М.О.Коялович (1828-1891)

ФЕДЕРАТИВНАЯ ТЕОРИЯ

В истории нашей науки мы уже не раз встречали мнения об особенностях русских племен, входящих в состав русского народа. Так Беляев высказывал, что славяно-русские племена, расселившиеся по нашей стране, находились на различной степени развития и что, кроме полян, самыми развитыми были кривичи. Соловьев, своими мнениями о движении русского населения на Восток и о понижении сообразно с тем нашей цивилизации, дал основание для резкого различия между Восточной и Западной Россией. К.Д.Кавелин уже прямо выделил великорусское племя, как самое некультурное, в сравнении с населением Западной половины России, а Леруа-Болье обставил это различие условиями почвы и этнографическими особенностями, выводя отсюда даже умственные и нравственные особенности населения этих двух половин России.

Почти во всех этих воззрениях главное внимание сосредоточивалось на великорусском племени. Но в истории нашей науки есть теория, которая нашла другую точку опоры для разъяснения племенных различий русского народа, сосредоточила главное внимание на другом русском племени и думала было установить совсем иные взгляды на наше старое историческое время и вывести отсюда практические указания, противоположные установившемуся единству России. Это так называемая федеративная теория, выдвинутая нашими малороссийскими учеными.

В России, кроме великорусского племени, самое выдающееся по своим особенностям и числу — это малороссийское племя, населяющее большую половину Западной России и Южную Россию. Племя это имеет богатые бытовые особенности и богатую историю, особенно в средние и новые времена, когда оно отстаивало свою русскую самобытность от Польши и стремилось восстановить свое старое единство с Восточной Россией. Первые и самые видные малороссийские ученые как Максимович и Бодянский посвящали свои силы главным образом на уяснение этого прошедшего Малороссии, и у них не могло быть речи о каком-либо сепаратизме и о какой-либо федеративной теории. Вся особенность их воззрений состояла лишь в том, что они возвышали общерусское единство указаниями на общеславянское единство, причем сама собой выдвигалась и становилась как бы выше бытовая своеобразность Малороссии. Господство идеи единства русского народа над всеми племенными его особенностями яснее всего выразилось в сочинениях малоросса Гоголя, писавшего, как и оба вышеуказанные ученые, на общерусском литературном языке, и рисовавшего такими яркими красками картину единой, Великой Руси.

Но в 1845-1846 гг. в группе малороссийских литераторов обозначилось другое направление. Они дали большее значение славянскому единству, чем русскому, и еще больше выдвигали малороссийские особенности. Теория эта имеет несомненную связь с делами австрийских славян и чем дальше, тем больше переходила к практическим вопросам.

Честь малороссийского племени находится, как известно, за пределами Русского государства, в Австрии — в восточной Галиции и в Венгрии. В Австрии, состоящей, как известно, из многочисленных народностей, особенно славянских, давно возникла идея равноправности ее народов и племен; но особенно она обозначилась в последних сороковых годах, а в первых шестидесятых годах она осуществлена и на деле в Австрийской конституции, не с одинаковой, впрочем, выгодой для всех частей империи и с существенной переделкой впоследствии в пользу немцев и мадьяр, наконец, в пользу чехов и поляков. Оттуда то и перешла к нам федеративная теория для изучения русской истории. В тех же шестидесятых годах она развивалась в издававшемся в Петербурге малороссийском журнале “Основа” (1862-1863 гг.), где главнейшими двигателями ее были: Белозерский, Кулиш и Костомаров и где нашел себе убежище и поддержку талантливый, вышедший из народа малороссийский поэт Шевченко.

Мы оставляем в стороне практические требования этой теории, возобновляемые то и дело и в настоящее время, как особая азбука, перевод на малороссийское наречие Священного Писания, правительственных актов, учебников, малороссийский язык в школах, развитие самостоятельной малороссийской литературы. Для нас важнее исторические труды этой школы, из числа которых самое видное место занимают труды Н.И.Костомарова.

Известно, что наш начальный летописец, перечисляя славянские племена, расселившиеся по русской стране после того, как они были вытеснены от Дуная, показывает различные степени; развития некоторых из них, и выше всех ставит племя полян. Поборники федеративной теории, разумеется, придают большое значение летописным особенностям наших племен и связывают с этим самое разделение России на княжества в период удельный, причем областные веча и их договоры с князьями получали особенное значение.

На этом пути наука не могла выработать ничего прочного, потому что разделение России на княжества развивалось часто вопреки племенному разветвлению восточнорусских славян, уступало слишком легко объединительным стремлениям более выдающихся князей, и если давало что-либо осязательное, то разделение России на области или земли, — земля Киевская, Новгородская, Полоцкая, Смоленская, Черниговская, Суздальская, и еще более осязательное и прочное разделение России на Восточную и Западную. Приходилось таким образом, приняв факт только, ко великорусской племенной особенности, противопоставлять ему что-либо соответствующее в западной половине России. На этом пути Н.И.Костомаров обнаружил даже смелые завоевательные стремления, за что получил надлежащее вразумление от покойного Гильфердинга. Не довольствуясь ясным и почти общепризнанным различием Западной России от Восточной в стремлениях ее князей, в сильном развитии в ней дружинного и вечевого начал, .И.Костомаров задумалсвязатьэтнографическими

узами главнейшие племенные группы всей западной половины России — киевских полян и новгородских славян и доказывал,. что последние составляли как бы колонию, вышедшую из племеии полян, и что потому новгородцы так тесно были связаны в дотатарские времена с Киевом, причем и Смоленская область, а за ней и Черниговская сами собой входили в эту дотатарскую федерацию. Но не только филология в которой, надобно заметить, Н.И.Костомаров оказался малосведущим, но и история восстала против такого объединения западной половины России. Пришлось север и юг этой половины России рассматривать отдельно.

На последнем, т.е. на малороссийской племенной территории и сосредоточивалось главное внимание наших федералистов, и в том числе Н.И.Костомарова. В этом отношении много труда положено им в сочинении “Богдан Хмельницкий”, имевшем два издания, — первое в 2-х томах, вышедшее в 1859 г. и второе в трех томах, вышедшее в 1870 г. и составляющее IX, Х и XI т. монографии Костомарова. Оба издания существенно отличаются. Первое отличается живым изложением, но недостаточно научно; второе восполняет этот недостаток, но гораздо суше и менее занимательно для обыкновенных читателей, несмотря даже на то, что автор, внес в свое исправленное исследование много народных песен и преданий. В обоих изданиях раскрывается высшее возбуждение казацкой силы в Южной России и отношение ее к народной массе. В казаках и в самом Хмельницком Н.И.Костомаров обличает значительную оторванность от народа ,но не раскрывает смысла важнейшего явления во всей истории малороссийского восстания — неодолимой тяги простого малороссийского народа к Восточной России, тяги, увлекшей и Богдана Хмельницкого и разрушавшей все комбинации казаков, — то о подчинении Польше, то о подчинении Турции, то вообще в том или другом виде о создании политической самобытности Малороссии. Последующие попытки к этому малороссийских казаков тоже вызывали Н.И-Костомарова на особые исследования. Таковы его исследование “Гетман Выговский”, “Руина”, или печатавшееся в “Русской Мысли” и изданное отдельно исследование “Гетман Мазепа” и многочисленные его статьи о других казацких делах до и после Хмельницкого.

Дела малороссийских казаков были связаны с делами всей Западной России, переходившей под власть Литвы, Польши и возвращавшейся к России. Поэтому Костомаров много занимался и делами западнорусского Православия, и Унии, и судьбой всего западнорусского населения. В последней области изысканий он изучал и малороссийскую поэзию и литовскую мифологию, и даже выводил из Литвы наших первых князей, о чем происходил в 1860 г. в здешнем университете публичный диспут между ним и Погодиным, напечатанный тогда же отдельной брошюрой. Исследования западнорусской исторической жизни вызывали неизбежно изучение истории Польши, которой и касается Н.И.Костомаров в большей части этих своих исследований, а в новейшее время Н.И.Костомаров написал и особое, большое исследование по этому предмету о падении Польши под заглавием “Последние годы Речи Посполитой польской”, изд. в 1870 г. В этом сочинении большое отступление от первоначальных взглядов автора. Здесь прославляется русское правительство за умные, решительные действия по отношению к полякам и явно дается сочувствие объединительной русской политике, обличать грехи которой автор считал как бы своим призванием в других своих сочинениях. Путь отступлений вообще яснее и яснее обозначался в деятельности Н.И.Костомарова по мере того, как он отходил от современных веяний и углублялся в область прошедшего.

Федеративная теория для собственного оправдания требовала не ограничиваться одной Западной Россией,, а находить для себя основы и в Восточной России или вообще в России; а так как основы эти можно было найти в областной самобытности и вообще в самобытных проявлениях русской внутренней жизни, то этим обозначился сам собой целый круг исследований, и на этот путь тем естественнее вступил более видный представитель этой теории, Н.И.Костомаров, что с первых шагов его литературной деятельности в нем обнаруживалось призвание заниматься русской историей, и чем дальше, тем больше возрастала в нем любовь к ней; нередко она далее брала решительный верх над всякими федерациями и сепаратизмами. В трудах Н-И.Костомарова можно легко проследить раздвоение — колебание и борьбу между русским историком и поборником малороссийских тенденций. Можно даже сказать, что самая сущность федеративной теории уже показывает тягу к единству русского народа и в этом отношении должна быть отделяема от так называемого малороссийского сепаратизма, который идет гораздо дальше всякой русской федерации, по крайней мере, так направляют его поляки.

По требованию федеративной теории, Н.И.Костомаров везде в русской истории приподнимает государственный, объединительный слой, на который естественно смотрит неблагосклонно, и изучает явления народной жизни, им придавленные. С этой точки зрения написана им “История Стеньки Разина”, давшая возможность очертить и донское казачество и крепостное право. С этой же точки зрения написано им более обширное и научное сочине-ние “Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада”, два тома, изд. 1863 г., в которых описывается вечевая жизнь в областях — Новгородской, Псковской и Вятской, павших под ударами Московского единодержавия. Московское единодержавие бывало в иные времена предметом особенной антипатии Н.И.Костомарова. В статье об единодержавии, напечатанной в “Вестнике Европы” за 1870 г., автор изображает московских князей татарского ига ханскими приказчиками, предпочитавшими всему благоволение татарских владык. Костомаров не пощадил при этом и древних первых русских: князей, при которых большей частью тоже удерживалось государственное единство России. Он их представлял разбойниками, которые были заняты лишь вымогательством дани. Не пощадил Костомаров даже Дмитрия Донского. В 1864 году, как мы уже указывали, русские люди с изумлением читали в Приложении к “Календарю Академии наук” статью, в которой Н.И.Костомаров доказывал, что Дмитрий Донской показал великую трусость в Куликовской битве и даже нечестно поступил с любимым своим боярином Бренком, одев его в свои одежды и поставив таким образом вместо себя мишенью для татарских стрел. Статья эта вызвала бурю, и особенно сильные возражения писал покойный Погодин.

Так как единодержавие выработано русским народом Восточной России, то естественно, что вся Восточная Россия во всех слоях своих не могла вызывать сочувствия автора, особенно в высших слоях, более близких к правительственному центру. В этом направлении написаны Н.И.Костомаровым исследования “Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях”, изд. 1860 г. и “Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях”, изд. 1862 г. То же направление с некоторыми, впрочем, оттенками господствует в его большом исследовании “Смутное время в Московском государстве в начале XVII столетия”, три тома, изд.1868 г.

В этом сочинении не только показывается несостоятельность Прусского правительственного механизма, но сильно и совершенно несправедливо развенчиваются в славе знаменитейшие наши люди того времени как Скопин-Шуйский, Пожарский и Минин. В оценке самого русского народа Н.И.Костомаров двоится: то изображает его страдания от верхних людей, то грубость и жестокость самого этого народа. Тот же Погодин громил за это Н.И.Костомарова и издал целую книгу, в которой собрал свои возражения против разных мнений Костомарова (а также Иловайского) и которую даже озаглавил “Борьба не на живот, а на смерть”, изд. 1874 г.

С 1873 г. Н.И.Костомаров стал издавать “Русскую историю” в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. История эта начинается статьей о князе Владимире Святом и доведена до времен Анны Иоанновны, прерывается статьей о Феофане Прокоповине, в шестом выпуске, издание в 1876 г. В “Вестнике Европы” за 1884 г. в книгах 8 и 9 напечатана статья Н.И.Костомарова “Фельдмаршал Миних”, составляющая очевидно продолжение его “Русской истории”.

Автор, как видим, исключил из числа замечательных наших людей не только малоизвестного Рюрика, но даже проходит мимо Олега, Игоря, Ольги и Святослава. Н.Костомаров в объяснение такого странного пропуска говорит, что “наша история о временах, предшествовавших принятию христианства, темна и наполнена сказаниями, за которыми нельзя признать несомненной достоверности”. Можно предполагать, что автор вновь почувствовал силу поднявшихся тогда, как увидим, споров о призвании князей;

но можно также думать, что автору эти споры представляли еще то удобство, что избавляли его от необходимости изменять свои взгляды на первых наших князей, как на призванных из Литвы, или как на разбойников, почему он подвел под категорию недостоверных князей даже Игоря и Святослава, существование и главные дела которых не подвергались сомнению в спорах о призвании князей.

Но избегнуть в своей “Истории” необходимости изменять свои прежние взгляды автор не мог, и действительно изменяет их. Дмитрий Донской, хотя и не оказывается в “Истории” автора храбрым, но о трусости его ведется речь осторожно, а нравственные его качества даже совсем не трогаются. Скопин-Шуйский, Пожарский и Минин оказываются более достойными внимания, чем в “Истории Смутного времени”. Но, что особенно замечательно, автор находит в восточнорусской истории необыкновенно светлое время. Со всей ясностью этот свет выступает в делах Сильвестра и Адашева, которым автор, согласно с Погодиным, приписывает все лучшее при Иоанне IV. Наконец, еще более неожиданная вещь. Автор прославляет самых видных самодержцев России — Иоанна III и Петра 1. Причина, впрочем, понятна. В своей “Истории” автор сильно ратует за Европейскую цивилизацию, и так усердно служит этому кумиру, что даже сближает с Петром I Киевского митрополита Петра Могилу за его школьную систему, забывая при этом раскрыть рядом с хорошими ее сторонами, значение ее схоластипизма, латино-польских приемов и идей и, главное, ту оторванность от народа, какую она производила и которую преодолевали лишь сильные свежие предания школ западнорусских братств и постоянное напряжение народного, русского, православного чувства.

Этим поклонением Западноевропейской цивилизации Н.И.Костомаров придвинул теорию федеративного устройства России к теории Соловьева, по-видимому, совершенно противоположной ей. Эта странность объясняется тем, что суждения Соловьева о низменности русской народной цивилизации и русской отсталости, косности в главном русском племени — великорусском совпадали с предубеждениями малороссов против великорусов, против Москвы, совпадали и с их племенным тщеславием, что они лучше, развитие великоруссов, между прочим, и потому, что ближе к Западной Европе, знакомее с ее цивилизацией. Н.И.Костомаров лишь усилил это направление теории и по свойственной ему впечатлительности довел ее до такой крайности, что стал возвеличивать более видных русских самодержцев, отчасти Иоанна III, и особенно Петра I и Екатерину П.

По странной случайности это неожиданное признание заслуг главной русской объединительной силы — самодержавия совпало с основным взглядом в сочинении одного весьма даровитого, но крайне изменчивого отступника от федеративной теории, — упомянутого нами участника в журнале “Основа” и изобретателя малорусской грамоты — Кулиша. Служба в Привислянском крае по крестьянскому делу, где приходилось бороться с польскими панами и ксендзами, проникнутыми всецело Западноевропейской цивилизацией, пересоздала многих последователей федеративной теории, в том числе и Кулиша, впрочем, пересоздала весьма своеобразно. Он издал три тома сочинения “История воссоединения Руси” (I и II т. в 1874 г., III т. в 1877 г.) и один том “Материалов” (в 1877 г.). В этой “Истории” и Приложении к ней Кулиш в самом корне разрушает федеративную теорию. Он признает две самобытные и резко различные цивилизации — Русскую, т.е. собственно восточнорусскую и Польскую. В той и другой находит и самобытные, и строительные начала. Автор пленяется красотами Польской цивилизации и жалеет, что не родился поляком в лучшие времена их жизни; но в то же время он признаёт, что в русской жизни, хотя и грубой, было более жизненных сил и потому она восторжествовала. Особенно автор восхищается мудростью русского государственного строя и русских государственных людей — времен московских, в том числе и мудростью русских дьяков.

Между этими двумя цивилизациями автор усматривает Западную Русь и показывает, как изменяло всему родному верхнее ее сословие и какими антигосударственными началами проникнуто было казачество, которое всякое государство на месте Польского должно было уничтожить, но Польша этого сделать не могла со своей испортившейся интеллигенцией, а Россия при своей государственной мудрости и опоре простого западнорусского народа, который, лишь благодаря своему невежеству, уберег от Польши свою народность, овладела казаками и самой Польшей.

Тут, очевидно, уничтожалась всякая федерация и Кулиш примыкает не к Соловьеву, а к славянофилам. В этом случае он, впрочем, ввел не новость, а лишь разработал и осмыслил некоторые особенности, свойственные почти всем нашим федералистам. Наши малороссийские федералисты или, как иначе их называли, сепаратисты, члены малорусской партии, хлопоманы, при всех предубеждениях против великоруссов, невольно примыкали к славянофилам. Народная самобытность славянофилов неизбежно требовала глубокого изучения народного быта, как он есть, со всеми местными особенностями, следовательно, требовала изучения и малорусского быта, как естественного и не подлежащего насильственному пересозданию. На этом поприще трудились многие малороссы и немало разработали бытовую малороссийскую жизнь. На этом поприще, как мы уже говорили, работал немало Н.И.Костомаров. Работал и Кулиш задолго до своего отщепенства, в 1856 г., он издал 2 тома сочинения под заглавием “Записки о Южной Руси”, в которых собрал и объяснил исторически народные предания, — малороссийские думы и разные бытовые памятники и описания, как сказки, песни и некоторые записки.

Богатый материал по изучению быта малороссийского находится также в большом издании “Труды этнографическо-статистической экспедиции в западнорусский край России”, собранные Чубинским, которого посылало в Малороссию Географическое общество. Подобные издания предпринимались и некоторые осуществлены по другим областям Западной России, как “Описание Белоруссии в этнографическом отношении”, предпринятое, но до сих пор не оконченное, известным описателем Севера — Максимовым, или “Описание Литвы” Кузнецовым, которого тоже посылало для этой цели Географическое общество и который собрал много материала, но еще не обработал его окончательно.

В связи с этими последними трудами, вызванными последней польской смутой, находятся следующие издания и исследования.

В области народного творчества, кроме многочисленны сборников малороссийских песен, достойны особенного внима ния:

1. Песни галицкого и угорского народа — Сборник, состав ленный Я.Ф.Головацким;

2. Памятники народного творчества Северо-Западного кра изданные П.А.Гильтебрандтом;

3. Песни белорусские, изданные г. Шейным;

4. Песни литовского народа, изданные г. Юшкевичем;

5. Сборник памятников еврейских — Книга Кагала, составленный Брафманом.

Для изучения литовского языка и белорусского наречия у нас есть замечательные труды. Таковы филологические исследования литовского языка Минуцкого и Белорусский словарь И.И.Носовича. Появились и новые исторические исследования, так, например, известные уже нам: “Даниил Галицкий”, сочинение г. Дашкевича, уясняющее историю Галиции и отчасти Литвы; “Очерк истории Литвы”, сочинение г. Антоновича, представляющее замечательную критику источников древней истории Литовского княжества.

В последнее время появилось много обещавшее исследование по истории евреев в Западной России “Литовские евреи”, сочинение г. Бершадского. Сочинение это действительно весьма богато фактами, извлеченными автором из книг и особенно из рукопи сей, но оно не может не вызывать изумления во всяком, кто знаком с этим делом и даже просто с научными приемами историче- кого исследования. Автор обнаружил в этом сочинении поразительное неумение справиться со своим богатым материалом и допустил такой произвол в его распределении и в своих выводах, на какой могут быть способны, да простят нам это выражение, только юристы. Автор начинает свое исследование подбором фактов, большей частью позднейших, доказывающих страшное угнетение евреев христианами. Это значит явно подкупать читателей, отклонять их от свободного разумения дела. Но автор то же делает и в самом изложении истории евреев. Он знает, что самое больное место в еврействе страшная корпоративность евреев, — их кагальное устройство. К изумлению всякого здравомыслящего читателя автор отводит от евреев это зло и сваливает его тоже на христиан. Он доказывает чудовищную вещь, что евреи пришли в Польшу и в Литву без кагального устройства и развили его в этих странах под влиянием польской жизни. Автору в голову не приходит, что кагал старее и Литвы и Польши и что всегда так бывает, что, когда евреи только еще вступают в какую-либо страну, находятся в ней в разброде, как бы в качестве еще только соглядатаев, то сначала у них не видно никакого кагального устройства до первого упрочения в избранных пунктах. Автор заявляет, что он был и юдофобом и юдофилом, а теперь, как будто, желает быть беспристрастным. В действительности оказывается, что он все еще не установил твердого взгляда на евреев и установит его разве после, или, что вернее, он теперь чистейший юдофил.

Все эти описания и исследования русской территории, на которой прежде всего опиралась федеративная теория, открыли много местных особенностей, но рядом с ними открыли и коренное русское единство. Кулиш только последовательно шел к этому конечному выводу и смело разрушил искусственные перегородки федерализма. Таким образом, федеративная теория совершенно не приложимая к объяснению исторического движения нашей страны и брошенная или подрываемая более видными ее последователями, принесла пользу нашей науке именно тем, на чем она сходится с славянофильской теорией, т.е. тщательным изучением внутреннего быта народа, уяснением особенностей его духа.

Федеративная теория, кроме того, развила еще одно направлю ние нашей науки. Связанная теснейшим образом с вопроса!” современной жизни, теория эта вызывала желание популяриз вать научные данные, придавать им общедоступные формы. этой целью издавался журнал “Основа”; это же направление вы разилось почти во всех трудах Н.И.Костомарова, обладавшего необыкновенной способностью к этому. Но направление это сопровождалось и вредом для научности, тем более ощутительным, что к нему пристали и другие русские писатели, совсем далекие от федералистов или сепаратистов. В “Северорусских народо-правствах”, в “Смутном времени Московского государства”, в “Последних годах Речи Посполитой польской”, Н.И.Костомаров дает в начале этих сочинений список книг и рукописей, которые он изучал для этих сочинений, обозначает даже, что более и менее важно. Это весьма научно и полезно. Но, к сожалению, автор после этого признал себя вправе мало ссылаться на свои источники в самых своих сочинениях, так что лишь очень сведущие читатели могут знать, где основание для того или другого факта, рассказываемого автором, да и то не без труда. В главнейшем же сочинении Н.И.Костомарова “Русская история”, цитаты встречаются еще реже и впереди нет никакого предуведомления об источниках, что, впрочем, и естественно, потому что составить список источников по русской истории мудрено, а изложить литературу науки еще труднее.

Популяризаторскую свою деятельность Н.И.Костомаров подвинул еще дальше, — стал писать исторические романы, как например, Кудеяр, из времен Иоанна Грозного, Черниговка, из XVII века. Известно, что этот род произведений чрезвычайно у нас распространился и наводняет нашу литературу. Вероятно мы не ошибемся, если скажем, что с эстетической точки зрения, писать исторические романы или какие бы то ни было вещи по изящной словесности с историческим содержанием позволительно только гениям и, пожалуй, крупным поэтическим талантам. Тут неизбежное всегда искажение исторической истины будет искупаться, по крайней мере, пониманием событий, лиц и, главное, красотой поэтических форм, в каких они представляются. Но писание исторических романов, драм обыкновенными писателями — дело совсем иное. Тут будет и искажение исторической истины и отсутствие изящного; а так как историческая канва легко может быть найдена, как готовая, всяким писакой, то понятно, почему на этого рода канву кидаются многие. Во времена упадка поэтических талантов и чувства изящного исторические романы естественно чаще и чаще появляются. К этому присоединяется еще одно обстоятельство. Теперь время популяризации всех наук и, к сожалению, чаще всего — время проведения этим путем предвзятых, совершенно ненаучных идей. Исторические романы служат одним из самых пригодных средств для такой цели, причем искажение исторической истины идет еще дальше. Таким образом, с точки зрения нашей науки, исторические романы оказываются еще хуже, чем с эстетической, и вред от них для исторического знания не может окупиться никаким широким распространением немногих, неискаженных исторических данных. Писание же исторических романов, драм историком мы признаем просто непозволительным и ничем не оправдываемым делом. Никогда и ни в каком случае историк не должен забывать исторической истины, что бы ему ни подсказывала его догадливость и как бы ни увлекало сильное воображение, и раз он забыл это и отдался увлечению, хотя бы то самому поэтическому, ему уже трудно верить и можно лишь посоветовать положить совсем историческое перо и взять перо беллетриста.