Украина была порабощена немцами.

Ген. Гофман, начальник штаба Восточного фронта и участник мирной конференции, впоследствии, в 1919 г., говорил : "В действительности Украина—это дело моих рук, а вовсе не плод сознательной воли русского народа. Я создал Украину для того, чтобы иметь возможность заключить мир хотя бы с частью России"...

Эта самоуверенность немецкого генерала, не углублявшегося в сложную сущность украинской проблемы, находилась, однако, внешне в полном соответствии с военно-политическим положением. Германское правительство поспешно признало самостоятельность Украины и полномочность рады, правительства Голубовича и посольства на конференции никому неведомых гг. Севрюка, Любин-ского и Левицкого, имевших по существу такой же легальный титул, как Совет комиссаров и его делегаты гг. Иоффе, Бронштейн и Бриллиант.

Вспомним, что и правительства союзников до "Брест-Литовска" готовы -были признать фактически советскую власть, и Нуланс от имени союзников предлагал Троцкому материальную помощь... для борьбы против немцев. По. тем же соображениям признали "Украинскую республику" Франция 5 декабря 1917 г. и Англия в начале 1918 г. "Представитель Великобритании на Украине" Пик-тон Багге заявил, что его правительство "будет поддерживать всеми силами украинское правительство в стремлениях к творческой работе, к поддержанию порядка и войне с центральными державами—врагами демократии и человечества"...

Правительства центральных держав подписали мирный договор с Украиной 26 января—в то время, когда почти вся Украина и стольный город Киев были во власти большевиков. По просьбе бежавшего в Житомир правительства Голубовича немцы двинули корпуса ген. Эйхгорна на Украину и почти без всякого сопротивления (дрались только чехо-словаки), совместно с австрийскими войсками ген. Бельца в течение двух месяцев (заняли весь наш юго-запад и Новороссию . "Надо было подавить большевизм на Украине,— пишет Людендорф,—проникнуть глубоко в страну и создать там положение, которое доставляло бы нам военные преимущества и позволило бы черпать оттуда хлеб и сырье".

Границы новообразования были определены в договоре лишь на западе—линией Белгорай—Красностав—Межиречье—Сарнаки. Но бурный протест поляков и давление австрийцев заставили мирную конференцию "разъяснить" и этот пункт, предоставив разграничительной комиссии право "провести границу, принимая во внимание этнографические отношения и пожелания населения... на восток от этой линии". На востоке границы устанавливались впоследствии теоретически-бесконечными, подчас весьма курьезными переговорами Шелухина с Раковским и соглашением гетмана с донским атаманом. Фактически, линией расположения германских аванпостов, не считавшейся ни с этнографическими, ни с историческими признаками, а захватывавшей важнейшие железнодорожные узлы. Эта линия проходила через Клинцы—Стародуб—Рыльск—Белгород—Валуйки— Миллерово.

Мирный договор и дополнительные соглашения накладывали тяжкое экономическое бремя на Украину. До 31 июня рада обязалась доставить австро-германцам огромные количества хлеба и других продовольственных припасов, сырья, леса и пр. . Взамен за эти предметы вывоза, оцениваемые по низким ставкам и низкому валютному курсу, германцы обязались доставить на Украину "предположительно", "по мере возможности" по очень высоким тарифам фабрикаты своей промышленности. В основу всей своей экономической политики Германия поставила: для настоящего—извлечение из Украины возможно большего количества сырья, для чего был затруднен или вовсе запрещен товарообмен ее с соседями, даже с оккупированной немцами Белоруссией; для будущего — захват украинского рынка и торговли, овладение или подрыв украинской промышленности и искусственное создание сильной задолженности Украины.

Осуществление этих целей требовало установления хотя бы элементарного порядка в крае и законопослушности населения. Между тем рада и правительство Голубовича с этой задачей справиться не могли.

Непопулярность и неподготовленность украинского правительства, его полная зависимость от немцев, дикие и обидные формы украинизации, отталкивавшие одних и не удовлетворявшие других,— восстанавливали против власти большевистское и противобольше-вистское население городов, настроение которых сдерживалось присутствием австро-германских гарнизонов. Полубольшевистские лозунги универсалов и провозглашение социализации земли подняли анархию в деревне, до тех пор сравнительно спокойной. Требование разоружения и приемы, употреблявшиеся для выкачивания хлеба из деревни, усиливали волнения. Вмешательство фельдмаршала Эйхгорна, объявившего в приказе, что урожай принадлежит тому-помещику, или крестьянину—кто засеет поля, вызвало только озлобление и в раде и в крестьянстве. Все это грозило прервать сообщения в крае и возможность его эксплоатации немцами. И потому немецкая власть решила устранить раду.

5 апреля был заключен договор между фельдмаршалом Эйхгорном и бар. Муммом, с одной стороны, и Скоропадским,—с другой, о направлении будущей украинской политики

10 апреля австро-германцы спешно закончили и подписали "хозяйственное соглашение с Украинской народной республикой", чтобы одиум его лег на раду, не на гетмана. 13-го фельдмаршал Эйх-горн ввел военное положение, с применением германской полевой юстиции, а 16-го при обстановке почти анекдотической немцы разогнали раду и поставили гетманом всея Украины генерала Скоропадского.

"Народ безмолвствовал".

Осведомленная в киевских делах организация Шульгина сообщала нам на юг текст телеграммы императора Вильгельма от 13 апреля к фельдмаршалу Эйхгорну: "Передайте генералу Скоропадскому, что я согласен на избрание гетмана, если гетман даст обязательство неуклонно исполнять наши советы" ...

Знакомые мотивы. В 1708 году один из предшественников гетмана Иван Мазепа писал Стародубскому полковнику Скоропадскому: "С согласия всей старшины мы решили отдаться в протекцию шведского короля в надежде, что он оборонит -нас от московского тиранского ига и не только возвратит нам права нашей вольности, но еще умножит и расширит; в этом его величество уверил нас своим неотменным словом и данной на письме ассекурацией". Полковник Скоропадский не послушался тогда "прелестных увещаний" Мазепы, поехал в стан московского боярина Долгорукова и сам получил гетманскую булаву.

Положение изменилось лишь внешне: водворился известный порядок, по крайней мере в городах, безопасность передвижения и даже видимый экономический подъем, в сущности лишь прикрывший спекулятивную горячку. Впрочем, ненадолго—основа этого благополучия имела нездоровые предпосылки.

Зависимость Украины и полная подчиненность ее германской общей и экономической политике при гетмане не только не ослабло,но даже возросли. Национальный шовинизм и украинизация легли в основу программы и гетманского правительства. Сам .гетман в официальных выступлениях торжественно провозглашал самостийность Украины на вечные времена и поносил Россию, "под игом которой Украина стонала в течение двух веков"... Кадетское министерство не отставало в шовинистических заявлениях и в прямых действиях: министр внутр. дел Кистяковский вводил закон об украинском подданстве и присяге; министр нар. просвещения Василенко приступил к массовому закрытию и насильственной украинизации учебных заведений; министр исповеданий Зеньковский готовил автокефалию украинской церкви... Все вместе в формах нелепых и оскорбительных рвали связь с русской культурой и государственностью.

Только социальные мероприятия гетмана резко разошлись с политикой рады: руль ее круто повернули вправо. Вскоре вышел гетманский указ о возвращении земли помещикам и о вознаграждении их за все понесенные в процессе революции убытки. Практика реквизиции (для экспорта), кровавых усмирений и взыскания убытков при участии австро-германских отрядов была жестока и безжалостна. Она вызвала по всей Украине и Новороссии стихийные восстания, подчас многотысячными отрядами. Повстанцы истребляли мелкие части австрийцев, немцев, убивали помещиков, чинов державной варты, повитовых старост и других агентов гетманской власти. В повстанческой психологии не было и тени украинского сепаратизма: они видели своих врагов не в "русских", а в помещике и в немце. Вмешательство пришельцев вносило в общую сумму социальных и экономических причин возбуждения крестьянских масс еще и элемент ярко национальный—не украинский, быть может, и не российский, но во всяком случае в негативном его отражении противо-немецкий; им увлекалась и часть офицерства, поступавшего в отряды повстанцев и .вносившего в них некоторую организованность.

"Жовто-блакитный прапор", покрывавший собою политическое и социальное движение, служил национальным символом разве только в глазах украинской, преимущественно социалистической интеллигенции, но отнюдь не народной массы.

Гетманская власть покоилась только на германских штыках, а германские войска, занимавшие города и железнодорожные станции взбаламученного края, рыли окопы, оплетались колючей проволокой, чувствуя себя там, как в осажденной крепости.

Отношение к гетманскому режиму, хотя и по разным побуждениям, почти у всей русской и украинской общественности было отрицательным.

"Украинский национальный союз", объединивший в июле все украинские партии, "поддерживал близкие отношения с вершителей судеб Украины ген. Тренером с его политическим, противником—австрийским представителем гр. Форгачем и одновременно находил поддержку в левых парламентских кругах Германии. Союз вел конспиративную работу, стараясь направить волну народных восстаний демагогическими посулами в русло самостийной и социалистической политики прежней рады.

Видные русские социалисты, примыкавшие к Союзу возрождения России, составляли заговоры против "реакционной и ненациональной" власти и пытались организовать террористические акты, которые, однако, не приводились в исполнение, ввиду глубоко мирного направления руководителей союза.

Национальный центр писал 2 июля В. Шульгину: "Мы с негодованием следим за развитием физического (?) процесса у вас в Киеве и считаем, что это бред, одержимый всякого рода манией"...

Конференция кадетской партии 13—15 мая приняла, как бесспорные начала—"воссоединение России, областную автономию и национальное равноправие" и воспретила членам партии "участие в правительстве, образованном при германской коалиции". От прямого осуждения своих киевских членов конференция, однако, отказалась: "Исполнительный комитет, не высказывая в настоящее время своего окончательного суждения", поручал одному из членов своих выяснить... создавшееся положение и меры "для согласования положения членов на Украине с... директивами ЦК". Только 27 июня центральный комитет партии выразил им неодобрение "за принятие участия в организации власти, опирающейся на немецкую поддержку". В частной переписке отношение московских кадет к киевским высказывалось гораздо легче и лапидарнее. Так, В. Степанов писал: "Здесь нет никого, кто бы не считал (как) их поведения, так и не исключившего их из партии (обл. ком.) возмутительным и марающим партию. Меня ободряет, что гонение на партию в Москве .отчасти смывает ту грязь, которою облили нас киевляне, бросившись головой вниз в помойную яму германофильства"...

Киевские националисты, группировавшиеся вокруг В. Шульгина, сурою осуждали гетманскую власть по мотивам национальным и политическим.

На стороне ее оставались, притом лишь до падения Германии, только союз хлеборобов-собственников в лице крупных землевладельцев, возглавлявших эту бутафорскую, организацию, весь сектор крайних правых и "Протофис" ,—словом, земельная и финансовая знать—максималисты в области классовых целей и интернационалисты в способах их достижения.

. Я приведу характеристику этой среды, исходящую из источника, который нельзя заподозрить в некомпетентности и в предвзятости. Кн. Гр. Трубецкой писая: "Аристократический квартал Лидки был жутким привидением минувшего. Там собрались Петербург и Москва; почти все друг друга знали. На каждом шагу встречались знакомые типичные лица бюрократов, банкиров, помещиков с их семьями. Чувствовалось, в буквальном смысле слова, что на их улице праздник. Отсюда доносились рассказы о какой-то вакханалии в области спекуляции и наживы. Все, кто имел вход в правительственные учреждения, промышляли всевозможными разрешениями на вывоз, на продажу и на перепродажу всякого рода товаров. Помещики торопились возместить себя за то, что потерпели, и взыскивали, когда могли, с крестьян втрое за награбленное. Правые и аристократы заискивали перед немцами. Находились и такие, которые открыто ругали немцев и в то же время забегали к ним с заднего крыльца, чтобы выхлопотать себе то или другое. Все эти русские круги, должен сказать, были гораздо противнее, чем немцы, которые, против ожидания, держали себя отнюдь не вызывающим образом".

Наконец, на стороне гетманской власти стояли еще довольно широкие бездейственные обывательские слои, не углублявшие смысла происходящих событий и жаждавшие .покоя, безопасности и примитивного порядка—какой угодно ценой..

Извне гетманскую власть поддерживал московский .-"правый центр" и примкнувший к нему персонально Милюков. Последний своим влиянием на кадет, членов правительства, старался, сколько мог, умерить буйный характер их самостийной практики, но в самом факте украинского и донского переворотов видел "явление одного порядка и явление положительное... начало возрождения российской государственности"... "Государственная самостоятельность областей, освободившихся от большевиков раньше Москвы,— писал он — является неизбежной переходной стадией и неизбежным последствием бессилия Москвы освободиться... собственными силами... Участие в перевороте германцев является печальною неизбежностью, но все же второстепенною чертой".,.

В. Шульгин, отражая взгляды националистов, писал на юг: "Я не смог произвести над собою ломки, т. е. работать над восстановлением России с немцами... Вопреки мнению Милюкова утверждаю, что киевские кадеты всенародно продали единство России, что было совершенно непростительным шагом".

Эти два. вопроса (единая государственность и "ориентация") поглощали всецело внимание русских политических кругов и вызвали среди них ожесточенную полемику. Все другие стороны жизни Украины в их глазах отходили на задний план. В частности весьма характерно, что в этом огромном калейдоскопе личных, письменных и печатных ориентировок, которые сосредоточивались в руках командования добровольческой армии, они отражения почти не находили.

* *
*

Kaк смотрел гетман на свои взаимоотношения с Германией?

За несколько дней до захвата власти он приехал к одному из известных киевских генералов и предложил ему принять участие в образовании нового правительства, "которое должно заменить Центральную раду и явиться посредником между германским командованием и украинским народом". Упомянул, что в этом деле заинтересованы немцы... Когда собеседник его ответил отказом, мотивируя "неприемлемостью для него работы с немцами на них", Скоропадский возразил, что "немцы здесь не при чем, что он будет вести вполне самостоятельную политику,—и закончил даже наивным заявлением,—что надеется обойти немцев и заставить их работать на пользу Украины".

"Обойти" оказалось невозможным.

В среде оккупантов шли серьезные внутренние трения: германское парламентское большинство и правительство, австрийское посольство в лице гр. Форгача требовали самостоятельности Украины; немецкая военная партия, исходя из практических расчетов— обеспеченности снабжения и ликвидации нарождавшегося Восточного фронта—временно склонялась к единству России. В зависимости от того, какая педаль нажимала сильнее на Эйхгорна и Мумма, определялся и политический курс гетманской политики.

28 мая генерал Тренер говорил делегации от свергнутой рады: "Германия искренно желает самостоятельности Украины и будьте уверены, что она—единственный могущественный защитник этой самостоятельности в Европе. Мы хотели вас поддержать. Но анархию и социалистические беспорядки по соседству с нашей империей терпеть не хотим, не можем и не будем"... И гетман клал руль вправо и насильственно украинизировал страну руками кадет и "умеренных" украинских националистов...

К этому времени относится разговор гетмана с одним видным русским генералом, которого прочили на должность военного министра. На вопрос его, правда ли, что гетман принял свой пост исключительно с целью воссоединения Малороссии с Россией, Скоропадский ответил отрицательно: "Может быть, в отдаленном будущем это и случится; но сейчас я буду стоять на почве самостийности Украины" ... Чрезмерно ревнивое отношение гетмана в то же время к "русским влияниям" приводило иногда к курьезам. Так, когда архиепископ Антоний был назначен киевским митрополитом, Скоропадский, предполагая встретить в нем врага гетманской власти и немецфильской политики, отказался вначале признать патриаршее назначение и убедительно просил Эйхгорна воспрепятствовать торжественной встрече архипастыря православными киевлянами. Гетман уверял, что митрополит Антоний "большой реакционер" и что "из встречи его хотят сделать большую москвофильскую демонстрацию"

В октябре ген. Тренер заявил : "Положение момента выдвигает сейчас перед Украиной задачи укрепления здоровых национальных устоев и привлечения народных кругов к участию в строительстве страны, как и в ее управлении. И здесь, как и в Германии, в состав правительства будут привлечены представители левых и демократических течений"... Практиковавшаяся немцами ранее скрытая поддержка этих кругов теперь становится явной. И гетман привлекает в состав правительства украинских социалистов и нажимает еще сильнее пресс украинизации. "Новый состав совета министров,—говорит премьер Лизогуб представителям печати 17 октября,—в области внешней и внутренней политики будет стремиться к более резкому выявлению национального лица украинской державы, отстаивая всеми силами самостоятельность и суверенность Украины".

А в то же время (9 октября) представителю добровольческой армии, полковнику Неймирку, при "случайной встрече", устроенной самим гетманом в квартире его адъютанта гр. Олсуфьева, он говорил: "Я русский человек и русский офицер; и мне очень неприятно, что, несмотря на ряд попыток с моей стороны завязать какие-либо отношения с ген. Алексеевым... кроме ничего незначащих писем... я ничего не получаю... Силою обстановки мне приходится говорить и делать совершенно не то, что чувствую и хочу— это надо понимать. Даю вам слово, что до сего времени я буквально ничем не связан, никаким договором с Берлином ³ и твердо отгородился от Австрии... Я определенно смотрел и смотрю,—и это знают мои близкие, настоящие русские люди,—что будущее Украины в России. Но Украина должна войти как равная с равной на условиях федерации. Прошло время командования из Петербурга,— это мое глубокое убеждение. Самостийность была необходима, как единственная оппозиция большевизму: надо было поднять национальное чувство. И переворот, который был сделан пришедшими немцами, я ранее еще предлагал союзникам, лично говорил об этом с ген. Тауби"... .

В ноябре ген. Тренер, сменив Людендорфа, сдавал уже германские армии на волю победителей... В Киеве говорил авторитетно только... немецкий совет солдатских депутатов. И гетман распускал правительство, приглашал на пост премьера "царского" министра Гербеля и издавал грамоту о Всероссийской федерации со включением в нее Украины. Одновременно Скоропадский не прекращал весьма оживленных тайных переговоров с Украинским национальным комитетом, а на юг сообщал, что "украинские силы...возглавляемые гетманом... в согласии с Доном и параллельно с добровольческой армией направляются на борьбу с большевиками и на восстановление единства России" .

Такой же двойственностью отличалась политика украинского правительства. Наиболее влиятельная кадетская .часть его, в замкнутом кругу киевского главного комитета, под сильным давлением Милюкова, стремившегося обуздать размах украинизации, выносила; постановления следовать "по линии превращения местного национального, движения в общегосударственное путем объединения всего юга России" . А вне стен комитета "согласованные действия" киевлян проявлялись проповедью на тему: "единая Россия—это нелепость... Насильственное соединение в одном государстве столь больших и столь разнородных частей недопустимо"... Вдохновитель и правая рука гетмана, Игорь Кистяковский, в конце 1917 года был приверженцем Корнилова и добровольческой армии, весною 1918 года—самостийником и германофилом, в октябре, когда немцы потребовали его удаления с поста,—федералистом и германофилом; а в ноябре... централистом. и антантофилом...

В свою очередь—само двуличное—германское правительство находило также некоторые странности в украинской политике... Украинский пооуг в Берлине, бар. Штейнгель, 7 июля доносил министру иностранных дел: "Императорское правительство находит, что наше правительство не достаточно твердо в своей политике, почему в Киеве происходит двойная политическая игра, вредящая упрочению дружбы между Германией и Украиной. .Императорское правительство желает, чтобы политика украинского правительства соответствовала во всех отношениях условию, заключенному 18 апреля (нов. стиля) 1918 г. между генерал-фельдмаршалом Эйхгорном и бар. Муммом, с одной стороны, и украинским правительством гетмана, в то время находившимся в процессе формирования, с другой стороны... Ввиду этого императорское правительства желает расширить границы своих прав в целях организации порядка и правосудия"...

Впрочем, к концу сентября, после поездки гетмана в Берлин, Взгляд германского правительства изменился, и министр ф. Гинце в рейхстаге заявил, что на Украине "продолжается в утешительном направлении процесс консолидации. Гетман с министрами вошел в Берлине в соприкосновение с нашим правительством. Констатируем, что намерения гетмана лояльны, планы его нам откровенно ясны".

* *
*

Внешние сношения Украины также всецело зависели от немцев. Все спорные территориальные вопросы о западной границе, о подчинении Украине Крыма, о Ростовском, Таганрогском округax и части Бессарабии, на которые претендовала Украина, разрешались односторонней волей немцев и притом не в ее пользу. Наиболее характерной была длившаяся бесконечно долго украино-большевистская конференция, заседавшая в Киеве, с Шлухиным и Раковским во главе. Поскольку вопросы, касавшиеся интересов Германии, как, например, передача оккупированной Украине в большом числе подвижного железнодорожного состава и урегулирование железнодорожного сообщения, проходили быстро, постольку все остальные, в особенности вопросы о границах, затягивались неимоверно. Участники конференции играли положительно непристойную роль, будучи пешками в руках закулисного дирижера. Приводимый документ характеризует в достаточной мере эти взаимоотношения:

Секретно.

Г. Председателю мирной делегации Украины С. Шелухину. Ввиду того, что в частном разговоре с министром иностранных дел председатель мирной делегации Раковский выразил желание разрешить возможно скорее вопросы, относящиеся к соглашению между Российской республикой и Украинским государством, считаем необходимым поставить вас в известность, что ускорение украино-русских отношений возможно лишь после того, как по этому вопросу выскажется германское правительство ¹)...

Но если дела конференции не подвигались вперед, то многочисленная советская делегация с большим успехом вела пропаганду и организацию тайных большевистских очагов.

В октябре министерство внутренних дел обнаружило две большевистских крупных организации в Киеве и Одессе, находившихся в деятельных сношениях с делегацией Раковского. После произведенных арестов и выемок как в организациях, так и у самих делегатов, обнаружилось, что работа большевиков велась совместно с украинским национальным комитетом и что посредниками между ними (были... представители немецкой власти...

Результаты этого скандального разоблачения были совершенно Неожиданные: удаление по требованию немцев с поста министра внутренних дел Кистяковского и освобождение арестованных большевиков.

Нужно было обладать поистине огромным самопожертвованием, неограниченным честолюбием или полной беспринципностью, чтобы при таких условиях стремиться к власти на Украине.

Ведение самостоятельной внешней политики было тем более невозможно для Украины, что, невзирая на наличность огромных военных запасов и людского материала, она не имела вовсе армии.

Вооруженные силы гетмана состояли: 1) из дивизии ген. Патиева, сформированной из добровольцев, стоявшей в Харькове, находившейся в подчинении у немецкого командования, совершенно разложившейся и впоследствии разоруженной немцами; 2) Сердюцкой дивизии (гвардейской), составленной по набору исключительно из сыновей средних и крупных крестьян-собственников и вскоре разбежавшейся; 3) из охранных и пограничных сотен, несших службу первые—полицейскую в уездах вторые—пограничную на западе; 4) наконец в августе из Владимир-Волынска прибыла сформированная там австрийцами из военнопленных украинцев "1-я Украинская пехотная дивизия", которая вслед за тем ввиду непригодности была расформирована.

Немцы всемерно противились организации украинской армии, считая ее опасной для себя, и допускали только существование ее кадров.

Подготовка этих кадров—штабов без войск—шла планомерно и основательно. Предположено было создать 8 корпусов двух-дивизионного состава и 4 конных дивизии. С условного согласия немцев готовился к обнародованию указ о мобилизации, и набор предположен был на! 15 ноября. Точно так же готовились кадры "украинского флота", в состав которого должны были войти впоследствии разоруженные и охраняемые немцами русские суда Черного моря.

Как известно, к этому времени наступили события, потрясшие Германию и поставившие Украину безоружной перед лицом большевистского нашествия. Поэтому вопрос об украинской армии интересен лишь с бытовой стороны.

Офицерский состав ее был почти исключительно русский. Генералитет и офицерство шли в армию тысячами , невзирая на официальное поношение России, на необходимость ломать русский язык на галицийскую мову , наконец на психологическую трудность присяги в "верности гетману и Украинской державе".

Побудительными причинами поступления на гетманскую службу были:. беспринципность одних—"все равно кому служить, лишь бы содержание платили", и идейность других, считавших, что украинская армия станет готовым кадром армии русской.

Так как истинные -мотивы тех и других не поддавались определению, то в добровольчестве создалось отрицательное отношение ко всем офицерам, состоявшим на украинской службе.

Каковы же были истинные стремления гетмана и его правительства в центральном вопросе—об отношении к России? Было ли официальное исповедание разрыва с русской культурой и государственностью только личиной или искренним их убеждением ?

Прежде всего в состав украинского правительства входили люди различных толков. Для одних самостоятельность Украины была целью, для других—с р е д с т в о м. Где—в средствах и целях—проходила грань побуждений личных, классовых, партийных, может быть, своеобразно понимаемых национально-государственных, для нас было и осталось неясным. Но вся совокупность фактов украинской действительности приводила нас к неизменному убеждению в беспринципности украинской политики.

Сохранение русской государственности являлось символом веры ген. Алексеева, моим и всей добровольческой армии. Символом ортодоксальным, не допускавшим ни сомнений, ни колебаний, ни компромиссов. Идея невозможности связать свою судьбу с насадителями большевизма и творцами Брест-литовского мира -была бесспорна в наших глазах не только по моральным побуждениям, но и по мотивам государственной целесообразности. Идея эта не находила, однако, такого безусловного признания в глазах всей армии, как первая.

Эти положения легли в основу наших отношений к гетману. Ни ген. Алексеев, ни я не вступали с ним в сношения. Был только один случай, совершенно частный, когда я обратился к гетману, как к русскому генералу, с, протестом против заключения немцами в киевскую тюрьму офицера штаба армии, подполковника Ряснянского. Ответа не последовало. Только с осени 1918 года, когда обнаружилась близость катастрофы, висевшей над центральными державами и, следовательно, над Украиной, гетман делал попытки через третьих лиц вступить в сношение с командованием добровольческой армии...

Но вместе с тем командование не прибегало ни к каким конкретным мерам, враждебным гетманскому правительству. Наше участие в украинских делах ограничилось гласным осуждением гетманской политики, извлечением из Украины русских офицеров, попытками приобрести там оружие и патроны, разведкой австро-германских сил и расположения и подготовкой мер для противодействия предполагавшемуся германскому наступлению против восточного фронта и добровольческой армии. Такими мерами признавались, в случае возникновения надобности, партизанская война в тылу немцев, разрушение мостов и железнодорожные забастовки . Киевский железнодорожный комитет и ряд видных путейских инженеров обещали нам содействие в этом отношении. Много .видных гетманских сановников и представителей генералитета присылали "с оказией" в добровольческую армию уверения в своей верности русской идее. А более экспансивные, не раз, быть может, авантюристы, неоднократно "испрашивали разрешение" устроить в Киеве "дворцовый переворот". Приезжая в штаб армии делегат даже от гетманского конвоя... Всем им ген. Романовский категорически запрещал какие-либо выступления против гетманской власти.

Штаб добровольческой армии не умел и не хотел вести политической интриги. Да и самый факт гетманства не казался угрожающим для национальной русской идеи. В годы, когда рушились вековые троны и сходили со сцены исторические династии, основание новых представлялось весьма проблематичным... в этом убеждении укрепляли нас и исторические прецеденты. "Малорусский народ,—говорит историк,—решительно не пристал к замыслу гетмана и нимало не сочувствовал ему. За Мазепою перешли к неприятелям только старшины, но и из них многие бежали от него, лишь узнали, что надежда на шведского короля плоха и что Карл, если бы даже и хотел, не мог доставить Малороссии независимости".

Для многих политических деятелей теперь, как и двести лет назад,—хотя обстановка стала неизмеримо сложнее,—решение украинской проблемы сводилось только к предвидению:

— Кто победит?

Карл—или Петр. Гинденбург—или Фош.

2. Изменение политики с падением Германии. Борьба партий. Вооруженная сила.

После опубликования германского мирного предложения (от 22 и 29 сентября), в правящих кругах Украины наступило полное смятение и растерянность. Неизбежность и близость падения центральных держав требовали спешных мер для закрепления шаткого положения украинской государственности и существующей власти и спешной политической перестраховки. Между тем эти же предвидения усилили напор на власть извне со стороны всех сил, ей враждебных.

Украинский национальный союз ,(УНС) предъявил тотчас гетману требование об образовании нового демократического правительства из состава членов союза, сводившееся к фактическому возрождению покойной директории. Этот шаг нашел энергичную поддержку в германской оккупационной власти и вместе с тем путем сношений Винниченко с Москвою был обеспечен некоторыми гарантиями со стороны совета комиссаров. УНС торопился захватить власть в свои руки, чтобы поставить державы согласия перед совершившимся фактом.

Германцы, готовясь к исходу, старались также создать себе обстановку, благоприятную в ближайшем будущем. Интересы самой Украины, как и России, были для них глубоко чужды и без различны; они поддерживали и насаждали там те силы, которые могли быть союзны им и противопоставлены державам согласия или, по крайней мере, могли бы создать последним большие затруднения. Поэтому ген. Тренер , продолжая широкое покровительство большевистским организациям на Украине, вместе с тем потребовал от гетмана создания "национального правительства", путем удаления из кабинета "руссофильских элементов" и включения членов УНС.

Эти домогательства встретили противодействие: в кабинете, среди некоторых членов его—по мотивам самосохранения, в российской общественности—в силу побуждений национальных, в. союзе хлеборобов, "Протофисе"—из-за опасения прихода к власти социалистического правительства.

Под напором всех этих влияний, гетман колебался, и переговоры о реконструкции кабинета затягивались. Но в начале октября произошло событие, вызвавшее министерский кризис и ускорившее развязку вопроса.

На Украине шли безобразно, на глазах у всех, большевистская пропаганда и организация восстания. Извне ими руководила "девятка" во главе с Пятаковым и Бубновым, которая обосновалась в Курске, формировала кадры "повстанческой армии", организовывала новые повстанческие отряды на территории Украины и помогала деньгами и оружием уже существующим. В самом Киеве такую же работу вела "мирная делегация" Раковского, советское консульство и военный эксперт делегации, бывший полк. Егоров, а в Одессе организующий центр создал Дыбенко. Большевистские центры подготовляли повсеместно "революционные комитеты", производили учет сил и вербовку красноармейцев, якобы для Восточного фронта—настолько открыто, что адреса регистрационных бюро зачастую не были секретом, и объявления об их функциях появлялись иногда в печати. Обеспокоенные этим явлением украинские власти пробовали бороться с ним, что удавалось отчасти в Одесском районе, занятом австрийцами, но в зоне германской оккупации встречало решительное противодействие военной германской власти.

Неоднократные представления по этому поводу генералу Тренеру успеха не имели. Украинский совет министров телеграммой от 11 октября обратился к германскому правительству "с настойчивым указанием и предостережением, что при таких условиях (правительство) слагает с себя ответственность за могущее произойти восстание большевиков и что в значительной степени (оно) должно будет обвинить в этом вредящую деятельность германских властей на Украине..."

Это обращение также никакого успеха не имело.

Министр "внутренних дел Кистяковский счел себя вынужденным, наконец, произвести арест Егорова, Дыбенко и обыск в помещении делегации и консульства. Результатом бы^л ряд новых арестов и изъятие важных документов, которые установили широкий организационный план большевистского восстания, тесный контакт делегации Раковского с председателем УНС Винниченко и полную осведомленность, если не прямое соучастие в этом... немецкого штаба. Произошло крупное столкновение: временный заместитель барона Мумма, советник Тиль, в крайне резкой форме потребовал немедленного освобождения арестованных, возвращения захваченной переписки и... удаления с поста министра Кистяковокого.

Первым результатом этого эпизода был демонстративный выход в отставку 9 министров, заступившихся за Кистяковского и подавших гетману записку "о необходимости совместной борьбы объединенными силами всех частей бывшей России с большевиками", вторым—капитуляция гетмана и назначение по соглашению с Тренером и Винниченко нового министерства, в составе которого' остались Лизогуб (председатель) и самостийники прежнего кабинета и вошло пять кандидатов УНС из числа социалистов-федералистов. В новом составе правительства было обеспечено вполне преобладание резко самостийного и немцефильского течения.

Лизогуб от имени нового правительства делал боевые заявления о том, что отныне он будет "стремиться к более резкому выявлению лица Украинской державы". Но фактически под гнетом грозной обстановки деятельность правительства носила следы растерянности и нерешительности. Положение его было действительно необыкновенно трудным.

* *
*

Мирные переговоры с советской Россией прервались. Раковский уехал в Москву. Еще 10 октября генеральный консул Украины Кривцов прислал из Москвы тревожную телеграмму о возможности "радикального изменения политики Совнаркома по отношению к Украине", так как "с аннулированием Брестского договора все обязательства Совнаркома отпадают, следовательно, отпадает и обязательство заключения (с ней) мирного договора". Совет комиссаров слал грозные ультиматумы по поводу оскорбления своей делегации и грозил репрессиями. В "нейтральной зоне" сосредоточивались две советские дивизии; большевистские Отряды появились в северных уездах Черниговской и Харьковской губерний... И хотя заместитель Раковского Мануильский уверял, что это "сепаратные акты недисциплинированных частей", и что советы не имеют никакого желания, "по крайней мере в настоящий момент", воевать с Украиной, но положение северного .фронта, лишенного украинских войск и прикрытого только колеблющейся уже "стеной" германских штыков, становилось критическим .

В то же время внутри страны шла тайно и явно деятельная работа украинских социалистов, объединенных в УНС, которые спешно (к 4 ноябрю) созывали "Национальный украинский кон-, гресс" из состава отделов союза, чтобы путем: симуляции воли народной принять окончательно падавшую из рук гетмана власть. Вероятно, в противовес гетман также торопил правительство с созывом "Державного сейма", чтобы закончить выборную кампанию до немецкого исхода... Сколько-нибудь .правильные выборы в назначенные сроки были абсолютно невозможны, но к прибытию— казавшемуся несомненным—войск Согласия "голос народа" должен был сказать решительное слово. При этом все три группы (немцы, гетманское правительство и УНС) по разным побуждениям сходились в одном—в стремлении "утвердить самостоятельность Украинской державы".

Международное положение Украины было не менее шатким; перемена! внешних декораций требовала поэтому исключительной осторожности.

2 октября украинский посол в Берлине бар. Штейнгель телеграфировал в Киев: положение .безнадежно и "повелительно диктует нам необходимость войти в сношение с Согласием, которое одно в состоянии обеспечить державе ее интересы. Имею точные сведения, что Согласие не встретит препятствий для оккупации Украины, если об этом просить".

Сообразно с двойственным притяжением мировых центров и внешняя политика Украины пошла по расходящимся дорогам. Мин. ин. дел -Дорошенко, не терявший еще надежды на Германию, отправился в Берлин с целью добиться содействия ее в вопросе "допущения представителей самостоятельной Украины на мирный конгресс". Туда же отправился товарищ председателя УНС Никовский... Гетман в грамоте своей от 17 октября "стоял на почве независимости Украинской державы и на ее строжайшем дружественном нейтралитете", выражал надежду, что и державы Согласия "признают наш государственный суверенитет". Лизогуб позволил себе даже некоторую угрозу по адресу Согласия : "Украинское правительство заявляет, что оно будет всячески бороться со всеми проявлениями извне, которые были бы направлены к нарушению нейтралитета Украины". Но в то же время, с согласия германского командования, готовились уже посольства в Париж (Н. М. Могилянский), в Америку (Коростовец) и в Яссы (ген. Дашкевич-Горбатский) . Насколько сильны были тогда еще (конец октября) в правительстве германофильские течения и иллюзорные надежды на силу германских штыков, можно видеть из письма Н. М. Могилянского к заместителю мин. ин. дел Палтову. Могилянский просил ("отложить отъезд миссии minimum на две недели". "К этому времени, быть может, выяснится международная конъюнктура..."

Могилянский определял и "свой идейный багаж", как "глубокого сторонника немецкой общественности, солидарности и культуры". "Наибольшей угрозой будущему,—писал он,—я считаю большевизм" Вильсона и зарывающихся в упоении момента французов... Экономический союз с Англией и Францией считаю фантазией... Наше будущее как Украины, так и России, в добросовестных тесных отношениях с Германией,—это определено географией, историей и здравым смыслом"

Быстро развивавшееся наступление союзников на Балканах заставило правительство спешно командировать в Яссы Коростовца, который, "не претендуя на признание Согласием Украины", вступил в деловые сношения с его представителем в лице французского посланника, графа Сент-Олера. В предъявленной последнему вербальной ноте правительство Украины, высказывая опасение, что военные действия могут быть перенесены на! ее территорию, просило избавить от этого нового несчастья пострадавшее и без того население; заверяло державы Согласия в своем строгом нейтралитете и готовности "принять с большим удовлетворением всякое предложение сотрудничества; в целях сохранения порядка и безопасности в стране". Сент-Олер, не отказываясь от "частных сношений", ответил, что "отношение держав, Согласия к Украине будет зависеть от той помощи, которую украинское правительство окажет им (союзникам) в восстановлении порядка в России"...

Мирное предложение Германии всколыхнуло, конечно, и общественную жизнь на Украине, и в особенности в Киеве. Оно вызвало громадный подъем в политических организациях и во многих произвело полный переворот "ориентации" и тактики.

Прежде всего изменилось отношение к существу гетманской власти тех групп, которые были ее опорой. "Союз хлеборобов" на всех съездах—уездных, губернских, в главном совете— спешил отречься от украинской самостийности. 1 октября гетмана посетила делегация Союза которая внушала гетману идеи о временном характере самостийности Украины, о необходимости равноправия русского языка с украинским, недопустимости социалистического правительства и, главное, об единстве России. Гетман бранил немцев, со всем соглашался, призывал к терпению. На 1 ноября н. ст. в Киеве был назначен всеукраинский съезд хлеборобов, но правительство—знамение времени—препятствовало созыву той организации, которая была восприемницей рожденного немцами гетманства... Только после заверения руководителей съезда, что вопрос об единой России подыматься не будет, заседания его были разрешены. В отношении социальном съезд раскололся, по существу распался, на почве непримиримого отношения помещиков к вопросу об отчуждении земель, невзирая на то, что крестьянство ставило требования более чем умеренные: сохранение частной собственности и выкуп части помещичьей земли. В отношении политическом, хотя и косвенным путем, съезд проявил полное единодушие: он горячо приветствовал гетмана, посетившего заседание, и в тот же день еще более бурными овациями встретил речь Пуришкевича об... единой России.

Киевский "Протофис", с его "интернационализмом", германофильством и неизменной поддержкой гетманской политики, потеряв почву под ногами, переживал период растерянности. Он присоединился официально к позиции Союза хлеборобов, искал сближения с Национальным центром; дружил с гетманом и будировал в отношении социалистического правительства; поддерживал близкие отношения с немецким штабом, в надежде, что не все еще потеряно, и делал уже неудачные попытки военных формировании для защиты Киева и Украины.

Так или иначе гетман мог убедиться в лояльном отношении к нему лично Союза хлеборобов, "Протофиса", но ни на какую поддержку c их стороны ни самостийности, ни своему правительству рассчитывать более не мог. Одно еще сближало их—это стремление сохранить германскую оккупацию. В середине октября, после переговоров с германским командованием, веденных профессором Пиленко, от имени Союза и "Протофиса" послана была телеграмма Вильсону с просьбой оставить германские войска на Украине. Это обстоятельство вызвало большое возмущение в широких кругах российской общественности и еще более уронило в их глазах престиж обеих организаций. .Точно так же выбита была временно - из колеи деятельность "Монархического блока" и союза "Наша родина", связанных с организацией "Южной", "Астраханской" и "Северной" армий: с переменой германского правительства и новым курсом в украинском вопросе ("национализация и демократизация"), немцы прекратили всякий денежный отпуск и поддержку их организаций. Первые две армии, за полной невозможностью дальнейшего самостоятельного существования, перешли на иждивение Дона.

Монархический блок сохранял близкое общение с гетманом и находился в контакте с Красновым. Ввиду полной неудачи, постигшей правых в Киеве, Замысловский был отправлен в Ростов, где к началу ноября он собирал монархический съезд, стараясь привлечь на него "представителей добровольческой и Кубанской армий". Там должен был образоваться "единый фронт", имеющий лозунгом "великую, единую и неделимую Россию, на основе законопреемственной монархии". Что касается ориентации, "то этот вопрос,—по словам Замысловского,—при революции, вспыхнувшей в Германии, должно признать утратившим свою остроту, ибо ориентироваться на государство, находящееся в состоянии революции, явно невозможно".

* *
*

Киев в это время, осенью 1918 г., продолжая вбирать в себя вcю соль российской буржуазии и интеллигенции. Сюда постепенно перекочевывали из Москвы и отдельные деятели, и целые организации. Здесь происходили сложение и диференциация сил, падение одних и нарождение других группировок, которые затем, перенеся свою деятельность на юг России, играли известную роль в его судьбах.

"Совещание членов законодательных палат", не разрывая окончательно с германскими кругами, с которыми вел переговоры в Берлине посол Совещания барон Розен на тему о "естественном союзе монархической Германии и монархической России против гегемонии Англии", решило командировать своего представителя и к союзникам с "выражением восторга по поводу близкого окончания войны... беспримерными подвигами героических народов" и за помощью, которая должна была выразиться:1) в быстрой реальной поддержке добровольческой армии, 2) в занятии обеих столиц хорошо дисциплинированными и дружественно к России настроенными войсками, 3) в сохранении в оккупированных Германией областях ее гарнизонов до замены таковых союзническими или имеющими быть образованными русскими". Из письма видного участника совещания барона В. Меллер-Закомельского я узнал неожиданно, что "Совещание никогда не видело ; путей спасения России вне тесной связи с союзникам" .

Совещание значительно увеличилось численно поступлением новых членов, беженцев из советской России, и сильно клонилось в право. Среди крайних элементов нарастало неудовольствие по поводу присутствия к составе "бюро" совещания Милюкова, и шла сильная агитация за его устранение, не увенчавшаяся, однако, успехом: 3 октября в собрании членов законодательных палат состоялось переизбрание "бюро", состав которого остался прежним, но был пополнен тремя членами из числа лидеров правых .

По мысли Милюкова, война была окончена, вопрос ориентации отпал и не было поэтому более препятствий к объединению широкого фронта русской общественности. На том же заседании 3 октября было одобрено составленное Милюковым обращение к русскому обществу, в котором указывалось на необходимость "скорейшего создания авторитетного общероссийского представительства, которое могло бы встать на место советской власти". Главнейшими основами сведения воедино разрозненных усилий возрождения России ставилось: 1) "признание за Россией того территориального состава и той независимости в международных отношениях, которые Россия имела до временной потери своей государственности"; 2) взаимное общение военных организаций и местных правительств; "отказ от преследования отдельными частями каких-либо частных или местных интересов" и вместе с тем "отказ вновь образуемого целого от вмешательства в местные интересы и в деятельность местной власти, неоправдываемого интересами объединения..." Нормальным государственным строем для будущего обращение считало конституционно-монархический.

Этими теоретическими предпосылками, далекими от вожделений не только южных и западных лимитрофов, но и казачьих областей, собрание заранее ограничивало возможность широкого в территориальном смысле объединения.

Совет законодательных палат приступил к созданию "широкого общественного фронта", который на деле оказался весьма узким, включив по преимуществу правое крыло русской общественности, сановную бюрократию, крупных аграриев и крупную буржуазию— элементы глубоко консервативные по своему прошлому, традициям и идеологии . Для придания реального значения и силы новому органу объединения, Совет решил сделать попытку подчинить своему политическому руководству добровольческую армию. "С этой целью в Екатеринодар в середине октября были командированы гг. Вл. Гурко и Шебеко. В записке, врученной ими от лица Совета, мысль о значении объединенного органа (власти?) была выражена следующим образом:

"Этот политический орган, состоящий в тесном общении с добровольческой армией и притом могущий всесторонне, а потому правильно осветить предположения и настроения руководящих кругов населения страны и обладающий тем самым должным авторитетом, явился бы не только мощным сотрудником добровольческой армии в деле воссоздания единой государственной власти в России, но представлял бы и для других культурных государств тот голос страны, с которым бы они считались и глашатаев которого неминуемо бы допустили на мирный конгресс".

Я был в то время на фронте, руководя ставропольской репарацией, и послы Совета имели беседу с ген. Лукомским, который в своем докладе настоятельно советовал мне "опереться" на создаваемое объединение, высказывая опасение, что иначе "мы можем остаться в одиночестве". Не разделяя этих опасений, я ответил ему:

Добровольческая армия отнюдь не может стать орудием политической партии, особливо с шаткой ориентацией. Строить "Южное объединение и бросить его на полпути, чтобы начать новую комбинацию, нельзя. То, что предлагают они, было предложено Родзянко еще в Мечетке, строилось ими в Киеве, но неудачно. Противополагать сейчас эту комбинацию всем другим нецелесообразно. Вооруженная сила никогда не "останется в одиночестве". Ее всегда пожелают. Во всяком случае до решения вопроса об "Южном объединении" нельзя разрешать вопрос о новой комбинации, которая может только затруднить соглашения.

Если же эта комбинация возникнет сама собой без нашего участия; если она действительно будет иметь нравственный авторитет в стране и поддержит идеи и цели, преследуемые добровольческой армией, то тем лучше для всех нас и паче всего для России".

В то же время государственные и общественные деятели, собравшиеся к тому времени в Екатеринодаре откликнулись на предложение образования "Государственного объединения" особой, запиской, в которой обусловили целесообразность его тремя положениями: 1) избрать местом пребывания организации пункт, находящийся вне воздействия германских сил; 2) признать добровольческую армию "Всероссийским государственным центром"; 3) повести борьбу с самостийностью Украины. В вопросе о "расширении фронта" организации мнения разделились: меньшинство высказало пожелание привлечь в него недемократические круги и те социалистические, которые группируются вокруг "Союза возрождения России" и "Земско-городского объединения", тогда как остальные участники совещания считали привлечение этих групп "неосуществимым и нецелесообразным, ввиду того глубокого различия во взглядах между ними и теми слоями населения, .из представителей коих образуется предположенный совет"; возможно, говорили они, привлечение лишь тех демократических кругов, которые "отстаивают современный социальный строй всех культурных стран и отвергают принцип (борьбы классов... Соглашение с организациями социалистических партий, быть может, и возможно и даже желательно, но исключительно лишь в деле общей борьбы с большевизмом" .

К концу октября образовался окончательно в Киеве "Совет государственного объединения", во главе которого стал барон В. Меллер-Закомельский; товарищами его были намечены А. В. Кривошеин, П. Н. Милюков и С. Н. Третьяков. Сообщая мне 31 октября о создании и задачах новой организации, председатель ее писал:

"Приступая ныне к своей работе, Совет государственного объединения России поручил мне сообщить вашему превосходительству, что он представляет все силы, знания и опыт объединившихся в нем лиц в распоряжение добровольческой армии и будет всемерно счастлив, если он хоть в небольшой доле сможет облегчить армииее великий ратный подвиг и ее славное служение нашему общему делу воссоздания великой, единой и неделимой России..."

Я ответил благодарностью и пожеланием успеха и сообщил, что "не премину использовать живые силы и государственный опыт" членов Совета!, и вместе с тем высказал пожелание, чтобы "круг политических и общественных групп, обществ и учреждений, примкнувших к Совету, был расширен, дабы добровольческая армия могла опираться на возможно широкий, беспартийный блок всех .государственно-мыслящих слоев русской общественности" .

В отношении гетмана Совет государственного объединения сохранил полную лояльность, находился с ним в частом общении и старался также влиять на направление его политики, но безуспешно.

* *
*

Наряду с "Совещанием членов законодательных палат" и "государственного объединения", являвшимися прямыми наследниками покойного "правого центра", проявлял оживленную деятельность "Киевский национальный центр", по идеологии и задачам представлявший как бы областной отдел центра Московского или "Всероссийского". К концу октября в Киев из Москвы прибыла группа московской организации—М. М. Федоров, проф. Новгородцев, Волков, Салазкин и др., и таким образом установилось непосредственное общение между обоими центрами.

"Национальный центр определил свое лицо, как "общественно-политической организации, в состав которой входят представители всех несоциалистических политических партий, кроме крайних правых, всех общественных групп и пр., при условии признания ими необходимости восстановления единой и неделимой России, борьбы с большевизмом, антинемецкой ориентации и верности союзникам" . Сохраняя московские традиции, киевский Национальный центр находился в "полном контакте" с Союзом возрождения, перенесшим также центр своей деятельности в Киев, и признавал "неприемлемым общение с Совещанием законодательных палат, так как эта организация скомпрометировала себя соглашениями с немцами". Таким образом официально грань между двумя основными буржуазными группировками проходила как будто исключительно по "водоразделу" между Шпре и Сеной, тогда как фактически уже и в то время ясно определилось их крупное политическое расхождение, запутываемое еще больше такими видимыми несообразностями, как вхождение в "Совещание" Милюкова и содружество с "Центром" Шульгина¹ . Только в екатеринодарский период, после некоторой диференциации, эти два общественных течения проявят окончательно настоящее свое содержание, одно—консервативное, другое—либеральное.

Киевский национальный центр ставил ближайшими своими задачами: 1) борьбу с украинской самостийностью, 2) поддержку добровольческой армии как организующего противобольшевистского российского, центра, и 3) осведомление союзников "об истинном Положении дел на Украине". В своем обращении "к державам Согласия и руководителям добровольческой армии" центр развивал эти идеи: Украинского государства никогда не было: "Украинцы"—не нация, а политическая партия, взрощенная Австро-Германией; огромное большинство населения Малороссии считает себя русским народом... и свято неизменно хранит верность союзникам растерзанной России; и Центральная рада, и гетманское правительство совершенно оторваны от страны..." В заключение центр умолял союзников и добровольческую армию "спасти Малороссию от ига и тирании германской оккупации", заняв ее "одновременно с уходом немецких и австрийских войск добровольческой армией и союзническими войсками... для спасения края от украинско-большевистской анархии и резни..."

Исходя из тех же взглядов, Национальный центр вел борьбу против созыва гетманом "Державного сейма", считая это "покушением на! верховные права русского народа", так как только "единая Россия в целом может решить судьбу и определить объем прав и обязанностей всех частей ее". Одновременно образована была смешанная комиссия из; состава Московского ("Всероссийского") и Киевского центров, с участием; представителей от Совета государственного объединения, под председательством проф. Новгородцева, для составления проекта областной автономии.

К гетману и украинскому правительству Киевский национальный центр относился с величайшей враждебностью. Когда в начале октября в Киеве распространились ложные слухи, что я веду переговоры о соглашении с Украиной, этот вопрос был поставлен на совещании центра, которое единогласно постановило: "С изменником Скоропадским и с возглавляемой им Украиной никакие переговоры и соглашения недопустимы; слухи и известия о каких-то переговорах добровольческой армии со Скоропадией повергают деятелей Национального. центра в уныние и скорбь, ибо, если добровольческая армия признает Скоропадского и Украину, то это поведет к общему и окончательному признанию их и утверждению. Национальный центр в Киеве решил сосредоточить свои усилия исключительно на борьбе с украинской самостийностью" .

Такое же отношение было, конечно, к Украинскому национальному союзу. Назревающая опасность переворота, подготовляемого этим союзом во главе с Винниченко и Петлюрой, была очевидна. Национальный центр в ряде своих заседаний, обсуждая меры противодействия, признал откровенно свое бессилие и видел выход только в прибытии на Украину войск добровольческой армии. В этом смысле я получал оттуда постоянные представления. Также освещали вопрос и сотрудники "Азбуки", и сам Шульгин, который главную причину беспомощности центра видел в отсутствии в Киеве лица, "способного властно и авторитетно руководить военными организациями..." "Может быть,—говорил он,—вооруженная сила и нашлась бы, если бы нашелся энергичный генерал, снабженный от добровольческой армии полной властью действовать по своему усмотрению, в зависимости от обстоятельств, и приказывать именем добровольческой армии, обаяние которой сейчас очень велико..." Шульгин считал негласного представителя нашего в Киеве ген. Ломновского не подходящим для этой роли и настаивал на назначении нового лица, которое через Национальный центр "в кратчайший срок подчинит себе все, тяготеющее к добровольческой армии" ("особый корпус", "дружины" и т. п.). То же рекомендовалось в отношении Крыма .

Подобных обращений ко мне, и помимо этих организаций, было не мало—со стороны общественных деятелей и просто обывателей, в глазах которых Украина Винниченко отличалась мало от Украины советской. Меня настойчиво втягивали в украинский водоворот, тогда как я считал, что задача эта для добровольческой армии совершенно непосильна. В том необыкновенно сложном военно-политическом положении, в котором находилась Украина, одного престижа добровольческой армии было на мой взгляд совершенно недостаточно. Необходима была крупная вооруженная сила, которая могла 'бы поддержать или свергнуть гетманскую власть, разделаться с движением, поднятым УНС, и главное, прикрыть северные рубежи Украины от готовящегося вторжения "повстанческой" красной армии Антонова-Овсеенко. Это мог бы сделать народный подъем, но его не было. Это могли выполнить легко союзники, но они не приходили. Что касается добровольческой армии, то к концу октября все решительно ее силы—30— 40 тыс.—были собраны на полях Ставрополя, где в жестоких боях решались судьбы кампании и самой армии....

Посылать на Украину было некого.

Наконец в Киеве проявляла оживленную деятельность третья крупная организация "Союз возрождения России", стоявший как-то в стороне от других. Союз находился в "контакте" с Национальным центром и в плохом мире с партиями эсеров и эсдеков меньшевиков, не прощавшими ему сотрудничества с буржуазными организациями; поддерживал добровольческую армию "постольку— поскольку" и резко враждебно относился к украинской самостийности, к гетману и к УНС. Но методы действий Союза в отношении последних институций были намечены .более решительные. Осведомители Национального центра и "Азбуки", невзирая на "контакт" с Союзом возрождения, не знали ничего о конспиративной деятельности его и только однажды в очередном докладе промелькнули сведения, что "в случае ухода немцев и попытки украинцев усилиться (?), СВ намерен вклиниться и захватить власть по соглашению с Национальным центром". Это намерение звучало чрезвычайно странно как в силу "бескровно-мирного" настроения руководителей СВР, так и ввиду отсутствия тех активных сил, на которые мог бы опереться Союз. Только впоследствии мы узнали 6т одного из руководителей , что "группа радикального офицерства в Киеве, опираясь на политическую поддержку левых организаций, решила устроить переворот. Целью его было, свержение Скоропад-ского и передача власти кругам, группирующимся около Союза возрождения, которые должны были координировать свою деятельность с Уфимской директорией..."

Тогдашний Киев и Уфимская директория! Нужно было обладать большой долей фантазии, чтобы строить такие комбинации. Но СВР относился серьезно к своей затее—настолько, что был даже намечен состав нового правительства во главе с Одинцом.

Станкевич, Одинец и другие лица вели какую-то тайную организацию офицерских дружин, вернее, материально поддерживали возникавшие самостоятельно, на что тратились суммы из французской субсидии. "Во мраке подполья и заговора,—говорит Станкевич,—политические контуры настолько терялись, что иногда после долгого разговора с каким-либо делегатом я вдруг убеждался, что передо мной стоит не мой единомышленник, а левый эсер или даже большевик..." Эти связующие нити Станкевич мог бы легко обнаружить и в другом направлении, ведущие к дружине ген. Кирпичова , полк. Винберга и даже к союзу "Наша родина". Ибо "радикального офицерства" в природе не оказалось: были лишь отдельные офицеры—радикалы, социалисты, даже большевики, были также люди, которым безразлично, от кого получать деньги. В конце концов, вся военная мощь Союза покоилась в большинстве случаев на тех самых офицерских дружинах, которые гетманское

правительство предназначало для защиты Украины от большевиков: Национальный центр—для противодействия самостийной Украине Винниченко—Петлюры и Союз возрождения—для свержения гетманской власти.

Когда настало время действовать, у Союза возрождения не оказалось никаких сил.

* *
*

19 сентября, обсудив внешнее и внутреннее положение страны, украинский совет министров признал, что "внезапно возникшие международные события угрожают независимости, самостоятельности и самому существованию Украинской державы". И потому постановил "немедленно приступить к формированию украинской национальной гвардии".

Формирование вооруженной силы, на что получено было гетманом разрешение германского правительства еще в бытность его " Берлине, представляло, однако, неопреодолимые трудности. Всеобщий набор, на котором настаивал военный министр Рагоза, не обещал никакого успеха и, по мнению гетманских кругов, мог дать ярко большевистский состав. Формирование классовой армии— "вольного казачества" из добровольцев-хлеборобов имело уже плачевный опыт в виде почти разбежавшейся сердюцкой дивизии. Составленный в генеральном штабе проект формирования национальной гвардии при сечевой дивизии, с ее инструкторами, готовил явно вооруженную силу не для гетмана, а для Украинского национального центра и Петлюры... Вообще все формирования на национальном принципе встречали резкий, бурный протест в российском офицерстве, которое отнюдь не желало драться ни за гетмана, ни за самостийную Украину.

Ввиду таких настроений, в начале октября гетман отдал приказ о формировании "особого корпуса", подчиненного непосредственно ему, минуя правительство. Корпус этот предназначался "для борьбы с анархией в пограничной полосе"; во внутренней своей жизни он должен был руководствоваться "положением бывшей российской армии, действовавшим с 1 марта 1917 г."; чинам корпуса присвоена была "форма бывшей российской армии". Одновременно объявлена была регистрация всех офицеров и предупреждение о предстоящей мобилизации офицеров и сверхсрочных унтер-офицеров (до 35-летнего возраста) по их желанию в украинские войска или в "русский корпус".

Первая комбинация—в глазах офицерства—приводила к утверждению украинской самостийности внутри страны; вторая:— немедленному выходу на фронт для защиты ее же от внешних посягательств. И офицерство не пошло никуда. Идейное—по убеждению", беспринципное—по шкурничеству. В той же в другой среде: выявился сильный отлив из Украины—одних в районы русских добровольческих армий, других—в те края, где еще не быломобилизации, где можно было жить покойно, служить в ресторанах, зарабатывать "на лото" и спекулировать.

Ввиду полного провала правительственной организации и неудавшейся мобилизации, пришлось прибегнуть к частной. По инициативе "Протофиса", "хлеборобов" и Киевской городской думы, при деятельном участии проф. Пиленко, гр. Гейдена и Дьякова министр внутренних дел принял отвергнутое им ранее предложение—вступить в соглашение) с существующими в Киеве офицерскими обществами самопомощи и дать им средства и полномочия для формирования "дружин"; эти части предназначались прежде всепх для охраны спокойствия и порядка в столице. Так возникли дружины полк. Святополк-Мирского, ген. Кирпичова, Рубанова, Голембиовского и др.—частью чисто офицерские, частью смешанного типа, с добровольцами—преимущественно из учащейся молодежи, которая вообще откликнулась на призыв дто-рааному: одни пошли в офицерские дружины, другие искали "более демократических формирований", третьи,—и их было немало,—заявили, что предпочитают советскую власть украинскому самостийничеству, и выжидали развития событий.

Численность офицерских дружин была незначительна, вряд ли превосходила 3—4 тыс.; организация далеко несовершенна: разбухшие штабы, неизбежные контрразведки и "отряды особого назначения доминировали над "штыками". Расплодились также многочисленные "вербовочные бюро" с громадными штатами, обширными реквизированными помещениями и автомобилями. Каждое из них формировало не менее, чем "армию", и имело в наличности 100—150 бойцов.

Кроме этих организаций, в Киеве существовало еще офицерское общество "Свив" стоявшее всецело на платформе добровольческой армии и взявшее на себя на условиях вольного найма охрану арсенала, артиллерийских и интендантских складов и полигонов. Министерства военное и внутренних дел конкурировали друг с другом, организуя вооруженные силы, и оба не были твердо уверены, в какую сторону повернуты будут их штыки.

1 ноября я был поражен представленной мне лентой телеграфного разговора: ген. "Ломновский из Киева передавал начальнику моего штаба, ген. Романовскому:

"В местных газетах объявлен ваш приказ о подчинении всех войск на территории России генералу Деникину и мобилизация всех офицеров .

Сейчас я был приглашен к гетману, который просил передать: сегодня командиру дружин и местных полков являлись ему и доложили о своем переходе в подчинение" вам. Ввиду сложного и тревожного положения в Киеве осуществление этого может вызвать неурядицы. Необходимо выждать несколько дней до прихода сюда войск Согласия. Теперь здесь идут формирования дружин, и отлив офицеров может повредить делу. Мы находимся в области слухов, мало ориентированы". Ген. Романовский: "Приказа такого главнокомандующий не издавал. Был приказ о мобилизации офицеров только на территории, занятой добровольческой армией. Само собой разумеется, что войска на этой территории подчиняются главнокомандующему. Таким образом, приказ, появившийся в киевских газетах—результат какого-то недоразумения".

Я до сих пор не знаю автора этого приказа.

Через два дня получена была телеграмма укр. мин. ин. дел Афанасьева по тому же поводу, в которой он просил "разъяснить подлинный смысл ("моего") приказа с сохранением авторитета власти гетмана... во избежание разрушения дисциплины в украинской армии".

Положение мое было весьма затруднительным. Нарождающаяся киевская вооруженная сила решительно отказывалась идти под знаменем гетмана самостийной Украины. Для поддержания патриотического подъема офицерства и сохранения края от вторжения большевиков до ожидаемого прихода союзников я решил дать киевским формированиям флаг добровольческой армии. Поэтому я ответил Афанасьеву: "Приказа в редакции, появившейся в киевских газетах, я не отдавал. Генералу Ломновскому, представителю добровольческой армии в Киеве, приказано объединить управление всеми русскими добровольческими отрядами Украины, причем ему вменяется в обязанность всемерно согласовать свои действия с интересами края, направляя все силы к борьбе с большевиками и не вмешиваясь во внутренние дела края..." .

"Приказ главнокомандующего,—сообщала "Азбука",—произвел потрясающее впечатление. Все моментально, как по щучьему велению, словно картина в кинематографе, перевернулось. Тысячи людей сразу осмелели. С других тысяч людей сразу отлетала украинская одурь, и они вновь почувствовали себя русскими людьми... За всем этим за приказом вырисовывалась вся мощь поддержки союзников и весь колоссальный престиж их... Все помыслы огромного большинства Малороссии устремились навстречу союзникам и добровольческой армии".

Если в нарисованной картине краски и сгущены, то нельзя отрицать, что весь этот эпизод дал некоторую опору и уверенность русским национальным элементам в Киеве, и вместе с тем послужил одною из причин дальнейших серьезных политических событий.

29 октября Германия приняла тяжкие условия перемирия, продиктованные победителями, признав свое полное поражение.

26 октября французский посланник в Яссах гр. Сент-Олер высказал Коростовцу пожелание, чтобы гетман "чем-нибудь проявил перемену германофильской политики и согласие (свое) поддержать работу союзников по восстановлению порядка в России".

1 ноября киевские военные начальники заявили гетману, что войска их выходят из его подчинения, являясь поборниками общерусских интересов.

Эти события произвели окончательный переворот в гетманской политике, результатом которого была "грамота ко всем украинским гражданам и казакам", опубликованная 2 ноября. В ней говорилось: "...После пережитых Россией великих потрясений условия ее будущего бытия должны, несомненно, измениться. На иных началах, на началах федеративных, должно быть воссоздано прежнее величие и сила всероссийской державы, и в этой федерации Украине надлежит занять одно из первых мест.

На этих началах, которые—я верю—разделяют и союзники России—державы Согласия, которым и не могут не сочувствовать все без исключения остальные народы не только Европы, но и всего мира, должна быть построена будущая политика нашей Украины. Ей первой надлежит выступить в деле создания всероссийской федерации, конечной целью которой явится как восстановление великой России, так и обеспечение экономического и культурного преуспевания всего украинского народа на прочных основах национально-государственной самобытности.

...Вновь сформированному мною кабинету я поручаю ближайшее выполнение этой великой, исторической задачи".

Об этих событиях гетман беседовал на другой день после опубликования "грамоты" с В. Маркозовым, явившимся за боевыми припасами для добровольческой армии.

"В грамоте я ясно высказал то, что давно хотел (высказать), но не мог раньше,—говорил гетман.—Вы знаете, что о н и—"щирые"— хотели меня "а днях арестовать, но я им сказал, что этого не стоит делать, так как беспорядки от этого еще больше усилятся; они и оставили эту мысль. Вообще теперь очень тяжело. Я, собственно, не хотел еще перемены кабинета—хотел дождаться ответа от великого князя Николая Николаевича, но ответ задержался. А обстоятельства требовали на что-нибудь сейчас решиться. Я ему писал ², что прошу и предлагаю принять верховное командование всеми войсками бывшей России и управление. И в его лице объединить всех нас—генералов, а то мы только ссоримся. Когда он сделается не только верховным главнокомандующим, но и правителем, тогда я с радостью немедленно передал бы ему всю власть. К получению ответа хотелось приурочить и новый кабинет" .

В том же разговоре гетман с горечью коснулся вопроса по поводу нежелания моего "с ним сообщаться..." Я решительно не мог, не могу и теперь стать на ту упрощенную точку зрения, которая разительную противоположность идеологии, стимулов и лозунгов движения претворяет в "ссоры генералов". Гетман не желал понять, что между идеологией "единой, великой и неделимой России" и той, которую до последних дней исповедывал гласно он— гетман: "во всех взаимоотношениях как с нашими ближайшими соседями, так и со всеми другими мировыми государствами, мы стоим и будем стоять непоколебимо на почве самостоятельной и независимой Украинской державы..." ,—что между этими идеологиями лежит непроходимая пропасть, через которую не перекинуть мостика слухами, будто это—лишь политическая игра, обман, средство, чтобы сквозь узкую щель украинского шовинизма пролезть легче в широкие ворота свободной российской государственности.

До конца сентября гетман не делал никаких шагов для сближения. Только с изменением положения центральных держав 9 и 11 октября н. ст. гетман при посредстве своего адъютанта гр. Олсуфьева устроил встречу с представителем Киевского добровольческого центра, полк. Неймирком, причем уверял последнего в своей русской ориентации, в необходимости личины самостийности, как "единственной оппозиции большевизму" и в расположении своем к добровольческой армии. Неймирок не получил никаких указаний от моего штаба и вел беседу от себя лично. В начале октября в Екатерйнодар приехал Шидловский и от имени гетмана предложил помощь оружием и снаряжением на условиях отказа моего от союзнической ориентации и признания "нейтралитета" в отношении Германии... Наконец 21 октября, после свидания своего с гетманом на .ст. Скороходово, атаман Краснов писал ген. Лукрмскому, что гетман "предполагает на этих днях обратиться к добровольческой армии, Дону и Кубани, если возможно—к Тереку, Грузии и Крыму... выслать депутатов на общий съезд. Цель... выработка общего плана борьбы с большевиками и большевизмом в России".

Все эти попытки гетмана самостоятельной и враждебной в отношении России Украины я считал бесцельными. Но когда мин. ин. дел нового украинского правительства Афанасьев в телеграмме ко мне (3 ноября) заявил, что "украинские силы в согласии с Доном и параллельно с добровольческой армией направляются на борьбу с большевиками и на восстановление единства России", я ответил тотчас же: "Раз Украина стала на путь русской государственности, представляется необходимым войти в соглашение по вопросам единого фронта, единого командования— для борьбы с большевиками и единого российского представительства на международном конгрессе" *.

В середине ноября от донского правительства получена была втора'я телеграмма Афанасьева, повторяющая предложение гетмана о съезде в Киеве, причем целью съезда ставилось: "установление общего плана борьбы с большевизмом... разрешение вопросов, касающихся... отношений к нейтральным странам, к державам Согласия, к Германии и бывшим ее союзником и установление прочной государственной власти в России". Ген. Драгомиров послал ответ о нашем согласии участвовать в съезде, но с указанием: 1) что ввиду военной обстановки (к Киеву подступал Петлюра), как место съезда, предпочтительнее Бкатеринодар или Симферополь; 2) что Добровольческая армия не имеет никаких оснований пересматривать свои отношения к союзникам и 3) что участие грузинского правительства, враждебного к России и к добровольческой армии, недопустимо.

Эта¹ телеграмма в Киеве не была еще, очевидно, получена когда Афанасьев разослал третью с указанием срока съезда на 5 декабря.

На этом наши сношения пресеклись, так как одновременно радио принесло известие, что гетман отрекся от власти, и белый Киев агонизирует.

* *
*

Последние акты гетмана, знаменуя полный разрыв с УНС ², имели весьма важные последствия.

2 ноября в Киеве по городу было расклеено воззвание, призывавшее "громадян до зброи и до порядку" и объявлявшее о свержении гетмана, который "останим зрадницким актом скасував самостйность Украинской Держави". От имени "организованного украинського демократа, вид всього активного народного громадянства, яке обрало нас"—было оповещено о переходе власти в руки "Директорн самостйной украиньской народной республики" с "головою" Винниченко и членами Петлюрой, Швецом и Андреевским. В воззвании предлагалось гетману и его министрам уйти "негайно, без пролиття крови", а офицерским организациям сдать оружие и выехать "куды хто охоча". В воззвании выражена была также уверенность, что "солдати германського визволенного народу поставляться до боротьбы пригнитченного украинського народу".

Директория переехала тайно из Киева в Белую Церковь, где находились галицийские сечевые части, собранные там для борьбы с Польшей. Петлюра, посаженный в свое время в тюрьму Кистяковским и выпущенный незадолго перед тем "национальным" правительством, принял звание "головного отамана"; на левобережной Украине "главнокомандующим" войсками Директории стал Болбочан. В ночь на 5 ноября полк Болбочана арестовал в Харькове штаб украинского корпуса, обезоружил офицерские дружины и при полном попустительстве немецких войск объявил там власть Директории.

Силы восставших были невелики: два полка сечевых стрельцов, остатки дивизии серожупанников (б. наших пленных) и гайдамацких кошей, некоторые изменившие части гетманских войск (б. дивизий Натиева), формируемые наскоро крестьянские банды—всего вначале не более четырех-пяти тысяч. Не ожидая накопления и сосредоточения своих сил, с имеющимися под рукой отрядами, Болбочан из Харькова двинулся на Полтаву, которую и занял 14-го, а Петлюра из Белой Церкви через Фастов—к стольному Киеву,

Навстречу ему двинуты были из Киева несколько рот дружины Святополк-Мирского и сердюцкой дивизии, которые между станц. Мотовиловкой и Васильков были разбиты и отошли к Жулянам, в 10 верстах от Киева. Здесь, получив подкрепление из состава других дружин, они заняли оборонительную позицию. Петлюровские войска, продвинувшись к Боярке, также приостановились, очевидно ввиду недоразумений с германскими войсками: захват Фастов-ского узла прекратил совершенно эвакуацию немецких эшелонов, и в тылу у петлюровцев на этой почве начались 'Вооруженные столкновения с немцами.

Противники стояли друг против друга—оба с ничтожными силами, и оба неуверенные в своем успехе.

Германское правительство явно покровительствовало Директории, хотя и объявило официально о своем нейтралитете. "Мы сохраняем .нейтральное положение,—говорил приказ немецкого главнокомандующего от 3 ноября,—по отношению к внутренним политическим события на Украине; однако спокойствие и порядок в стране неизбежно должны быть нами поддерживаемы силою оружия, дабы не было препятствия к вызову наших войск. Надлежит особенно твердо (Сохранять за собой обладание путями сообщения". -В этом духе киевская главная квартира старалась повлиять на солдатские советы, чтобы побудить войска к оказанию сопротивления. 14 ноября ей удалось двинуть против петлюровцев из состава киевского гарнизона 3 батальона с артиллерией к Фастову. Немцы легко опрокинули передовые части петлюровцев у С. Белгородки, но вслед за сим на другой день представители штаба и солдатского совета ' заключили с ними перемирие. По договору, подписанному 19 ноября, петлюровцы предоставляли беспрепятственно пользование железными дорогами немцам и кроме того обязались: "Войска Директории, впредь до прибытия представителей Антанты на Украину и впредь до заявления об отказе от этого соглашения, прекращают всякие оперативные: действия в местностях, еще не занятых ими ко времени вступления в силу настоящего договора, главным образом приостанавливают дальнейшее продвижение к Киеву".

Это постановление было обосновано отчасти и на решительных Требованиях Энно, вновь назначенного в Киев французского консула "с особыми полномочиями". Энно из Ясс прибыл в Одессу и оттуда, начиная с 7 ноября обращался к Киевскому германскому штабу и гетманскому правительству с рядом телеграмм от имени Согласия . В них сообщалось во всеобщее сведение: 1) "державы Согласия признают существующее сейчас украинское правительство, возглавляемое гетманом" ; 2) "решение всех спорных политических и социальных вопросов, в особенности вопрос о самоопределении национальностей, будет детально рассмотрено после того, как военные силы держав Согласия и их политические представители прибудут в Киев"; 3) "всякое покушение против существующей власти будет .строго подавлено"; 4) "немцы обязуются поддерживать и восстановить порядок р Киеве и во всем крае—до прихода союзников"; 5) "державы Согласия ни в каком случае не допустят вступления войск Петлюры в Киев..."

Между тем во всей Украине развивалось с необыкновенной быстротой движение—революционное в отношении гетманской власти, которую не хотел защищать никто, и бесформенное в своих политических контурах: УНС шел с молчаливого согласия Москвы и при дружественном нейтралитете германского командования за самостийность Украины—против гетмана; крестьянство подымалось за обещанную Директорией "землю"—против помещиков и немцев; сельская беднота ("незаможни") и городской пролетариат—против "буржуев" вообще, за советскую власть; деревня шла на город с целью поживы... Наряду с остатками гетманского "ряду" и органами, насаждавшимися петлюровскими атаманами, возникали поэтому повсеместно революционные комитеты и совдепы, а местами и новые формы самодовлеющих, ни от кого не зависимых анархических образований.

Винниченко объявлял декреты совершенно большевистского характера о социализации, национализации, изъятии .буржуйских ценностей; эти призывы находили отзывчивую почву в крае, еще не прошедшем всего круга большевистского опыта, и претворялись в жизнь погромами, пожарами, разбоями, убийствами. Попрежнему, как 'в начале года, в движении, поднятом на Украине, решительно не было национального момента. Директория разжигала социальный пожар в целях своего утверждения, бессильная потом локализировать его в целях своего существования. Полубольшевизм Директории не удовлетворял никого и, естественно, катился по инерции в сторону большевизма советов. Люди, наблюдавшие жизнь Украины того времени, все наши осведомители, в один голос, задолго до переворота, предвещали правлению Директории участь краткого и бесславного этапа по пути к большевизму, и, по общему признанию, этот этап, наконец осуществившись, носил наиболее анархический характер из всех девяти "режимов", сменившихся на Украине.

Тревога немецкой главной квартиры оказалась не напрасной: повсюду подымалась волна ненависти против немцев, с которой Директория совладать не могла; петлюровские и крестьянские банды нападали на немецкие эшелоны, грабили, оскорбляли и обезоруживали их; местами немцы оказывали сопротивление, и тогда происходили вынужденные кровавые столкновения.

Петлюровские атаманы не разделяли германофильства Директории. Григорьев, например, говорил с германскими властями таким языком: "объявляю вам именем командуемых мною рабочих войск, а также именем народа, восставшего против буржуазии, что вы не демократы, а предатели России. Если в течение четырех дней вы не покинете Николаева и Долинской, то ни один из вас не увидит .своей родины: при первом же движении вы будете уничтожены бесследно, как мухи" .

Стремясь стихийно домой и желая обеспечить себе свободный путь, немцы, по частной инициативе местных комитетов или сохранивших авторитет военных начальников, помогали и вооружали то .одну, то другую сторону. Так в Харькове они допустили занятие города Болбочаном, а к концу ноября заставили его отряды очистить город и вооружили организацию добровольческого центра; в Бердичеве они вооружали повстанцев; в Полтаве они не позволили гетманским частям прервать путь двигавшимся из Харькова повстанцам, но через несколько дней разоружили овладевшие уже городом петлюровские банды "незаможнего селянства", принявшие явно большевистский характер и угрожавшие их безопасности. Солдатские комитеты продавали оружие и петлюровцам и большевикам, и гетманцам, и добровольцам. Солдаты зачастую отказывали в повиновении начальникам, бросали фронт и охрану железных дорог и уходили самовольно в ближайшие центры.

Немецких начальников многие обвиняли в макиавеллизме и предательстве, но обвинение это было нередко несправедливым: доведение немецких войск обусловливалось, кроме политики, развалом и стихийной тягой на родину.

Российское офицерство было сбито с толку, рассеяно, неорганизованно. Кой-где были отдельные, иногда доблестные, попытки сопротивления, лишенные, однако, общей идеи и растворившиеся бессильно в картине общего хаоса. Так, в Харькове, например, в течение одной недели произведено было три мобилизации: гетманская, петлюровская и добровольческая... В Полтаве перед приближением отрядов Болбочана состоялся многолюдный офицерский митинг, на котором громадное большинство участников на призыв гетманского военного начальства ответило, что "готово сражаться исключительно с большевиками и только в Полтаве, а против Болбочана не пойдут". Несомненно, наряду с "идеологией" во всех таких выступлениях немалую роль играло и "шкурничество".

Украинский хаос как нельзя лучше характеризуется положением злосчастного Екатеринослава, о котором сводка к середине ноября сообщала: "Город разделен на пять районов. В верхней части укрепились добровольческие дружины; в районе городской думы— еврейская самооборона; далее—кольцом охватывают немцы; добровольцев, самооборону и немцев окружают петлюровцы и, наконец, весь город в кольце большевиков и махновцев".

С самого начала на всем движении Винниченко—Петлюры легла печать анархии, которая не оставляла его до окончательного крушения.

* *
*

Петлюровско-немецкое соглашение не нарушалось до конца ноября, давая Киеву некоторую передышку и возможность собраться с силами.

Одновременно с обнародованием последнего акта гетман, порвав окончательно с украинскими национальными кругами, искал естественной опоры в русских организациях. На его попытки в этом отношении откликнулись "Протофис", "хлеборобы" и "монархический блок". "Ответ государственного объединения" не хотел себя, невидимому, связывать с режимом, уже обреченным, хотя устами „Кривошеина доказывал, что "Скоропадскому можно все простить, даже оставить ему пожизненное гетманство, если он в дальнейшем будет служить верой и правдой единой России". На соединенном заседании бюро Московского ("Всероссийского") и Киевского национальных центров при участии представителей добровольческих организаций 1 ноября под председательством профессора Новгородцева было решено единогласно, что какие-либо сношения с "изменником гетманом" недопустимы и аморальны. Еще непримиримее, как мы знаем, была позиция "Союза возрождения", не оставлявшего мысли о вооруженном (перевороте, и. левее его стоящих организаций.

И гетман сделал надлежащие выводы: последний месяц его правления прошел под исключительным и полным влиянием блока крайних правых, разделяемым до известной степени с переменившим ориентацию министром внутренних дел Игорем Кистяковским.

Под влиянием "монархического блока" 5 ноября была опубликована "грамота" гетмана:

"Ввиду чрезвычайных обстоятельств, общее командование всеми вооруженными силами, действующими "а территории Украины, я вручаю генералу от кавалерии графу Келлеру на правах главнокомандующего армиями фронта, с предоставлением ему, сверх того, прав, определенных ст. 28 Положения о полевом управлении войск в военное время *. Всю территорию Украины объявляю театром военных действий, а потому все гражданские власти Украины подчиняются ген. графу Келлеру".

Этим актом устранялось неудобство непосредственного подчинения "украинскому гетману" российских дружин и вместе с тем последние косвенно выходили из распоряжения добровольческого командования. Имя графа Келлера должно было привлечь новые шнтингенты монархического офицерства, а флаг добровольческой армии, который был весьма неприятен и гетману, и правому блоку, но сохранялся ими неукоснительно, должен был примирять с фактом насилия правых умеренную часть общественности и офицерства.

Но граф Келлер понял свое назначение, как скрытую капитуляцию гетмана и передачу ему диктатуры—"всей полноты военной и гражданской власти на Украине" . Сообразно с этим, он образовал при себе "Совет обороны"—по составу своему—бюро монархического блока, с Безаком во главе; начальником своей канцелярии назначил ген. Спиридовича.

Столь явный переход власти к "правым большевикам", как называла "Азбука" деятелей "Протофиса" и монархического блока, еще более возбудил против гетмана и украинского правительства прогрессивную и демократическую общественность.

В высокой степени достойный и храбрый генерал, граф Келлер, как политический деятель, был прямо опасен: своими крайними убеждениями, вспыльчивостью и элементарной прямолинейностью. Уже на третий день по пришествии к власти он написал приказ-призыв о восстановления монархии, от распространения которого его, однако, удержал "блок", считавший такое обращение к пылающей Украине преждевременным. Первые же шаги диктатора и "Совета обороны" привели в большое беспокойство украинское правительство. И 12 ноября к гр. Келлеру, по поручению правительства, явились министры Афанасьев и Рейнбот и заявили ему, что он неправильно понимает существо своей власти; ему не может быть подчинена власть законодательная, какою до созыва Державного сейма является Совет министров. Что граф Келлер в своих воззваниях говорит только об единой России, игнорируя вовсе Украинскую державу, тогда как правительство "стремится к созданию украинского федеративного государства и от этой своей программы для воссоздания целой и неделимой России отказаться не может" . Граф Келлер предъявил ультимативное требование полноты власти и в тот же день получил гетманский приказ о своей отставке и о назначении его заместителем ген. кн. Долгорукова. В своем прощальном приказе Келлер объяснял свой уход двумя причинами: "1) могу приложить свои силы и положить свою голову только для создания великой, нераздельной, единой России, а не за отделение от России федеративного государства и 2) считаю, что без единой власти в настоящее время, когда восстание разгорается во всех губерниях, установить спокойствие в стране невозможно" .

И хотя по существу ничего не изменилось, так как у кормила власти остался тот же блок, возглавленный кн. Долгоруковым— председателем военной монархической партии и товарищем председателя "блока", но политическая неразбериха усилилась еще более: граф Келлер ушел потому, что не хотел бороться "за отделение от России федеративного государства..." А новое командование?..

* *
*

Ввиду быстрого распространения анархии на Украине и изолированного .положения Киева, прямое сообщение с ним Екатеринодара было нерегулярно, а с ноября прервалось вовсе; и мой штаб получал только отрывочное и случайное осведомление кружными путями о происходящих там событиях. Взаимоотношения моего представителя ген. Ломновского—номинального начальника добровольческих дружин—с гетманскими властями было весьма неопределенным. Как я уже говорил, граф Келлер, в качестве "главнокомандующего Северной псковской армией", 2 ноября признал свое подчинение добровольческому командованию. Став через три дня "главнокомандующим войсками Украины", он дал неопределенное объяснение Ломновскому: "По вопросу об установлении общего фронта и единого командования он держится своего прежнего взгляда; однако Украина столь тесно связана с Доном и столь зависит от него, что единое командование возможно только включая и Дон". По плану, одобренному гетманом и Келлером, предполагалось приступить к формированию особой "Юго-западной армии", без фактического участия Ломновского, для чего просили все же "флаг добровольческой армии". Ломвовский категорически отказал .

Тем не менее взаимоотношения его с Келлером не нарушались. Ген, Ломновский, имея от меня общее указание предоставить добровольческие отряды в оперативном отношении высшей украинской военной власти в интересах борьбы| и спасения Малороссии от большевизма, исполнял эту директиву с большой выдержкой, тактом и иногда самопожертвованием. Эта позиция Ломновского подвергалась суровому осуждению киевского национального центра, который считал, что при сложившихся обстоятельствах человек, обладающий большей волей, дерзанием и авторитетом мог бы недопустить экспериментов гетмана и взять у него падающую власть и все руководство обороной. На место Долгорукова и "монархического блока", по их мысли должен был стать Ломновский и "Киевский национальный центр". Центр явно преувеличивал свое значение и возможности, особенно приняв во внимание, что полное неприятие им гетмана ставило вопрос о власти в прямую зависимость от внутреннего переворота.

- Новый главнокомандующий, князь Долгоруков с первых же шагов проявил враждебное отношение к добровольческому центру, стремясь устранить всякое вмешательство его в дело формирования вооруженной силы. Его усилия были направлены не по надлежащему адресу. Военный Киев действительно представлял из себя крайне неприглядное зрелище: всевозможные штабы и бюро комплектований Южной, Северной, Астраханской армий, особого корпуса, тайных и явных организаций политических партий пухли, разрастались, конкурировали и враждовали друг с другом, способствуя распылению сил и легальному дезертирству. Ненормальность этого положения была настолько очевидной, что в осуждении его объединились, казалось бы, совершенные антиподы: в первый раз во второй половине ноября явилась возможность устроить в Киеве ряд совещаний из представителей: 1) добровольческого центра, 2) монархического блока , 3) Совета государственного объединения, 4) Национального центра и 5) Союза возрождения России . На этих заседаниях вопросу об упорядочении комплектования в одних руках предпослан был вопрос объединения командования всеми русскими вооруженными силами. "Монархический блок и Совет государственного объединения высказались за главнокомандующего силами Украины, Национальный центр и Союз возрождения России—за главнокомандующего добровольческой армией. Соглашение не состоялось.

Ген. Долгоруков решил идти напролом: в ночь на 23 ноября он вызвал к себе ген. Ломновского и заявил ему:

— В дружинах Святополк-Мирского и Рубанова бунт. Там чуть ли не открыто говорят, что меня надо арестовать. Долг службы вынуждает меня арестовать вас. Я человек решительный.

Дальнейший ход этого дела так излагается генералом Ломновским ⁵:

"Этот разговор происходил на ходу в назначенную мне комнату, где я был арестован с приставлением часового.

Спустя час ко мне в комнату вошел Пиленко, невидимому, крайне расстроенный. Он стал говорить о своих патриотических чувствах и просил меня быть вполне откровенным. Я заверил его, что на откровенность мою он • может вполне положиться, но сказать я ничего не могу, так как решительно ничего не понимаю.

Тогда Пиленко стал говорить, что причиною всего—двойственное подчинение дружин и во имя общего дела необходимо найти выход из создавшегося положения. Я объяснил Пиленко, что суть дела совершенно не в двойственном подчинении, так как дружины в оперативном ^отношении всецело подчиняются местному командованию... а исключительно в личностях.

Пиленко стал опять говорить о крайне тягостном положении Киева, что во имя общего русского дела необходимо найти все же выход, раз связь с ген. Деникиным прервана. На это я возразил, что теперь, с моим арестом, выход сам собою найден и для меня вопрос не в двойственном подчинении дружин, а в недопустимом, неслыханном факте ареста представителя главнокомандующего русской добровольческой армии".

Между тем в дом князя Долгорукова прибыли приглашенные им общественные деятели—граф Гейден, князь Голицын, Масленников и ген. Шиллинг. Возмущенные случившимся, они потребовали от Долгорукова немедленного освобождения ген. Ломновского. На вопрос зашедшего к нему Шиллинга, как он думает поступить дальше, Ломновский ответил, что покинет Киев вместе с чинами своего штаба. На это Шиллинг сказал, что кн. Долгоруков не видит препятствий к выезду. Но через некоторое время в комнату Ломновского вошли все перечисленные выше лица...

"Гр. Гейден, очень взволнованный, обратился ко мне от имени общественных деятелей, умоляя меня, ради спасения в Киеве общего русского дела, в которое вложена громадная работа, не становиться в непримиримую позицию и согласиться аннулировать происшедшее; что отъезд представительства добровольческой армии из Киева может повести к ужасным последствиям—к тому, что русские офицеры уйдут с занимаемых ими позиций, и Киев вновь будет отдан во власть Петлюры и украинцев. Я ответил, что общее русское дело мне столь же дорого, как и им, я отдаю себе совершенно ясный отчет, к каким чреватым последствиям может повести выезд из Киева представительства добровольческой армии, но не знаю, отдает ли себе ясный отчет князь Долгоруков, к каким последствиям может повести факт ареста представителя главнокомандующего и отъезд представительства.

На это гр. Гейден сказал, что кн. Долгоруков глубоко сожалеет о случившемся; что он погорячился, сказав, что не видит препятствий к выезду, и считает это совершенно невозможным".

После продолжительных переговоров ген. Ломновский заявил общественным деятелям:

"Ввиду крайне неустойчивого положения в Киеве и возможности перенесения гражданской войны внутрь города, ввиду того, что вопрос о недопущении повстанцев в город ставится чуть ли не всецело в зависимость от полного подчинения дружин, я решил подчинить их во всех отношениях местному командованию, с тем, чтобы' я был своевременно осведомляем о всех мероприятиях, касающихся этих дружин".

Все эти нелепые трения на! верхах правления и командования становились немедленно достоянием широкой публики и производили глубоко деморализующее впечатление среди- защитников Киева.

Какая же в сущности идея борьбы?

Консул Энно чуть не ежедневно присылал телеграммы, что союзные войска идут, они уже близко, не сегодня—завтра будут в Киеве. Тогда: положение ясно: .продержаться несколько дней, а там вопрос разрешится союзниками—несомненно в пользу единой России... Стоявшие в совершенно непримиримой оппозиции к гетьману "национальные центры", под влиянием смертельной опасности, угрожавшей Киеву, изменили несколько свою позицию: "Всероссийский центр" соглашался, что "до прихода русских и союзных сил.Самое выгодное, если сохранится та власть, которая пока существует, ибо всякий переворот явился бы новым условием для усиления большевистских настроений"; "Киевский центр" 7 ноября обратился к русским людям с призывом защищать порядок против банд Петлюры...

Но тот же Энно говорил о признании существующей власти гетмана. Добровольческое командование, отдавая дружины в распоряжение гетманского командования, как будто присоединялось к этому решению...

— Следовательно, защищать власть гетмана и Украинской державы?

К тому же в первой телеграмме главнокомандующего добровольческой армии к мин. Афанасьеву говорилось о "борьбе с большевиками" и "невмешательстве во внутренние дела края".

И хотя Ломновский пояснил, что обстановка ¹ с тех пор изменилась, что Директория—это предтеча' большевизма, но его понимали плохо:

— Следовательно, защищать гетмана от Петлюры? В более радикальных кругах ставили вопрос в другой плоскости:

— Там—"вся власть советам"; здесь—"вся власть Протофису". Что лучше?

Эти и многие другие вопросы вызывали смуту в умах и приводили в уныние офицерство и учащуюся молодежь—почти единственный контингент защитников Киева. Да и мудрено было им разобраться в украинской проблеме, когда в среде значительно большего политического кругозора—в самом, например, ядре Союза возрождения России—возникали такие недоуменные вопросы: "Кому помогать, или социальной реакции, воплощаемой Скоропадским и защищаемой немцами, или демократическому движению украинцев, идущих с максимализмом не только социальным, но и национальным, и открывающему дорогу максимализму настоящему (советскому) ?" В результате Союз выпустил воззвание против гетмана, требуя создания "демократической объединенной власти на Украине" и предостерегая от оказания помощи гетману.

Среди защитников Киева эти вопросы для одних были, действительно, вопросами совести и долга, для других, вероятно, 'большинства, благовидным прикрытием своего оппортунизма или малодушия.

И в киевских казармах-общежитиях, и на позициях у Жулян царило подавленное унылое настроение; люди жили в области фантастики и нервирующих слухов. Это настроение усугублялось еще потрясающим неустройством в организации, снабжении, довольствии, особенно на позициях. Там люди приходили к сознанию своей полной заброшенности и беспомощности.

Вопрос решили немцы.

30 ноября в Казатине между германским командованием и петлюровским штабом был заключен второй договор, в силу которого немцы обязались не препятствовать вступлению, в Киев войск "Украинской народной республики"; взамен этого им была обещана "взаимная дружественная pa6oтa" и содействие их эвакуации, в частности 10 транспортных поездов по трем направлениям—через Пинск, Сарны и Казатин.

Удельный вес Директории после многих месяцев сотрудничества; был хорошо известен немцам. Но этот исход обещал облегчить трудное положение немецких оккупационных войск \и вместе с тем создать большие затруднения державам Согласия...

Когда немецкие батальоны, прикрывавшие Киев, прошли сквозь расположение киевских дружин, все поняли, что наступил конец.

По инициативе Национального центра общественные организации, считая дело проигранным, обратились к председателю правительства Гербелкл с предложением "поднять открыто над защитниками Киева флаг добровольческой армии", передать командование ген. Ломновскому и разработать тотчас же вопрос об отходе из Киева добровольческих дружин. Гербель ответил, что у него "все готово", .что "Директория пойдет вероятно на условия—разрешить выезд всего правительства, всех желающих и добровольческих частей на Дон...

— У меня, все готово. He мешайте только довести дело до благополучного конца .

Течение событий не соответствовало официальному оптимизму.

Первого декабря галицкие сечевики Коновальца сбили киевские дружины и в тот же день к вечеру вошли в город.

Гетман 1 декабря подписал акт отречения и скрылся в Германию.

Правительство рассеялось .

Кн. Долгоруков сдал войска на капитуляцию без всяких условий и отбыл в Одессу.

Трагически пал на улицах Киева ген: гр. Келлер, заколотый петлюровскими солдатами.

Дружинники рассеялись по городу, и значительная часть их, более тысячи, засела в здании Педагогического музея под охраной германских караулов. Благодаря заступничеству киевских организаций, консулов, телеграммам Энно—Директории и моим—главнокомандующим союзными армиями, правительство Винниченко приняло меры к освобождению части интернированных и к выезду остальных в Германию.

Поезда, следовавшие на юг, увозили цвет российской эмиграции и политических партий на новый, третий по счету, этап, редназначенный им судьбою, в Одессу. Вся Украина была объята анархией.

В Одессе в 1918—1919 гг. существовали органы всех политических партий—от блока крайних правых во главе с Пеликаном и Родзевичем до тайных большевистских ячеек, обладавших большими средствами и ведших разлагающую пропаганду в городе, среди французских матросов и солдат. Легальные российские партии в качестве таковых на авансцену одесских событий непосредственно не выступали, оказывая влияние и давление главным образом при посредстве "пяти организаций". Точно так же мало заметна! была в городе с огромным еврейским населением явная политическая работа еврейских партий. Одесские осведомители указывали только упорно на тайную совместную деятельность некоторых немецких банков и крупных еврейских финансистов, поддерживавших украинское движение. Эта работа, видными участниками которой называли между прочими Марголина и Вольфзона, находилась в трагическом несоответствии с природой движения, с волной еврейских погромов, поднятой разлагавшимися войсками Директории и прокатившейся по Украине и Новороссии в феврале-марте 1919 г. Эта же работа создала в добровольческих кругах довольно распространенное и слишком упрощенное объяснение направления французской политики на юге—"еврейским золотом" и "еврейским засильем". Олицетворялось оно всемогущим тогда начальником штаба ген. д'Анзельма тевреем Фрейденбергом и его советчиками—Марголиным, Маргулиесом и другими видными представителями русского еврейства.

Наибольшую деятельность проявляли украинские группы. Делясь на несколько толков и течений, они обладали общими чертами—-большой долей авантюризма и большой решимостью жертвовать интересами и Украины и России.

В одно и то же время в Москве вел переговоры с советом комиссаров украинский посол Мазуренко, а в Одессе вступала в сношение с французским командованием целая плеяда украинских деятелей: военн. министр ген. Греков, мин. вн. дел Мациевич, его товарищи Марголин и австриец Галшт; представитель отколовшегося на ноябрьском съезде левого крыла хлеборобов Шемет и другие лица. Все они для подкрепления своей агитации пользовались большими средствами . Не признаваемые добровольческой властью и явно враждебные ей, они тем не менее пользовались благодаря французам полным иммунитетом в Одессе.

Эти официальные представители Директории далеко, впрочем, не отличались единством. Военная группа (Петлюра, Греков, отчасти Галип), находившаяся в оппозиции к партии Винниченко, в поисках расположения французов готова была идти на внутренний .переворот—очищение Директории от Винниченко и большевистских элементов.и сближение ее с буржуазией, с сохранением, однако, самостийности Украины. По мере развала армии и правительства из этой комбинации вышел ген. Треков и стал вести свою особую линию, "жертвуя" уже и Петлюрой и являясь претендентом на роль главы Директории или диктатора. В то же время его агенты стремились привлечь одесское офицерство и в особенности генеральный штаб на украинскую службу широкими денежными посулами и обещаниями "федерации и даже монархии". Они говорили также о возможности соединения армий под общим водительством добровольческого командования.

Украинская работа велась ив другом направлении.

Бывшие гетманские деятели—генералы .Бйскупский, Присовский, Долгоруков и др., оставшиеся не у дел, сохранившие старые связи с немцами и завязывавшие новые—с французами, были враждебны к добровольческой армии и в свою очередь сильно смущали офицерство. Бйскупский, возглавлявший эту группу, стремился к образованию "краевого правительства с объединением национальностей" и к созданию особой украинской армии; в то же время он старался заинтересовать французов своим проектом разрешения аграрного вопроса в России: иностранный консорциум, скупающий у помещиков землю и перепродающий ее после парцелляции крестьянам с большим дивидендом... Трудно было определить, где в этом проекте проходят грани между фантастикой и потерей национального чувства.

Эта группа в, силу финансовых, по-видимому, обстоятельств объединилась с другой, также крайне правой, представителями которой были: харьковский помещик, председатель отделения союза русского народа, Котов-Коношенко, претендовавший на гетманский "стол", и киевский помещик, бывш. чиновник канц. генерал-губернатора, Григоренко. Они играли роль представителей "Всеукраин-ской народной громады" и "Всеукраинского союза хлеборобов-собственников"—групп, отколовшихся от Всеукраинского союза хлеборобов на ноябрьском съезде. Это звание придавало им известный декорум "народных избранников" в глазах неразбиравшихся в русских делах французов.

От имени обеих организаций Котов-Коношенко подал докладную записку французскому командованию и ген. Санникову с изложением чаяний широкого фронта русско-украинской реакции и ее несложной программы: 1) верховная власть в Малороссии принадлежит "гетману, воеводе или верховной краевой раде"; 2) при ней—"верховный совет из представителей добровольческой армии, народной громады и хлеборобов-собственников"; 3) "краевая армия", созданная путем мобилизации "имущих классов при участии хлеборобческих громадянских организаций", с офицерским составом преимущественно "из местных офицеров-хлеборобов"; 4) лозунг—"неприкосновенность собственности на землю". Аграрный вопрос считался уже разрешенным "ввиду накопления капиталов в деревне, позволяющих крестьянам скупать землю", для чего требуется лишь "законное разрешение свободной купли-продажи земли".

Эти организации делали также попытки формирований, призывая в свои ряды офицерство и прельщая его крупными окладами, превосходившими значительно добровольческие.

Естественно, что у ген. Савинкова ни Котов-Коношенко, ни его проект не встретили никакого сочувствия. Но французское командование, в поисках "подлинно-демократических" течений, вело оживленные переговоры с ним и с Григоренко и в их кругах искало людей для нового правительства; в частности Григоренко состоял неизменным кандидатом во всех французских комбинациях новой власти.

И хотя Бйскупский, Котов и Григоренко являлись сторонниками и претендентами на возглавление государственной власти трех различных систем—краевого правительства, гетманства и Директории, но это различие, по-видимому, не считалось существенным и не препятствовало нисколько их единению. По существу идеология всех этих лиц была одна и та! же, как один и тот же денежный источник питал их деятельность.

Большое .участие в этой группе принимали руководители киевского монархического блока; полной поддержкой пользовалась она со стороны "Протофиса", группы "Всероссийского союза земельных собственников" и нового крайне-правого блока Пеликана—Родзе-вича—Гижицкого. Григоренко установил тесный контакт с бюро Совета государственного объединения и в то же время вел переговоры с группой ген. Грекова, протягивая нити к украинской Директории... По игре судьбы сложная интрига ковала длинную цепь, противоположными концами своими захватывавшую Петлюру и... Пеликана.

Наконец была еще одна строго конспиративная польско-украинская группа, внушавшая французам мысль об освобождении Украины при содействии Польши и о включении ее на автономных началах в состав Польского государства...

Если ко всему этому добавить, что одна и та же контрразведка обслуживала и немцев, и Украинскую народную громаду ³ и что, по свидетельству Маргулиеса, другая контрразведка ("источник сведений") работала одновременно на французов, на Гришина-Алмазова и за особую плату "раньше их" делилась своими сведениями с бюро Совета государственного объединения , то получится довольно яркая картина того переплета "борьбы, интриг, влияний, той политической свистопляски, которая мутила Одессу.

Картина была бы неполной, если бы я не коснулся другой области—социально-экономических отношений. В этой области по концентрации спекулянтских элементов и плутократии, по темпераменту и размаху Одесса превзошла, вероятно, тыловые центры всех фронтов. "С одной стороны, безмерная нужда масс,—писала одесская газета,—с другой,-—столь же безмерная расточительность... Буржуазия наша в чаду своих бумажных барышей и столь же полноценных развлечений как будто ничего не видит, не ударяет пальцем о палец, чтобы хоть сколько-нибудь смягчить бедственное положение народных низов. Ее пир во время чумы продолжается с непрекращающимся блеском и треском. А роковое кольцо вокруг нее между тем все суживается и суживается..."

"Одесский омут". Так охарактеризовала печать бурно кипящий третий этап российской "контрреволюции".

* *
*

В начале января в Одессу прибыл штаб французской дивизии во главе с ген. д'Анзельмом и начальником штаба полк. Фрей-денбергом, а вслед затем высадились и новые части десанта. В последующих событиях личность ген. д'Анзельма стушевалась совершенно, так как всю политическую работу вел его начальник штаба. Энно был отстранен от дел и вскоре уехал в Париж, "перед тем как покинуть одесский котел", послав свои "искренние пожелания успеха добровольческой армии". Взаимоотношения резко изменились. Фрейденберг, заранее предубежденный против добровольческой армии, принял систему полного игнорирования ее власти и дискредитирования ее представителей. Вместе с тем он начал поиски такой комбинации, которая наиболее благоприятствовала бы французской оккупации. Эта деятельность Фрейденберга полна противоречий и видимых несообразностей, в связи с целой гаммой влияний, интриг и давлений, которым он подвергался. Но наиболее явственные и серьезные из этих влияний исходили от трех звеньев противоестественной: политической цепи: 1) Петлюра—Греков, 2) Греков—Котов—Григоренко, 3) Григо-ренко—Меллер-Закомельский—Маргулиес. Политически это означало: "Директорию, хлеборобческую "громаду" и Совет государственного объединения; в области устремлений—самостийность, русскую фальсификацию украинской Директории и особое южное правительство. Все комбинации признавали верховное возглавление французов и все отрицательно относились к добровольческой армии.

Иногда эти влияния оказывались раздельно, иногда составляли mixtum compositum —наиболее уродливую форму, заводившую французское командование в тупик.

— Pas une goutte de sang francos.

Этот стимул "интервенции" требовал каких-то посторонних сил для борьбы с большевиками и заставил французов обратить свои взоры на Украину. Но такая политика была явным продолжением германской, приводила не к воссозданию, а к расчленению России, и не могла не смущать французов, заставляя их искать оправдания своим действиям в отвлеченных сомнительных формулах. Так, ген. д'Анзельм говорил Шульгину: "мы должны поддерживать у вас все элементы порядка, а до партийных различий их,—до того, кто стоит за: монархию, кто против монархии, кто за единство России, кто против единой России,—нам дела нет..." . Эту формулу исправил и детализировал Фрейденберг: "Франция непоколебимо верна принципу единой России. Но сейчас дело идет не о решении тех или иных политических вопросов, а исключительно о том, чтобы использовать для борьбы с большевиками все антибольшевистские силы, в том числе и силы украинцев". По его представлению украинские и русские армии под водительством французов должны были идти совместно против Москвы. В этой комбинации, имевшей сочетать центробежные и центростремительные силы, украинский большевизм и буржуазно-демократическую "контрреволюцию", совершенно невыясненной оставалась, однако, активность роли связующего звена.

Оставляя в стороне идеологию, являлся вопрос—на какие реальные украинские силы могло рассчитывать французское коман-вание? То осведомление, которое давали многочисленные послы директории, наводнившие европейские центры и Одессу, страдало чрезвычайными, часто анекдотическими преувеличениями. Но французская разведка, представленная в Киеве Серкалем , давала правдивую и безнадежную картину украинского движения, как не имеющего "Моральной базы ни в народе, ни в интеллигенции", а "созданного известными политическими группами противно логике и реальному положению вещей"; характеристику Директории и правительства, которые "в течение полутора месяца ввергли Украину в совершенную анархию и упразднили, последние признаки права, безопасности и здравого смысла"; оценку армии, в которой "только галицийские части являются элементом более или менее серьезным, а прочие войска не только не представляют боевой силы, но являются весьма опасными своим большевистским наг строением"; наконец определение украинской политики, руководители которой, оставаясь враждебными к союзникам и особенно к французам, ввиду безвыходного положения "открыто спекулируют на их авторитете и на благополучно якобы протекающих с ними переговорах" .

Эти сведения не оказали никакого влияния на французскую политику.

Тотчас по приезде ген. д'Анзельма (24 января) в Одессу был вызван ген. Греков, который в результате переговоров обязался снять блокаду города и восстановить прямое сообщение Киев-Одесса. В течение января и начала февраля, по мере высадки греческих дивизий, союзные войска продвинулись на линию Тирасполь (Румыны)—Бирзула—Вознесенск (исключ.)—Николаев—Херсон. Позади этой линии долго еще оставались петлюровские части, не подчинявшиеся своему командованию, пока постепенно состав их не разбежался.

Переговоры с Директорией продолжались. Главным камнем преткновения служило требование французов об уходе Винниченко, что, по словам члена Директории Макаренко, угрожало "разрывом ее с социал-демократической партией, которая ни на какую замену другим лицом не согласится". Но большевики перешли вновь в наступление от Киева, и украинские войска покатились назад в паническом бегстве, распыляясь и теряя последние признаки организации, обозначая свой путь грабежами и кровавыми погромами.

Военные неудачи ускорили назревавший еще в Киеве внутренний переворот: Винниченко и Андриевский ушли из состава Директории; ушел и преде, правительства Чеховский; образовалось новое правительство, во главе с проф. Остапенко, пополненное значительно социалистами-федералистами. И в первых числах февраля за подписью Петлюры, Швеца, Макаренко и Остапенко французскому командованию была направлена нота следующего приблизительно содержания:

"Директория, признавая сделанные ею ошибки, просит французское командование о помоши в борьбе против большевиков. Директория отдает себя под покровительство Франции и просит представителей Франции взять на себя руководство управлением Украины в областях военной, дипломатической, политической, финансовой, экономической и судебной в течение всего времени, пока будет продолжаться война с большевиками, и, наконец, Директория надеется, что Франция и другие державы Согласия проявят великодушие, когда после окончания борьбы с большевиками возникнут вопросы о территориях и нациях" .

Во французском штабе приняли это обращение за полную капитуляцию.

Между тем вокруг д'Анзельма—Фрейденберга усилилось значительно влияние руководителей Украинской громады в ущерб представителям Директории. Под этим влиянием и составлены были основы соглашения, имевшие целью сочетать идею Фрейденберга о триипостасной власти, стремления хлеборобческих групп и Совета государственного объединения: "1) Южная Россия разделяется на две части. Одна—губернии Киевская, Волынская, Подольская и впоследствии Черниговская, Полтавская и часть Харьковской— будет управляться украинской Директорией; другая будет называться Южнорусским краем под управлением русской власти; предполагается Директория, при участии представителя добровольческой армии. 2) Оккупация всего района французскими войсками. 3) Власть Директории только гражданская. 4) Создается единый фронт против большевиков, с французским генералом во главе. 5) Образуются смешанные международные оккупационные отряды франко-украинские да франко-русские. 6) Директории проводят аграрную реформу по программе партии кадетской (выкуп больших имений при иммунитете мелких и средних хозяйств). 7) Французы берут в свои руки управление финансами и железными дорогами".

Таким образом назревала военная оккупация Францией юга России со всеми вытекающими из нее последствиями. Насколько близка была к осуществлению эта идея, видно из того, что 8 февраля предполагалось подписание сторонами договора, и начальник французского пресс-бюро подготовлял уже к нему представителей одесской печати: "соглашение является чисто военным,— говорил он.—Вопросы об единстве России и о признании .украинского государства в этом соглашении почти вовсе не затронуты... Решение французского командования использовать все силы, в том числе и украинцев, для борьбы с большевизмом непреклонно, и все препятствия и противодействия этой политике будут сметены".

Можно сказать с уверенностью, что главным препятствием к окончательному соглашению послужил вопрос личного состава украинской Директории, вокруг которого разгорелись страсти, закрутился одесский "омут"... На протяжении двух-трех недель под давлением разносторонних влияний Фрейденберг трижды менял решение. Первоначально переговоры) основывались на базе сохранения Директории (кроме Винниченко и Андриевского) и пополнения ее "хлеборобами", в том числе Григоренко. Против этого плана восстали хлеборобская организация и Совет государственного объединения, не допускавшие участия Петлюры. На сцену вышел тогда блок грековской группы и Украинской громады с новой, семичленной Директорией, в состав которой должны были войти ген. Греков, Котов-Коношенко и Григоренко. Но возникшие крупные разногласия расстроили и этот план: блок распался, громада раскололась, и Фрейденберг вернулся к прежнему своему плану—сохранить существующую Директорию, изъяв лишь из ее со-ства Петлюру и пополнив "хлеборобами" *. В таком виде были предложены окончательные условия директории.

Фрейденберг, введенный в заблуждение окружавшими его честолюбцами, был очень удивлен, когда его проект не удовлетворил никого и прежде всего те .самые круги, на которые он рассчитывал. Многолюдные собрания хлеборобов, состоявшиеся 15 и 19 февраля, вновь и категорически высказались против всякого сближения с украинцами; они выражали неудовольствие добровольческим правлением и соглашались на создание "самостоятельной" местной власти "под покровительством французского командования", и "самостоятельной" вооруженной силы "под руководством французов". Не иначе, однако, как в согласии с командованием добровольческой армии... Совет государственного объединения раскололся на группы—от сторонников прямолинейной национальной политики добровольческой армии до приемлющих Петлюру включительно (аграрии и крайние правые). Представитель последних, проф. Левашов, так мотивировал 'Взгляды своей группы: "ради спасения родины я готов примириться с желто-голубым флагом, ибо предпочитаю видеть спасенный край под желто-голубым, чем кладбище под трехцветным флагом..."

В результате бюро приняло решение в духе "хлеборобов". Ярко выступая против поддержки самостийной Украины и оккупационных тенденций Шульгин в личных беседах с французскими генералами, в постановлениях Южнорусского национального центра) и в газете "Россия". Французское командование закрыло "Россию" на 8 дней, и это распоряжение вызвало возмущение не только в кругах, единомышленных Шульгину, но и в стане политических противников его: "Союз возрождения" обратился к французскому командованию с резким протестом по этому поводу. Французский штаб вступил в примирительные переговоры с Шульгиным, но последний отказался возобновить издание газеты, заявив, что сделает это лишь тогда, когда "его совесть позволит считать французов такими же искренними нашими друзьями, какими мы считали их год назад, закрывая "Киевлянин" (с момента немецкой оккупации Украины).

В то же время с благословения Фрейденберга в Одессе начала выходить ярко самостийная и враждебная добровольческой армии газета "Нови Шляхи".

На резко отрицательной точке зрения в отношении поддержки украинского движения стояли: Одесское отделение национального центра и Союз возрождения. Последний, впрочем, в этом фазисе борьбы принимал мало участия и, по-видимому, не был надлежаще ориентирован в закулисной игре правого блока, так как по свидетельству Мякотина, развернувшиеся затем события были для бюро Союза полной неожиданностью.

Наконец и Директория решительно отказалась пойти на явное самоупразднение и удалить Петлюру. Она соглашалась только пополнить свой состав лицами не правее социалистов-федералистов и обязательно стоящими на точке зрения самостийности Украины.

Весь этот сумбурный период, вся сложная и подчас недостойная игра в области франко-украино-русских переговоров на фоне грозной военно-стратегической обстановки приобретала какое-то трагикомическое содержание: свадьба на погосте, ибо к середине февраля украинская армия рассыпалась окончательно, Директория и правительство спешно эвакуировались частью в Проскуров и Каменец-Подольск, частью в Галицию; галичаие враждебно относились к Директории, а в единственном еще до известной степени сохранившемся галицийском сичевом корпусе началось брожение против командира Коновальца и ряд мятежных выступлений на почве отказа сражаться за нежелающую защищать себя "Надднепрянcкую Украину".

Под влиянием всех этих обстоятельств в середине февраля д'Анзельм—Фрейденберг, не разрывая с Директорией окончательно, приостановили переговоры и, оставив открытым вопрос о Директории и Украине, вернулись к мысли о создании "самостоятельного", но подчиненного французам правительства для Ново-России. 15 февраля Фрейденберг вызвал Маргулиеса и, на основании имевших место ранее переговоров с Советом государственного объединения, предложил этой организации образование правительства. Началось обсуждение его состава. Разрыв с добровольческой армией казался, однако, и тем и другим слишком рискованным. Поэтому и французское командование, и Совет государственного объединения с тех пор особенно настойчиво и всеми доступными путями стремились воздействовать в желательном им направлении на Екатеринодар, встретив с моей стороны решительный и резкий отпор.

Идея франко-украинского альянса не была, впрочем, оставлена Парижем окончательно. Даже в конце марта, т. е. после эвакуации Одессы и захвата большевиками почти всей Украины. Быч , со слов Ф. Буйона, председателя французской парламентской комиссии по иностранным делам, сообщал на Кубань: "По имеющимся у Буйона сведениям... в настоящее время Петлюра сильнее, чем когда бы то ни было, и ему будет оказана всяческая помощь". И поэтому Быч внушал раде, что "помощи надо ждать от Украины".