Екатеринославские воспоминания.

(Август 1918 г. —июнь 1919 г.)

Из книги "Архив русской революции", т.3.Берлин.1922г. Печатается по книге "Революция на Украине по мемуарам белых"Москва, Ленинград. Государственное издание .1930. стр 186-195.

I.

Я приехал в Екатеринослав в эпоху гетманского режима. Поездка скорым поездом из Харькова продолжалась 6 часов. Из Киева до Екатеринослава можно было доехать в 12. Могло ли тогда прийти в голову, что Екатеринослав вскоре окажется местом, на долгое время отрезанным от остального мира!

Жизнь в Екатеринославе била ключом.

Немецкая оккупация, тягостная и жестокая в деревнях, в городе ощущалась мало. После советской голодовки поражала баснословная дешевизна цен на съестные припасы и громадное изобилие их на рынках. Екатеринослав был завален белыми булками, молочными продуктами, колбасами, фруктами и считался и продовольственном отношении самым благодатным пунктом Украины. Моего преподавательского оклада в университете, 450 рублей в месяц, с излишком хватало на жизнь. Первые два с половиною месяца жили совершенно спокойно. Занятия во вновь открытом университете наладились и шли с большим успехом. Посещаемость лекций на юридическом факультете доходила до 500— 600 человек. Спокойствие в городе нарушалось только слухами о происходящих в деревнях крестьянских восстаниях и о необычайной жестокости, с которой австрийские оккупационные войска их подавляли. Несмотря на оккупацию, немецкие газеты до Екатеринослава почти не доходили. Поэтому известие, что Германия просит мира, напечатанное в вечерних телеграммах, издававшихся австрийским военным штабом, было для всех полной неожиданностью. Последовавшие затем сообщения о ноябрьском революционном взрыве и перевороте 11 ноября вызвали в городе большое возбуждение. Спокойнее всего отнеслись к этим известиям стоявшие в городе войска. В их среде незаметно было никакого волнения. Элегантные австрийские офицеры попрежнему продолжали эффектно восседать в самых роскошных, по екатеринославскому масштабу, кафе и гордо прогуливаться по главным улицам. Солдаты по-прежнему вытягивались в струнку и отдавали честь. По настроению войск нельзя было предполагать, что в их государствах произошла грандиозная катастрофа. В первое время казалось, что на Украине остается все по-старому. Вскоре по заключении перемирия между Антантой и немецкими государствами, по городу стали ходить слухи, что союзники решили послать войска на Украину для борьбы с севернорусским большевизмом. Каждый день в газетах печатались фантастические известия о прибывших в Одессу и Новороссийск громадных десантах французских и английских войск. Слухи были подтверждены официальным обращением французского военного аташе в Одессе "к населению южной России", расклеенным на всех столбах города. Воззвание объявляло большевиков вне закона и призывало все слои населения оказывать поддержку союзническим войскам в предстоящей борьбе с "красными варварами". Екатеринославское население откликнулось на воззвание с большим воодушевлением. Различные общественные организации созывали особые совещания для обсуждения плана встречи союзных войск; происходили принципиальные споры о тексте приветственных адресов и формах поддержки. Одновременно командующий добровольческой армией генерал Деникин объявил мобилизацию офицеров, и гетман Скоропадский пытался войти с ним в соглашение. Войск Антанты в Екатеринославе ожидали со дня на день. Екатеринославские газеты сообщали, что английские и французские солдаты уже в Александровске, даже в Синельникове (в 25 верстах от Екатеринослава)...

Но союзные войска не приходили, а в газетах стали появляться тревожные известия, что немцы, ссылаясь на условия перемирия, по которым их войска должны очистить все занятые местности, собираются уходить из Украины. Эти слухи йскоре были подтверждены официальным заявлением немецкого совета солдатских депутатов в Киеве. Требование Антанты, чтобы немецкие войска продолжали оставаться на Украине, несмотря на все угрозы, было решительно отклонено немецкими советами. Немцы энергично готовились к возвращению на родину. Предстоящий уход оккупационных войск сразу замутил на Украине все перспективы. Гетманская власть потеряла немедленно свою устойчивость.

Первым проявлением тревожного настроения в Екатеринославе была студенческая политическая забастовка, направленная против гетманского режима. Социалистические партии единодушно стали вести агитацию в пользу немедленного свержения гетмана и восстановления республики. В это время (дело было в самом конце ноября) пришли первые известия о восстании галицийских стрелков под предводительством Петлюры, поддержанном украинским крестьянством. Немецкие советы солдатских депутатов поспешили объявить о своем нейтралитете, и движение вскоре приняло широкий масштаб. Главная масса "петлюровцев" обложила Киев и через короткое время добилась успеха: гетман был низложен и бежал. В Екатеринослав петлюровцы вошли совершенно мирно. Они заняли нижнюю часть города, прилегающую к вокзалу (Екатеринослав расположен на склоне высокого холма). В верхней части города продолжал сохраняться гетманский режим, защищаемый 8-м офицерским корпусом, объявившим о своем присоединении к добровольческой армии. Австрийские войска были совершенно равнодушны. Такое положение длилось целую неделю и продолжалось даже после того, как Киев был взят Петлюрои и провозглашена украинская Директория. Петлюровцы были добродушные малые. Разодетые в опереточные зипуны, они распевали национальные песни, красиво гарцовали на своих лошадях, стреляли в воздух, проявляли большую склонность к спиртным напиткам, однако никого не трогали. Казалось, что все обойдется мирно. Ничто не предвещало вооруженного столкновения. Но оно все же внезапно произошло.

В одну из ночей в первых числах декабря я был разбужен громкой командой: "пли", раздавшейся под самым окном (я жил в первом этаже). Не успел я вскочить, как раздалась оглушительная ружейная и пулеметная трескотня, которая затем не прекращалась до вечера следующего дня. Пули стучали, как дождь, по крыше нашего дома. Как впоследствии оказалось, в нашем дворе стояла команда петлюровцев, а на противоположном углу улицы расположились солдаты 8-го корпуса. Столкновение между войсками, целую неделю мирно уживавшимися в одном городе, было настолько неожиданно, что никто из жителей нашего дома не мог догадаться, кто собственно сражается. Высказывались предположения о большевистском восстании и о сражении австрийских войск с явившимися, наконец, союзническими солдатами. Недоумение рассеялось только уже днем, когда к нам явились солдаты для обыска: они оказались петлюровцами и были по обыкновению очень добродушны. Мы узнали от них, что бой возник потому, что 8-й корпус не захотел добровольно уйти из Екатеринослава, мотивируя свой отказ необходимостью охранять мирных жителей от грабежей. Кровопролитие было остановлено вмешательством австрийского командования, которое пригрозило обстрелять город тяжелой артиллерией. (Дерущиеся вняли этому аргументу, и 8-й корпус на следующий день мирно ушел. Впрочем, часть его солдат осталась и перешла к петлюровцам. Перебежничество затем повторялось при каждой смене режима. Петлюровцы торжествовали победу. Национальные украинские зипуны загарцовали на главных улицах города. Стало весело, шумно и пьяно. Гайдамаки пели, плясали, но главным образом стреляли не в людей, a просто так себе, в воздух. Днем еще было сносно, но ночью становилось жутко. Нельзя было пройти несколько шагов по улице, чтобы перед ухом да просвистела пуля. Бывали и жертвы, особенно дети... В учреждениях, управляемых петлюровцами, господствовала полная бестолковщина. Одно учреждение не подозревало о существовании другого; каждое ведомство в отдельности непосредственно сносилось с Киевом. Ежедневно публиковались приказы о мобилизации, которые в тот же вечер отменялись. Так по крайней мере раз пять объявлялась мобилизация студенчества и ни разу не приводилась в исполнение. Из учреждений были изгнаны все служащие, не владевшие "украинской мовой". Город был полон всевозможных чудесных слухов о Махно и его разбойничьей шайке, свившей себе гнездо в Гуляй-Поле (Екат. губ.). В народе говорили, что Махно требует от петлюровцев, чтобы его впустили в Екатеринослав всего лишь на три дня: за это время он обещает ввести новый анархо-коммунистический строй—отобрать все у богатых и отдать бедным. Рассказывали, что Махно благородный человек и "враг лишь жидам и немцам", а населению его нечего бояться. Я слушал все эти толки и не придавал им никакого значения; не подозревая даже о той реальной силе, которой уже тогда обладал Махно. Но прежде чем пришлось в этом убедиться, в Екатеринославе произошло еще одно сражение: бой между петлюровцами и австрийцами. Петлюровцы потребовали у стоявших в городе австрийских частей, чтобы они сдали оружие перед эвакуацией на родину. Немцы категорически отказались и с оружием в руках отстаивали свою воинскую честь. Ожесточенная ружейная и пулеметная стрельба длилась целые сутки. Среди мирных жителей было немало жертв. Победили конечно петлюровцы, ибо австрийцы только оборонялись: у них не было достаточно сильных стимулов для борьбы до конца. Сильное впечатление производило зрелище, как гайдамаки срывали погоны у австрийских офицеров. Гордые оккупаторы, союзники державы, едва не победившей всю Европу, склонялись перед толпой полупьяных украинских стрелков, представлявших совершенный нуль в военном отношении. Так повернулась к ним судьба. Вскоре после своего разоружения немцы исчезли. Тихо и незаметно вышли из Екатеринослава австрийские части, после своего позора не показывавшиеся больше на улицах. Их уход обыватель почувствовал только впоследствии, когда через неделю после их исчезновения на Екатеринослав напал Махно.

II.

Кто такой Махно? И в чем секрет его стихийной силы в Ека-теринославщине ? Этот вопрос не раз приходил в голову за время пребывания в Екатеринославе: имя Махно ни у кого не сходило с языка. Из расспросов мне удалось узнать лишь следующие подробности из его биографии. Родом из Гуляй-Поля, по одной версии—народный учитель, по другой—рабочий, он в 1902 г. за убийство родного брата с корыстной целью был приговорен Екатеринославским окружным судом к 15 годам каторжных работ. В 1905 году неожиданно снова появился на горизонте, объявил себя анархистом, участвовал в каких-то экспроприациях и потом

снова потерялся иэ виду. Вынырнул снова только в 1917 г. в качестве председателя Гуляй-польского совета рабочих депутатов. Пытался организовать Гуляй-польскую анархическую коммуну. После прихода немцев на Украину становится одним из вождей крестьянских повстанческих банд, ведущих партизанскую борьбу против оккупационных войск. Это доставило ему широкую популярность среди крестьян Екатеринославской губернии. После подавления повстанческого движения организует более тесную разбойничью шайку, с которой совершает ряд крупных грабежей. Перемена режима не оказывает влияния на его деятельность, и в петлюровской сумятице он продолжает с успехом свою работу. На собранные путем грабежей деньги Махно скупает у австрийских солдат всякое вооружение, в том числе тяжелую артиллерию и громадные запасы ручных гранат. Превосходно вооруженная разбойничья шайка прочно обосновывается на родине своего вождя—в Гуляй-Поле и объявляет насильственную мобилизацию крестьян ближайших деревень. Так организовал Махно свое войско, которое он повел на завоевание Екатеринослава. После ухода австрийских войск, город был открыт для его нападения. Махно все ждали и все-таки не верили, что он придет. Как-то не верилось, что в XX веке возможно завоевание большого, крупного центра шайкой разбойников. Петлюровские власти уверяли, конечно, что махновцы разбегутся при первом пушечном выстреле. Но события не заставили себя долго ждать. Ровно через неделю после ухода австрийцев (это было в середине декабря) по городу пронесся слух, что Махно занял Синелышково И ведет наступление на железнодорожный мост через Днепр—соединительное звено между Екатеринославом и правобережной Украиной. К вечеру город наполнился отступающей петлюровской кавалерией. Когда ранним утром следующего дня мы с женой отправились на ближайший рынок, чтобы запастись припасами перед предстоящими событиями, петлюровские солдаты, настойчиво предлагали публике разойтись, предупреждая, что сейчас будет открыта пальба по железнодорожному мосту, уже занятому махновцами. Действительно, на рыночной площади были расставлены тяжелые орудия. Не успели мы несколько отойти от площади, как грянули первые оглушительные удары. Пятеро суток с этого момента, без передышки, шла ожесточенная артиллерийская пальба. Что пришлось пережить за эти безумные дни, не, поддается описанию. Махновцы, заняв при первой же атаке вокзал, буквально засыпали город артиллерийскими снарядами. "В первый же день здание духовной семинарии, в которой помещались гуманитарные факультеты университета, получило 18 пробоин, из них 8 навылет. Два снаряда попали в общежитие семинаристов,—к счастью в это время были каникулы, и убито было всего несколько человек. Снаряды разрывались в частных квартирах; каждый день приносил известия о новых жертвах и разрушениях. В воздухе стоял невыносимый гул от пальбы. Стекла в окнах дребезжали и лопались. Дома тряслись так сильно, что падали картины со стен. Мы лежали на полу в передней, не имевшей окон, совершенно изнуренные от бессонных ночей и беспрерывного гула. Но моральное состояние было хуже физического. Махно день за днем брал все новые улицы. Петлюровцы в беспорядке отступали. Под властью разбойника... что ждет впереди? Все явственнее к звукам артиллерийской пальбы примешивались ружейные залпы и стук пулеметов. На четвертый день Махно занял всю нижнюю часть города и повел наступление на гору. Снаряды стали разрываться над нашими головами; к звукам взрывов присоединился свист пролетающих шрапнелей и лязг их осколков о камни мостовой. Пули дождем сыпались на крышу. Все жители дома собрались в казавшейся сравнительно более безопасной передней первого этажа. Думали о смерти и молчали. Стреляли так сильно, что уже нельзя было различать ударов. К 7 ч. вечера стрельба внезапно затихла. Соседи отправились наверх. Вдруг постучали в дверь. На мой вопрос, кто там, раздался грубый голос: "А ну-ка, открой!" Я открыл и невольно отшатнулся: на меня направлены были дула нескольких ружей. В квартиру ворвалось гурьбой человек 10 с ног до головы вооруженных молодцов, обвешанных со всех сторон ручными гранатами; одеты они были в самые разнообразные костюмы: одни—в обычные солдатские шинели, другие в роскошные енотовые шубы, очевидно только что снятые с чужих плеч, третьи, наконец, в простые крестьянские зипуны. На испуганный вопрос подоспевших хозяев квартиры (я снимал у них только комнаты): кто вы? раздался ответ: "петлюровцы!", и. послышался дружный хохот: "Небось обрадовались; а мы ваших любимчиков в порошок истерли и в Днепр сбросили. Поиграли—и будет. Мы—махновцы и шуток не любим". "Нам квартира .эта нужна; выбирайся отсюда поскорей",—прибавил предводитель отряда. Хозяйке квартиры удалось убедить незваных гостей, что передних двух комнат и прихожей будет вполне достаточно для их целей. Мы перебрались в задние комнаты. В квартиру прибывали все новые и новые махновские солдаты. Они бесцеремонно проникли и в следующие комнаты я сели за стол, на котором стояла кое-какая снедь. Наши дамы вежливо потчевали их, стараясь разыграть радушных хозяек... Махновские гости, угощавшиеся за столом, были очень разного типа. Один из них смуглый брюнет, с ярко белыми зубами, весь еще был опьянен только что пролитой кровью. Он хвастал все время своими подвигами, не выпуская из рук револьвера, которым он только что, по его рассказам, пристрелил буржуя и буржуйку; "Такие глупые,—прибавил он, жутко улыбаясь,—все время пищали"... Другой, бледный и изможденный, в железной австрийской каске, сосредоточенно молчал, водя своими стеклянными глазами прирожденного убийцы. Внезапно он вытащил из голенища гамаши, очевидно, только что снятые с убитой, и, обращаясь к моей жене, сказал, ухмыляясь: "Возьми, .барышня, на память, кажется, женские чулки". Жена стала уверять, что ей не нужно этого подарка, что видимо задело страшного кавалера. Положение спас наш хозяин, который взял. Гамаши для своей дочери. Совсем иного типа, чем остальные, был другой махновец: по виду мирный сельский пахарь, лет 45, одетый в обычное крестьянское платье, он поминутно крестил свой рот, приговаривал после каждого проглоченного куска: "Спасибо хозяину и хозяйке".. Невольно возникало недоумение, как затесался этот мирный человек в буйную разбойничью ватагу; по-видимому, это была жертва насильственной махновской мобилизации.

В столовую вошел сам начальник отряда (как постом оказалось пулеметной команды), солдат с совершенно неопределенным выражением лица; он пришел звать своих товарищей на смену и, отказавшись от угощения, стал нас просвещать: "Наш батька,—поведал нам он,—сам генерал: он царской армии подпоручик. Он коммунист настоящий, не то что петлюровцы, жидами купленные. Махно каждому позволяет взять по одной паре всего, сколько нужно, чтобы на себе носить. А кто больше возьмет, тех всех расстреливает. Мы только жидов и немцев режем: они-то и есть главные буржуи. А ты, не жидовка ли будешь?—грозно спросил он у нашей хозяйки, типичной хохлушки-брюнетки, и вразумительно помахал перед ней палицей, в которую была вдета ручная граната. Хозяйка показала на образа, висевшие на стене,—и гроза миновала. Махновцы, сидевшие в столовой, ушли на смену, и их начальник позволил нам запереть на крючок дверь из столовой в половину квартиры, занятую отрядом. Всю ночь отдельные солдаты дергали за двери в надежде пограбить, но при окликах уходили, ничего не отвечая. Во двор к нам был поставлен пулемет, который стучал всю ночь; как оказалось, его чинили и пробовали. Мы все, конечно, не спали и прислушивались. У махновцев слышно было беспрерывное движение и шепот: только впоследствии мы узнали, что в нашей квартире был избит прикладами и чуть не расстрелян врач—сосед, который, поверив, что пришедшие солдаты петлюровцы, стал поносить махновцев. Его целую ночь продержали под дулами ружей, ежеминутно угрожая убить, а он ползал на коленях и молил о пощаде; наконец его избили и под утро вытолкнули на улицу...

На рассвете приютившаяся у нас пулеметная команда выстроилась в боевой готовности перед домом; на другом конце площади стояли еще петлюровцы. После ухода махновцев мы нашли под кроватью целую кучу ручных гранат. Шкаф был взломан и все платье и белье из него украдено. Мы поспешили позвать солдат, чтобы вернуть им оставленные на память бомбы.

Припасы все были съедены, и жена решилась, пользуясь затишьем, выйти на площадь поискать продовольствия. Махновцы, стоявшие там, узнали ее и пустили пройти: "А, ты из того дома будешь? Ну иди, иди; только скорей! А то стрелять надо. Мы подождем, но немного". Когда через минут 10 жена вернулась, раздобыв хлеба, действительно началась отчаянная стрельба. Однако это стреляла не наша знакомая махновская команда, а палила тяжелая артиллерия подоспевших на помощь из, Кременчуга петлюровских частей. Махновцы в беспорядке разбегались. Им не удалось даже, как следует, пограбить города. Единственное, что Махно успел в Екатеринославе,—это расстрелять прокурора окружного суда Аверьянова,—своего обвинителя в деле о братоубийстве. К вечеру махновские отряды окончательно были изгнаны из Ека-теринослава и рассыпались по Екатеринославской губернии, где стали интенсивно продолжать свою деятельность. Об их окончательной ликвидации силами петлюровцев нельзя было и думать: слишком сильные корни пустил Махно в украинском крестьянстве и слишком дезорганизованы были петлюровцы. Тем не менее, они торжественно праздновали победу и прославляли происшедшие события, как проявление крепости, своего режима. Во всех газетах были напечатаны длиннейшие официальные сообщения, решавшие вопросы государственного управления в категориях, свойственных политической мысли "Запорожской Сечи"... Население, сидевшее 6 дней взаперти, хлынуло на полуразрушенные улицы, засыпанные осколками снарядов, обвалившейся штукатуркой домов, стекольными осколками; мертвецы все были подобраны; зато поражало количество трупов лошадей и собак... Петлюровцы хоронили павших и... стреляли в воздух. А население ждало нового нападения Махно. Но оно не произошло...

III.

Еще дней за 10 до нападения махновцев Екатеринослав оказался отрезанным от Харькова по официальной версии вследствие занятия части железнодорожного пути махновцами и разрушения на этом промежутке телеграфа. Вскоре после "победы" петлюровцев над махновцами из Киева пришли сильно запоздавшие известия, что советские войска предприняли наступление на Украину и заняли Белгород (являвшийся в те времена границей между Украиной и Великороссией). Петлюровское правительство сообщало, что оно отправило большие силы против большевиков, и несколько раз оповещало об одержанных ими победах, правда, в совершенно неопределенном тоне. Между тем в населении стал упорно .ходить слух, что Харьков занят большевиками. Петлюровские власти потребовали у местных газет напечатания категорических опровержений этих слухов. Опровержения уже были набраны и напечатаны, но... не успели газеты выйти , как неожиданно началась ожесточенная артиллерийская пальба (после трехнедельного отдыха). Какие войска наступают на Екатеринослав, было для населения совершенной загадкой. О большевиках никто не думал, так как от Харькова до Екатеринослава больше 200 верст, и казалось чудовищным, чтобы петлюровские власти решились скрывать от населения приближение Красной армии, которое не могло быть внезапным. Обыватель терялся в догадках, а тем временем палили все сильнее

и сильнее; снаряды снова стали разрываться в городе и разрушать здания. Снова пришлось пережить 5 кошмарных дней тяжелого артиллерийского боя. Не буду повторять его описания... Нова была только полная неизвестность: жители томительно недоумевали, кто новый завоеватель. На вопросы об этом петлюровские солдаты лениво отвечали: "А кто его знает! Все одно—враг". В самый день, когда разбитые на голову петлюровцы бежали из Екатеринослава, по городу усиленно распространялись слухи, что пришли добровольческие войска, а по другой версии—даже французские солдаты, неожиданно прибывшие в Одессу после столь долгого запоздания. Меньше всего ждали большевиков. А между тем это были они. В город вступила регулярная Красная армия под командой Дыбенко. Оказалось, что Харьков уже больше месяца был под властью большевиков. Махновцы фигурировали, как мы только теперь узнали, в качестве повстанческого авангарда советских войск. Население Екатеринослава насторожилось и притаилось., Никто не .решался выходить на улицу. Но вскоре обыватель ощутил некоторое облегчение, так как почувствовал организованную армию и твердую власть. По сравнению, не только с махновцами, но и с петлюровцами, красноармейцы производили необычайно дисциплинированное впечатление. В общем первые дни прошли так спокойно, что население начало благословлять советский режим, положивший конец естественному состоянию.

Уже на второй месяц большевистского владычества на Украине снова вспыхнуло крестьянское повстанческое движение, превратившееся уже здесь в традицию. Махно изменил большевикам и "объявил себя независимым". Между Киевом и Екатеринославом орудовали банды "Зеленого" и "Ангела". Обыватель снова стал ждать событий. Колчак в .это время был в апогее своих военных успехов: ждали общерусского переворота. Отрезанные от Киева и плохо связанные с Харьковом, советские правители Екатеринослава совершенно были лишены денег; бесконечные затруднения с получением жалованья усиливали веру в непрочность положения.

Каждый день распространялись слухи о занятии Петрограда белыми, о прорыве Колчака в Москву, о занятии Киева поляками... Мы жили отрезанными от всего мира и не было никакой возможности проверять слухи. Денег не было. И все ждали, ждали сами не зная чего... И действительно снова грянули пушки. На этот раз к Екатеринославу подступил атаман Григорьев с взбунтовавшимися .частями Красной армии. Григорьев, кадровый офицер царской службы, играл заметную роль при петлюровском режиме, в качестве командующего одной из украинских частей. При наступлении большевиков на Киев, он перешел на их сторону и был назначен начальником одной из красноармейских дивизий, наступавших на Крым и Одессу. Здесь он сразу отличился своими быстрыми военными успехами, которые заключались в занятии без боя эвакуируемых белыми местностей. Когда наметилось резкое недовольство большевиками украинских крестьян и началось повстанческое движение, Григорьев объявил себя левым эсером. Выставив лозунг: "Долой комиссаров и жидов! Да здравствуют истинные советы!"—Григорьев приобрел большую популярность среди своих солдат. Снесшись предварительно с Махно, он снял свою дивизию с Южного фронта и повел верных ему красноармейцев на завоевание Екатеринослава, где он должен был соединиться с Махно. По дороге Григорьев заняв Кременчуг, где было совершено избиение комиссаров и устроен еврейский погром. Обороняли Екатеринослав от "григорьевцев" главным образом отряды коммунистической молодежи, состоявшие из мальчиков от 12 до 17 лет. Стрельба на этот раз локализировалась в одной части города: там, где жил я, было безопасно. Я наблюдал издали за разрывом снарядов и гулял по спокойному городу, отдыхавшему без власти. Григорьев было уже занял часть города, но тут подоспели надежные коммунистические части (латышские стрелки) из Харькова, и григорьевцы были прогнаны. Жизнь вошла в; обычную, колею, что для Екатеринослава означало: напряженное ожидание нового боя в городе, в атмосфере, насыщенной кровавыми слухами... Ждали Махно, Григорьева, Деникина, еврейских погромов. Все эти имена и понятия странным и жутким образом переплелись между собой. Удушливые пары национальной ненависти стояли над екатеринославским болотом и отравляли воздух. Было жутко от этих слов, жутко за людей, которые их произносили... Атмосфера становилась все более спертой. Давление ее было так сильно, что, помимо военных событий, чисто морально и психологически невозможно было ничего делать. Я чувствовал, что задыхаюсь от удушья гнилыми парами Екатеринославщины, и дал себе зарок уехать во что бы то ни стало. Тянуло в Петроград, на который по слухам наступал английский десант. Вот бы пробраться туда, пока не поздно! Выбраться из заколдованного махновского края и забыть поскорей о нем! Это была единственная мечта... Каждый день распространялся слух, что Синельниково занято какими-то войсками. Действительно, с Харьковом (не говоря уже о Киеве, который был отрезан давно) регулярного, сообщения не было. Узнав, что организуется студенческий эшелон для отъезда из Екатеринослава, я поспешил к нему присоединиться и в товарном вагоне, прицепленном к воинскому поезду, выехал из Екатеринослава. Когда мы проезжали Павлоград, я узнал, что в 12 верстах от станции идет напряженный бой с деникинскими частями. Наш поезд был последним. На следующий день Павлоград был взят Деникиным, a когда я доехал до места назначения (Петрограда), я прочел в газетах о занятии им Екатеринослава. Этому городу предстояло пережить в течение ближайших месяцев не: меньшее число боев и перемен, чем здесь описанные. Махно, конечно, был всегда в центре этих событий.