МУЧЕНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ САНДОВИЧЕИ

(воспоминания)

Была весна 1904 года. В большой комнате ново-сандецкой бурсы, на улице Ягелонской, поздним вечером воспитанники спят сном блаженных. В углу комнаты, перед иконою Божией Матери, один из воспитанников, на коленях, поет милозвучным и звонким голосом из открытого Часослова Вечернее Правило. Это — Максим Сандович, ученик четвертого класса гимназии. Пение раздается ежедневно утром и поздним вечером. Утром будит сонных учеников милозвучный голос Максима, отправляющего полунощницу и утреню, произнося особенно громко „Слава во вышних Бory", a вечером ученики засыпают при звуках пения „Вечерни" и „Повечерия". Я спал в той же самой комнате, что и Максим. Его образ жизни производил на меня глубокое впечатление. Я еще сегодня, после сорока пяти лет, слышу его мелодию, вижу одухотворенное лицо любезнейшего моего друга. Образ Его ярко стоит перед моими внутренними очами. Голос Божий звал Максима к иной жизни. Он мечтал о том, чтобы полностью посвятить свою жизнь Господу Богу. В апреле того самого года он уезжает в Крехов, в монастырь отцов Василиан. Здесь он полностью подчиняет свою жизнь монастырским порядкам. При аскетическом образе жизни, он ежедневно подолгу горячо молится и работает физически. Не дольше, как через несколько дней, полное разочарование в жизни этого монастыря. В монастыре он не нашел того, что искал. Монахи вели совершенно светский образ жизни, у них не было христианской любви, и они были воспитаны в ненависти ко всему русскому. Его называли кацапом. Он скоро понял, что ему там делать нечего и через месяц вернулся обратно в сандецкую бурсу, чтобы кончить четвертый класс гимназни Окончивши четвертый класс, он уехал за границу, в Россию, в Почаевскую Лавру. Там нашел все то, о чем мечтал. Сам монастырь и его жизнь произвели на него неизгладимое впечатление. Здесь он почувствовал себя совершенно довольным и счастливым. Служил верно Богу и украшал свою душу добродетелью. В скором времени он стал примером для всех монахов. Однажды, по истечении нескольких лет, игумен монастыря представил Максима епископу Волынскому Антонию. Епископ принял участие в

судьбе молодого лемковского монаха и предложил ему поступить в Житомирскую Духовную Семинарию. Максим согласился с великою радостью. Будучи воспитанником Духовной Семинарии, Максим стал любимцем епископа. Своею набожностью, прилежанием, быстротою ума, своими духовными дарованиями и характером, Максим превзошел всех своих товарищей. Епископ Антонии возлагал на него большие надежды и ставил его в пример всем слушателям Семинарии.

Летом 1909 года Максим Сандович посетил свой родительский дом в селе Ждыня, горлицкого повета, где жил его старенький отец Тимофей, долголетний церковный дьяк. Судьбе было угодно, чтобы в это самое время я тоже находился в Ждыне, у тамошнего священника, Григория Максимовича. С Максимом я встречался ежедневно, и мы вели беседы на разные темы. Я часто бывал в гостеприимном доме его родителей, он же нередко посещал меня в приходском доме. Покойный о. Максимович очень внимательно относился к Максиму и был всегда очень рад видеть его у себя. Чаще всего мы рассуждали о судьбе нашего лемковского племени, его моральной высоте, о преданности традиции и о сильной вере нашего народа в лучшую будущность. Максим всею душою любил Лемковщину и жил интересами ее жизни. Ежедневно мы посещали богослужение, совершаемое о. Максимовичем. Своим прекрасным голосом Максим читал „Апостола" и пел „Верую". Все селяне Ждыни и околичных сел с большим вниманием относились к Максиму. Он был высокого роста, сильного телосложения, с прекрасными длинными волосами, одухотворенным, всегда спокойным лицом. Одет он был в долгую, с широкими рукавами рясу, обтянутую широким поясом, на груди трираменный крест, в руках „Молитвослов", с которым очень редко расставался. После трехмесячного пребывания на Лемковщине, он вернулся обратно в Житомирскую Духовную Семинарию, с новыми надеждами и мечтами.

Прошло несколько лет. Максим окончил с отличием Духовную Семинарию, женился на дочери деревенского батюшки и был рукоположен в священники епископом Антонием. Чтобы поделиться своим счастьем и посетить родные места, он опять решается на короткое время вернуться в Ждыню.

Осенью 1913 года вместе со своею женою он находится опять у своего старенького отца. Недалеко от Ждыни находится село Граб, ясельского повета. Тамошний священник о. Кисилевский, ярый сепаратист и мазепиниц, восстановил против себя своими действиями всех прихожан. Селяне не хотели поступиться своею русскостью. Вскоре между обеими сторонами дошло до завзятой борьбы. Вмешательство Перемышльской Консистории окончилось неудачей, так как епископ Чехович держал сторону Кисилевского. Борьба кончилась тем, что весь приход перешел в Православие. Селяне нового православного прихода просили о. Максима быть у них священником. Получив согласие своего епископа, Максим переселился в Граб. О. Кисилевский и его сторонники не дремали. Через некоторое время к о. Максиму являются австрийские жандармы, производят обыск и заточают его в тюрьму в Ясле. Вскоре переводят его во Львовскую тюрьму. Летом 1914 года начался, известный русской общественности, политический процес во Львове. На скамье подсудимых кроме о. Максима очутились еще трое: о. Игнатий Гудима, Семен Бендасюк и Василий Колдра. Процесс продолжался три месяца. Допрошено сотни свидетелей. Украинцы прилагали все усилия, чтобы подсудимым был вынесен, как изменникам „найяснейшего монарха", смертный приговор. Защищали подсудимых следующие адвокаты: Д-р Владимир Дудикевич, д-р Кирил Черлюнчакевич, д-р М. Глушкевич и д-р Владимир Алексьевич. К большому огорчению самостийников, все обвиняемые были освобождены. О. Максим Сандович вернулся в свой приход.

В августе месяце 1914 года вспыхнула первая мировая война, а в сентябре месяце в центре просвещенной христианской Европы началась лютая расправа над беззащитными, ни в чем неповинными православными русскими людьми только за то, что эти люди веровали в Единую Христову Соборную и Апостольскую Церковь и их родители были русскими. В первую очередь расправлялись со служителями Христовой Православной Церкви.

В начале сентября арестовали о. Максима Сандовича, затем его жену и старика отца, потом его братьев и всех близких и дальних родственников и вслед за ними многих односельчан. Число арестованных растет с каждым днем, всех их свозят в тюрьму в Горлицы.

По прошествии двух недель со дня ареста о. Максима, к начальнику тюрьмы в Горлицах явился ротмистр с несколькими солдатами и угрожая револьвером, потребовал выдачи о. Максима Сандовича. Начальник тюрьмы отказался выдать заключенного без специального на то распоряжения соответствующих властей. Разъяренный ротмистр потребовал немедленной выдачи о. Максима, угрожая в противном случае пристрелить самого начальника тюрьмы. Последний под угрозой смерти вынужден был выдать ротмистру арестованного.

Садист ротмистр решил организованно и методически осуществить зверскую расправу над благородным, ни в чем неповинным служителем Церкви Божией.

Посреди тюремного двора он поставил четырех солдат с заряженными ружьями, а против них дорогого, святой жизни о. Максима Сандовича. Затем он заставил начальника тюрьмы вывести во двор всех заключенных для того, чтобы они присутствовали при жестокой расправе с о. Максимом и, чтобы эта расправа явилась наглядным и устрашающим уроком для заключенных.

Ротмистр собственноручно нарисовал мелом крест на груди о. Максима, затем подбежав к солдатам, скомандовал: огонь!

Грянул первый залп, о. Максим стоял не шелохнувшись, во весь рост. Вторичная команда ротмистра, второй залп. Одним из выстрелов о. Максим был поражен в грудь. Благородный мученик простер руку и истово осенив всех и себя широким крестом, произнес громким звучным голосом: „Пусть живет святое Православие, пусть живет русский народ!" — Взбешенный ротмистр подскочил к о. Максиму и крикнув не своим голосом: „сгинь, собака" выстрелил трижды ему в лицо из револьвера в упор. Подстреленный молча упал наземь. Изверг со злобой толкнул сапогом безмолвное тело мученика.

Начальник тюрьмы оказался настолько благородным человеком, что, невзирая на угрожающие требования ротмистра-садиста вывести во двор всех заключенных для их присутствия при истязаниях невинного, не вывел во двор отца и жену умученного, а запер их в своей комнате, чтобы избавить их от ужасных переживаний при виде жуткой расправы над дорогим сыном и мужем.) Так погиб смертью мученика высокодостойнейший исповедник веры Христовой Православной, верный сын Лемковской Руси, благородный, невинный и дорогой о. Максим Сандович.

Злодейские расправы с мирным русским населением бывшей Австро-Венгерской империи этим далеко не кончились.

День 8 сентября 1914 года явился одним из самых ужасных дней в истории Лемковской Руси.

По распоряжению помощника старосты Ново-Сандецкого повета Лося и рьяного мазепинпа жандармского коменданта Баця, началась жестокая расправа над мирным беззащитным населением.

Во все селения Ново-Сандецкого и Грибовского поветов нагрянули жандармы со списками лиц, подлежащих аресту; списки были составлены „мазепинцами", проживающими в названных поветах.

В числе авторов этих списков были следующие лица: Гуцуляк — учитель в Избах, Вовк — учитель в Бересте, Сорока — учитель во Флоринке, Шведик — учитель в Брунарах, о. Михаил Дороцкий — настоятель в Злоцком, о. Василий Смолинский —настоятель в Новой Весе, Ключник — бывший жандарм во Флоринке, Носко Гольдштейн — еврей из Перцике.

По этим спискам начались повальные обыски и аресты. С особой тщательностью обыски производились у лиц сознательных и авторитетных, пользующихся уважением у местных жителей. Достаточно было при обыске обнаружить книжечку издания Михаила Качковского и обыскиваемый из мирного селянина превращался в государственного изменника, в лютого врага Австро-Венгерской державы и ее благороднейшего монарха. В каждом селе были арестованы десятки совершенно невинных людей. Как опаснейшие государственные преступники, как лютые злодеи, под строжайшим конвоем эти мирные селяне отправлялись в тюрьмы, им даже не разрешали попрощаться с родными и близкими.

В эти памятные дни были арестованы многие сотни честных и невинных людей — лучших сынов многострадальной Лемковщины, в том числе: о. Петр Сандович — благочинный и настоятель прихода в Брунарах вместе с сыном Антонием, окончившим университет по курсу философии, о. Владимир Мохнацкий — настоятель прихода в Чирной, с сыном Родионом — гимназистом. О. Василий Курнлло — настоятель прихода во Флоринке с двумя сыновьями. О. Феофил Качмарчик с сыном Владимиром — юристом, о. Иоанн Руснак, настоятель прихода в Королеве Русской; тогда же был арестован и автор этих строк.

К вечеру, под аккомпанемент ружейной стрельбы и горького плача народного, арестованные были погружены на подводы и под усиленным конвоем отправлены в Грабовскую тюрьму.

Горестный плач и душу раздирающий вопль исторгнулся из тысячи грудей и поднялся к небу, как бы прося Высшего покровительства над невинными мучениками. Солнце скрылось далеко за горами, не желая быть свидетелем каинова злодеяния, не желая своими золотистыми светлыми лучами озарять темные дела подлых душ. Горы Лемковские в тоске и печали, стыдясь злобы людской, покрылись темными мохнатыми тучами. Хлынул дождь — природа по своему оплакивала горе народное и невинные жертвы злобы и неправды людской.

На людей напал страх, они опасались покидать свои жилища и боялись встречи друг с другом.

Все арестованные были свезены в тюрьму в Новом Санче, все они были преданы военно-полевому суду.

Когда был собран и подготовлен специальный материал, доставленный суду „мазепинцами" — суд приступил к слушанию арестованных.

В состав членов военно-полевого суда обычно входили только мадьярские и немецкие офицеры, совершенно не знавшие русского языка. В качестве переводчиков были привлечены лица, явно настроенные против подсудимых. Все свидетели по данному делу, за редким исключением, были специально подобранные из числа заведомо худших элементов местного населения, пользующихся весьма плохой репутацией, в большинстве своем состоящих из т.н. мазепинцев; несколько человек было привлечено из поляков.

Подобный подбор свидетелей, конечно, не мог помочь суду правильно разобраться в деле и вынести справедливое решение, да суд, видимо, в этом и не нуждался; его целью было не разобрать дело по существу, а осудить невинных. Подсудимые были лишены защиты, показания беспристрастных свидетелей судом совершенно игнорировались.

„Суд идет" — зал суда заполнен народом. Под конвоем вводят подсудимых: о. Петра Сандовича и его сына Антония.

Зачитывается обвинительный акт — о. Петр и его сын Антоний обвиняются в государственной измене.

На вопрос суда о виновности, оба подсудимые ответили, что никакой вины за собой не знают, категорически отрицают правильность обвинения и справедливо замечают, что обвинение построено исключительно на лжи и клевете и совершенно не соответствует действительности.

Пред судом предстали свидетели: священники Смолинский и Дороцкий и учитель Гуцуляк (составители черных списков — предатели, клеветники и организаторы кровавой расправы над своими односельчанами) — как ярые мазепинцы, они с радостью подтверждают правильность обвинения.

Но даже этот пристрастный суд не удовлетворился их голословными заявлениями и потребовал доказательств.

Тогда свидетели решили продемонстрировать перед судом “вещественные доказательства”. Свидетель Смолинский предъявляет письмо, составленное о. Петром Сандовичем и разосланное в свое время всем приходам благочиния, возглавителем которых он является. В этом письме о. Петр по долгу своей службы извещает всех священников о своем назначении благочинным и, как пастырь Православной Церкви, призывает священников своего благочиния трудиться на благо Церкви и русской паствы.

Смолинский считает, что этим письмом вполне доказывается вражеская работа подсудимого во вред Австро-Венгрии и на пользу России, так как в письме слово русский пишется через две буквы с, что означает российский народ. Свидетель Дороцкий дает подобные показания. В таком же смысле как и Смолинский, Дороцкий истолковывает слово русский, написанное через две буквы с в письме о. Петра Сандовича.

Свидетель Гуцуляк дает суду заведомо ложное показание о том, что о. Петр Сандович и его сын Антоний якобы агитировали против Австро-Венгрии и ее августейшего монарха и даже хвалили русского царя. „Факты налицо, измена доказана" — она таится в двух буквах „с" при написании слова русский.

Кроме перечисленных свидетелей, судом были допрошены Грабовский, староста в Грыбове, Барбацкий и Инест. Эти свидетели дали беспристрастные, правдивые показания. Но их показания явно говорили в пользу обвиняемых, они не соответствовали интересам суда, задачей которого было не оправдать невинных, а обвинить их во что бы то ни стало. Поэтому невзирая на то, что эти свидетели являлись официальными служебными лицами и уважаемыми авторитетными людьми и что их показания являлись особенно ценными для всякого суда — военно-полевой суд в Новом Санче их показания во внимание не принял. Свое решение суд вынес исключительно на основании ложных подставных лиц мазепинцев-предателей. Суд постановил: „Государственную измену считать доказанной, виновных о. Петра Сандовича и его сына Антония расстрелять".

Через два часа после вынесения приговора о. Петр Сандович и его сын Антоний под усиленным конвоем были выведены на площадь св. Елены и там расстреляны.

Так расправилась „просвещенная держава, христианская Австро-Венгрия", с благородным служителем Христовой Церкви и его честным юным — ученым сыном — только за то, что они были верны своему русскому имени и своей истинной православной вере.

По всем селениям нескольких поветов были развешены на видных местах копии приговора военно-полевого суда по делу Сандовичей на польском и немецком языках, с указанием о том, что приговор приведен в исполнение. Так расправился „скорый и праведный" суд с одним из лучших священнослужителей Христовой Церкви — святой жизни, благородным о. Петром Сандовичем и его юным талантливым ученым сыном Антонием. По смерти мученика о. Петра Сандовича с сыном осталась одинокая неутешная вдова с девятью сиротами детьми.