Глубина украинской трагедии.

Этот любопытный эпизод случился зимой 1941 года в Киеве. Другой вопрос, что делал украинский поэт Олег Ольжич в оккупированной фашистами украинской столице. Подробно на этом останавливаться не будем. Заметим лишь, что немецкие "благодетели", с помощью которых украинские националисты мечтали победить Россию и создать собственную державу, круто обошлись со своими бандеровскими и мельниковскими "союзничками". После того, как рейхскомиссариат запретил деятельность ОУН, Ольжич, глава отделов ОУН на Правобережной Украине, попал в концлагерь Заксенхаузен и был казнен гестаповцами в июне 1944-го.

Два года тому назад, уже в самостийной Украине, с помпой отмечали 50-летие со дня гибели Ольжича (почему столь любят на Украине юбилеи захоронений и перезахоронений?). О нем было сказано много хороших слов, ибо Ольжич был в самом деле неплохим поэтом и весьма неглупым человеком. Сказывалась и наследственность. Его отцом был крупный украинский драматург, поэт и общественный деятель, полпред УНР в Будапеште Александр Олесь. Настоящая фамилия у отца с сыном была Кандыба.

Во время юбилейных мероприятий в честь Ольжича никто не вспомнил о киевском откровении поэта зимой 1941 года. Но украинская эмиграция придавала ему немалое значение, ибо этот рассказ неоднократно всплывал на страницах зарубежных националистических изданий в основном мельниковской (т.е. не бандеровской) ориентации, например, сразу после войны - в Париже, в газете "Українське слово", а в 1951 - в Аргентине, в газете "Наш клич".

Автором первой статьи был один из свидетелей эпизода, сам редактор газеты "Українське слово" О.Ждановыч. Вот, что он пишет:

"Лютой зимой 1941 года сидели мы с Олегом Ольжичем в грязной, темной и неотапливаемой столовой военного Киева... За соседним столиком сидел наш общий знакомый с пожилой интеллигентной женщиной, чье лицо - желтое и изможденное - отличалось следами прежней типично киевской красоты.

Женщина рассказала свою биографию: большевики ее выселили из квартиры, не могла найти работу и т.д. - история миллионов под московской оккупацией. Она - вдова, муж погиб в ссылке. Она рассказала и о человеке, и каждый раз голос ее доходил до трагично-трицмфальной ноты, когда она повторяла:

- О, муж мой был тоже украинец, как и вы!

Ольжич мрачно усмехнулся, как-то не губами, а, скорее, только глазами и сказал:

- Вы послушайте, как она подчеркивает украинскую национальность своего мужа. Что вы ощущаете в этом подчеркивании? Ведь она говорит на чистейшем украинском языке, и нет сомнений, что она с деда-прадеда - украинка. Но она не говорит, что она - украинка. А вот муж ее был украинец. В ее глазах - это черта, которая есть далеко не у каждого. Для нее - украинец не национальная принадлежность, а политические убеждения, которые можно иметь, а можно и не иметь (Подч. нами). Не в этом ли вся глубина украинской трагедии? (А это уже подчеркнуто самим автором воспоминания, и, может быть, особо подчеркивалось самим Ольжичем при жизни. - ДК.). Будет ли говорить с таким пафосом о национальности своего мужа француженка, немка, англичанка, американка, полька, или московка (Так в тексте. - ДК.), если у них у всех та же национальность, что и у мужа, и разговаривает она с земляком?"

Сейчас трудно судить о том, как воспринимали это замечание современники Ольжича и его соратники по националистическому движению. Может быть, кто-то из них просто скорбит и злится по поводу того, что вот такой им достался несознательный народ, не такой, как французы, немцы, англичане или москали. И нужно лишь приложить некоторые усилия, оказать на этот народ какой-нибудь нажим, применить что-то из репрессивных мер, и народ изменится; быстро, радостно и с готовностью воспримет самостийническую идеологию. Скорее всего, большинство националистов так и думает.

Но в словах Ольжича явно сквозит иное чувство. Это горечь. Это отчетливое осознание того, что его народ - не с ним. Что большинство простого украинского люда, пусть далеко не всегда готова ругаться, спорить и бороться с ним, но тем не менее относится к нему, как к чужому. Возможно, в тот морозный день в оккупированном Киеве Ольжич впервые увидел воочию, сколь глубока пропасть между ним и теми, кого он считал своим народом.

Причем Ольжич прекрасно понимал, что эти различия между разными украинцами коренятся в самой истории Украины. Ведь он был неплохим историком, и даже защитил в Праге диссертацию по археологии.

Возможно, Ольжич стал первым, кто словами выразил то, что для многих давно не было секретом на уровне чувств. Украинец - понятие прежде всего политическое.

Когда француз, немец или англичанин говорят о своей национальности, об отличии их от других людей, то они имеют в виду многое: язык, культура, история, религия, конечно же комплекс политических воззрений. Несомненно, есть множество случаев, когда любой из этих компонентов может стать общим для нескольких народов. Или наоборот, у представителей одного народа могут быть отдельные различия. Но австрийцы всегда будут чувствовать свое отличие от немцев, несмотря на общность языка. И англичане, протестанты или католики, все равно остаются одним народом.

Гораздо меньше можно назвать особых, пограничных, примеров, когда один из компонентов получает настолько огромное значение, что с его изменением, человек меняет национальность. Крайне редкий, если не единственный пример с религией: когда серб меняет веру и принимает католичество, он перестает быть сербом и становится хорватом. Все остальное у этих народов - общее (если не считать навязанную Римом латинскую графику у хорватов).

Украина, пожалуй, - редкий пример того, когда национальность определяется политическими воззрениями. Ведь сколько у нас людей, которые говорят по-украински, поют украинские песни, любят свою Украину, но мыслят себя частью огромного восточнославянского единства, исторически сложившегося триединого народа. Для них Ольжич и его соратники всегда останутся чужими. Лишь приобретя особую политическую ориентацию, главной чертой которой непременно является антирусскость, человек меняет и национальность.

Вот, что имел в виду талантливый украинский поэт-националист. И именно эти его мысли почему-то выпали из сферы внимания тех, кто пел ему осанну в ходе юбилейных торжеств. Вот, что никак не следует забывать в преддверии 90-летия Олега Ольжича, которое, наверняка, не преминут отметить его идейные наследники в следующем году.

Апрель 1997 г.