Н. Костомаров

Правительство в настоящее время нашло возможным подвергнуть пересмотру законоположение о печати, конечно, с целью дать возможно больший простор интеллигентному движению в русском обществе. Считаю не лишним коснуться по этому поводу одного вопроса, который никак не следует оставлять без внимания.

С 1876 года все, что относилось к малорусской народности, стало испытывать затруднения к появлению в печати. Издание всякой книги, написанной на малорусском наречии, обставлялось препятствиями и требовало сношения с главным управлением по делам печати; подобные затруднения ложились и на малорусские книги, печатаемые в Галичине, относительно их доставки; затруднялось даже издание музыкальных нот для малорусских песен. Даже в чисто русских сочинениях приведение малорусских речей возбуждало у цензоров сомнение и потребность обращаться за разрешением в главное управление по делам печати. Сообразно со всем этим, местные власти, как мы узнаем из газет, не разрешали спектаклей с пьесами на малорусском наречии и концертов с пением малорусских песен. Между тем прежде, издавна ничего подобного не бывало, и малорусская народность с своим наречием, господствующая почти на всем юге империи, находила себе место во всех литературных родах, в произведениях беллетристических, во всех исторических, археологических, филологических, этнографических исследованиях невозбранно, наравне со всеми народностями Российской империи. Сколько нам известно, на малорусском наречии не появлялось ничего преступного, да и не могло появиться, потому что все малорусские книги выходили в свет по установленному порядку, с разрешения правительственной власти, а если бы где-нибудь за рубежом России или в ее пределах, но тайно, появилось на нем что-либо такое, что казалось бы недозволительным по содержанию, то ответственность за то могла падать исключительно на самое сочинение или на его автора, но никак не на наречие, на котором оно написано, подобно тому, как никто быне подумал за подобные сочинения, явившиеся на иных каких-либо диалектах, запрещать употребление самих диалектов в печати. Мы не станем доискиваться путей, какими могло образоваться такое ограничение, и думаем, что здесь причиною было недоразумение, истекавшее от представления подлежащим властям в превратном виде некоторых вопросов, касающихся этого предмета. Тем не менее, такие меры отзываются неблагоприятными последствиями и в обществе, и в простом народе.

1) Многие лица, даровитые и сведущие в своей сфере, находят для себя легче и удобнее писать на малорусском наречии, чем на русском языке. Одни — потому, что берут задачею изображать прошедшую или настоящую жизнь малорусов с их речью и народным складом мировоззрения; другие — потому, что сами лучше владеют родным наречием, чем книжным русским языком, который, хотя им хорошо известен, но все-таки остается у них изученным, а не природным. При невозможности печатать по-малорусски они лишаются возможности излагать свои мысли так, как они считают для себя лучшим.

2) Ограничения по отношению к малорусской речи переходят на ученые занятия, касающиеся истории, этнографии, географии, археологии, филологии малорусского народа, потому что все это, по самой природе вещей, связывается с народною речью. Такое отношение к последней угрожает подозрениями и стеснениями людям, решающимся посвятить свою деятельность разным видам изучения края, и пример тому показывает упразднение в Киеве юго-западного отдела географического общества, который в изданных двух томах своих записок успел уже дать науке немаловажный вклад; в целом ученая деятельность целой корпорации отдела не перестает заслуживать уважения и не может подвергаться какому бы то ни было порицанию. Изучение же малорусской народности с ее местным наречием, занимающей такую огромную и, надо прибавить, наилучшую полосу европейской России, есть предмет первой необходимости во всем, где только явится соприкосновение власти, науки и общества с этим народом.

3) Ограничения по отношению к малорусской речи в печати производят в малорусском крае скорбное чувство даже в таких лицах, которые сами никогда не писали по-малорусски и не занимались малорусской народностью, но, будучи жителями края, невольно начинают принимать к сердцу то, что они привыкли видеть около себя. Едва ли будет кому-нибудь желательно, чтобы подобный образ действий возбуждал недовольство там, где его вовсе не было.

4) Неразрешение пения песен в концертах, издания нот и устройства спектаклей с малорусскими пьесами, кроме того, что возбуждает неприятное чувство в местной публике; привыкшей прежде к такого рода увеселениям, не может быть полезным и в интересах искусства и расширения эстетического вкуса, исторгая из сфер музыкальной и сценической превосходнейшие изящнейшие элементы, какими всегда хвалились и вся Россия, и целая славянщина.

Вот те нежелательные влияния, которые ограничение в малорусской речи оставляет в литературе, науке и интеллигентном обществе. Не меньшие, а думаем, что еще большие нежелательные результаты оказывают эти меры и среди простого сельского народа, говорящего малорусским наречием.

1) Обыкновенно думают, что образование сельского народа во всей империи может успешно совершаться на нашем книжном русском языке. Это мнение ошибочно. Наш книжный язык, ставший и разговорным языком интеллигентного общества, по причинам всем более или менее известным (которые излагать здесь не место) сложился так, что наша речь, обращенная к простолюдину, даже великорусу, не всегда ему бывает вполне понятною, не только потому, как иные хотят объяснить, что касается предметов, недоступных простолюдину по недостатку образования, но и по своему лексическому, этимологическому и синтаксическому построению. Поэтому для преподавания первоначальных предметов в сельских училищах следует составлять руководства, по возможности применяясь к простонародному складу речи и избегая слов и оборотов, хотя между нами усвоенных, но чуждых еще простолюдину. В краях, где в сельском народе господствует малорусское наречие, такое правило неприменимо. Малорусское наречие до того отделилось от великорусского, что для малорусских сельских детей нужно составлять такие руководства, в которых бы разом, обучаясь научному предмету, обучались также и русскому языку, а потому в руководствах необходимо прилагать и малорусский текст излагаемого по-русски предмета. Составление таких руководств требует дозволения.

2) Читать проповеди на малорусском наречии в церквях священникам не дозволяется. Прежде, еще недавно, читались такие проповеди, и особенно прекрасные поучения отца Гречулевича пользовались большим вниманием народа. Теперь их не читают. Между тем погруженная в мелкие обыденные расчеты масса этого народа коснеет в таком прадедовском невежестве, что во многих отношениях может называться скорее языческою, чем христианскою, религиозные предметы являются у малорусского простолюдина с примесью самыхчудовищных представлений! Нетрудно встретить таких, которые даже ясного понятия не имеют о единстве Божием, считают особым богом каждое изображение, виденное на иконах в храме; многие не знают самых общеупотребительных молитв, коверкают их без милосердия или сочиняют свои черезвычайно безобразные *. В последнее же время везде между малорусами, как замечают многие, распространяется отчуждение от церкви, холодность даже к ее наружной стороне, какое-то враждебное отношение к духовенству, внедряется какой-то житейский, практический индифферентизм, испаряется та поэзия, которая так была присуща малорусскому племени, начинает царить какая-то пошлость, мелкость, мертвенность. Только духовенство своим влиянием могло бы одухотворить народ снова, поддерживать в нем веру, сообщать ему дары света, а для этого нужно поставить духовных в беспрепятственную возможность говорить к народу в церкви понятным для народа языком. Сверх того, в малорусском народе завелось и распространяется противное православию учение, известное под названием штунды. Эта секта христианско-ра-циональная, одна из тех, которые, признавая Св. Писание за основу веры, толкуют его по-своему, так, что отвергают обрядность и весь иерархический строй вселенской церкви со всеми его преданиями. Здесь не место толковать о происхождении и подробностях этой секты; скажем только, что главным поводом ко вступлению в штунду составляет у малорусов нерасположение к своему духовенству за то, что оно, как укоряют его сектанты, вовсе не поучает народ, а ограничивается •исполнением обрядов, заботясь более всего собирать за них для себя с народа деньги. Чтение Св. Писания составляет у сектантов единственное благочестивое упражнение, и к ним из-за границы контрабандным способом привозятся экземпляры перевода Нового Завета, напечатанные в Галичине на малорусском наречии. Местные власти преследуют штундис-тов и надеются, как кажется, искоренить их полицейскими мерами, что, как говорят, не вполне удается, так как секта растет все шире и шире. Были бы действительнее средства чисто духовные. Переводить Новый Завет на малорусское наречие не дозволяется, а между тем в Малороссию проникает перевод, составленный в чужом государстве, и притом приобретается более сектантами, отчего последние получают возможность лучше безграмотных православных мужиков иметь сведения о вере и через то удобнее могут распространять свое учение, сманивая православных. Не лучше ли, если б Св. синод разрешил употребление в народе такого малорусского перевода Нового Завета, который был бы одобрен Святейшим синодом и распространялся через духовных пастырей, чем допускать, мимо воли властей, проникать иному переводу из Галичины и притом исключительно для пользы сектантов в ущерб православию? Равным образом было бы полезно, в тех же видах сохранения православной церкви от штунды, чтобы духовные пастыри действовали против распространения внедряющейся секты поучениями, составленными речью, вполне понятной для прихожан. Вспомним при этом, что малорусское духовенство некогда отстаивало православие не от таких учений, измышленных наскоро умствующими мужицкими головами, а от латинства, устремившегося на восточную церковь со всею арматурою западной учености. В те времена малорусские духовные пастыри были, по своему времени, превосходно образованы, умели говорить с народом и пользовались везде народным уважением. Оттого так долго малорусский край мог хвалиться тем, что когда в Великой Руси возникали ереси за ересями, расколы за расколами, туда не проникало в народ никакое лжеучение.

Нам, в качестве возражения, могут поставить на вид то, чем обыкновенно стараются дать благовидный повод к ограничениям малорусского слова. Это — желание сделать наш общий русский язык литературы и образованного общества единым языком народа на всем пространстве империи. Такое желание разделяем и мы, и не можем не разделять его, так как сами с детства говорим и думаем на этом языке. Но мы хотим, чтобы это желание осуществилось прочно и действительно, а не призрачно. Это возможно только при совершенной свободе всех наречий и языков нашей империи. Насильственное и принудительное обучение русскому языку, сопровождаемое предвзятым старанием уничтожить областные способы речи, не будет самым прямым и успешным путем к данной цели. Обратимся к истории. Она укажет нам бесчисленные примеры, когда принудительные меры, предпринимаемые хотя бы с очевидно благими целями, возбуждали противодействия, замедлявшие естественное течение желанного дела и порождавшие новые препятствия, с которыми приходилось бороться. В нашей русской истории найдутся такие примеры. Вспомним хоть старообрядство и расколы. Если б предпринявшие исправление богослужебных книг не преследовали Аввакумов , Лазарей, Епифаниев и прочих приверженцев прежней привычки, не было бы ни соловецкой осады, ни скитов в дремучих лесах и болотах, откуда исходило по всей Руси противодействие господствующей церкви, ни ужасных самосожжений, не было бы того множества разнообразных сект, на которые разбился раскол, не являлось бы необходимости государственным властям заботиться об их искоренении. Дело книжного исправления совершилось бы тихо и спокойно, и теперь вся Россия давно бы уже крестилась тремя перстами, довольна была бы “новыми” книгами, а старыми дорожила бы не более как археологическими памятниками. Никому, конечно, не желательно, чтоб из малорусского наречия вышло что-нибудь похожее на раскол, да мы и не ожидаем ничего подобного; но нельзя же поручиться, чтоб со временем не вышло каких-нибудь таких нежелательных осложнений, каких в настоящее время не в силах мы и предвидеть, и определить, в особенности ввиду распространяющейся штунды, если против нее не поставятся противодействующие меры, отнюдь не полицейские, а народно-просветительные. Во всяком случае, если малорусскому писательству предоставится полная свобода, от этого не произойдет никакой преграды распространению русского языка между малорусами. Русский язык уже стал для последних культурным языком, русский язык обладает богатою литературою, составляющею общее достояние образованного класа как великорусов, так и малорусов, и потому всегда талантливый малорус, владеющий русским языком, поддастся приманке писать по-русски уже по одной той причине, что его сочинения станут расходиться в большом количестве. Преподавание в сельских школах с учебными руководствами, в которых для уразумения нелегко понимаемой малорусскими крестьянскими детьми книжной русской речи будут прилагаться объяснения по-малорусски, станет только содействовать усвоению общего русского языка в сельском населении. Русский язык в малорусском крае, оставаясь языком администрации, законодательства и высшей культуры, всегда будет возбуждать в народе желание усвоить его ради своей практической пользы, в особенности когда указанный выше способ обучения в селах станет помогать легчайшему его усвоению. Если же обок русского языка будет оставаться и литературно развиваться малорусская литература, то, принося свою местную пользу, она без ущерба русской литературе будет существовать для домашнего обихода, как выразился когда-то о ней один из славянофильских органов еще в шестидесятых годах текущего столетия. Укажем в заключение на примеры Германии, Франции, Англии... Ведь существуют же в этих странах провинциальные наречия: провансальское, бретонское, нижненемецкое, валлийское, шотландское; никому не запрещается писать на них, никакими мерами не препятствуют их развитию, нигде не возникает опасения, чтобы они могли вредить господствующему культурному государственному языку; все они существуют у себя именно для домашнего обихода и никому от того нет вреда никакого. В таком положении находится и малорусское наречие, и если оно перестанет встречать на пути своего развития ограничения, все-таки оно не может быть ничем кроме того, чем ему быть придется по силе вещей.

Вот соображения, которые, по нашему мнению, надлежало бы не оставить без внимания при пересмотре наших законоположений о печати. Пусть в видах дарования возможно большей свободы русскому слову избавится малорусское наречие от всяких ограничений как в печати, так и в церковном поучении.

* Так, например, известную пасхальную песнь малорусские поселяне, слыша в церкви и не понимая, перековеркали так: “Христос воскрес гей 13 мертвих смертвию смертвопра (?!) і сусши вгоробей (?!) живодарова!”. А вот молитва, которую про себя читает малорус во время литургии, когда диакон возглашает: двери! двери! — “Шарпни (т. е. продерни) мене, Господи, по душі и по тілу и по всіх моїх косточках і по всій моїй родині. Хрест на мені, хрест на голові, хрест на грудях, хрест на спині, хрест на руках, хрест на ногах, увесь я в хрестах, як вшця (по другому варианту — свиня) в реп'яхах!”. Таких простонародных молитв множество.