоро царь будет землю делить поровну между всеми, которые и теперь ходят, напр., в левобережной Украине. Это довольно серьезное явление, и о нем можно говорить, но, конечно, не с петербургскими газетами; и, конечно, «слушный час», «настоящая царская воля» настанет в Карпатах только тогда, когда «московский царь» начнет делить землю поровну и в России. Но кто же об этом может говорить, кроме крестьян в Карпатах или в Полтавщине? В сколько-нибудь образованных слоях теперь общественные элементы так уже разделились, что новое повторение мешанины 1863 — 65 гг. вряд ли и возможно даже и в такой степени, как тогда. Теперь социалисты не пишут брошюр вроде Бакунина и Мартьянова и, вероятно, ни «Голос», ни «Новое время» не станут проповедовать ничего похожего на социализм не только в России, но даже в Турции и Австрии! А потому мы имеем более оснований не говорить здесь о социальной стороне славянского вопроса, а только об одной национально-политической.}. Ведь теперь даже притесненный {стр.249} словак и даже румынский жид пользуется большей свободой, не только личной, но и национальной, чем в России не только поляк, литвин, украинец, румын, грузин, но даже чем член господствующего великорусского племени, москвич, которому запрещала же полиция даже молебны у Иверской править за братьев-славян, или чем представитель «патриотической» русской печати, на которого только подует ветер из канцелярии, и весь его патриотизм, многолетний труд, имущество полетит, как карточный дом. Казалось бы, что хоть это последнее не должно быть секретом для вас. Не вспоминая уже истории с коршевскими «С.-Петербургскими ведомостями», ведь должны же вы помнить хоть распоряжение редакциям газет, развезенное прошлою осенью, в котором сказано было, что если газета пикнет по славянотурецкому вопросу что-либо не согласное с теми бесцветными заявлениями, какие были сделаны в «Правительственном вестнике», то будет сейчас же закрыта, не дожидаясь даже 3-го предостережения. Так вы уж сами сначала найдите секрет, как освободиться самим, если вы недовольны моими секретами.

Я же не знаю, чем кончится теперешняя impasse orientale [21], но знаю, что турецкие порядки в России в течение всего XIX в. были лучшею опорою турецкого господства в Константинополе, не говоря уж о том, что они были и будут лучшим оправданием последних. Я не знаю, чем кончится теперешняя дипломатическая возня с Турцией; я не берусь предсказать всех путей славянской свободе в Константинополь, но знаю, что путь через Петербург и Москву был бы путь верный. Поставьте в России на место турок внутренних самую элементарную, человеческую и национальную свободу, турки внешние, а дальше и всякая мадьяризация и германизация славян, всякая полонизация русинов и т. п. не продержатся и трех дней. Я знаю также, что турка могут и не побить еще, а если побьют, то мы все-таки останемся дома рабами турецких порядков, если теперь повторим ту же ошибку, которую сделали многие довольно даже благомыслящие и неглупые люди во время польского восстания 1863 г., а именно: пустились звать общество к ополчению на врагов внешних, не заручившись сначала или не требуя хоть рядом с этим внутренних учреждений, политических прав, которые одни могут обеспечить плоды и внешних побед, если они еще и будут. В 1863 г. впервые пошла в ход подача патриотических адресов, и эти адреса были более достойны развитых людей, чем теперешние: во многих из них (тверском, костромском и даже петербургском) были ясные намеки на конституцию, и даже в ответе на петербургский адрес говорилось о том, что в свое время представители {стр.250} страны будут призваны разделить с правительством заведывание государственными делами, и даже журнал Каткова советовал потопить польский сепаратизм во всероссийской говорильне. В 1863 — 65 гг. этими людьми, которые думали совместить антипольское движение с делом русской и даже всеславянской свободы, воспользовались, но вовсе не для того дела, для которого они думали служить, вовсе не для освобождения славяно-польского, литовского, белорусского, украинского народа от панов и ксендзов, которые благополучно пережили грозу, а для германизации Польши под покровом ее обрусения для подавления свободного движения в самом русском обществе. Потом этих людей бросили, как выжатый лимон, и даже газета Каткова стала получать предостережения, а потом сделалась только лейб-органом гр. Дм. А. Толстого [22], одного из самых желательных для польско-магнатской и остзейско-баронской партии деятелей, потому что ей всего менее желательно народное образование в России; введенные прежде реформы начали урезываться, и наконец вся Россия пришла в то состояние апатии, какое мы видели в последние годы и из которого многие надеются вывести ее через войну с турками. На место же исполнения славянофильских мечтаний явился «союз трех императоров», это повторение меттерниховского священного союза, союз, в котором прославленный русский канцлер, представитель «национальной русской и славянской политики», шел на помочах германизатора Бисмарка [23] и мадьяризатора Андраши [24], а русский посол в Вене, сотрудник славянофильской «Русской беседы», помогал низвержению министерства Гогенварта [25], желавшего сделать уступку славянско-федеральным требованиям чехов, и славянская Россия потерпела полуторагодовую резню сербов и болгар и теперь идет на какую-то «административную для них автономию», обеспеченную надзором семи нянек — шести великих держав и седьмой — Турции!

Все недавнее прошлое следовало бы теперь же зарубить на носу, чтоб не повторить прежних ошибок и упущений и по-прежнему не остаться у себя дома ни с чем и чтобы не обмануть и тех, в ком мы поддерживаем пылкие надежды. Зарубить себе это на носу следует прежде всего дворянским, земским, городским собраниям, которые теперь пишут патриотические адреса, да печати, которая их вызывает и подхватывает; тем ученым, профессорам, которые принимают теперь деятельное участие в публицистической агитации по славянскому вопросу, тем многочисленным комитетам, собирающим пожертвования и отправляющим волонтеров, развитым людям из этих волонтеров и их близким, всем этим «представителям русского общества» следует каждому в своей сфере поставить прямо, ясно и дружно вопрос о политической свободе, без которой невозможно успешное движение России не внешнее, ни внутреннее. Если в русском обществе и печати есть хоть капля общественного развития и достоинства, они должны это сделать. Нечего обманывать себя софизмами, {стр.251} что, мол, «не время; дайте сначала внешних врагов одолеть». Так обманывали себя и в 1863 г., так обманывала себя и наполеоновская Франция. Мы не говорим, что нужно пользоваться временем, когда правительство нуждается в общественной поддержке для войны внешней. В настоящее время это соображение не идет к делу уже и потому, что правительство наше, очевидно, сделало все возможное, чтоб затереть сербское восстание, сдержать сочувствие русского общества к восставшим, погубило столько сербов, болгар и русских и уступило отчасти уже тогда, когда на карту была поставлена зся репутация России, не только как славянской земли, но и как великой державы; когда Турция действительно начала раздавать России «оплеухи», по официальному выражению, и притом гораздо более сильные, чем те, какие наше правительство скушало на здоровье во время кандийского восстания. Мы говорим: давно уже нужно нам было заставить наше правительство положить конец резне наших братьев в Турции. Теперь же, когда оно, ввиду невозможности продолжать свою гибельную политику, выступило более энергически, нужно настоять, чтоб господство турок на балканском полуострове было покончено раз навсегда, и если для этого неизбежна война, то нужно обеспечить успех войны общественным контролем над чиновниками; нужно сделать всю внутреннюю и внешнюю политику страны действительно славянскою, народною, реформирующею и освобождающею! Нужно, словом, и для братьев и для самих себя устроить дом, в котором можно было бы жить хоть сколько-нибудь по-человечески и развиваться беспрепятственно. Ограничиваться одими заявлениями, что мы, мол, готовы пролить кровь свою, если нам это прикажут, — значит повторять только фразы слуг, а вовсе не граждан: мы давно ходим, куда прикажут; нам ведь приказывали когда-то и спасать Турцию от египетского восстания, для того чтобы «превратные французские идеи не свили себе гнезда в Каире». Нас и теперь могут не повести против турок, могут и остановить на полдороге в Константинополь, могут ограничиться какой-нибудь половинной «административной автономией» славян турецких; наконец, после всей нашей службы, у нас все-таки останутся дома турецкие порядки.

Я думал, что если не все это, то хоть большая половина составляет азбуку для всякого образованного человека, который хоть сколько-нибудь жил и мыслил, но оказывается, что для вас это — секрет. Но если это так, то я очень рад открыть его вам. Очень рад буду, если вы сможете «поделиться им с публикой», хотя бы даже для того, чтоб высказаться о нем отрицательным образом. Если же окажется, что нам с вами еще рано до обсуждения в Петербурге таких материй Даже в форме пифических речей о том, что составляет аксиому для образованных обществ, то, по-моему, гораздо достойнее молчать, чем с развязным видом говорить лакейские речи, хотя бы, как мы готовы верить, и с благими намерениями.

Р. S. Теперь события идут скоро даже для неповоротливой России.{стр.252} Пока печаталась наша брошюра, мы прочитали три известия из числа тех, какие обращают на себя больше внимания.

Первое из них — об энергических мерах для сосредоточения войск у Прута — не заставляет, впрочем, нас взять ни слова назад из того, что мы говорили о необходимости общественного контроля над исполнительною властью и в военное время, если оно наступит. А кроме того, даже это сосредоточение войск на Пруте не исправляет ошибки допущения турок до взятия алексинацко-делиградской позиции. Если, в случае возобновления военных действий, турки успеют опустошить половину Сербии и Белград займут австрийцы, прежде чем русская армия дойдет до Дуная, то в этом никто не будет виноват больше, чем наше правительство.

Второе — известие, что князь Черкасский предназначается для устройства аграрных отношений в Болгарии, — заставляет спросить: будет ли продолжаться преследование всякого намека на демократизм и социализм в России в то время, когда кн. Черкасский будет прилагать за Дунаем московско-славянофильский «полусоциализм», и не заведется ли рядом с официозными Гракхами [26] за Дунаем новое издание такой же официозной «партии „Вести"», которая на этот раз, кроме русских олигархов и остзейских баронов, и польских магнатов, примет в свою среду еще и турецких бегов, причем фанариотские греки будут связью этого нового задунайского «охранительного элемента» с петербургскими ханжами большого света?

Третье — о намерении турецкого правительства представить иск русскому правительству за убытки, причиненные Турции русскими добровольцами, которых русское правительство должно было, на основании статьи Свода законов, сослать в Сибирь за поступление, без особого Высочайшего разрешения, в службу иностранного государства. Русские газеты смеются над этим иском, которого, конечно, Турция не выиграет, но только потому, что никакой окружной суд его не примет. А прими его кто-нибудь, то Турция непременно выиграла бы, и будь русские публицисты более политически развиты, они бы воспользовались и этим случаем, чтобы указать еще раз на устарелость русских крепостных отношений граждан к государству и на несоответствие этих отношений с интересами даже этого последнего. Ведь к Англии подобного иска предъявить нельзя, именно тому, что англичане по конституции имеют право ездить без паспортов за границу и делать там с собою, что им угодно.

Вообще эти новые факты, о которых мы упоминаем в этом post scriptum’e, как и все те, о которых мы говорили в брошюре, показывают только всю неповоротливость и непригодность русского политического строя не только для жизни в нем народа, но даже и для интересов государства. Судьба поставила московскому царству, из которого выросла теперешняя российская империя, совершенно революционные задачи по всей западной линии от остзейского края до Черного моря, где на разные родственные и неродственные великорусам народные {стр.253} массы и национальности легли чужие династии, племена-сословия, духовенства.

Какая есть возможность исполнять освобождающие, совершенно революционные задачи, политические, национальные и даже социальные и антиклерикальные, государству, сохранившему весь неуклюжий средневековый, полуазиатский строй самодержавно-клерикального боярского царства, заимствовавшего из европейских своих отношений только тормоза немецкой дружбы, утонченное французско-бранденбургское чиновничество да понимание принципа национальности в виде насильственного «обрусения»?

Из этих противоречий происходит нечто до того сумбурное и во внешней и внутренней политике, такая путаница, что ее не вынесет ни одна мало-мальски образованная и логическая голова. Одна политическая свобода может открыть хоть начало выхода из этого невыносимого «заколдованного» круга.