|
Михаил Петрович Драгоманов (1841-1895) |
| Традиция - это передача пламени, а не поклонение пеплу. |
II
Конечно, если бы дела на Украйне продолжали долго тянуться так, как они тянулись до появления в ней украинофильства, то украинская национальность исчезла бы в более или менее продолжительный срок. Но беда Украйны состоит не в том, что ее народность хоть и медленно, а исчезает, а в том, отчего происходит это исчезновение, которое само собою есть признак и источник других, весьма реальных бедствий. Эти бедствия состоят в том, что на Украйне образованные классы отделены национальностью от так называемого простонародья и что таким образом последнее лишено их естественной помощи, даже и тогда, когда они, если не в целом своем составе, то хоть в лучших своих частях, желали бы оказать ее простонародью. Страна таким образом отделена от своего мозга, в противность тому, что существует в других странах с однонациональным составом населения, где поэтому происходит ничем не стесняемый эндозмос и экзозмос между верхними и низшими слоями населения, невозможный теперь на Украйне. От такого положения дел на Украйне терпит и так называемый народ, и так называемая интеллигенция, — и целое большое племя, по признанию всех наблюдателей, далеко не бездарное, поставлено в невозможность ни устраивать свои домашние дела, ни исполнять свою роль в концерте человечества.
Такое положение дел, вовсе не нормальное, а совершенно патологическое, есть результат совпадения несчастных исторических условий, главным образом, несчастного географического положения страны среди констеляции держав на востоке Европы в XV — XVII вв., совпадения, результаты которого были закреплены и усилены условиями завоевательно-бюрократических и сословных порядков государства, через которые прошли все народы Европы с того же XV в. В XIX в. эти порядки изменяются повсюду; начали они изменяться и на востоке Европы. Народы повсюду стали эмансипироваться, а потому эмансипируются и национальности, которыми характеризуются народы. Украинский народ, с его национальностью, не может составлять исключение, — вот почему и для него должен был настать час не возрождения, не сохранения, а развития, — и для этой потребности должна была, среди него, родиться та партия, которую называют украинофилами. Как «народник», г. Алексеев избавит нас от необходимости говорить о том, что нужно для развития народа на почве экономической, социальной, политической, культурной. Украинскому народу нужно все то, что нужно и всем другим народам, в том числе и тем, которых национальность вполне ограждена и не подвергается сомнениям. Но украинскому народу {стр.448} нужно и признание его национальности и ограждение ее развития, — а нужно это именно для ограждения возможности его развития на почве экономической, социальной, политической и культурной.
Г. Алексеев не только дозволяет, но и предписывает любить отечество, хотя и меньше, чем человечество, — но тут же рядом провозглашает, что «национальность — пустой идол» и что «кто поклоняется ему, тот забывает живых, страждущих людей». Но ведь отечество представляется для человека главным образом нациею, которая в нем живет (иначе отечество будет горы, реки, озера, болота и пр.), и если человек не любит эту нацию, то он или любит другую, — и таким образом попадает в число тех, о которых Шевченко сказал:
Дядьки отечества чужого! —
или же не любит никого, а забывая живых, страждущих людей, представляет себе человечество именно «пустым идолом». Человечество есть только совокупность наций; идол человека есть только отвлечение лучших черт от индивидуумов и наций.
Совокупность признаков индивидуумов, населяющих известное отечество и составляющих известную нацию, и есть национальность. Поклоняться ей незачем, но называть ее пустяком тоже нельзя. Ее нужно признать, как факт, и не забывать его при всех наших соображениях о живых, страждущих людях. Национальность, как совокупность признаков, свойственных известному числу индивидуумов, есть условие их ассоциации между собою, разрушать которое значит разбивать союз на атомы и ослаблять каждый индивидуум порознь и все вместе; ослаблять же и разбивать частные союзы — значит ослаблять и разбивать и общий. Затем национальность есть все вышеупомянутые признаки порознь. Признаки наций, как и индивидуумов, могут быть более или менее симпатичны, но опять-таки самый идеал человека мы составляем, только отвлекая наиболее симпатичные признаки индивидуумов и наций, а следовательно, стремясь к тому, чтобы развивать индивидуумы и нацию до идеала человека, мы должны отправляться от существующих индивидуальных и национальных признаков, иначе воспитание обращается именно в втискивание живых людей в форму пустого идола, которое не может принести им ничего, кроме страдания. Национальные признаки еще не определены точно наукою, кроме разве языков, вот почему следует очень скептически относиться к разговорам о национальных идеях и даже национальных учреждениях. Но национальные наклонности, национальные способности, привычки несомненно существуют, хотя они иногда больше чувствуются, чем поддаются определению. Вот именно развитие нации до человеческого идеала и может идти успешно, только сообразуясь с этими национальными особенностями, а кроме того, и развитие нашего понятия {стр.449} об этом идеале идет только благодаря проявлению и развитию симпатических национальных особенностей.
Спросим теперь «малоросса из партии народников»: неужели в числе украинских национальных признаков нет достойных развития, глубоко человеческих признаков? Если же он их сам не заметил, то пусть спросит о них посторонних наблюдателей, которые проехали всю Россию, начиная от сирийца Павла Алеппского [17] (в XVII ст.) и до великоруса Белинского, в XIX, не минуя англичанина Кларка и обруселого немца Ригельмана в конце XVIII в., немцев Коля (Kohl), Боденштедта [18] и Гакстгаузена в XIX и т. п. Мы приведем несколько выдержек из показаний тех наблюдателей, которых слова есть на русском языке и потому нас легко будет проверить всякому. Вот что писал в 1655 г. наблюдатель сириец: «В пятницу вечером прибыли мы к берегу Днепра, прямо против Печерского монастыря, и дали знать в Киев о нашем прибытии. Эту ночь мы провели на берегу реки. Нам было здесь приятно и покойно; вдали перед нами блестели куполы Печерского монастыря, и вообще как только мы достигли этой цветущей страны, наши души переполнились радостию и восторгом, расширились сердца наши, и мы изливали благодарность Господу Богу. В казацкой земле мы чувствовали себя как дома, потому что обитатели этой страны любезны и радушны и относились к нам как будто земляки» (Сборник материалов для историч. топографии Киева. К. 1874, 174 — 175). Описывая торговлю Киева в то время, сириец подметил еще одну из национальных особенностей украинских: деликатность к женщине. «Для торговли в прекрасных лавках и удивительных магазинах, — говорит он, — избираются женщины; они проворно надевают, на свой манер, все спрашиваемое из шелковых или соболиных изделий, но никто не смотрит на них постыдным взором» (там же, 86 — 87). Вот отзыв путешественника-великоруса в XIX ст. Устрялова: «Малороссия вообще пленила меня красотою природы и приветливостию ее жителей» (Воспоминания о моей жизни. «Др. и Нов. Россия», 1880, VIII, 660). А вот впечатления самого Белинского: «Верст за 30 до Харькова я увидел Малороссию, хотя еще перемешанную с грязным москальством. Избы хохлов похожи на домики фермеров — чистота и красивость неописанные... Другие лица, смотрят иначе. Дети очень милы, тогда как на русских смотреть нельзя — гаже и хуже свиней» (Пыпин. «В. Гр. Белинский», 260). Разбирая исторические песни великоруссов, Белинский остается недоволен слабостию в ней политического сознания. «Не такова, — говорит он, — историческая поэзия Малороссии... Малороссия была органически политическим телом, где всякая отдельная личность сознавала себя, жила и дышала в своей общественной стихии и потому знала хорошо дела своей родины, столь близкие к ее сердцу и душе. Народная поэзия Малороссии была верным зеркалом ее исторической жизни. И как много поэзии в этой поэзии» (Сочинения Б., т. V, 236). {стр.450} Разбирая «Слово о полку Игореве» и положение в нем женщины, Белинский говорит: «Все это, повторяем, отзывается южной Русью, где и теперь еще так много человечного и благородного в семейном быту, где отношение полов основано на любви, а женщины пользуются правом своего пола; все это противоположно северной Руси, где семейные отношения грубы, женщина — род домашней скотины, а любовь совершенно постороннее дело при браках: сравните быт малороссийских мужиков с бытом мужиков русских, мещан, купцов и отчасти и других сословий, и вы убедитесь в справедливости нашего заключения о южном происхождении «Слова о полку Игореве» (Сочинения, V, 89). «Малороссия, — писал в другом месте гениальный великорус, — страна поэтическая и оригинальная в высшей степени. Малороссияне одарены неподражаемым юмором; в жизни их простого народа так много человеческого и благородного. Тут имеют место все чувства, которыми высока натура человеческая!» (Сочинення Белинского, V, 303).
А мы с г. Алексеевым, мы, «малороссы из партий народников» и «человечники», будем смеяться над заботами о сохранении и развитии украинской национальности и советывать украинцам перелепливаться в другие национальности будто бы для блага человечества и собственного! Мы имеем некоторый материал, по которому можно судить, насколько именно в петербургский период, когда великорусы, даже в простонародьи, успели сделать такие шаги вперед по части развития в их национальности именно человеческих черт и ослабления тех несимпатических черт, какие в них подмечали иностранные путешественники XVI — XVII в., — украинцы не только не ушли вперед, а во многом посунулись назад, особенно в тех именно слоях своих, которые подверглись перелепке национальной. Если угодно г. Алексееву, мы поделимся с ним нашим материалом {Г. Алексеев сам признает упадок в украинском народе, но говорит: «Тут дело не в денационализации, а в деморализации. Народ от старого отстает, а новых идеалов еще не выработал себе. Вот почему всякая гниль и пошлость так легко и пристают к нему». Но пусть г. Алексеев разберет этот вопрос в деталях и держась в пределах украинской истории и жизни: какие были старые идеалы украинского народа? почему он новых не вырабатывает? почему не усваивает тех, которые выработаны образованным классом? откуда идет к нему пошлость и гниль? чем облегчается ее приставание к народу и т. п. Тогда, быть может, он и сам признает ту роль, какую играет во всем этом процессе остановка развития украинской национальности и денационализация верхних ее слоев вместе с их бюрократизацией.}.
Так как наперед трудно сказать, какие национальные черты наиболее заслуживают развития, то наилучшее условие для подбора национально-человеческих черт, — конечно, свобода национального развития, при свободном же общении наций между собою. Украинофилы желают не только первого, но и второго, — вот почему на {стр.451} столь многих популярных книжках, ими издаваемых, стоит девиз из Шевченко:
«I чужому научайтесь,
Свого не цурайтесь!»
Вот почему, далекие от приписываемого им г. Алексеевым ветхозаветного духа, украинофилы связывают мысль об успехе своего дела с мыслью об успехе свободно-народных элементов повсюду. Несколько лет тому назад г. Скабичевский [19] (в «Биржевых ведомостях») выразился, что он не понимает, как тот ум, какой написал «Северно-русские народоправства» и «Бунт Стеньки Разина» [20], может держаться такого узкого направления, как украинофильство. Но Костомаров именно потому и написал «Севернорусские народоправства» и «Бунт Стеньки Разина», что он украинофил! И не характерно ли, что никто другой в России не писал ни «Народоправств», ни «Стеньки Разина» раньше этого украинофила? Не характерно ли, что в то время, когда Пушкин, которому образование открывало доступ к гуманнейшим идеям нашего столетия, восклицал:
Тебя я воспою, о Котляревский, бич Кавказа!
Твой ход, как черная зараза,
Губил, ничтожил племена, —
полуобразованный Шевченко, который говорил сам о себе:
Мені було, — аж серце мліло, —
Мій боже милий! як хотілось,
Щоб хто-небудь мені сказав,
Хоч слово мудре; щоб я знав,
Для кого я пишу? для чого?
За що я Вкраїну люблю?
Чи варт вона огня святого?..
Бо хоч зостаріюсь затóго,
А ще не знаю, що роблю.
Пишу собі, щоб не міняти
Часа святого так на так,
Та іноді старий козак
Верзеться грішному, усатий,
З своєю волею мені
На чорнім вóроні-коні!
А більш нічого я не знаю,
Хоч я за це і пропадаю
Тепер в далекій стороні, —
сумел отнестись по-человечески и к «диким черкесам» («Кавказ»), и к жидовке («У Вільні, городі преславнім») и тем показал, что украинофил может быть не только федеральным панславистом, но и федеральным космополитом и что он только в общечеловеческом благе видит спасение своей родины. {стр.452}
Уже пример киевского кружка Шевченка показывает, что г. Алексеев совершенно неправ, когда то серьезно, то с иронией говорит, что украинофильство совсем не политическое движение. Он выводит такое заключение из того, что большая часть украинофилов в России отрекается от приписываемого им сепаратизма и действительно ничем его не проявляет. Но, во-первых, повторяем, украинофильство существует не только в России, но и в Австрии, где украинские крестьяне и украинофильские писатели собираются на митинги, издают политические журналы, посылают депутатов в сеймы и в имперский парламент. Для австрийских украинцев вопрос о сепаратизме и не-сепаратизме в России совершенно безразличен, хотя и для них вовсе не безразличен вопрос о развитии в России народа украинского и его национальности. И их обвиняют в сепаратизме свои Катковы (из поляков и мадьяр), но они тоже не сепаратисты; они демократы-федералисты. Можно быть тридцать раз политическим и социальным деятелем и не быть вовсе ни сепаратистом, ни даже дуалистом и т. п. Человек, посвятивший себя служению не государственной национальности, может вполне удовольствоваться развитием государства, к которому он принадлежит, в направлении личной свободы (неприкосновенность национальности есть одно из прав личных), местного самоуправления и т. п. прав и учреждений, которые вполне обеспечат развитие его национальности и отечества. Думать о развитии России в таком направлении никому не запрещено, — следовательно, украинофилы и в России вполне могут быть политической партией, поскольку таковые существуют в России. И как политическая партия, украинофилы, конечно, должны искать себе поддержки в сближении с другими подобными же политическими партиями разных племен и местностей России, а прежде всего, конечно, в привлечении на свою сторону массы населения на Украйне.
Г. Алексеев заявляет, что будто для голодающего «народа» на Украйне совершенно безразличны цели украинофилов { «Современные хохлы голы и босы, — говорит г. Алексеев, — и им не до Украйны». А хлеб и сапоги откуда же они получат?!}. Мы сильно сомневаемся в этом, да и сам г. Алексеев, кажется, тоже сомневается. В русской литературе не раз высказывалось мнение, что всякие культурные и политические вопросы сами по себе не важны перед вопросом экономическим, а тем более не интересны для «народа». Мы не разделяем этого мнения, но понимаем его, когда оно проводится последовательно. Но г. Алексеев сам выходит из рамок этого мнения, когда признает пользу украинской литературы и школы для народа. Вот уже один из пунктов соприкосновения украинских «националов» с их народом. Но мы думаем, что и вообще национальность так же не отделена от народа, как кожа от организма, и что «народу» на Украйне вовсе не безразличны, — кроме {стр.453} вопроса о том, на понятном ли ему или непонятном языке будут его учить, судить и т. п., — и другие вопросы, поднимаемые украинскими автономистами: вопрос об организации общинного и областного самоуправления, о таком или ином распределении налогов и расходов по областям, о направлении по ним путей сообщения и т. п., и т. п.) — особенно, если уметь рассказать «народу» важность всех этих вопросов и их связь с системою государственно-национальной централизации и децентрализации. Рядом с этим, конечно, украинские автономисты не упустят случаев поднятия и вопросов чисто экономических. Ведь и сам г. Алексеев допускает возможность «существования украинофилов-народников». Его возражатель в «Неделе» указал ему на «народничество» в старом органе украинском «Основе», и г. Алексеев должен был ответить на это указание словами: «все это совершенно верно», — но тут же почему-то прибавил: «но к нам не относится».
Очень относится! — так относится, что обязывает г. Алексеева взять назад многое из того, что он написал против украинофильства, и в том числе и уверение, будто «в идее украинофильства экономическая сторона жизни вовсе и не затрагивается». Затрагивается она и в идее, затрагивалась она и на практике и в украинской литературе прежних времен, затрагивается она в ней и теперь. Мы можем указать г. Алексееву целый ряд изданий на украинском языке о народе и для народа, в которых он увидит разработку экономических явлений в чисто народническом направлении, но только с тем отличием от великороссийского народничества, что в них нет идеализации украинского народа перед Западом, ни приглашения к друзьям народа «снять с своего народничества немецкую одежду», никакого «общиннофильства», «расколофильства» и т. п. проявлений восточнического руссофильства, столь заметного в доброй половине писаний «русского» народничества. Относительное обилие украинских литературных произведений, посвященных именно экономическим явлениям жизни народа, при всех неблагоприятных условиях, в каких находится украинское писательство в настоящее время, заставляет ожидать, что при малейшем улучшении этих условий украинское писательство тем паче не остановится на «Сказках» Андерсена [21]. Ведь и «чистые украинофилы», говоря языком г. Алексеева, не могут существовать без внимания к украинскому простонародью уже по тому одному, что украинская национальность почти исключительно и представляется этим последним, а потому и «чистым» «националам» украинским приходится быть «народниками». Вообще на Украйне только нелогичный народник может не стать украинофилом, и наоборот. А с какого конца кто начинает — это дело личного развития, не больше.
Таким образом, с теоретической своей стороны так называемое «украинофильство», которое г. Алексеев зовет еще «хохломан- {стр.454} ством» (ему, верно, неизвестно, что польские помещики прозывали его в 60-е годы еще и третьим именем: хлопо- манством — едва ли не более точным; хлоп — по-польски: крестьянин, мужbк), представляет движение вовсе не ложное и ретроградное, а вполне правдивое и прогрессивное. Чтоб спорить против него, надо отрицать самый факт существования украинской национальности, — что многие и делают, хотя, как мы сказали, в газетах, но не в книгах. Но раз мы признали существование в украинском народе черт оригинальной нации, — нет никакой возможности теоретически оспаривать выводы и стремления украинофильства. Гораздо сильнее могут быть практические возражения против последних,
На этом можно окончить всю общую сторону наших замечаний на общие же положения статей г. Алексеева. В его статьях, впрочем, есть мысли и о некоторых частностях верные, о которых в публике существует много недоразумений, как напр., о возможности понимания украинским мужиком произведений высшей литературы, о языке новых украинских писателей, которые выходят из сельской непосредственности украинской литературы начала XIX в. (каковой выход открыли уже Костомаров и Шевченко), о тесной связи украинской литературы элементарной, которую г. Алексеев признает, с литературой высшей, которую он считает невозможностью, несмотря на то, что она существовала до XVIII в. по всей Украйне и теперь существует в Галиции, и т. п. Но статья наша вышла и так очень длинна, а потому об этих и подобных вопросах — в другой раз, если г. Алексееву угодно будет поставить их и высказать о них свое мнение не в виде иронических и решительных, но совершенно голословных, по большей части на неверных данных основанных приговоров, а на реальных деталях. Из всех частных вопросов, которых касается г. Алексеев в своей второй статье, мы остановимся немного только на замеченном его возражателем «Недели» совпадении его отрицания украинофильства с отрицанием «Киевлянина» и К°. Г. Алексеев не понимает, зачем сделано ему указание на это совпадение, и называет это совпадение случайностью. Мы согласны с ним, что из указания, сделанного в «Неделе», нельзя и вывести иного заключения об этом совпадении. Но на самом деле совпадение это вовсе не случайно, а фатально. Мы видели уже, что отрицательно отнесся к украинофильству и другой писатель близкого к г. Алексееву лагеря, г. Скабичевский, — и в свое время «Киевлянин» с удовольствием напечатал у себя статью под заглавием «Не мы одни...». Такое же отрицание встретили мы в статье «Отечественных записок» по поводу одесских брошюр о Шевченке 1878 г.[22] (опять, как видите, чрезвычайно вовремя!). Это отрицание украинского движения людьми лагеря, по всему противоположного тому, какой занимает «Киевлянин», проистекает из того, что собственно оба {стр.455} лагеря совершают одну и ту же ошибку, отождествляя, каждый по-своему, государственность с человечеством. Белинский, как мы видели, очень симпатично относился к украинской национальности; он даже признавал, что «малороссийский язык существовал во времена самостоятельности Малороссии и существует и теперь в памятниках народной поэзии тех славных времен», а все-таки отнесся вполне кассационно вовсе не к одной «маниловщине» тогдашней у краинской литературы, как уверяет г. Алексеев (против маниловщины и тогда уже писал, напр., Костомаров), а именно «к идее украинофильства» и к его тогдашнему представителю, Шевченку, которого, после ссылки его с друзьями, Белинский в дружеском письме к г-ну в Париже называл просто «хохлацкой свиньей, годной только на сало». Источник этого отрицания Белинского был в мнении что как «история Малороссии не имеет государственного значения», а теперь Малороссия и совсем не имеет государственного класса, то, следовательно, она не должна иметь и своей литературы, и пр., и пр.