Перемышльскій уЪздъ.

Г. Перемышль. Въ самомъ ПеремышлЪ были въ началЪ войны арестованы и сосланы въ Талергофъ:

1) о. д-ръ Михаилъ Людкевичъ (умеръ въ ТалергофЪ), 2) Махляй, 3) Галанъ, 4) Борухъ, 5) Кровивницкій, 6) сов. суда Владимiръ Литынскій, 7) врачъ д-ръ Юліанъ Войтовичъ, 8) Фердинандъ Левицкій съ сыномъ, 9) Наталія Юл. Несторовичъ, 10) адвокатъ д-ръ К. С.Черлюнчакевичъ и 11) д-ръ О. О. Крушинскiй.

Въ с. ПоздячЪ были арестованы въ началЪ августа 1914 г. и вывезены въ Талергофъ: 1) свящ. Іосифъ Преторіусъ, 2) псаломщикъ Иванъ К. Цымбалко, 3) Адамъ Федакъ (умеръ въ ТалергофЪ 15 февр. 1915 г.), 4) Павелъ Кицька, 5) студ. Михаилъ Кицька, 6) Петръ Федашъ (умеръ въ Талер. 19 февраля 1915 г.), 7) Iосифъ Феснакъ, 8) Михаилъ М. Пашкевичъ, 9) Михаилъ Ив. Пашкевичъ и 10) Степанъ Стечина (умеръ въ Тал. въ октябрЪ 1914 г.).

Въ дочернеиъ селЪ НаклЪ были арестованы: 1) Степанъ Щирба, 2) Степанъ Феснакъ, 3) Михаилъ Мацюкъ. ЗатЪмъ были вывезены въ Гминдъ: 4) Анна Костецкая, жена уЪздн. организатора, который находился въ то время на военной службЪ и лежалъ въ военномъ госпиталЪ, избитый до полусмерти украинофилами, и 5) Иванъ Павлина (умеръ въ ГминдЪ въ 1915 г.). Наконецъ, были вывезены въ Хорватію: в) Дмитрій Федакъ, 7) Семенъ Матайко (старшій) и 8) Андрей Цымбалко.

ЗвЪрская расправа съ „руссофилами" на улицахъ Перемышля.

15 сентября 1914 г. на улицахъ древне-русскаго княжьего Перемышля рязыгралась такая жуткая и кошмарная сцена, которая своей непосредственной дикостью и жестокостью далеко превзошла всЪ остальные ужасы и неистовства безудержно примЪнявшагося въ тЪ страшные дни по отношенію къ русскому населенiю террора. Въ бЪлый день, подъ охраной государственной жандармеріи, среди многотысячнаго культурнаго населенія и несмЪтнаго крЪпостного гарнизона, были вдругъ, безъ всякой причины и вины, звЪрски изрублены и растерзаны обезумЪвшими солдатами и городской толпою сорокъ четыре ни въ чемъ неповинныхъ русскихъ людей, причемъ эта ужасная расправа не только не вызвала со стороны мЪстныхъ австрійскихъ властей ни малЪйшаго негодованія и возмездія, но даже, наоборотъ, получила изъ устъ верховнаго начальника этихъ послЪднихъ, пресловутаго коменданта крЪпости генерала Кусманека, полное одобреніе и признанiе...

Въ виду исключительной и характерной уродливости и яркости этого кошмарнаго событія, возмущенная память о которомъ перейдетъ, конечно, въ нашемъ многострадальномъ народЪ отъ рода въ родъ, приводимъ рядъ сообщеній и воспоминаній о немъ, появившихся въ разное время и съ разныхъ сторонъ въ періодической печати.

Первое сообщеніе о происшедшей въ ПеремышлЪ страшной бойнЪ получила львовская газета „Прикарпатская Русь" только въ началЪ 1915 г. отъ находившагося въ то время въ ПеремышлЪ, а затЪмъ вывезеннаго въ глубь Австріи и бЪжавшаго оттуда въ Швейцарію лица:

„Въ ПеремышлЪ намъ пришлось особенно много вытерпЪть отъ мЪстныхъ мазепинцевъ, поляковъ и евреевъ, а также отъ солдатъ-мадьяръ. Но еще хуже пришлось другой партіи нашихъ арестованныхъ въ ПеремышлЪ. Въ 2 часа дня, въ разстояніи какихъ-нибудь 400 шаговъ отъ дирекціи полиціи, толпа мЪстныхъ мазепинцевъ, поляковъ и евреевъ, поощряемая солдатами мадьярами, съ такимъ остервеЪніемъ накинулась на проходившихъ подъ конвоемъ арестованныхъ русскихъ крестьянъ и интеллигентовъ, въ общемъ числЪ 42

челов., что сорокъ изъ нихъ были тутъ - же на улицахъ растерзаны на смерть и только 2 лица остались въ живыхъ. Въ числЪ убитыхъ находилась также и 17-лЪтнян дЪвушка, ученица 7 кл. гимназіи, Марія Игнатьевна Мохнацкая, дочь настоятеля прихода въ с. Войтковой, Добромильскаго уЪзда.

(„Прик. Русь", 1915, № 1539).

М.И. Мохнацкая

Убитая такъ трагически Марія Игнатьевна Мохнацкая род. 21 декабря 1897 г. въ с. Войтковой, Новосандецкаго уЪзда, гдЪ отецъ ея состоялъ въ то время настоятелемъ прихода. Воспитывалась въ русскомъ пансіонЪ въ СянокЪ, а въ критическій моментъ какъ-разъ, окончивъ 6-ой классъ гимназіи, находилась на каникулахъ у родителей, въ с. Войтковой, Добромильскаго уЪзда, гдЪ 6 сентября 1914 г. и была арестована, а затЪмъ, вмЪстЪ съ цЪлой партіей арестованныхъ крестьянъ, препровождена въ Перемышль — на мученическую смерть. Арестованный нЪсколько раньше отецъ ея, о. Игнатій, былъ вывезенъ въ глубь Австріи, а замЪмъ, по возвращеніи изъ ссылки, вскорЪ умеръ, братъ же студенть, Феофилъ Игнатьевичъ, былъ въ свою очередь разстрЪлянъ австрійцами послЪ русскаго отступленія въ 1915 году.

Сраженіе на линіи Яновъ-Городокъ, закончилось новымъ пораженіемъ австрійской арміи.

Отступая къ Перемышлю, австрійскія войска арестовали по пути изъ Городка въ Судовую-Вишню 48 мЪстныхъ, заподозрЪнныъъ въ "руссофильствЪ", русскихъ жителей и пригнали ихъ подъ сильнымъ конвоемъ въ крЪпость. Въ пестрой толпЪ арестованныхъ преоблалали крестьяне, но было также нЪколько желЪзнодорожныхъ служащихъ и двЪ дЪвушки, изъ которыхъ одна — дочь священника.

Въ ПеремышлЪ, на улицЪ Дворскаго, несчастныхъ встрЪтили Ъхавшіе верхомъ мадьяры-гонведы и пЪхота. Увидавъ утомленныхъ и измученныхъ русскихъ, они начали подгонять ихъ прикладами и безпощадно толкать и избивать.

Несчастныя жертвы, падая и обливаясь кровью, продолжали двигаться впередъ, пока не оказались загнанными на улицу Семирадскаго, соприкасающуюся на одномъ изъ перекрестковъ съ улицей Дворскаго.

Тутъ, у домовъ № 1, 2 и 3, началось уже настоящее, звЪрское избiеніе арестованныхъ. Били гонведы, били мадьяры-пЪхотинцы, мЪстные евреи и

мазепинцы, какъ попало и чЪмъ попало. Помогать извергамъ выскочили изъ ресторана въ домЪ № 1 еще какіе-то хулиганы. Изъ дверей и оконъ евреи начали бросать въ несчастныхъ мучениковъ тяжелые пивные стаканы, палки и даже неизвЪстно откуда добытые куски рельсовъ полевой желЪзной дороги.

Улица огласилась стонами и криками...

— Nіcht schlagen — nur schiessen (не бить, а разстрЪливать)!— раздался вдругъ рЪзкiй и пронзитЪльный голось какаго-то маiора.

Тогда дЪвушка — дочь священника — пала на колЪни передъ Распятіемъ, находящимся на углу въ нишЪ дома № 4, и, поднявъ къ нему руки, воскликнула:

— Мать Божья, спаси насъ!

Тутъ къ несчастной дЪвушкЪ подскочилъ солдатъ-мадьяръ и сильно ударилъ ее по головЪ ручкой револьвера, а затЪмъ выстрЪлилъ ей въ лобъ, послЪ чего она, какъ подкошенная, упала замертво...

Этотъ выстрЪлъ послужилъ сигна-юмъ. Началась стрЪльба. Стоны, крики, ружейные выстрЪлы — все смЪшалось вмЪстЪ въ какой-то дикій, кошмарный хаосъ...

Солдаты и евреи съ остервенЪніемъ продолжали бить палками и прикладами бездыханныя тЪла убитыхъ...

Брызги крови и мозга разлетались въ стороны, оставляя густые слЪды на мостовой и стЪнахъ сосЪднихъ домовъ...

ПослЪ избiенiя тЪла несчастныхъ страдальцевъ превратились въ безформенную массу. Ихъ впослЪдствіи подобрали на телЪги и куда-то увезли. Среди убитыгъ оказалось двое несчастныхъ, подававшихъ еще слабые признаки жизни, но одинъ изъ нихъ умеръ по дорогЪ, а другой — нЪсколько часовъ спустя въ госпиталЪ.

А на слЪдующій день евреи стали усердно соскабливать кровавые слЪды со стЪнъ и замазывать ихъ известью... ТЪмъ не менЪе, на домахъ №№ 1 и 3 эти кровавыя печати позорнаго и гнуснаго преступленія долго были еще видны, какъ вЪчный и несмываемый укоръ безчеловЪчнымъ палачамъ.

А. И-овъ.

(„Прик. Русь", 1915 г. 1613).

Въ дополненiе къ сообщенному выше, со словъ очевидца, потрясающему описанію звЪрской расправы съ несчастными мучениками, „Прик. Русь" привела тутъ-же изъ „Slowa Роlskego" относящійся къ тому-же факту разсказъ мЪстнаго поляка, не только вполнЪ подтверждающій его по существу, но также дополняющій его еще новыми аналогичными данными и чертами:

„Мадьяры оставили среди жителей самыя худшія воспоминанія. ОбщеизвЪстнымъ является фактъ, что они привЪзли однажды около 46 крЪстьянъ, заподозрЪнныхъ въ „москалефильствЪ", и поубивали всЪхъ прикладами на серединЪ улицы на глазахъ населенія.

Другой разъ, уже во время осады, они снова привели около 40 лицъ и предали ихъ военно-полевому суду, причемъ скромно добавили, что изъ этой партіи уже повЪшены ими 60 человЪкъ! Военный судъ оправдалъ всЪхъ на слЪдующій же день, однако, не могъ, конечно, оправдать тЪхъ, что были прежде уже повЪшены за такія - же самыя „преступленія"...

Однажды было доложено по начальству, что мадьярскіе жандармы арестовали въ одномъ изъ предмЪстій много крестьянъ и издЪваются надъ ихъ

женами. По приказанію коменданта крЪпости комиссаръ полиціи арестовалъ жандармовъ. Они были преданы военно-полевому суду, однако, тутъ-же заявили протестъ, указывая на то, что они подлежатъ не суду австрійскихъ крЪпостныхъ властей, а суду венгерской дивизіи, который ихъ затЪмъ и отпустилъ немедленно на свободу"...

(„Прик. Русь", 1915 г. № 1613).

Гроэиая, кровавая война горитъ неугасаемымъ пожаромъ. Орудія разрываютъ тысячи здоровыхъ людей въ кусочки, кровь льется рЪкой, лазареты переполнены стономъ, плачемъ, послЪднимь дыханіемъ рабовъ деспотизма, тюрьмы наполняются тысячами жертвъ насилія и произвола; разстрелъ, висЪлица — насущный хлебъ озвЪрЪлой толпы.

По деревнямъ шатаются толпы длинноусыхъ, строгихъ, кровожадныхъ жандармовъ; они выискиваютъ среди мирнаго населенія Галицкой Руси „измЪнниковъ — ферретеровъ", тЪхъ, кто Русь любилъ...

Ведутъ — ведутъ. Грозно гремятъ кандалы. Ведутъ группу людей, человЪкъ 46. ВсЪ въ сЪрыхъ крестьянскихъ кафтанахъ самодЪльной работы. А въ кругу сЪрыхъ крестьянъ, какъ цвЪточекъ на лугу роскошномъ, красуется юная, какъ заря утренния, нЪжная, какъ вЪтерочекъ, гимназистка, дЪвица М. Кругомъ ея личика, кругомъ русой головки образовался чудесный ореолъ и въ лучахъ яркаго солнца играетъ дивными, непонятныии краскамн... Это ангелы несутъ за юной дЪвицей ореолъ славы той, которая черезъ часъ святая станетъ передъ Богомъ, на зовъ: "Иди ко МнЪ, отдавшая жизнь за Родину - Русь Святую.

Кто Русь любилъ, до послЪдняго дыханія — иди ко МнЪ"... И сонмъ ангеловъ слЪдуетъ за транспортомъ, — поведутъ они ихъ души святыя въ царство вЪчной мечты, въ страну грЪзъ — къ Богу... Но не предчувствуютъ гонимые; непонятное молчаніе сковало ихъ уста, мысли улетЪли куда-то въ неизвЪстную страну: что будетъ, куда ведутъ? Но не только ангелы на вЪчный путь сопровождаютъ обреченныхъ. Толпа бЪсовъ въ человЪческомъ тЪлЪ слЪдуетъ за страдальцами. Чтобы путь Голгофы увеличить, плюютъ, бьютъ, ругаютъ, а камни такъ и летятъ на головы несчастныхъ.

— Куда ведете насъ? — спросилъ мужикъ жандарма.

— Не знаю. Иди, куда ведутъ,— узнаешь, — отвЪтилъ господинъ жизни и смерти.

И молча приблизился транспортъ къ желЪзнодорожной станціи К. Подъ ревъ озвЪрЪлой толпы двинулся поЪздъ. Увезъ крестьянъ и дЪвушку юную, цвЪтъ галицкой Руси.

Княжескiй городъ Перемышль въ лихорадкЪ. Толпы пылью покрытыхъ солдатъ спЪшатъ по дорогЪ. Тысячи возовъ длинными рядами тянутся сюда и туда. Пыхтя, быстро пролетаютъ автомобили; въ нихъ золотомъ блестятъ шеи жирныхъ господъ-генераловъ. Ревъ, визгъ, свистъ, гулъ сплелись въ дьявольскiй хаосъ... Чувствуется приближеніе, за волю и свободу Славянъ воюющихъ русскихъ солдатъ... Львовъ уже въ русскихъ рукахъ... Подъ Городкомъ и Русской Равой разбитая, лоскутная Австро-ВЪнгрія дрожитъ, собираеть недобитки, готовится на новый кровавый пиръ, бросаетъ новую дань кровавому Молоху — войнЪ.

Сь вокзала, по улицЪ Семирадскаго, ведутъ нашихъ доблестныхъ русскихъ крестянъ, а во главЪ дочь русскаго священника, молоденькую гимназистку М. Вокругъ дикая толпа. Градъ камней сыплется на несчастныхъ, удары палками не прекращаются. Они на смерть обречены! Лица ихъ оплеваны. Лбы ихъ залиты кровавымъ потомъ. Измученныя ноги еле двигаютъ утомленное, избитое тЪло...

Идутъ, медленно идуть. Свершаютъ послЪдній путь своей Голгофы — эа Родину-Русь. Проходятъ мимо кучки солдатъ. Дикія лица, звЪрскіе глаза - такъ и говорятъ: Это дЪти венгерскихъ равнинъ, потомки дикихъ Монголовъ. Ихъ длинныя шашки алчно сверкаютъ; солнце горитъ на нихъ, тревогу вызываетъ.

— Куда? — спросилъ одинъ изъ солдатъ.

— О, - отвЪтилъ жандармъ и потянулъ рукой по шеЪ.

И случилось то, чего не въ состояніи описать ни одно перо.

ЗаревЪла, зашумЪла дикая толпа венгерцевъ. Морозъ ужаса пролетЪлъ по спинамъ несчастныхъ мучЪниковъ, а даже по толпЪ случайныхъ прохожихъ. Въ лучахъ солнца заблестЪли ддинныя, острыя шашки и... шахъ, шахъ, шахъ, — началась дикая рЪзня... появилась кровь... посыпались кусочки тЪла... крикъ отчаянія... стонъ умирающихъ... удары шашекъ... создали музыку ада - понятную развЪ душЪ дикаго мадьяра...

Въ грязную пыль покотились руки, ноги, головы... Среди кровавой толпы русская гимназистка… Нельзя описать ужаса, выразившагося въ ея испуганныхъ глаэахъ, на ея страдальческомъ, героическомъ лицЪ... Она падаетъ на колЪни, подминаетъ бЪлыя ручки къ небу и душу раздирающимъ голосомъ молитъ: „Боже!" — и — шахъ, — дикая рука звЪрскаго вандала опускаетъ съ 6ыстротой молніи острую шашку — и разрублена ея ясная головка... Струя алой крови заиграла въ лучахъ солнца... Мозгъ полетЪлъ на стЪну, а кровавое, нестираемое пятно осталось на холодной, нЪмой стЪнЪ...

Австро-венгерскіе „герои" изрубили 46 человЪкъ — посЪкли на куски... посЪклн сыновъ Галицкой, многострадальной Руси... Изрубили — и кончено. Какъ будто такъ и должно быть. Комендантъ крЪпости генералъ Кусманекъ, который въ ВЪну послалъ докладъ: „если въ ПеремышлЪ останется одинъ русскій человЪкъ, я за крЪпость не ручаюсь", — на докладъ о вандальски-звЪрскомъ поступкЪ солдатъ далъ краткій отвЪтъ: „Geschiehtden Verratern Recht!" (т е. подЪломъ измЪнникамъ).

А „герои" австро-венгерской арміи разошлись по городу, Повсюду хвастаясь, что на ихъ шашкахъ блеститъ русская кровь, что они уже перешли кровавое военное крещеніе.

Кусочки тЪлъ несчастныхъ сгребли лопатами, наложили на бопьшой городской возъ и вывезли за городъ, гдЪ и зарыли на краю кладбища, въ забытомъ уголкЪ.

А когда утомленное солнце скрывалось передъ мерзостью міра, исторія мартирологіи галицко-русскаго народа кровавыми письменами начертала: „15-ое сентября 1914 года".

Чудомъ, кажется волей Всевышняго, навЪрное для того чтобы остались свндЪтели, остались изъ транспорта два человЪка въ живыхъ. Одинъ изъ нихъ, Стефанъ Борсукъ, былъ призванъ позже даже въ ряды австро-венгерской арміи

и посланъ для защиты своихъ убійцъ на итальянскія позиціи.

Я описалъ своей слабенькой рукой одинъ изъ ужаснЪйшихъ эпизодовъ мартирологіи русскаго народа Прикарпатья, и чтобы вЪчно, вЪчно почтить память тЪхъ жертвъ варварскаго произвола, по судебнымъ актамъ списываю фамиліи мучениковъ, отдавшихъ жизнь за Родину.

Командованіе крЪпости Перемышля доставило державной прокураторіи списокъ убитыхъ подъ слЪдующимъ заглавіемъ: „Аusweis uber verdachtige Russophile, welcho im Falle der Annaherung des Feindes die oster.-ungarische Armee zu verraten im Stande sind". Въ спискЪ чнтаемъ слЪд. фамиліи: 1) Андрей Павловскій, 2) Петръ Пилипъ, 3) Михаилъ Бохонокъ изъ Наневой, 4) Василій ЛЪнинскій изъ Рудавки, 5) Петръ Коваль, 6) Иванъ Пинцьо, 7) Феодоръ Лысейко, 8) Михаилъ Чубара изъ Стебника, 9) Прокопъ Щимонякъ, 10) Андрей Плювакъ изъ Юречковой, 11) Стефанъ Микита изъ Штайнфельсъ, 12) Андрей Мащакъ изъ Смольницъ, 13) Николай Жолдакъ изъ Мнлошовичъ, 14) Илья Артымъ, 15) Стефанъ Кузьминскій, 16) Андрей Маркевичъ, 17) Стефанъ Борсукъ, 18) Григорій Мельничукъ, 19) Дмитрій Васевичъ, 20) Иванъ Галущакъ. 21) Андрей Тыминскій, 22) Афанасій Гбуръ, 23) Андрей Процыкъ, 24) Дм. Кузьминскій, 25) Станисл. Артымъ, 26) Никол. Кузьминскій, 27) Николай Сивый, 28) Михаилъ Сокальскій, 29) Иванъ Маркевнчъ изъ Гронзевой, 30) Василій Божило, 31) Иванъ Махникъ, 32) Феодоръ Лыско, 33) Грнгорій Бодакъ, 34) Екатерина Бандровская, ЗБ) Николай Мусить, 36) Станиславъ Пологонскiй, 37) Марія Мохнацкая, дочь священника изъ Войтковой, 38) Феодоръ Божило, 39) Феодоръ Судоръ, 40) Феодоръ Сливакъ, 41) Михаилъ Дроздовскій, 42) Иванъ Судоръ, 43) Николай Божило, 44) Андрей Божило, 45) Афанасій Мартинишинъ изъ Новоселицъ; 46-ой не вписанъ въ списокъ, который у меня въ рукахъ.

ВЪчная Вамъ память, мученики! Пусть Ваша невинная кровь молитъ Бога о лучшей судьбЪ для Вашей Родины, за которую мученической смертью суждено было Вамъ умереть! Память о васъ будетъ жить среди нась, — оть рода въ родъ, — пока жить будетъ русскiй народъ въ Галицкой Руси!

ГлЪбъ Соколовичъ.

("Рус. Голосъ" 1923 г. № 29-30).

Въ заключеніе заимствуемъ существенныя мЪста изъ статьи совЪтника перемышльскаго суда г. Романа Дмоховскаго, напечатанной въ львовскомъ „Українськомъ Вістник-Ъ" за 1921 г.№№ 186—187, по случаю семилЪтія со дня смерти 44 русскихъ мучениковъ въ ПеремышлЪ. Если вспомнить при этомъ, какъ усердно и яростно партійные единомышленники автора, а можетъ быть — и самъ онь, все это жуткое времн доносили, натравливали и науськивали всЪ темныя силы на ненавистныхъ имъ „руссофиловъ", результатомъ чего, между прочимъ, явился также, безъ сомнЪнія и арестъ, а затЪмъ и мученическая смерть этихъ несчастныхъ жертвъ, то выражающееся въ статьЪ, хотя и сильно запоздалое, раскаяніе и сочувствіе, если оно только вообше искренно и нелукаво, получаетъ, конечно, особое и высоко знаменательное значеніе. — ПримЪчаніе редакціи "Альманаха".

Какъ-разъ проходитъ семь летъ, когда въ княжьемъ городЪ ПеремышлЪ случилось происшествіе, при воспоминаніи о которомъ стынеть кровь въ жилахъ и которое лЪтописецъ мартирологіи галицко-русскаго [Въ подлинномъ: „украинскаго", "украинскiй!" Прим. ред.] народа запишетъ кровавыми слезами, какъ одну изъ самыхъ жуткихъ трагедій міровой войны...

Это событіе свидЪтельствуетъ наглядно о томъ, въ какомъ положеніи находился русскій [Въ подлинномъ: „украинскаго", "украинскiй!" Прим. ред.] народъ въ австро-венгерской монархіи во время міровой войны, какой опекой пользовался со стороны тогдашнихъ властей этотъ народъ, сыновья котораго въ ту пору клали свои головы въ защиту монархіи...

15 сентября 1914 г. на улицахъ Перемышля напали мадьярскіе солдаты на препровождаемыхъ въ тюрьму 46 заподозренныхъ въ "москвофильствЪ" арестованныхъ людей и въ продоіженіе получаса изрубили ихъ въ куски, за исключеніемъ двухъ человЪкъ, которые почти чудомъ спаслись отъ смерти.

Происшествіе имЪло мЪсто во время отступленія австрійской арміи изъ-подъ Городка, когда русскіе уже заняли Львовъ. ЦЪлый Перемышль былъ переполненъ войсками всЪхъ родовъ оружія. По Львовской улицЪ шли спЪшнымъ шагомъ солдаты, громыхали сотни обозныхъ подводъ, орудія, раненые на подводахъ, — картина представляла хаосъ, котараго я не въ состояніи описать. БЪшенымъ галопомъ гнались автомобили съ высшими офицерами, съ перекосившимися отъ страха лицами, — было очевидно, что на фронтЪ случилось что - то нехорошее, что въ городЪ возникла паника.

Евреи заперли всЪ магазины, такъ какъ мадьяры, какъ бЪшеные, рыскали по городу и грабили, гдЪ попало.

Позже оказалось, что русскимъ даже не снилось преслЪдовать разбитую австрійскую армію и что они отдыхали возлЪ Городка, хотя, — какъ признался мнЪ одинъ высшій австрійскій офицеръ, — могли тогда-же взять безъ выстрЪла перемышльскую крЪпость.

Около 5 часовъ пополудни вышелъ я изъ дому и увидЪлъ на улицЪ Словацкаго возъ, полный изрубленныхъ тЪлъ. Въ ужасЪ спросилъ я кучера, что это значить? Онъ отвЪтиль, что на улицЪ Семирадскаго изрубили мадьяры нЪсколько десятковъ крестьянъ. Я поспЪшилъ скорЪе на улицу Семирадскаго и моимъ глазамъ представилась страшная картина: цЪлая куча лежащихъ на улицЪ изрубленныхъ труповъ, съ отрубленными руками, ногами и разбитыми черепами. Въ моментъ моЪго прихода трупы подбирали на другой возъ. ЦЪлая улица была красная отъ крови, сосЪдніе дома обрызганы кровью и мозгомъ, а кругомъ мЪста катастрофы стояла городская толпа и со смЪхомъ дЪлала неумЪстныя замЪчанія относительно убійства „измЪнниковъ".

ПодавлЪнный страшной картиной, я встрЪтилъ знакомаго военнаго аудитора д-ра Шурана (чеха), который, содрогаясь отъ ужаса, проклиналъ мадьяръ... Д-ръ Шуранъ разсказалъ мнЪ слышанное отъ кого-то, что мадьяры потому убили этихъ крестьянъ, что будто-бы увидели среди нихъ стрЪлявшихъ и убившихъ двухъ или трехъ солдатъ. Понятно, это была ложь, которую, однако, не постЪснялся повторить впослЪдствіи въ своемъ донесенiи государственному прокурору комиссаріатъ

перемышльской полиціи, - такъ какъ въ тЪхъ сторонахъ, откуда происходили убитые, войска даже не стояли вовсе и не было никакихъ боевъ ...

Сейчасъ-же послЪ убійства сообщилъ комиссаріатъ полицiи о происшествіи государственному прокурору въ ПеремышлЪ, а комендантъ крЪпости приложилъ къ этому списокъ фамилій убитыхъ. Списокъ былъ озаглавленъ: "Аusweis uber verdachtige Russophile, welcho im Falle der Annaherung des Feindes die oster.-ungarische Armee zu verraten im Stande sind". Однако, государственный прокуроръ не далъ дЪлу хода подъ тЪмъ предлогомъ, что „виновники убійства неизвЪстны".

Только по истеченіи трехъ лЪтъ распорядился военный судъ произвести въ этомъ дЪлЪ слЪдствіе, но послЪднее не привело ни къ какимъ результатамъ. Между прочимъ, допрашивали и меня, причемъ я указалъ при допросЪ на коменданта крЪпости ген. Кусманека, какъ на совиновника преступленія, который не только не велЪлъ разыскать и привлечь къ отвЪтственности виновныхъ мадьярскихъ солдатъ, хотя ихъ на первыхъ порахъ легко можно было опознать по ихъ окровавлЪннымъ шашкамъ, каковыми они долго хвастались передъ прохожими на улицахъ, но даже, въ отвЪть на докладъ директора полицiи Бенуа (Benoit) объ этомъ ужасномъ случаЪ, разрЪшилъ дЪло совсемъ просто, сказавъ: "И подЪломъ измЪнникамъ (geschieht den Verratern recht)!.."

Къ характеристикЪ этого пресловутаго перемышльскаго героя нужно прибавить, что онъ вообще относился крайне враждебно къ мЪстному русскому населенію и собственноручно подписалъ рядъ смертныхъ приговоровъ за „измЪну", въ томъ числЪ также по дЪлу завЪдомо неповиннаго ни въ чемъ и разстрЪляннаго по ложному еврейскому доносу крестьянина изъ Дуговецъ, отца 7 дЪтей, Григорія Галуна...

Тотъ-же ген. Кусманекъ въ одномъ изъ своихъ донесеній въ ВЪну заявилъ прямо: "если въ ПеремышлЪ останется хотя-бы одинъ русскій (Ruthene), то я не ручаюсь за крЪпость"...

Что касается дальше самого этого страшнаго событія, то оно было впослЪдствіи все-таки выяснено отчасти по случаю другого, находившагося въ связи съ нимъ, судебнаго дЪла.

Въ 1916 г. мнЪ, какъ члену перемышльскаго окр. суда, было поручено къ разбору дЪло крестьянки Маріи Коваль изъ Стебника, Дрогобычскаго уЪзда, которая оказалась вдовой по одномъ изъ убитыхъ мадьярами 15 сентября 1914 г. въ ПеремышлЪ крестьянъ, ПетрЪ КовалЪ, и обвинялась нынЪ въ незаконномъ полученіи изъ государственной казны 2.185 к. военной пенсiи, хотя знала, что ея мужъ былъ убитъ въ ПерЪмышлЪ еще въ 1914 г.

Передъ трибуналомъ, въ которомъ я былъ предсЪдателемъ, предстала исхудалая женщина съ красивыми чертами лица, которая, послЪ прочтенія обвинительнаго акта, показала слЪдующее:

— Я ни въ чемъ не виновата. Моего мужа Петра взяли въ августЪ 1914 г. на военную службу въ Перемышль. Онъ былъ тамъ двЪ недЪли, а потомъ вЪрнулся домой и сказалъ, что явился въ отпускъ, а когда потребуется, такъ его позовутъ. Утромъ 14 сентября, около 4 часовъ, когда мы всЪ еще спали, явился въ нашъ домъ жандармъ и велЪлъ моему мужу слЪдовать за нимъ въ жандармское управленіе. Мужъ

простился со мною и дЪтьми, взялъ кусокъ хлЪба, и какъ онъ, такъ и я были убЪждены, что жандармъ взялъ его на военную службу. Что случилось съ моимъ мужемъ послЪ этого — я не знала, и только въ іюлЪ 1916 года я узнала, что его убили въ ПеремышлЪ. Я не разбираюсь въ военныхъ дЪлахъ, я думала, что въ городЪ была какая-то война, въ которой его убили. Получала солдатскую пенсію въ томъ убЪжденiи, что она мнЪ слЪдуетъ по закону, хотя мужъ уже не живетъ, тЪмъ болЪе, что осталось 5 маленькихъ сиротъ".

Конечно, трибуналъ освободилъ ее отъ вины и наказанія, принявъ во вниманіе невольное заблужденіе, въ которомъ она находилась, получая солдатскій паекъ за покойнаго мужа.

По этому случаю судъ заслушалъ также свидЪтельскіе показанiя Стефана Борсука, одого изъ двухъ, чудеснымъ образомъ спасшихся отъ смерти 15 сентября 1914 г., крестьянъ [Второй изъ нихъ - Иванъ Махникъ изъ с. Войтковой возлЪ Хирова. - Примеч. ред."Альманаха"]. Онъ пріЪхалъ къ разбирательству съ итальянскаго фронта и рассказалъ о самомъ событіи 15 сентября слЪдующее:

— „Меня взяли жандармы изъ дому вмЪстЪ съ другими 14 сентября. Почему насъ взяли и куда поведутъ, ни я, ни мои товарищи ничего не знали.

Я спросилъ по пути жандарма, куда приказано насъ отвести, но жандармъ отвЪтилъ, что получилъ приказъ оть коменданта отвести насъ въ жандармское управленіе. Въ управленіи застали мы уже многихъ другихъ арестованныхъ изъ другихъ селъ, въ томъ числЪ также мужа подсудимой, Петра Коваля, который сообщилъ мнЪ, что его берутъ на военную службу. Отсюда насъ погнали на станцію Кросценко и утромъ 15 сентября мы уЪхали по желЪзной дорогЪ въ направленіи Перемышля. Въ Бакунчичахъ подъ Перемышлемъ велЪли выходить изъ вагона и здЪсь только мы узнали, что насъ арестовали за то, что мы „москвофилы"...

„Когда насъ вели въ Перемышль по какой-то улицЪ, собравшаяся вокругъ насъ толпа бросала камнями, ругала насъ измЪнниками, плевала на насъ и била по лицу. Я получилъ отъ какого-то еврея двЪ пощечины. Никто изъ жандармовъ насъ не защищалъ. ЗатЪмъ мы встрЪтились съ группой солдатъ. Кто-то изъ нихъ спросилъ жандарма Лангзама, кто мы такіе? Я слышалъ, что онъ отвЪтилъ что-то по нЪмецки, однако, не понялъ его. На дальнейшій вопросъ — куда насъ ведутъ сдЪлалъ Лангзамъ такое движеніе рукою, что я сразу-же понялъ, что насъ повЪсятъ. Я страшно испугался. Но тутъ уже бросились на насъ солдаты съ обнаженными саблями и начали рубить. Я видЪлъ брызжущую кровь, падающихъ людей. УвидЪлъ, какъ какая то барышня упала на колЪни и сложила руки къ молитвЪ, а въ то-же мгновеніе солдатъ рубанулъ ее саблей по головЪ, такъ что кругомъ брызнула кровь и она упала замертво; люди разсказывали, что это дочь священника из Войтковой.

„Мы бросились въ разбЪжку. За нами начали стрЪлять. Я получилъ пулю въ руку и упалъ, а затЪмъ, когда другихъ рубили, среди страшнаго крика и стоновъ, я подползъ подъ какого-то убитаго и притаился. ПослЪ всего унесли меня въ госпиталь, а сейчасъ я нахожусь на военной службЪ въ полевой

кухнЪ на итальянскомъ фронтЪ. За что насъ арестовали и за что убили моихъ товарищей, я не знаю"...

С. Барычъ.

(Изъ записокъ о. Р. С. Копыстянскаго)

Сейчасъ послЪ объявленія войны, въ первыхъ же числахъ августа 1914 г.. начались на всемъ пространствЪ нашей многострадальной родины массовые аресты русскихъ людей, издавна уже заподозрЪнныхъ австрійскимъ правительствомъ въ „руссофильствЪ", а теперь прямо-таки признанныхъ на этомъ основаніи, безъ всякаго слЪдствія и суда опасными государственными преступниками — „измЪнниками'' и „шпіонами", подлежащими сплошь, если не полному истребленію, то, по крайней мЪрЪ, довременному обезвреженію и эаключенiю въ тюрьмЪ.

1 августа 1914 г. получилъ я изъ перемышльскаго староства телеграфическій приказъ явиться въ теченіе 24 часовъ въ комиссаріатъ полиціи въ ПеремышлЪ для дачи какихъ-то объясненій и справокъ. Не имЪя понятія, для чего я имъ понадобился, а въ то-же время не предчувствуя ничего худого, я отправился въ Перемышль, куда прибылъ, вслЪдствіе опозданія на поЪздъ, только въ 11 часовъ ночи, но, тЪмъ не менЪе, прямо съ вокзала отправился въ полицейское управленіе.

ЗдЪсь я засталъ еще нЪсколькихъ чиновниковъ, одинъ изъ которыхъ, — какъ я впослЪдствіи узналъ, — полицейскій совЪтникъ Бенуа, обратился ко мнЪ съ утрированно вЪжливой улыбкой и спросилъ — что мнЪ тутъ нужно? Я предъявилъ ему телеграмму и спросилъ въ свою очередь, для чего меня потребовали такъ срочно? Тогда совЪтникъ Бенуа, скорчивъ многозначительную гримасу, объявилъ мнЪ, что я долженъ буду задержаться въ ПеремышлЪ нЪсколько дней, пока меня не допросятъ, причемъ прибавилъ, какъ-бы извиняясь, что самъ онъ, да и полиція вообще, противъ меня ничего не имЪетъ, а исполняетъ только прямое приказаніе военныъ крЪпостныхъ властей. ПослЪ этого онъ велЪлъ полицейскому агенту отвести меня въ училище им. Конарскаго, предназначенное временно для интернировки „руссофиловъ".

ЗдЪсь засталъ я уже цЪлое собраніе моихъ собратій и единомышленниковъ, какъ мЪстныхъ, такъ и изъ уЪзда, помЪщавшихся въ двухъ комнатахъ, отдЪльно интеллигенты и крестьяне, причемъ съ каждымъ днемъ число интернированныхъ увеличивалось, такъ что въ концЪ концовъ всЪхъ насъ набралось 43 человЪка. Между прочимъ, находились здЪсь свяшенники Дуркотъ изъ Болестрашичъ, Серединскій изъ Быкова, Малинякъ изъ Сливницы, Кульматицкій изъ Дроздовичъ, БЪрецкій и др., затЪмъ адвокаты д-ра К. С. Черлюнчакевичъ и О. О. Крушинскій, члены правленія кредитнаго о-ва „Нива" Балакинъ, Борухъ и Махлай, г-жа Нат. Ю. Несторовичъ, гг. Ферд. Левицкій, Котельницкій и рядъ другихъ.

Въ училищЪ Конарскаго жилось намъ на первыхъ порахъ еще сравнительно сносно. Намъ было разрЪшено получать частнымъ образомъ пищу, переписываться съ родными (хотя и подъ строжайшей цензурой), а даже принимать, въ присутствіи надзирателей, посЪщенія родныхъ и знакомыхъ. При этомъ караулившая насъ стража, состоявшая изъ полицейскихъ и жандармовъ, обращалась съ нами пока-что довольно хорошо. Много непріятнаго приходилось испытывать только со стороны враждебной и

сфанатизированной городской польско-еврейско-мазепинской толпы, которая собиралась обыкновенно вечеромъ подъ нашими окнами, изступленно ругая насъ при этомъ или же неистово ревя, то польскія революцiонныя пЪсни, то пресловутые, такъ опостылЪвшiе всЪмъ намъ, „украинскіе гимны".

Заключеніе наше въ училищЪ Конарскаго продолжилось одну недЪлю, послЪ чего мы были ночью, подъ сильной эскортой изъ жандармовъ, перевезены на сорныхъ магистратскихъ телЪгахъ въ тюрьму при окружномъ судЪ. Во время этой перевозки, несмотря на ночную пору, за нами всю дорогу, съ дикими ругательствами и угрозами, бЪжали кучки разъяренныхъ австрійскихъ „патріотовъ", забрасывая насъ при этомъ камнями.

Въ окружной тюрьмъ, послЪ обычнаго пріемнаго протокола и личнаго обыска, насъ размЪстили по камерамъ, причемъ, напр., въ ту камеру, въ которую попалъ я, помЪстили 17 человЪкъ. ЗдЪсь мы уже, конечно, не пользовались такой относительной свободой, какъ въ училищЪ Конарскаго, однако, намъ, священникамъ, все-таки разрЪшили, по ходатайству о. П. Дуркота, школьнаго товарища и личнаго друга судейскаго совЪтника О-го, служить каждый день въ тюремной часовнЪ обЪдню, причемъ уходившее на это время засчитывалось, какъ священнодЪйствующему, такъ и посЪщавшимъ оЪдню узникамъ, взамЪнъ на полагавшійся намъ одинъ часъ тюремной "прогулки". КромЪ того, намъ была оказана льгота также въ отношеніи питанія, благодаря тому, что тюремный врачъ согласился перевести насъ на больничную пищу, которая, хотя тоже не отличалась особенными достоинствами, но все-таки была значительно лучше обычной арестантской "менажи".

По истеченіи двухъ недЪль, 22 августа, вечеромъ, намъ приказали собираться въ дорогу, а затЪмъ, въ 2 часа ночи, возвративъ намъ всЪ отнятыя при поступленіи въ тюрьму вещи и деньги, вывели четверками, подъ эскортой 12 жандармовъ, на вокзалъ, причемъ на этотъ разъ въ пути уже почему-то обошлось безъ издЪвательствъ и безчинствъ со стороны уличной толпы. 3а то на вокзалЪ при отходЪ нашего поЪзда, намъ пришлось все-таки выслушать соотвЪтственныя бранныя напутствія со стороны собравшихся солдатъ, жел.-дорожныхъ служащихъ и всякаго другого сброда.

Въ пути, до самой ВЪны, мы Ъхали сравнительно благополучно, въ пассажирскихъ вагонахъ по 8 человЪкъ на отдЪленіе, не подвергаясь уже больше никакимъ нападеніямъ и безчинствамъ со стороны попутныхъ станціонныхъ "патріотовъ". Этимъ мы были обязаны, главнымъ образомъ, заботливой и предусмотрительной охранЪ со стороны эскортировавшихъ насъ жандармовъ, которые и вообще, ознакомившись ближе съ причинами и обстоятельствами нашего ареста, относились къ намъ все время вполнЪ удовлетворительно и корректно.

Въ ВЪнЪ помЪстили насъ въ Rudolfskaserne, куда стали затЪмъ приводить также другіе транспорты арестованныхъ, какъ нашихъ земляковъ, такъ и вывезенныхъ австрійцами русскихъ чиновниковъ изъ занятыхъ ими пограничныхъ мЪстностей Россіи, а черезъ нЪсколько дней погрузили насъ всЪхъ опять на поЪздъ и повезли дальше на западъ.

ПослЪ 10-часовой Ъзды велЪли намъ выходить изъ вагоновъ и повели пешкомъ въ отстоящiй въ 3-4 километрахъ отъ станцiи Stift Zwettl, в Нижней Австріи. Тутъ, подвергнувъ насъ снова тщательному личному обыску и переписавъ всЪхъ, помъстили насъ сначала на открытомъ воздухЪ въ подворьи Цистерсіанскаго монастыря. У всЪхъ насъ отняли въ депозитъ всякія бумаги, драгоцЪнности и деньги, оставивъ только по нЪсколько кронъ на человЪка, Во дворЪ продержали насъ въ строю, уставшихъ и голодныхъ, съ утра до 2 часовъ дня, послЪ чего только позволили намъ отправиться подъ эскортой въ ближайшій трактиръ пообЪдать. Во время обЪда, который былъ поданъ намъ во дворЪ трактира, успЪвшій уже подвыпить капралъ, начальникъ нашей эскорты, неожиданно выкинулъ вдругъ своеобразную шутку, а именно, скомандовалъ стоявшимъ въ сторонЪ своимъ солдатамъ „laden" (заряжать ружья), не то желая покуражиться только, не то дЪйствительно рЪшившись, подъ влияніемъ винныхъ паровъ, показать свою власть надъ нами. Къ счастью, онъ тутъ-же одумался и оставилъ насъ уже въ покоЪ. ЗатЪмъ было разрЪшено тЪмъ изъ насъ, у кого имЪлись деньги, отправиться (конечно, тоже подъ стражей) на ночлегъ въ гостиницу, остальныхъ же, въ томъ числЪ и меня, помЪстили въ зданiи мЪстной школы, причемъ намъ пришлось расположиться въ повалку на голомъ полу. Такъ и провели эдЪсь 2 дня, послЪ чего перевели насъ въ какой-то сарай, гдЪ намъ уже дали на подстилку солому. Такъ какъ всЪхъ насъ было около 130 человЪкъ, а въ сараЪ не было настолько мЪста, то часть, преимущественно крестьянъ, помЪстили въ соседнихъ конюшняхъ, а нЪсколько человЪкъ въ старой приходской усадьбЪ. Въ виду того, что насъ предполагалось продержать здЪсь болЪе продолжительное время, со временЪмъ построили для насъ особую кухню и отхожія мЪста. Взявшій насъ подъ свое попеченіе, отъ имени административныхъ властей, одинъ изъ пасторовъ-цистерсіанъ занялся сборомъ продовольствія и устройствомъ приготовленія для насъ пищи, причемъ въ повары взялъ трехъ человЪкъ изъ нашей-же среды.

ТЪмъ не менЪе, черезъ нЪсколько дней насъ опять погнали дальше, а именно, въ находящійся на разстояніи 8 километровъ городокъ Zwettl, гдЪ насъ помЪстили въ пріютъ для нищихъ (Аrmenhaus). ЗдЪсь мы застали, въ свою очередь, много другихъ арестованныхъ, какъ галичанъ, такъ и изъ Россіи, а также нЪсколько французовъ и бельгійцевъ, такъ что всЪхъ насъ набралось теперь свыше 170 чел.

Черезъ 5 дней всЪхъ насъ отправили въ Каrlstein, гдЪ мы пробыли цЪлый мЪсяцъ, съ 8 сентября по 9 октября. ЗдЪсь намъ пришлось испытать много тяжелаго, главнымъ образомъ, благодаря крайней жестокости и злобЪ являвшагося высшей на мЪстЪ нашей властью старосты изъ близкаго г. Wаіdhofen, который, въ неоднократные свои пріЪзды, не только самъ всячески притЪснялъ и обижалъ насъ, но настойчиво приказывалъ также караулившимъ насъ солдатамъ обращаться съ нами по возможности строго и безпощадно, а въ случаЪ малЪйшаго неповиновенія или протеста — просто убивать на мЪстЪ. Въ то-же время многимъ изъ насъ пришлось испытать здЪсь еще и другого рода тяготы, а именно, ихъ брали часто, преимущественно крестьянъ, на тяжелыя работы, какъ-то, по регуляціи рЪки, удобренію

полей и сбору картошки. Жили мы здЪсь въ старинномъ, полуразрушенномъ и пустомъ зданіи, повидимому - бывшемъ Raubritterschloss-Ъ, кормились же, такъ сказать, собственнымъ промышленіемъ, главнымъ образомъ - картошкой, которую мы получали отъ смотрителя замка, а только имЪвшiе въ депозитЪ свои деньги могли получать изъ ресторана за свой счетъ лучшую пищу. Много страданій причинили также тЪмъ изъ насъ, кто не имЪлъ теплой одежды (а такихъ было громадное большинство) рЪзкіе холода, отъ которыхъ вскорЪ многіе болЪе или менЪе серiозно заболЪли.

Наконецъ, 9 октября опять велЪли намъ собираться, а затЪмъ погнали пЪшкомъ на находившуюся въ 8 километрахъ станцію Dobersberg. Продержавъ насъ и здЪсь еще, съ ночлегомъ въ сосЪдней деревнЪ, на холодЪ и голодЪ цЪлыя сутки, погрузили насъ, наконецъ, на слЪдующiй день въ вагоны и привезли уже прямо на станцію Abtissendorf, а оттуда - въ приснопамятный Талергофъ.

Свящ. Романъ Копыстянскій.

Одна изъ экзекуцiй
О. Романъ Березовскiй и крестьяне Левъ Кобылянскiй и Пантелеймонъ Жабякъ (См.стр. 31).