Н.Костомаров

Всякому другу южнорусской народности бесспорно мило и драгоценно все, что заявляет о стремлении к возрождению нашего языка и литературы. Не можем мы не дорожить всем, что явилось замечательного в области нашего слова; произведения Квитки, Шевченко, Кулиша, Марко Вовчок составляют уже нашу народную славу; появлением “Основы” вызвано несколько новых даровитых личностей. Все это утешительно для южноруса, но вместе с тем чувствуется, что все это не главное в нашей литературной задаче: недостает чего-то самого существенного, того, что бы дало твердость и плодотворность нашим стремлениям. Мы видали в нашей южнорусской литературе много хорошего, взятого из народа; но видали слишком мало того, что мы взамен дали народу. Соловья баснями не кормят — говорит пословица; так и народ нельзя насыщать повестями и стишками. Ему нужна крепкая, питательная пища знания и образования.

Не знаю, как скажут другие, но мне кажется, что пока на южнорусском языке не будут сообщаться знания, пока этот язык не сделается проводником общечеловеческой образованности, до тех пор все наши писания на этом языке — блестящий пустоцвет, и потомки назовут их результатом прихоти, охоты для забавы переряживаться из сюртука в свитку и припишут их более моде на народность, чем любви к народности. Горькая истина лучше сладкой лжи. Кто любит свой народ — пусть любит его не по дон-кихотски, не воображением, а сердцем и делом,— пусть любит не отвлеченное понятие о народе, а народ в действительности, в осязаемости; пусть любит живые существа, принадлежащие к народу, и ищет того, что им полезно и нужно. В сфере всенародного слова мы не можем быть полезны народу ничем другим, как употребив это слово орудием общечеловеческого образования. Народ должен учиться, народ хочет учиться; если мы не дадим ему средств и способов учиться на своем языке — он станет учиться на чужом, и наша народность погибнет с образованием народа. И вправе ли мы будем тогда жалеть о ней? Что отраднее: видеть ли народ в невежестве сохраняющим свою народность, или образованным, но потерявшим эту своюнародность? Конечно, при таком выборе придется жертвовать народностью. Но для чего же приносить бесполезную жеотву когда можно совместить и то, и другое, когда это будет и нравственно справедливо?

Нам нужно преподавание науки на нашем родном языке преподавание не тем, которые уже привыкли не только говорить, но и мыслить на общерусском языке, но тому народу для которого родной язык до сих пор — удобнейшая и легчайшая форма передачи и выражения мыслей. Вместо повестей, комедий, стихов нужны научные книги. Разумеется в выборе следует быть благоразумным. Смешно было бы, если бы кто-нибудь перевел на южнорусский язык “Космос”Гумбольдта или “Римскую историю” Момзена : для такого рода сочинений еще не пришло время. Надобно ограничиться элементарным изложением научных знаний, необходимых для первого образования. Таким образом, кроме букварей в настоящее время необходимы для народа: краткая священная и церковная история, катехизис, отрывки из поучений святых отцов церкви, из житий любимых народом святых и объяснение богослужения. Что бы ни говорили модные прогрессисты , которым кажется удобным навязать народу материализм ,— народ с омерзением отвернется от их учения, коль скоро заметит, что прежде всего под видом этого учения хотят посягать на святыню его сердца. Народ южнорусский способен с любовью принимать образование, если оно ему будет даваться в православно-христианском духе. Православное христианство было в продолжение многих веков основою его нравственной силы; за православие страдали его предки; православие слилось с его существом; да и самое православие южнорусского народа гораздо духовнее, жизненнее, внутренне сильнее, чем некоторые полагают, и не состоит, как часто у великорусов, в соблюдении одних внешних обрядов. Во всяком случае, если бы мы сами в этом отношении стояли под влиянием иных взглядов, то все-таки не смеем подкидывать насильственно народу чуждые ему нравственно-религиозные или иррелигиозные начала, противные тем, с которыми он родился, сросся, сжился. Когда его умственный кругозор расширится, тогда он сам выработает себе сообразную сферу идей на основании новых для него данных в природе. За сферою религии должно следовать знакомство с природою: надобно написать для народа арифметику, космографию, географию и удобочитаемые сочинения, которые бы знакомили его с важнейшими сторонами естествознания вообще. Вместе с тем надобно составить грамматику родного языка, по которой бы народ ознакомился с построением человеческого слова. Наконец, надобно написать книжечку, в которой сообщить народу главные основания его положения в государстве и его юридических прав. Этим пока можно ограничиться. Истории, вопреки некоторым, мы не считаем нужным вводить в этот длан первоначального воспитания. История есть такая наука, которая требует уже большего запаса предварительных сведений и значительной степени развития: без того она бесполезна. Книги, сочиненные для народа, должны быть написаны так, чтобы они читались, а не вызубривались, понимались, а не вдалбливались; сведения пусть укладываются в голове учащихся процессом часто повторяемого чтения, размышления, пересказывания другим и толков о прочитанном.

Вот, по нашему мнению, чем бы следовало заняться теперь южнорусским писателям, а люди состоятельные, живущие в Малороссии, пусть покажут свою любовь к народу на деле, приняв на свой счет издания таких сочинений и заведение училищ, где бы дети поселян приобрели воспитание на родном языке.

Против нашего проекта восстанут те защитники государственного единства, которые думают, что для спокойствия государства необходимо насильственно привести к одному знаменателю все народные обычаи и приемы жизни. Но государство и народ — не одно и то же. Государство есть необходимая внешняя форма соединения обществ и может быть составлено из многих народов, которые, в государственном смысле, все вместе составляют одно тело, но во внутренней жизни каждый пребывает самобытным целым. Не смешивая себя с народом, государство не должно предпочитать одного из нескольких подвластных себе народов и ставить его выше других, но равным образом охранять порядок их взаимных отношений и не мешать свободному развитию каждого из них. Для власти, выражающей государственное начало, обычаи и особенности народов должны быть в равной степени законны, и нравственные требования жизни каждого из них не должны встречать препятствий. Ложно думать, будто при таком разнообразии может порваться связь, соединяющая народы. Если государство станет на точку сознания права народностей, то каждая народность будет естественно видеть в связи с другими залог своего благосостояния. Зачем народу Желать отторгаться от государства, когда это государство его удовлетворяет? Ведь без власти обществу существовать нельзя; вырвавшись из государства, нужно будет творить новое государство... Для чего же ломать прежнее, когда оно удовлетворительно? Коль скоро государственное начало, соеди-няя под собою несколько народов, будет соблюдать только взаимную связь между ними с одинаковым уважением ко всем народностям вместе и к каждой относиться не как ко второстепенной, подчиненной, низшей, выше которой есть господствующая, а как к самобытной, самоправной, тогда не может быть недовольства к государству, ни вражды к другим, вместе соединенным народностям, если бы даже в коренных основаниях народностей не было органической связи. Но такого расторжения никак нельзя ожидать между южнорусской и великорусской народностями, потому что они соединены не только по принципу государственной необходимости, но связаны и духовным родством веры и происхождения. Возможно ли ожидать расторжения там, где разделенные насильственными обстоятельствами в продолжение веков стремились к взаимному соединению? Возможно ли это расторжение тогда, когда во всем славянском мире чувствуется и сознается братская взаимность и стремление к соединению? Только при глубоком незнании смысла нашей прошедшей истории, при непонимании духа и понятий народных можно дойти до нелепых опасений расторжения связи двух русских народностей при их равноправности.

Русское государство в его первобытном зачине возникло не по насильственным побуждениям, и хотя впоследствии чуждое завоевание вызвало элемент насильственной централизации, но древние свободные начала самоправности народов, входящих в государственный круг, не оставались мертвыми. После соединения Украины с Москвою московское государство оказывало уважение к принципу местной своеобразности Малороссии и признавало, что малороссияне должны пребывать по их черкасским обычаям. Отклонений, правда, было много, некоторые были очень резки, но принцип признания малороссийской народности оставался и признавался. Только уже в последние времена влияние европейских идей — сочетания государственного единства с единством народности — заронило и у нас несправедливую мысль, что поддержка южнорусской народности и развитие южнорусского языка могут быть вредны для государственной цельности. Откинуть принятое извне (и там уже, откуда оно занято, сделалось оно несостоятельным и признается таким) не будет опасно в настоящее время. Народ южнорусский своим уважением к законности и порядку, своим постоянным сознанием необходимости органической связи с великорусским заслужил, кажется, от власти столько доверия, чтобы не считали его языка и саморазвития зловредным для цельности государства.