Д.Муретов

Великий и малый национализм.

Определение национализма, как национального Эроса, содержит в себе опасность полного устранения объективно-исторической точки зрения и с этой стороны настоятельно требует некоторого ограничения. Оставляя пока в стороне общефилософские принципы такого ограничения, я желал бы дать пример его на одном частном историческом вопросе. Вполне удобным для этой цели является так называемый украинский вопрос, который с полным правом может быть рассматриваем как вопрос ограничительный по отношению к русскому национализму.

Такое рассмотрение тем более своевременно, что среди всех наших национальных вопросов украинскому вопросу как-то особенно не повезло. Его жизненной важности и глубокой теоретической содержательности почти не заметили в нашей литературе. В кругах заинтересованной политикой интеллигенции его стыдливо замалчивали, так как не могли осилить содержащегося в украинстве крайне националистического элемента. И действительно, было что-то теоретически нелепое в той поддержке, которую оказывали рационалистически и либерально настроенные круги самому нетерпимому, самому неразумному, самому необоснованному и претенциозному национализму украинцев. В тех случаях, когда приходилось дать теоретическое обоснование такой поддержке, вопрос украинский решали по образцу, выработанному для вопросов польского, финляндского, армянского и др., как частный случай свободы для "угнетенной национальности". Таким образом, рассмотрение вопроса ограничивалось, в сущности говоря, лишь неодобрением ограничительных мер, принимаемых против украинства правительством; лишь по удивительной небрежности к национальному вопросу можно было принимать за теоретическое разрешение такую чисто формальную, по существу своему, отписку. Впрочем, и говорили об украинстве большей частью вскользь, словно чувствуя, что в даваемом ответе не все ладно. Время от времени, однако, находится какой-нибудь публицист или общественный деятель, который поставит вопрос ребром, и тогда недостаточность и бессодержательность общегуманитарной точки зрения на украинство выступает с поразительной ясностью.

Такую услугу русскому общественному мнению прошедшим летом оказал преосвященный Никон. В нескольких статьях, напечатанных им в Биржевых Ведомостях (например, "Орлы и Вороны" в № 14983), он поставил вопрос об украинстве с большой определенностью. И поставил он его именно так, как всегда представлялся он сознанию нашей интеллигенции, т. е. как вопрос о стеснении личных прав малорусского населения. Преосвященный Никон полагал, что устранятся всякие затруднения, если мы согласимся с нашим известным историком госпожой Ефименко, что "хохлята наравне с прочими созданиями божьими имеют право учиться в своей родной школе". Но тут-то и вскрывается вся недостаточность общегражданской и отвлеченно-правовой позиции в украинском вопросе. Пока говорят об "армяшатах", "грузинятах" или "татарчатах", ссылка на право их на национальную школу разрешает, по-видимому, дело, но вопрос о "хохлятах" теоретически начинается как раз там, где кончаются вопросы о других "созданиях божьих". Никто не сомневался никогда, что малороссы должны учиться в своей родной школе, но разногласие было в том, какая школа для них родная или, шире, что такое их Украина или Россия? С каким из двух этих исторических пений должно связываться их национальное чувство?

Уясним себе значение этого вопроса. Творческое значение национальности заключается в расширении и обогащении личности человека; через народность человек включает в свое я целый мир народной жизни:

Но, включая в свое я определенное содержание своей народности.Если человек тем самым исключает из своего я все остальное. Если эта история моя, то остальная не моя. Если эти предания мои, остальные не мои. Вот почему вопросы об украинской и русской народности суть вопросы, исключающие друг друга. Кто признает малороссов особой народностью, тем самым отрицает принадлежность их к народности русской. Кто говорит, что народным языком Малороссии является украинский язык, тот отрицает национальное значение для нее языка русского. Кто говорит: национальная литература Малороссии есть литература на украинском языке, тот отнимает у малороссов право считать Пушкина, Гоголя, Достоевского и Толстого своими писателями; тогда история Великой России не есть родная история для малоросов, предания мужества и самоотвержения, создавших величайшее в мире государство, — уже не родные для Малороссии предания.

В этом отрицательном моменте противоположения своего остальному как не своему — не только сущность национального сознания, но и критерий для суда над ним. Есть ли в том, что мы знаем и выделяем из мира, как свое, нечто ценное, нечто оправдывающее гордыню национального сознания: мы особые, мы особый народ! Преосвященный Никон цитировал в своей статье цение М. О. Меньшикова, которое является, на мой взгляд, огрублением сравнения Данилевского ("Россия и Европа") куль-турных типов с естественными разновидностями в животном царстве:ольха и береза, — говорит преосвященный Никон, — суть близкие ботанические виды; однако они хотят сохранить каждая свое своеобразие. Я думаю, что это простительно именно только ольхе и березе. Человеку же надлежит возвышаться над психологией полена. Человек не только констатирует различия, но оценивает их, — принимает или отвергает. А оценивая, он говорит: бывают различия важные, оправдывающие культурные разделения на особые народности, а бывают различия не важные, такого разделения не оправдывающие. Есть великий национализм, а есть национализм малый, возводящий ничтожные отличия в степень особого национального сознания.

Когда я говорю: я русский, то тем самым я говорю: я не немец. И есть такому разрыву человечества на части оправдание. Стать немцем русский может, лишь потеряв свое человеческое назначение, потеряв свою правду.

Украинство не выдерживает такого испытания. В Галиции оно было возможно потому, что там сознание: я украинец, противополагало его немцу, венгру и поляку. В России ему нужно выдержать противоположение русскому, ибо противоположение "великорусскому" есть этнографическое, а не культурное, т. е. национальное. Сознанное же такое противоположение либо разрушает украинское сознание, либо принижает его до той плачевной психологии, какой блещет действительное украинофильство. В таком противоположении всякий малоросс должен будет отказаться, как не от своего, от самого ценного своего. А то, что останется у него своего, это — жалкие обрывки, не дающие ничего цельного. Ни русского из малорусского, ни малорусского из русского исключить нельзя. Попробуйте сделать это с Гоголем, и три четверти обязанным своим творчеством русской литературе и русской духовной культуре, но внесшим и типичные черты хохлатской своей природы.

Украинский национализм должен замкнуться в мелочь, статті провинциализмом, внести в жизнь узость и слепоту сектанта: "3а батюшки ази жизни не пожалею!.." Кому не известна живая психология украинства? Кто не помнит, как во дни гоголевско юбилея один украинский ученый доказывал, что Гоголь затосковал в конце жизни от раскаяния, что писал не по-украински, сжег второй том "Мертвых душ" за то, что написаны они был по-кацапски?

Большую неясность вносит в дело рассмотрение всего украинства лишь как вопроса о мове. Вся сложность вопроса заключа ся именно в том, что при отсутствии ценного духовно-культурго различия с остальной Россией Малороссия говорила на своем местном языке, который при других исторических данных мог ( развиться в культурный язык. Должно ли теперь довершать этот процесс развития, или так и остаться малорусскому языку местным языком, который со временем сильно приблизится к другим местным говорам России, будет не развиваться, а нейтралзо ваться? Разрешая этот вопрос оторванно от других, конечно, поддаешься общему всем жившим в Малороссии чувству: отчего бы и не развиваться этой милой, гибкой и живой мове? Но два культурных языка для одного культурного процесса — вещь немыслимая. И надо иметь мужество сказать: различие языков ведет к разрыву культурных процессов. Раз русская культура одна, то один для нее и язык. Мы не хотим, чтобы Пушкина часть русского народа изучала в переводах г. Крымского со товарищи. Языком школы может быть лишь культурный язык. Пока не было национальных культур, им мог быть только латинский. Теперь им могут быть языки национальные, но только те, за которыми стоят великие культуры. Национализм должен быть великим или его вовсе не должно быть.

Можно ли примириться с тем, что милая мова останется местным языком и, как таковой, осуждена неизменно подвергаться влиянию языка культурного, национального. Я думаю, можно. Великие нации создаются двойным процессом: обособлением снаружи и отождествлением внутри. В этом отождествлении погибает кое-что милое нашему сердцу, но таково требование истории. И если бы украинский народ действительно восстал перед нами с вопросами: где мать Украина? где милая мова? и т. д., то мы ответили бы ему: мать Украина там же, где и государь великий Новгород со своим меньшим братом Псковом, там же, где славное княжество рязанское, она в истории великой России, как ее незабываемая в своей прелести страница и как необходимое условие ее настоящего величия. Твоя мова и твои песни живы в памяти русского народа и живы тем, что, иногда неуловимо, внесли они в общую русскую литературу, твои напевы вошли в русскую музыку, и сам ты есть создатель и обладатель всего русского богатства, которое по праву истории твое.

Наши предки понимали необходимость жертв, и России не бывать бы, если бы чувство особливости, говорящее в украинстве, было в них сильнее чувства единства. Не будем же доктринерски перерешать вопросов, уже решенных историей, да не сбудутся над нами злые предсказания современного поэта:

Россия едина, пока един русский народ.