Очищение украинского национализма теорией этногенеза
(опыт беспардонной компиляции)

 

 

---

Спустя почти десятилетия после провозглашения независимости Украина все еще стоит перед вопросом быть ей или не быть, а если и быть, то в каком качестве. Представители различных политических направлений видят ее будущее в составе прямо противоположных геополитических сообществ, утверждая при этом, что победа оппонентов равна небытию. Некоторые (в том числе и украинцы) отрицают и само этого бытие, называя украинцев неотъемлемой частью тех или иных народов.

Для того чтобы ответить на эти вопросы, необходимо в первую очередь выяснить, кто мы есть. Являемся ли мы народом? Если являемся, то, имеем ли право на самостоятельный выбор своего будущего? Если имеем, то, каким этому будущему быть?

А что есть этнос?

Среди множества определений этноса нам следует принять одно, дабы безоговорочно оперировать им в дальнейшем.

По обыкновению, заложенному в обитателях постсоветского пространства, обратимся вначале к Большой Советской Энциклопедии: "Нация - исторически сложившаяся устойчивая общность людей, которую характеризуют следующие признаки: общность языка, общность территории, общность экономической жизни и общность психического склада, проявляющегося в общности культуры". Ключевой недостаток данной попытки определения состоит в пояснении явления посредством совокупности его свойств. Внутренняя природа не раскрыта. Да и сами свойства, не в полной мере тождественны указываемому носителю.

Начнем с языка. В дореволюционные времена дети из дворянских семей овладевали сначала французским или немецким языком, а уж затем учили родной. В среде современной украинской эмиграции нередки случаи совершенного незнания украинского языка. Но это не означает, что в первом случае ребенок до определенного возраста был немцем или французом, а во втором, что все американцы украинского происхождения не считают себя украинцами. Есть много двуязычных и триязычных этносов и, наоборот, разных этносов, говорящих на одном языке.

Говоря об общности территории, можно обратится к такому понятию как диаспора или просто проживание кого-либо за пределами родины предков и закрыть вопрос.

Общность экономической жизни - понятие размытое. Как тогда быть со странами с многоукладной экономикой? А можно ли говорить об общности культуры людей, слушающих арт-рок и одноклеточных созданий, млеющих под "Зайку", ценителей гения Параджанова и воздыхателей телесериалов?

Весьма самодостаточное определение находим у Ж.-Ж. Руссо (Орфография и пунктуация всех цитируемых источников сохранена), где "общественная личность, составленная путем соединения всех остальных личностей" по отношению к последним принимает имя народа. Соединение это происходит посредством некого акта объединения, "немедленно создающего моральное и коллективное целое, ... которое получает путем этого самого акта свое единство, свое общее я, жизнь и волю". "Когда это целое "активно", оно именуется сувереном.... Суверен, будучи образован из составляющих его частных лиц, не имеет и не может иметь интересов, противоположных их интересам, ... ибо невозможно предположить, чтобы организм захотел вредить своим членам. Суверен есть всегда то, чем он должен быть, по тому одному, что он существует.... Суверен, будучи ничем иным, как коллективным существом, может быть представлен только самим собой; власть может, конечно, передаваться, но не воля" [21, с. 571].

Как видим, Руссо рассматривает народ как природный объект, как существо - ему присуще я, жизнь и воля, он деятелен, он имеет интересы, он организм, он существует. Более того, он суверен, т.е. носитель верховной власти.

Находим, однако, у Руссо и некоторое внутреннее несоответствие между народом как природным объектом и его искусственным образованием посредством некого искусственного действия - общественного соглашения: "Каждый из нас отдает свою личность и всю свою мощь под верховное руководство общей воли". При этом "общая воля" все же действует сообразно естественным законам природы (вспомним гераклитово: "Все человеческие законы пишутся единым божественным"). "Только общая воля может управлять силами государства сообразно с целью, для которой последнее учреждено и которая есть общее благо" - продолжает Руссо. И в этом также обнаруживаем мудрость Гераклита: "Величайшая добродетель... состоит в том, чтобы... действовать в согласии с природой, ей внимая" [1, с. 56].

Уже в нашем веке, на пороге появления этнологической науки Юрий Лыпа называет одну из глав своей книги "Подсознание в основе".

"В своей "Геополитике" (Краков, 1936), одном из лучших компилятивных трудов в этой области, проф. К. Гжибовский, анализируя понятия "нация", "народ", по просмотру всех их определений принимает лишь одно из них: существование в определенном сообществе своеобразного чувства солидарности в противопоставлении себя - "чужим". Это чувство солидарности не связанное ни с языком, ни с биологической общностью крови, лишь в наиболее сильном своем проявлении связанно оно с понятием своей, своеобразной миссии.

Если территория как понятие не может быть постоянным (изменчивость границ, даже потеря территорий народами), если собственная миссия не всегда прочувствованна элитой нации, то "отличие от чужих" есть, вероятно, ярчайшей и неизменной живучей чертой каждого народа [Лыпа, с. 19].

Обратимся к справочному изданию "Етнонаціональний розвиток України". Его авторы придерживаются той точки зрения, что данное раз и навсегда определение нации противоречит законам диалектики, и определяют нацию как динамический организм: "Одно дело - нация в период ее становления, и другое дело - в период ее зрелости... Осознание своего единства и отличия от других подобных общностей является характерным признаком нации¹". И выдающийся исследователь Юрий Бойко в качестве характерного признака национальной общности также выдвигает "черту осознания сути своей нации", видим переход от подсознательного к сознательному.

По сути, авторы истолковывают положения основоположника этнологии Л.Н. Гумилева, по которому, этнос - это "естественно сложившийся на основе оригинального стереотипа поведения коллектив людей, существующий как система, которая противопоставляет себя другим подобным системам, исходя не из сознательного расчета, а из подсознательного ощущения взаимной общности, определяющего противопоставление "мы - они" и деление на своих и чужих".

Итак, этнос понимается как система. Какие же в таком случае связи определяют эту систему? "Противопоставление "мы" - "они", данное членам этноса в рефлексии, служит индикатором для определения этнической принадлежности, а тем самым и особым типом системообразующей связи" [13, с. 163-164].

Системообразующую связь разглядел и Руссо: "Что есть общего в различных частных интересах, то и образует общественную связь, и если бы не было такого пункта, в котором бы сходились все интересы, то никакое общество не могло бы существовать". К сожалению, системный анализ как научный метод был изобретен спустя 150 лет после смерти Руссо и поэтому великий философ не мог разглядеть в им же обнаруженной связи как раз ту естественную причину образования этноса, которой ему не доставало.

"Объединиться в этнос нельзя", так как принадлежность к тому или другому этносу воспринимается самим субъектом непосредственно, а окружающими констатируется как факт. Следовательно, в основе этнической принадлежности лежит ощущение" [Гумилев "Этногенез...", с. 49].

Что же понимается под "стереотипом поведения"? Гумилев определяет его как "специфические правила, стандарты поведения, передаваемые потомству путем научения".

"Отличие от чужих" тем самым очерчивает самое глубокое, очерчивает - "свое". Это "свое" уже подсознательное. Это "свое" пришло из тысячелетий; являлось в течение очень долгого времени выразительным приказом, сознательным обычаем. Не ценили его в последнем столетии либералы, не придавали значения социалисты, не видят и не понимают современные дефетисты ("истребления органического цвета столетий" требует Є. Маланюк. "Вістн.", 1937, ч. 3). Тем временем оно есть тем, что всасывается с молоком матери от предков. Это подсознательное еще сильнее тогда, когда перестает быть сознательным. Оно стало моралью обращения, да таковой, что даже "свой" не в состоянии объяснить "чужому", почему он так поступает, а не иначе. Это подсознательное видим, прежде всего, в реакциях, подвижках масс, которые понятные всем в данной среде. Это те органические сборные ритмы ощущений, которые теория психологии в спокойные времена XIX столетия, в особенности континентальная, не признавала и не понимала" [Лыпа, с. 20].

Итак, для ответа на вопрос, этнос ли украинцы, нам необходимо выяснить, обладают ли они особым образом поведения, то есть особым этнопсихологическим складом (mentalitet), определяющим деление на "своих" и "чужих".

Поскольку наша задача, определяемая вопросом "Особенности формирования..." предполагает и временнoе решение, необходимо ввести не только пространственное измерение, но и шкалу времени. Ведь горячие споры ведутся не только на предмет принадлежности нашей к азиатам ли, либо к просвещенным европейцам. Столкновение взглядов во временной плоскости порождает с одной стороны утверждения о механическом пространственном разделении Киевской Руси на три народа, а с другой - о том, что украинцы были чуть ли не всегда: "Культура трипольского, или по проф. В. Щербакивскому, праукраинского народа охватывает эпохи новокаменную, бронзовую и начало железной... Следовательно, культура оседлая, земледельческая, развитая политически, с собственными правовыми и моральными нормами, с традициями, беспрерывными вплоть до наших дней... Тем временем, что же видим вокруг? Археологические раскопки не выявили на Московщине следов хлебопашества ранее IX века по Христосу. Следовательно, полнейшая пропасть между праисторией Украины и Москвы... С другой стороны, в те времена "извержения Балтики достигают только Волыни и Полесья в неолите". Следовательно - полнейшая пропасть между праисторией Украины и Польши. "Ни с Балтикой, ни с Уралом не имеем ничего общего", - отмечает современный украинский ученый, и уже как практическое следствие, раздел современных славянских народов на две группы: 1. народов оседлых и земледельческих еще в неолите, как Украина, Югославия, Чехословакия; 2. народов номадов и звероловов с корнями урало-алтайским (Московия) и балтийских (Польша, Беларусь). ("Синоптическая таблица праисторической структуры славянских народов" В. Щербакивского)... Рассказывают, что один из виднейших киевских археологов иначе не называл Москву, как "этот народ - парвеню, приблуда". Есть в этом невольное выражение гордости за свой край" [Лыпа, с. 39].

"Понятие праславянства отброшено. Никто не видел этих праславян, они не оставили никаких праславянских памятников. Не праславяне жили на Украине, лишь праукраинцы" [Лыпа, с. 209].

Отсюда и многочисленные походы украинцев на Рим под предводительством в т.ч. и "украинского вождя" Митридата и даже победа над "ветхим Римом" в V ст. под предводительством кельта, а значит - "праукраинца" Одоакра [Лыпа, с. 119].

Все причинно-следственные построения Ю. Лыпы неумышленно разбивают его же идейные соратники: "Хотя на сломе III - I тыс. до н. э. культура трипольцев и была уничтожена, но все же мы знаем как проходили этногенетические процессы. Земледельцев сменили скотоводы. Как раз на это время и приходится "процесс формирования украинского народа [4, с. 6]".

Из противоположного лагеря слышим: "Киевская область (земля полян) и земли на левой стороне Днепра в древнейшие времена, до XIV-XV вв., были заселены племенами не украинской, а великорусской группы (так наз. теория Погодина)" [10, с. 8].

По Грушевскому: "Порогом исторических времен для украинского народа можно принять IV в. нашей эры, когда мы располагаем известиями, которые можем приложить к нему специально... Факты археологии и этнографии и более поздние исторические известия дают возможность контролировать и дополнять его выводы" [10, с, 16].

Однако, авторы примечаний к упомянутому труду, тут же опровергают Грушевского: "По лексическим и археологическим данным, период праславянского единства длился до конца VI-VII в., когда славянство разделилось на три генетически близкие ветви. Восточные славяне составляли ту историческую общность, откуда берут начало корни русского, украинского и белорусского народов" [10, с. 367].

Не есть ли все это отражением древних философских дебатов о Бытии и его "Архе"? Вспомним Анаксимандра: "Части изменяются, целое же неизменно... Рождение происходит не через изменение стихии, а через обособление... " и возражение элеатов "Нет появления и исчезновения, а лишь превращение". Этот спор побуждает нас ответить, прежде всего, на вопрос: "А было ли рождение этноса?".

А есть ли этнос? (В поисках особого стереотипа поведения)

"Одна из рукописей, датированных XIII в. называется "Погибель Русской земли". Считается, что она написана по поводу одного из вторжений монголов - 1238 г. Автор трактата не только предполагает возможность "погибели" большого, сильного и богатого этноса, но и уверен в том, что это в XIII в. произошло. Почему он мог так считать, даже учтя, что во Владимирском княжестве войсками Батыя было сожжено 14 деревянных городов (из общего числа около 300), да и эти были весной отстроены заново? Вместе с тем его пафос, эрудиция и патриотизм не вызывают никакого сомнения. Надо думать, что в утраченной части текста было нечто важное" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 315].

Гумилев обращает наше внимание на следующие события:

"В 1169 г. сын Юрия Долгорукого Андрей взял Киев и отдал его войску на трехдневный грабеж: ранее так поступали только с чужими городами" [12, с. 226].

Уже к 1205 г. такие поступки вошли в обыкновение. "Освободители" Галича от венгров (Русь уже была не в состоянии оборонять свои границы, хотя до этого она расширяла владения), Игоревичи Владимир, Святослав и Роман, которых сами же галичане и призвали, взяв власть в городе, истребили свыше пятисот "великих" бояр, а имущество их разграбили [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 336]".

"Деяния сменились делишками, патриотизм - близоруким эгоизмом, геройство - шкурничеством, благородство - жестокостью. Армии стали в 5 раз многочисленнее, но встречи с противником показали их слабость².

"В 1221 г. сельджукский султан по жалобе ограбленного купца послал в Крым войско, разбившее половецко-русскую рать. Когда же появился русский князь с подкреплением, ему пришлось ограничиться переговорами о выкупе русских пленных; половцы были покинуты на смерть. Кто был "русский князь", установить не удалось, но важно не это, а проявленная им неверность союзникам. Раньше князья вели себя иначе" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 338].

"Об убийстве монгольских послов князьями, учинившими битву на Калке, историки, кроме Г.В. Вернадского³, упоминают мимоходом, точно это мелочь. А ведь это подлое преступление, гостеубийство, предательство доверившегося! Еще во время проигранной битвы Мстислав Удалой, сев в ладью, велел рубить прочие ладьи, вместо того чтобы организовать переправу соратников" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 339-340].

"Русь теряла остатки общинно-родового быта, на котором некогда была основана сила славянских племен. Ощущение целостности этнической системы пропадало вместе с дроблением княжеств. Князья из государей становились землевладельцами. Дошло до того, что правнук Всеволода III отдал Ярославль одному смоленскому князю в приданое за своей дочерью - пример небывалый прежде" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 374].

"Если поведение князей оставляло желать лучшего, то, может быть, народ проявил стойкость в борьбе с иноплеменниками? Мой друг профессор Н.В. Тимофеев-Ресовский рассказывал по детским воспоминаниям, что около Козельска есть село Поганкино, жители которого снабжали провиантом монголов, осаждавших город. Память об этом была настолько жива, что козляне не сватали поганкинских девиц и своих не отдавали замуж в Поганкино" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 352].

Омерзительно было убийство Глебом Рязанским шести своих братьев, приглашенных на пир. Откуда взялась такая патология, если не от воздействия социальной среды? Ведь в убийстве были виноваты и все пособники князя.

Добавим, что те же киевляне, разоренные князем Андреем, перед тем убили законного правителя Юрия Долгорукого. Вспомним и "благодарность" новгородцев, изгнавших Александра Невского, спасшего их от шведов.

Война всегда дело дорогое, а удельные князья собственных доходов имели мало. Для того чтобы содержать 50-тысячную армию, и в более позднее время требовались ресурсы большой страны. А с таким войском Андрей Боголюбский шел на Киев в 1169 г., и столько же выставил против него Мстислав Волынский. Эта большая война была немыслима без участия населения Суздальской земли и Волыни. И не случайно, что в историографии спор старшей и младшей линии Мономашичей считался началом разделения Руси на Северо-Восточную и Юго-Западную.

Если в XI в. князья вели военные действия силами своих небольших дружин (Святослав Ярославич в 1068 г. разбил половцев на р. Снови, имея всего 3 тыс. ратников против 12 тыс.), то во второй половине появились грандиозные армии, которым взятые города отдавались на разграбление. Это показывает, что "феодальные" усобицы сменились межгосударственными войнами; а это в свою очередь означает, что Русь из моноэтничного государства превратилась в полиэтничное.

Боевой дух упал, и потребовалось восполнять его недостаток, набирая воинов из населения городов.

Но если так, то инициаторами междоусобиц были не князья Рюрикова дома, а их окружающие, кормящие их и требующие с них за это вполне определенной работы, т. е. войны с соседями! А ведь так оно и было! И не только в Новгороде и Галиче, где подчиненное положение князей зафиксировано историей, но и во всех других полугосударствах Древней Руси. Андрея Боголюбского убили бояре, а предали холопы; толпа киевлян растерзала Игоря Ольговича; смоляне не дали Ростиславичей в обиду киевлянам и вместе с черниговцами расправились с "матерью городов русских", отдавшей предпочтение волынянам" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 254].

"Эгоизм, неблагодарность, жадность, своеволие и политическая близорукость. На организменном уровне такие симптомы приписываются склерозу, а на этническом это первый признак маразма. К аналогичному заключению пришел С.М. Соловьев, давший блестящую характеристику Мстиславу Удалому: "князь, знаменитый подвигами бесполезными, показавший ясно несостоятельность старой, Южной Руси, неспособность ее к дальнейшему государственному развитию⁴". Чрезвычайно слабое сопротивление русского населения Белой, Черной и Червленой Руси бесспорно, но почему через 80 лет после похода Батыя, кстати, не затронувшего Западной Руси, в 1321 г. князь Гедимин у реки Ирпень разбил русских князей и взял Киев, в 1339 г. польский король Казимир занял Галицию, не выпустив ни одной стрелы? Куда же девалась древняя русская доблесть?" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 373].

"Вся Восточная Украина в последней четверти XIV в. была подчинена великому князю литовскому. Этот блестящий результат был достигнут в сравнительно непродолжительное время, без больших хлопот и особенного напряжения. Население без сопротивления подчинялось великому князю литовскому; прежние князья оставались на своих местах, под верховенством князей из новой династии, или были без труда смещаемы - слишком были они слабы, чтобы сопротивляться" [Грушевский, с. 97].

"Не можем говорить об уничтожении благосостояния Киева татарами и кочевниками, можем говорить разве об истреблении духа величия Киева в те времена, но причины истребления духа в нем самом" [Лыпа, с. 207].

"Глубокий кризис XIII в. объяснить с позиций эволюционизма сверхтрудно. Например, в русских источниках XII-XIII вв. Половецкая степь именуется "Землей незнаемой". Это удивительно потому, что до X в. русские свободно ездили в Тмутаракань, в Крым, до берега Каспийского моря. Тем более странно, что это название утвердилось после победоносных походов Владимира Мономаха и резкого сокращения русско-половецких столкновений. Напрашивается мысль, что знания древнерусских географов в XIII в. уменьшились. Познавание и забвение меняются местами.

Итак, в XII в. бывшая степная окраина превратилась сначала в "землю незнаему" и, наконец, в "Дикое поле" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 316].

И вот в этом то "Диком поле" уже в XVI в. мы наблюдаем носителей совершенно иного образа поведения. Обратимся к пространным выдержкам из "Истории запорожских козаков" Д.И. Яворницкого, посвятившего поведенческом свойствам казака отдельную главу.

"Во внутренних качествах запорожского казака замечалась смесь добродетелей и пороков, всегда, впрочем, свойственная людям, считающим войну... главным ремеслом своей жизни: жестокие, дикие и беспощадные к врагам, они были добрыми друзьями, верными товарищами, истинными братьями в отношениях друг к другу, мирными соседями к своим соратникам по ремеслу, украинским и донским козакам; хищные, кровожадные, попирающие всякие права чужой собственности на земле ненавистного им ляха или презренного бусурмана, запорожские козаки у себя считали простое воровство плети страшным преступлением, за которое виновного казнили смертной казнью... Грехом считалось обмануть даже черта, если он попадал сичевикам в товарищи... Они предпочитали лютую смерть позорному рабству" [25, с.233, 234].

Показателен в этом отношении поход кошевого атамана всего низового войска Ивана Сирко 1675 года в Крым. Вызволив семь тысяч невольников, он обратился к ним с предложением добровольно решать, возвращаться на Русь, либо в Крым. Три тысячи решили возвращаться в Крым, где они имеют "господарства", а не на Русь, где они "ничего не имеют". "Накормив и отпустив их Сирко не вполне еще верил, чтобы они действительно пошли в Крым, но надеялся, что они вернутся и, поднявшись на большую могилу, смотрел до тех пор, пока их стало не видно. Тогда приказал молодым козакам сесть на коней и всех до единого вырубить. К мертвым он сказал следующие слова: "Простите нас, братия, а сами спите тут до страшного суда Господня, вместо того, чтобы размножаться между бусурманами... на свою вечную без крещения погибель" [26, с. 388].

"Чуждые невоздержания и роскоши, запорожцы... представляли из себя редкий пример во всем умеренности", - пишет Яворницкий. И хотя эту черту характера сечевиков Ю. Лыпа относит к их эллинизму (помним, что праукраинцы по Лыпе - в т.ч. и эллины), его наблюдения в целом не безитнтересны: "Самым интересным образом идеал эллинистического вождя проявился в украинском эллинизме. Легенда об Александре Великом ("Александрия") являлась популярнейшей книжкой элиты Киева, а позже - и Казацкого Государства вплоть до конца XVIII ст. Еще в начале ХХ ст. находят исследователи версии "Александрии" по глухим горным селам ("Тишевская Александрия"). Александр Великий являлся символом властителя и для "дворянина Божьего" (рыцаря) XIV ст., и для "товарища войскового" (казацкого штабиста) XVIII ст. Украинский Александр повергает не только Ассирию, Египет, Вавилон, он, идя навстречу пожеланиям читателей, повергает в три дня и обросших "скотским волосом", которыми правит царь московский. Этот Александр... в два месяца побивает и западную Европу, "немецкую землю с мощными и неприступными стенами", и римское войско из тысяч вооруженных людей и "гусарами с копиями".

Но, что самое важное, Александр осуществляет все эти завоевания как скромный и рассудительный исполнитель Божьих распоряжений. Его верховенство - это моральное верховенство. Он побивает королевства, неся справедливость, строит империю для наказания злых и награды добрых. Вождь у эллинов несет верховенство творца; у народов Малой Азии - верховенство божества, наконец, у украинцев его верховенство есть глубокое ощущение моральности. Таким является идеал вождя украинцев. То ли будет выбор атамана чумацкой валки, или даже молодецкой ватаги - основанием будет всегда, несмотря на квалификацию военачальника или проводника, прежде всего его моральные качества. Отсюда тяга к справедливости - важнейшее предназначение украинской расы" [Лыпа, с. 164].

"В отношении к заезжим людям запорожские козаки были всегда гостеприимны и страннолюбивы, - продолжает Яворницкий, - соблюдали сию страннолюбия добродетель строго и неупустительно. В Запорожье всякий желающий явится в курень может жить и есть без всяких расспросов или благодарности за гостеприимство. Там никто не смеет сказать старому человеку: "Ты даром хлеб ешь". Приезжай туда, воткни копье в землю и лежи хоть три месяца, - пей и ешь все готовое. Только и дела, что встань да помолись Богу. Если же кто скажет: Даром хлеб ешь", то козаки тотчас и накинутся: "А, ты уже закозаковался, сякой-такой сын!".

"Наравне с гостеприимством и страннолюбием запорожские козаки ставили личную честность как у себя, так и на войне в отношении врагов. "В Сичи, - говорит на этот счет католический патер Китович, - царствовали такая честность и такая безопасность, что приезжавшие не боялись и волоска потерять с головы своей. Можно было на улице оставить свои деньги, не опасаясь, чтобы они были похищены. Всякое преступление против гостя немедленно наказывалось смертью" [25, с. 235].

Как тут не провести параллель с монгольским принципом по отношению к врагам: "за удаль в бою не судят". "Гостеубийц же монголы уничтожали беспощадно вместе с родственниками, ибо склонность к убийству считали наследственным признаком" [Гумилев, "Древняя Русь...", c. 304], - и это как раз тогда, когда их посолы были коварно убиты "прадедами низовых рыцарей".

Не раз еще придется нам обнаруживать поразительное сходство черт украинских казаков и степняков. Классик марксизма, называя Запорожскую Сечь первым примером истинной демократии, ошибался. Таковым являлась Орда. Даже Чингисхан ханом был избран и действовал он в рамках основного Закона - Ясы.

Однако вернемся на Поднепровье. "Наш враг, - пишет поляк С. Окольский, - умеет выдерживать татарские атаки, привык переносить жажду и голод, зной и стужу, он неутомим в нападениях. А на море что он делает? Легкими чайками нападает на суда... и побеждает все их военные хитрости". О храбрости запорожских козаков турецкий султан сказал: "Когда окрестныя панства на мя восстают, я на обидве уши сплю, а о козаках мушу единым ухом слушати" [25, с.237].

О силе характера запорожца можно судить по его отношению к выпивке. При почти сакральном отношении к горилке ("Своими лихими набегами и попойками казаки наводили ужас на соседние государства"⁵; "едва ли найдется во всей христианской Европе народ, который мог бы сравниться в пьянстве с козаками: не успеют проспаться и вновь уже напиваются"⁶), во время военных походов ее употребление не допускалось.

"При объявлении военного положения... сичевой "братчик" сразу же переходил к жестокой, аскетической дисциплине, где даже за легкую провинность (напр., распитие горилки в походе) наказывался побиванием киями и смертью. Известную среди иноземцев выносливость и стойкость казацких войск в походе следует, прежде всего, приписать этой самочинной, пуританской дисциплине" [Лыпа, с. 159].

"Впрочем, предаваясь бражничеству, запорожские козаки, однако, не были похожи на тех жалких пьяниц которые пропивали свои души в грязных кабаках и которые теряли в них всякий образ и подобие созданий божьих: лыцарь даже и в попойках оставался лыцарем" [25, с. 247].

Необходимо упомянуть еще об одном, в определенном смысле (с точки зрения приверженцев теории, рассматривающей торговлю, как главный фактор расцвета и упадка цивилизаций), коренном отличии запорожцев от предшественников. Известно, что в "мирное время" русские витязи были именно торговцами, которым необходимо было самим защищать свои грузы, как в пути, так и на пристанях или в караван-сараях. В противоположность тому "заниматься торговлей сичевой казак считал низким делом. Потому слово "торговец" в него было словом ругательным, обидным для рыцарской чести" [25, с. 247].

Не будем, однако идеализировать картину, наблюдавшуюся на просторах некогда Южной Руси. Действующими лицами исторической сцены XV-XVII вв. были и головорезы-рэкетиры и дальнозоркие политики, а зачастую и те, и другие в одном лице. Оправдать негожие деяния многих украинских вождей с помощью исторического релятивизма мы также не имеем права. Все они были носителями позитивного православного мироощущения с его жесткими нравственными наставлениями. Вот как писал о схожем несоответствии Р. Гвардини: "... она (политика) всегда была сопряжена с несправедливостью. Но в средние века политика включалась в общий нравственно-религиозный порядок... и потому ее деятельность оценивалась их оценками; и где совершалась несправедливость, там она совершалась с нечистой совестью" [9, с. 131].

Как видим, подобная картина наблюдалась не только на земле Украины. Все зарождавшиеся этносы проявляли себя как в праведниках, так и в подонках, причем в наиболее ярких проявлениях. Нежелание брать в толк это позволяет одним решительно обобщать пороки, а другим - с удовольствием пользоваться подобными "откровениями": "Одним из интереснейших выразителей московского духа является, безусловно, М. Горький. Даже сам характер финской природы своего народа очертил он, согласно с современной наукой, как "народ воров, подзаборников и разбойников" [Лыпа, с. 127]. Энергетичность "украинской системы" в самом дальнем полюсе от завершения энтропии била через край (так, казаки просто не мыслили себя вне войны). Относительный покой (относительно Украины) на Северной Руси, называвшейся до того "Залесской Украиной" обеспечивался твердой еще рукой ордынских ханов. Правители зарождающихся европейских держав справлялись с перегревом, отправляя буйные головы в несметном количестве в крестовые походы. Правители южнорусских земель "выпускали пар", попустительствуя самопроизвольной организации казачества в низовьях Днепра. Попустительствовали они, правда, не по доброй воле, а поскольку сами не в состоянии были осесть на землях, открытых татарским набегам. Таким образом, можем сказать, что казачество было не столько главной движущей силой в образовании некой новой нации, но и, одновременно ее порождением. И то, что запорожские, а с ними и остальные украинские казаки самоорганизовались, заметно отличало их от соседей.

Что же выступило собственно организующим началом? Обратимся к историкам.

"При всей патриархальной простоте и при всей видимой разгульной жизни запорожские козаки всегда отличались глубокою религиозностью и искреннею, чуждою всякого ханжества, набожность. Защита предковской веры и православной церкви составляла основу всей их жизни" [Яворницкий, т.1, с.256].

"Даже пользуясь разными благами Речи Посполитой, запорожцы всею своею душою ненавидели ляхов за то, что они были гонителями православной веры и распространителями унии; слово "католик" даже сделалось бранным словом на языке козаков. Под влиянием истинно религиозного чувства многие, чуждаясь веселой, шумной и вольной жизни в Сичи, уходили в дремучие леса, береговые пещеры, речные плавни и там, живя между небом и землей, "спасались о Христе"; на этом поприще являлись истинные подвижники. Многие созидали в своих зимовниках часовни, устраивали скиты, воздвигали молитвенные иконы, отделяли в собственных жилищах особые "божницы", помещали в них иконы в дорогих шатах и богатых киотах, ставили перед ними неугасимые лампады, зажигали от собственных трудов восковые свечи, курили дорогим фимиамом и нередко, будучи грамотными, пели акафисты, произносили молитвы, читали жития святых и тем привлекали к себе неграмотных, но набожных и усердных в христианской вере других своих сотоварищей. Многие, особенно из войсковой старшины, держали при себе греческих и славянских монахов, пользовались их добрыми советами и старались жить согласно указаниям этих носителей слова Божия. Многие посвящали всю свою жизнь единственно выкупу из далекой неволи несчастных христиан, с опасностью жизни пробирались в самую столицу крымских ханов, Бахчисарай, и даже в резиденцию турецких султанов, Константинополь; тут, скитаясь под видом мусульманских нищих, слепцов, калек и убогих, собирали сведения о несчастных невольниках христианских и то выкупали их на свободу за деньги, то тайком уводили из неволи. Многие жили лишь для того, чтобы отбивать христианский "ясырь" у хищных татар, ежегодно уводимый тысячами, даже десятками тысяч из Украины в далекие области Малой Азии, Индии, Египта и других отдаленных стран; они залегали по глубоким балкам, прятались по сторонам проезжих дорог, скрывались по чащам густых лесов и, зорко подстерегая татарские отряды, внезапно нападали на них, отнимали из рук диких врагов несчастных невольников, которых потом на собственный счет лечили, давали одежду, снабжали продовольствием и возвращали на родину" [25, с. 257].

"Побуждаемые тем же религиозным чувством, запорожские козаки два раза в каждом году мирного времени отправлялись пешком на поклонение святым местам в монастыри. Благочестивые паломники оставались в святых обителях весь пост до Пасхи и в течение этого времени говели, исповедывались и приобщались. Святость монашеской жизни и сознание всей суеты собственной жизни в Сичи заставляли многих козаков навсегда оставаться в этих монастырях ~ и даже уходить в именитые монастыри дальних стран, каковы греческий Афон и молдавская Драгомирна, "где большая часть монашествующих была от российского роду, наипаче же о православно-именитыя страны запорожския". Другие черты общей и частной жизни запорожских козаков дают много примеров истинно религиозной жизни их. Так, например, нигде с таким уважением не относились к духовенству, как в Запорожье: умный, образованный и благочестивый архимандрит Владимир Сокальский в самый решительный момент исторической жизни запорожских козаков, во время атакования Сичи русскими войсками, в 1775 году, своим авторитетом подействовал на них не поднимать оружие против москаля: "Он хотя и недруг, но все же православной веры человек". - "Знав, пан-отче, що казать!" [Яворницкий, т.1, с. 258].

"Постоянные посещения божественных служб, богатые подачи инокам, частые отписывания козаков, в виду близкой кончины, имущества в пользу церкви и духовенства, в особенности же бесчисленные пожертвования и различного рода вклады, которые делали запорожские козаки в монастыри, сичевые и приходские церкви, русские и греческие обители деньгами, книгами, церковными облачениями, сосудами, иконами, крестами, хоругвями, плащаницами, привесками, золотыми и серебряными слитками, жемчугом, драгоценными камнями, дорогими тканями, богатыми кораллами - все это свидетельствует о большом усердии запорожцев к храму Божию и чтимым православною церковью праздникам. Так, в 1755 году запорожский Кош, отправляя своего полковника в Москву за получкою царского жалованья, сделал ему поручение заказать московским мастерам серебряное паникадило 5 пудов весом, 2 аршина вышиной; за спешным отъездом полковника паникадило было сделано в Глухове за 3000 рублей, сумму громадную по тогдашнему времени, особенно если вспомнить, что все жалованье войска определялось тогда 4660 рублями" [Яворницкий, т.1, с.259].

"Усердие запорожских козаков к храмам Божиим и благотворительности простирались далеко и за пределы их вольностей. Так, в киевском Межигорском монастыре запорожские козаки содержали на свой счет больницу и шпиталь. Последний кошевой атаман Петр Иванович Калнишевский на собственный кошт построил каменную церковь во имя Петра и Павла в Киеве, деревянные церкви: в Лохвице, в Ромнах и в селе Пустовойтовке. Тот же кошевой посылал вклады в церковь Гроба Господня в Иерусалиме - чаши, дискосы, лжицы, звездицы, все сделанные из серебра, снаружи позлащенные. Войсковой судья Василий Тимофеевич соорудил на собственный кошт церковь во имя святого великомученика Пантелеймона в Киеве, на Подоле Межигорского дворца и на собственный же кошт содержал ее. Другие казаки делали вклады церковными вещами в тот же Межигорский монастырь; так, кошевой Иван Белицкий и какой-то запорожец Василий пожертвовали два серебряных напрестольных креста, а Федор Лантух принес в дар, в 1763 году, книгу Минеи; козаки Софрон и Тимофей Острый пожертвовали в 1769 году два серебряных креста с собственными на них надписями. Киевский митрополит Арсений Могилянский в 1762 году особою грамотою благодарил запорожских козаков за усердие к храмам Божиим в Киеве. Иеромонах Григорий св. Афонского монастыря приносил благодарность Кошу за "многие милости" и извещал о благополучном возвращении своем из поездки по запорожским местам на святую гору. Архимандрит Константин "царской и патриаршей" греческой обители выражал глубокую признательность запорожским козакам за присылку ими церковной утвари, облачений и 2500 рублей денег на монастырские нужды. В 1774 году, накануне падения Сичи, запорожцы послали архимандриту Межигорского монастыря Иллариону богато убранную, по малиновому бархату, митру. Почти каждый из простых козаков, или избавившись от смерти на войне, или излечившись от болезни дома, делал посильный вклад в храм божий серебряными крестиками, кружками, кубками, чарками, а более всего - металлическими подобиями сердец, рук, ног, глаз, одним словом, всем тем, чем он страдал; эти изображения навешивались при помощи цепочек или ленточек на различные образа в церквях и монастырях, и в бесчисленном множестве сохранились до нашего времени. Кроме того, всякий умиравший козак, если он имел икону, медаль, слиток золота, серебра и т. п., все это отписывал в церковь и завещал вешать на иконостасе в избранном им самим месте.

Помимо отмеченных фактов религиозности запорожских козаков, на это же указывают и другие черты их характера - обычай не казнить преступников под великий пост, начинать всякое важное дело после молитвы" [25, с. 260].

"Вспомним, наконец, и тот военный клик, с которым запорожские козаки обращались к жителям украинских городов, перед началом всяких походов: "Кто хочет за веру христианскую быть посаженным на кол, кто хочет быть четвертован, колесован, кто готов претерпеть всякие муки за святой крест, кто не боится смерти - приставай к нам". Сами о себе запорожцы говорили: "От древних времен мы, войско запорожское, никакого иного намерения не имели, токмо единаго тогожде единомыслия и стояния против неприятелей за сохранение церквей святых и за веру православную заставляясь и славу бессмертную заробляя" [Яворницкий, т.1, с. 261].

"Служа и душой, и рукой православной вере, запорожские козаки вовсе не углублялись ни в какие тонкости богословского и катехезического учения - они больше придавали значение непосредственной вере, основанной скорее на чувстве, нежели на разуме, и, живя в постоянной военной тревоге, нередко, в силу, однако ж, необходимости, удовлетворяли своим религиозным потребностям не так, как было должно, а как было возможно" [25, с. 262].

"Однако, от духовных лиц, присылавшихся в Сичь, требовалось начитанность в слове Божием, и трезвость; сам начальник запорожских церквей должен был каждый воскресный и праздничный день говорить проповеди, непременно наизусть, на малороссийском языке, не подходивших к этим требованиям запорожские козаки тот же час высылали из Сичи" , с. 295].

"Много раз нам случалось проезжать по бывшим владениям запорожских козаков, много раз нам приходилось видеть места столицы этих "низовых рыцарей", а также места бывших слобод и зимовников их, и много раз нам приходилось убеждаться, что сичевые козаки в выборе мест для построения своего "кишла" руководились не только стратегическими соображениями, но и художественным, в особенности же религиозным чувством. Выискав какой-нибудь величественный остров среди Днепра или высмотрев какой-нибудь возвышенный "рог", козаки выбирали в самое красивое место и на нем, прежде всего, возводили церковь, чаще всего во имя Покрова пресвятой Богородицы, а потом уже сооружали другие, необходимые для жилья постройки. "Пусть красуется храм божий в небесной высоте и пусть святые молитвы несутся об нас прямо от земли до престола господа бога" [25, с. 263] (Не в этом ли следует искать истоки художественной образности украинской, а затем и русской "философии сердца"⁷? Вспомним, что Г.С. Сковорода был из казаков).

"В самых тяжких положениях и печальных событиях церковь всегда составляла главнейшую заботу сичевых козаков: когда в 1709 году запорожские козаки бежали от "москаля", то, прежде всего, захватили с собой церковное добро" [25, с. 263].

"Запорожские козаки, заботясь о святости православной веры, устроили у себя около 44 церквей, не считая нескольких часовен, скитов и молитвенных икон, и открыто выступили на борьбу с врагами за предковскую веру. В конце XVI и начале XVII века такими врагами русской веры и народности объявило себя польское правительство и католическое духовенство. Тогда против насилий со стороны католического духовенства и гонений польского правительства подняли свой голос именно запорожские козаки: в 1632 году на общей войсковой раде, публично и торжественно, они решили удалить из своей среды всех католиков, живших среди низового православного товариства; они не сделали католикам никакого насилия, напротив того, выделили из войскового скарба часть принадлежавшего им добра, но велели им немедленно оставить пределы запорожских вольностей. Однако, католики, может быть, не желая расстаться с вольною жизнью, может быть, не желая возвращаться к ненавистным порядкам своей отчизны, решили принять православную веру и навсегда остаться в Запорожье" [Яворницкий, т.1, с. 264].

"Ревнуя о благочестии и чистоте своих храмов и православной предковской веры, запорожские козаки связали себя клятвенным обетом не принимать в свою среду никого, кроме православно-русских людей, а пришельцев других наций и других религий допускать к себе лишь после принятия ими во всей целости учения православной христианской церкви; жидам же и раскольникам совсем воспретили жить как в Сичи, так и в зимовниках вольностей козацких; к раскольникам причислялись, с одной стороны, соратники запорожцев, донские козаки, которых они считали приверженцами неосмысленного лжеверия, с другой стороны, раскольники, поселившиеся около крепости св. Елизаветы, по верховьям реки Ингула" [Яворницкий, т.1, с. 270].

Различия в толковании веры, однако, не препятствовали осознанию определенной этнической общности запорожцев и донцов. "В 1641 году запорожские козаки ходили на помощь донцам к городу Азову против татар и турок. Те и другие козаки показали здесь чудеса храбрости и несмотря на огромные полчища своих противников (от 100 000 до 240 000) и на превосходство их положения, заставили отступить их от Азова" [26, с. 174]. Многочисленные примеры братства по оружию запорожцев и донцов находим и позднее.

Были у запорожцев и свои "Кижи". В 1780 году был построен Самарский собор, который по красоте, великолепию и "смелой по дерзости постановке" считался чудом на все Запорожье. "Предания говорят, что, решив построить новую церковь, козаки решили, что в сооружаемом храме не должно быть ни одного железного гвоздя, потому что не годится в храме Спасителя, распятого на кресте и прибитого к нему железными гвоздями, вбивать в дерево железные гвозди" [25, 284, 285].

Даже, если отбросить физическую дряхлость Древней Руси накануне "погибели земли Русской", можем ли мы представить русских ратников, сражавшихся за православие? В крайнем случае, - князей. Христианская вера к тому времени не только не прижилась в народе, но и встречала отчаянное явное или скрытое сопротивление.

"Нет среди нас ни одного, кто о небесном бы заботился и усердствовал, но все о земном, о печалях житейских". - Взывал в XI в. Илларион Киевский. - "Оскудела преподобными земля!" [1, с. 228]

"Широкие массы не способны были усвоить дух христианской веры, в большинстве случаев ограничиваясь внешними формами..." [Биднов, с. 198].

"Киевскому митрополиту доводится иметь дело не только с разноплеменной властью, а и с разноверной" [Биднов, с. 201].

А вот, что пишет Л.Н. Гумилев о людях новой закваски: "Религия касалась их так же как и епископов, ведь это было делом их совести. Различие с тем, что было стереотипом 100 лет назад".

Приведенные свидетельства убеждают нас в том, что организующим началом в образовании некой социальной целостности явились стремление к защите своей земли и веры. А это уже явные признаки не столько общественного, но этнического единства. Православная вера и ощущение своей земли, как раз и явились тем мироощущением, которое, при всем разброде и шатании положила направление суммарному вектору стереотипа поведения. Этнос самоутвердился. Более того, массовое появление на свет личностей с новым образом поведения происходило на фоне того, долгое время наиболее жертвенная часть населения Украины не давала потомства. "Бессемейную жизнь запорожских козаков обуславливал самый строй их воинского порядка.... Чтобы совершенно выполнить долг козацкой жизни, нужно было отказаться от всех семейных обязательств, так как, по евангельскому слову, только "неоженившийся печется о Господе, оженившийся о жене". Таким образом, жизнь запорожского казака - своего рода аскетизм, до которого он дошел опытом, а не заимствовал извне" [25, с.242].

В этнологии, упомянутая жертвенность получила определение "пассионарности" (от passio - "горение"). По Гумилеву, "пассионарность - это эффект избытка биохимической энергии, обратный инстинкту самосохранения и порождающий жертвенность часто ради идеала". А идеал, соответсвенно - "далекий прогноз, иногда иллюзия". Вчитаемся теперь в Яворницкого: "Сичевое товариство стояло на степени вполне организованного государственно-социального общества людей, живших не только интересами текущего дня, но и интересами далекого будущего, на которое они всегда взирали, по их собственному выражению, "здалека перспективою свого ума" [25, с. 454].

"...Этим внутренним огнем, живящим организм, могут гореть не все и не каждый, только люди особого типа, особого характера. Это фанатики, аскеты, подвижники типа Мономаха, Лойолы, Валентайна, Вильгельма Оранского, Дмитра Вишневецкого, Богуна, Вишенского, пребывающих в вечной тревоге, в напряжении всех сил духа и сердца, равнодушных к своим телесным потребностям. Это - в противоположность представителям субстрата, вялым, сентиментально-слезливым, - сухие и огненные души формотворцев, сжигаемые неугасимым внутренним огнем. Тем огнем, о которого читаем у Гераклита, в его энергетической концепции жизни, по которой материальные явления есть лишь частными состояниями энергии, а основной субстанцией и движущей силой всей осязаемой материи есть огонь" [Донцов, с. 452, 453]

"Запорожье, располагавшееся на границе Польши и Дикого поля, представляло собой явление исключительное: туда бежали от шляхетского ига православные русские пассионарии. Само Запорожье представляло собой густую сеть населенных пунктов, в которых развивались кузнечное, столярное, слесарное, сапожное и другие ремесла, население производило для себя все необходимое. Отдельные поселения (курени) составляли своеобразный "рыцарский орден", живший вполне независимо. Высокая пассионарность обитателей Запорожья и неприятие ими польских порядков уже к XVI в. сформировали особый стереотип поведения, давший жизнь новому этносу - запорожскому казачеству" [Гумилев "От Руси...", с. 246].

"Туркам не суждено было надолго закрепиться в Украине. Украина была слишком пассионарна, и то, что османам удалось в Болгарии и Сербии, оказалось невозможным на Волыни и в Подолии" [Гумилев "От Руси...", с. 252].

Но почему Гумилев отождествляет казачество с этносом? Ответ находим у Грушевского: "сначала это не сословие, не класс людей: это люди, занимающиеся "казачеством", ходящие "в казаки", а не казацкое сословие. Для большинства такое "хождение в казаки" не было постоянным занятием. "Казакуют" местные крестьяне, мещане, мелкая шляхта и бояре местного происхождения. Этим поясняется то обстоятельство, что между тем как вся эта "Украина" в XVI в. полна известий о казацких походах и своевольствах, мы в современных документах почти не можем отыскать казаков как известную постоянную группу населения - казацкий класс, казацкое сословие. Последнее формируется только в конце XVI и начале XVII в. благодаря чрезвычайно быстрому возрастанию казачества и под влиянием, с одной стороны, колонизационного роста украинского предстепья, а с другой - идеи казачьего иммунитета" [10, с. 154, 155].

"Царь Петр Алексеевич, получив нежданную и негаданную весть о переходе гетмана Мазепы на сторону шведского короля, поставил себе задачей, во что бы то ни стало склонить запорожских козаков на свою сторону и отвратить их от союза со шведами. Царь хорошо знал, что значило Запорожье для всего малороссийского народа. Малороссийская масса всегда обращала свои взоры к Запорожью, к голосу запорожцев чутко прислушивались как простые козаки, так и вся малороссийская чернь. Для всякого малороссиянина настроение запорожского войска в известную минуту имело решающее значение, и куда шли низовые рыцари, туда тянуло и малороссийское поспольство. Оно и понятно: Запорожье всегда имело глубокое значение во всей внутренней жизни южнорусского народа и его внешних отношений; оно было отпечатком его заветных стремлений, хранителем его политических и общественных идеалов и всегда служило для южнорусского народа живым предвозвестником свободы и. равенства, мужества и храбрости, живым протестом против насилия и рабства. На Запорожье всегда опирались в критические моменты величайшие из малороссийских деятелей. Запорожье, наконец, всегда было ядром военных сил всего южнорусского народа" [Яворницкий, т.3, с. 293].

"Этот этнос проявил невероятный героизм, ибо он вернул заброшенную землю - вывел ее из запустения, сохранил культурную доминанту и саблей добыл политическую свободу" - подытоживает Гумилев.

Что за этнос? (В поисках оригинальности стереотипа поведения)

Коренная ломка образа поведения не была отличительной чертой только лишь населения бывшей Юго-Западной Руси. Обратим наши взоры на север. Это необходимо для ответов на другие вопросы, поставленные нами в начале.

"Способность к сопротивлению иноземцам слабеет, съедаемая безудержным эгоизмом князей, бояр и смердов. Пассионариям оставалось только одно место применения своих сил - монастырь. Зато в монастырях они развернули такую деятельность, которая определила культурно-политическое развитие России более чем на 200 лет" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 374].

И действительно, уже к началу XVII в. образ их поведения, а именно жертвенность уже присущ большинству населения. Лишь один пример: "В 1615 году 20 тысяч человек подошли к Москве и предъявили весьма оригинальные требования. Восставшие отнюдь не хотели низвержения правительства, они всего-навсего не хотели... быть крестьянами и просили, чтобы их зачислили на военную службу. Но так как войск у правительства хватало, а лишних денег не было, то восставших разогнали, вождей их схватили и велели жить дома, не докучая властям самовольными инициативами. Такой эпизод отражает высокий уровень пассионарности населения.

Произошел переход от общества, которое могло только плакать, стонать и разбегаться при подходе сильного врага, к обществу, которое вдруг охрабрело и вдруг объединилось. Попробуйте просто читать летописи как перечни поступков: ну, ссорятся князья друг с другом, кто-то на кого-то доносит, и вроде бы все это продолжается и кажется уже неизменным. Но если при чтении вникнуть в суть позиций сторон, убедитесь, что вечная борьба эта неожиданно приобрела совершенно иной характер.

Вдруг прямые потомки издавна враждующих родов стали вести борьбу не за лучший кусок, а за то, кто объединит Волго-Окское междуречье, чтобы возглавить сильное и активное государство с наступательной политикой" [Гумилев "Ритмы...", с. 147].

Еще раньше подобный подъем охватил земли Литвы.

"Литва - одно из племен балтской группы, распространенной от Балтийского моря до левобережья Днепра. Балты освоили это регион сразу вслед за таянием ледника и, следовательно, являются древнейшими из аборигенов Европы" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 365].

Трудно представить, чтобы столь древний этнос смог покорить такие обширные территории восточной Европы и угрожать еще при этом самому существованию могучей на то время Польши. Литовцы отличались от литвы них как русичи от русов, а русские от русичей. Произошел "дрейф этнонима", он отразился и в названии "литвины", которым украинцы в XIV-XV в. называли белорусов.

Итак, если считать доказанным возникновение нового этноса, то для выяснения его пространственной обособленности нам необходимо выяснить, отличался ли присущий ему образ поведения от таковых, скажем, у соседей-ровесников. Проще говоря, были ли они разными этносами?

В.П. Петров в лекции, прочитанной украинской общине в Регенcбурге 1947 г. заметил, что "в вопросах этногенеза решающее слово принадлежит... исследователям, которые изучают предысторию, следовательно прежде всего археологам"⁸ .

Л.Н. Гумилев, используя метод сократической беседы, опровергает подобный подход:

"Археолог: Я определенно не согласен с Вашим принципом. Меняются культуры, а не люди, потому что они происходят от своих предков. Французы происходят от галлов и франков, англичане - от англов и саксов, русские и украинцы - от восточных славян, а те - от склоттов и т.д.

Этнолог: Что все люди имеют предков - ясно; что далеко не все имели и будут иметь потомков - тоже ясно. А вот до какого предела можно искать предков? До верхнего палеолита? До нижнего? Но тогда жили неандертальцы! Чьи они предки: немцев или поляков? Но тогда надо делить питекантропов на прасклотов, прарумын, пранемцев, прафранцузов. Не так ли?

Археолог: А что вы предлагаете взамен?

Этнолог: Согласно теории эволюции, мы произошли от сумчатых мезозоя, как те от рептилий триаса, от амфибий карбона и от одноклеточных археозоя. Но ведь очевидно, что люди не амебы, не динозавры, и даже - не австралопитеки. Значит подмена исторической традиции биологической эволюцией неправомерна, потому что этнос - система, а не поголовье "двуногих без перьев", как называл человека Платон. Да-да, именно система, а не сумма! Следовательно, различие между этносами заключается в смене системных связей и образовании нового стереотипа поведения. А сменил ли он кремневые орудия на бронзовые, не имеет значения; убивать соседей можно и фугасной бомбой.

Археолог: Но ведь у нового этноса был предшествовавший? [11, с. 244-245]

Этнолог: И как минимум два, как у ребенка есть отец и мать, а сам он не прямое продолжение того или другой, а нечто третье. Северо-восточные русичи слились с мерей, муромой, вепсами и тюрками из Великой степи - образовались русские, а юго-западные слились с литовцами и половцами - белорусы и украинцы. Великороссия ранее называлась Залесской Украиной и располагалась в Волго-окском междуречье. Население - смесь мери и кривичей с включением вятичей и муромы, а с XIII в. - тюркских элементов. Малая, т.е. коренная, Русь лежала на правом берегу Днепра; здесь преобладали славянские и тюркский (половцы и торки) субстраты [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 365].

"Раса - это следствие смешиваний, которые происходили на той или иной территории, причем не всегда существует целостность территории (колонии, группы среди чужаков, странствующие армии)" [Лыпа, с. 102].

Ю. Лыпа, чья книга "Предназначение Украины" преподносится сейчас, как "маяк возрождения нации", удивительным образом сочетал в себе гениальность предвестника современной этнологии и слабость к дремучим историческим концепциям. Как вам следующее логическое построение: "Кочевники (татары, половцы, печенеги, гунны и т.д.), находившиеся на территории Украины, всегда были в культурном отношении ниже коренного населения и потому заслуживают называться "варварами". Следовательно, возможность примеси варваров надо принимать с большим предостережением" [Лыпа, с. 115].

Наши предки дружили с половецкими ханами со времен Олега Святославовича (начало XII в.), считавшего бессмысленными походы на степь и заменившего их династическими браками⁹. Русичи женились на "красных девках половецких" и принимали крещеных половцев в свою среду. Потомки этих метисов стали запорожскими или слободскими казаками, сменив традиционный славянский суффикс принадлежности "ов" на тюркский - "енко" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 324].

М.С. Грушевский, видевший образование украинцев "от начала времен", облекает признание наличия тюркской примеси в весьма стыдливую форму: "Выходя из своей прародины, эти группы племен ("прарусские", "праукраинские" и "прабелорусские" - прим. авт.), уже там отмеченные известными отличиями, попадали в различные физические, экономические и культурные условия, в различную этнографическую среду. Так, великорусская народность формируется преимущественно на финской почве, белорусская - в близком общении с литовскою группою, украинская - в вечном соседстве с тюрками" [10, с. 14] (Курсив мой - Д.С.).

"На Руси половцами (от слова "полова", которое означает рубленую солому, имеющую матово-желтый цвет) называли голубоглазых светловолосых куманов¹⁰, вышедших на историческую сцену во второй половине XI в. и захвативших почти всю территорию современного Казахстана, а затем пересекших нижнее течение Волги и появившихся в южнорусских степях" [Гумилев "От Руси...", с. 69].

Впрочем, относительно названия "половцы" существуют и другие мнения. Так П.Н Савицкий считал, что по аналогии с другими кочевыми племенами, называвшими себя по лошадям, половцы - от половых коней ведущих куманских родов. [13, с. 213]

"Половцев в XIII в. русичи считали "своими". Именно эта ситуация повела к тому, что в 1223 г. русские князья выступили в защиту половцев против монголов и сложили свои головы на Калке. Злейших врагов не защищают ценой своей жизни" [Гумилев "Ритмы...", с. 540].

"Русичи помнили, что в 1097 г. когда венгры начали наступление на русское княжество Галицию, они потерпели поражение от половцев. И до середины XIV в. Галиция оставалась русской, несмотря на наличие в ней сильной провенгерской боярской партии" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 225].

"К началу XIII в. окончательно обособились Северо-восточная Русь и юго-западные земли (Волынь, Киевщина и Галиция). А половцы, завоеванные и подчиненные, сохраняли автономию, на которую русские князья и не думали покушаться" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 87].

"... печенеги, тюрки, половцы и прочие степняки... не только иногда нападали на славяно-русскую территорию, но втягивали ее людность в свою жизнь - с торговыми, скотоводческими и другими интересами, за которыми стояли различные культурные влияния Востока с его развитыми транспортными путями".

Вспомним, что оплотом киевских князей были кочевники, Черные Клобуки, специально расселенные под Киевом.

Киевско-половецкие отношения... ни в чем не различались от княжеских междоусобиц, и вообще, "представлять себе половцев как чужую и темную "азиятскую" силу, которая тяжелым облаком висела над представительницей "европейской цивилизации", мы не имеем ни малейшего основания" [Лыпа, с. 206].

"Русская буржуазная историография, заполненная рассказами о военных столкновениях с половцами, не сумела заметить того факта, что для отношений между русскими княжествами и половецкой степью более характерными и нормальными является интенсивный товарообмен"¹¹. Этот экономический и военный симбиоз отразился, как следствие и политическим образом: "Западный половецкий союз (по С.А. Плетневой) вошел в начале XII в. в состав Русской земли, сохранив автономию" [12, с. 222].

Подобное произошло и с заклятыми врагами половцев - гузами (называвшимися на Руси торками). В 1064 г. торки попытались перейти Дунай и закрепиться во Фракии, но повальные болезни и соперничество их заклятых врагов - печенегов заставили торков вернуться и просить убежища у киевского князя¹². Расселенные на южной границе Руси, на правом берегу Днепра, торки стали верными союзниками волынских князей¹³.

"Переход трех степных народов: печенегов, торков и половцев, при столкновении с Киевским каганатом создал ситуацию этнического контакта. Но поскольку и степняки и славяне имели свои экологические ниши, создался симбиоз. Русичи не хотели жить в водораздельных степях, без реки и леса, а половцам в лесу было бы трудно пасти скот. Но в телегах, топорищах, посуде половцы нуждались, а русским было удобно получать по дешевым ценам мясо и творог. Обменная торговля, не дававшая наживы, связывала степняков и славян в экономико-географическую систему, что и вело к оформлению военно-политических союзов, характерных для левобережных княжеств и Рязани. Смешение на границе шло, но как метисация, т.е. процесс, протекающий на организменном уровне. Дети от смешанных браков входили в тот этнос, в котором они воспитывались" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 330].

Но если смешение угасающих этносов (а степняки таковыми являлись также) происходил на организменном уровне, то расчет чего же возник новый и энергичный?

"Преодолеть инерцию древней, пусть ослабевшей, системы всегда трудно. Поэтому новые этносы возникают на границах этнических ареалов, где исходные субстраты неустойчивы. Значит, пассионариям надо было искать применения своим силам на границах родины. Одни из них отправились служить в полиэтничную Великороссию, сохранив веру и культуру, другие - в Польшу, потеряв религию, но оставив своим потомкам родную землю, третьи - на южную границу, опустошенную беспорядочными столкновениями между кучками степных тюрок и русских дружинников, оставшихся без князей. И там, перемешавшись с крещеными половцами, они, создали новый этнос - малороссы, или козаки, или украинцы. Для того чтобы вызвать долгоидущее горение, необходимо, чтобы имелся в наличии "горючий материал", т.е. здоровое и разнообразное население. К счастью, оно уцелело. Это были реликтовые славянские племена, сохранившие самобытность в XII в. Краниологический тип древлян лег в основу современного украинского типа.¹⁴

Древний этнос куманов также не весь переселился на запад. Основные их поселения остались в Сибири и Казахстане. Но как всегда бывает, ушла наиболее активная часть населения, которая после побед над гузами и печенегами столкнулась с Русью" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 204]

Что касается привнесения литовского начала на землю Южной Руси в момент рождения нового этноса, то его немалая лепта не оспаривается никем из видных историков.

"Русские отличались полною умеренностью и терпимостью в отношении своих покорителей. При таких свойствах русского населения весьма естественно, что оно, хотя и было покорено литовцами, имело громадное во многих отношениях влияние на литовцев. Это влияние выразилось в русском языке, русской вере, русских обычаях и русской культуре, которые весьма охотно усвоялись литовцами. Ведя самую ожесточенную войну со всеми западными христианами, изгоняя от себя западных проповедников, избивая до смерти францисканских монахов, литовцы в это же самое время спокойно принимают все русское и не только не противятся этому, а как бы сами ищут того" [Яворницкий, т.1, с. 344].

"Процесс собирания киевского наследия литовскою династиею... проходил большею частью без шума и громких конфликтов, без больших войн и значительных перемен в строе присоединяемых земель. Стоя гораздо ниже в культурном и общественном развитии, литовская народность подпадала влиянию славянского элемента, его государственных и общественных форм, религии, быта, письменности. Белорусский язык сделался языком письменности и делопроизводства Великого княжества Литовского на все последующее время (литовский язык в письменности не употреблялся); право и политико-общественная схема, выработанная Киевским государством, легли в основу государственного права В. кн. литовского; сама династия литовская сильно обрусела: между ее членами во второй половине XIV в. большинство князей было православных и совсем обрусевших. Влияние оказывала особенно белорусская стихия, так как белорусские земли раньше были присоединены и теснее связаны с В. кн. Литовским, чем земли украинские.

Отчасти в силу культурной бедности Литвы, отчасти из политических соображений литовские князья и позже старались вносить как можно меньше перемен в строй и отношения своих славянских провинций: "мы старины не рушаем, а новины не уводим" было их лозунгом. На первых же порах литовская оккупация вносила лишь минимальные перемены в отношения присоединяемых земель: нетронутыми оставались все правовые нормы, общественный строй и жизнь; очень часто оставались на своих местах и прежние князья (где они были)" [Грушевский, с. 95, 96].

Но та языческая, благосклонная к религии вассалов Литва, которая, по мнению всех исследователей, была благом для зарождающего этноса, исчезла сама. Расстановка политических сил в Европе заставила ее правителей волей-неволей слиться с Польшей и на долгие века исчезнуть как суверен: "В конце концов упорная борьба Польши с литовскими князьями, или, лучше сказать, с украинским населением, поддерживавшим этих князей в борьбе с польскою оккупацией, была прервана неожиданной династической комбинацией, которой суждено было иметь чрезвычайно важное влияние на всю дальнейшую историю Восточной Европы" [Грушевский, с. 100].

"Состоялась Кревская уния (1386). Однако далеко не все встретили такое решение с восторгом. Те литовцы, которые уже связали себя с русскими - потомки Гедимина и соратники Витовта, не хотели принимать католичество. Сам Витовт был сторонником религиозного компромисса, но значительное число ревностных православных в Литве отнюдь не помогало его достижению. Часть литвинов приняла католичество, а другая сочла более приемлемым православие" [Гумилев "От Руси...", с. 145].

Эти последние и составили литовский элемент в образовании нового этноса, повысив его энергетику.

Долгое нахождение украинцев под властью соседних государств явилось причиной их отождествления с этносами, государства эти образовавшие: "Еще в 1861 году в труде "Основы истории Польши и других славянских стран" Франциск Духинский утверждал, что Русь представляет простую отрасль, разновидность народа польского; у них одна душа, одна плоть, а язык русский - только диалект, провинциальное наречие польского языка. Русь - это галицкие русины и малороссы, которые только и достойны называться русским именем, тогда как современные русские присвоили это имя незаконно. В этом сказался как бы стыд варвара" [23, с. 34].

Украинец Духинский получал мировоззренческую подпитку не только в Париже, где он преподавал и издавался. Во время польского мятежа 1830 - 1831 годов царь Николай Павлович с легким сердцем отнес жителей западных губерний к "соотечественникам" восставших. В учебнике географии Арсеньева, принятой в школах с 1820 по 1850 , население этих губерний именуется "поляками".

Даже Д.И. Яворницкий, описывая жуткие походы запорожцев на украинские и русские города начала XVII века, причину видит не в банальном бандитизме и жажде наживы, что, как мы могли уже убедиться, является неотъемлемым признаком "брожения" внутри любого зарождающегося этноса, а в том, что противоречит всей его исторической концепции: "Различие в исторической судьбе, различие в культуре, языке, костюме, общественном строе, отчасти в обрядностях веры сделали южноруссов, в особенности запорожских козаков, во многом несхожими с великороссами. И по внешним приемам, и по внутренним воззрениям южноруссы скорее имели сходство с поляками" [26, с. 141].

Для развенчания подобной точки зрения, Л.Н. Гумилев переходит из плоскости политической в мировоззренческую.

"Велико-, бело- и малороссы, которые оказались под данными Речи Посполитой, в целом были вполне лояльны по отношению к польскому правительству. Однако поляки относились к своим православным подданным свысока и даже с презрением. И ведь нельзя считать, что истинной причиной здесь явились религиозные разногласия. Православные, с точки зрения католиков, - "схизматики", раскольники, но их грех гораздо меньше, чем, скажем, у протестантов, которых католическая церковь считает еретиками. А ведь после Реформации в Польше появилось множество "ариан", а также евангелистов и представителей других реформаторских религиозных течений. Почтенные люди разных сословий принимали чаще всего арианство и кальвинизм. Например, князья литовского происхождения Радзивиллы тоже делились на протестантов и католиков, однако вовсе не ссорились между собой и великолепно ладили друг с другом в вопросах веры. Но, как только речь заходила о православных, от польской терпимости не оставалось и следа.

Перед русским населением Речи Посполитой стоял выбор не столько тяжелый, сколько аморальный сам по себе: или переходить в католицизм и становиться поляками, или терпеть всевозможные унижения. Русские, украинцы и белорусы, жившие на захваченных Польшей территориях, пошли на огромные жертвы ради сохранения даже не свободы совести (этой свободы у них не было), а самой православной веры. Очень немногие переходили в католичество и униатство. И ведь нельзя сказать, что безграмотные украинские казаки или белорусские крестьяне понимали теологические различия между православием и католичеством. Никому из них и в голову не приходило интересоваться таковыми различиями, ибо для множества людей определенное вероисповедание выступало прежде всего индикатором принадлежности к вполне определенному коллективу - "своим". Те, кому по стереотипу поведения, мироощущению были ближе католики, - примыкали к католикам; те, кому были более симпатичны православные, - пополняли их ряды.

Но, может быть, поляки, вошедшие в круг западноевропейских народов, были осознанно убеждены в правоте догматов, принятых римской Церковью? Ничуть не бывало. Двумя самыми массовыми сословиями у поляков была безграмотная шляхта и крестьяне - "хлопы". Разница между "хлопами" и шляхтой была, по сути, невелика: подавляющее большинство шляхты составляла так называемая застенковая шляхта, аналог русских однодворцев. Ее представители обитали в крошечных хуторах ("застенках"), сами пахали землю вместе с крестьянами, поскольку все их дворянское достояние зачастую заключалось в дедовской сабле да "польском гоноре". Мелкая польская шляхта составляла то же военное сословие, что и казачество польской Украины, ничем от него не отличаясь по существу. И потому у нас нет никаких причин думать, будто польские шляхтичи разбирались в теологических тонкостях лучше украинских казаков. Следовательно, причины кровавой борьбы, вспыхнувшей на Украине в XVII в., лежат за пределами конфессиональных разногласий" [Гумилев "От Руси...", с. 240].

Нельзя не упомянуть о том, что на протяжении всей своей "литовско-польской" и, частично "российской" истории украинцы тесно соприкасались с волохами, турками и крымскими татарами. Так, сторонник изначального тождества украинцев и русских Николай Иванович Ульянов считает, что запорожские казаки, положившие, однако, начало всему южнорусскому казачеству, были просто христианизированными печенегами, половцами и татарами, захватившими Малороссию и превратившими ее как бы в огромное Запорожье с подчинением всего края своей дикой системе управления. "Отсюда частые перевороты, свержения гетманов, интриги, подкопы, борьба друг с другом многочисленных группировок, измены, предательства и невероятный политический хаос, царивший всю вторую половину XVII века. Не создав своего государства, казаки явились самым неуживчивым элементом и в тех государствах, с которыми связывала их историческая судьба" [23, с. 4].

Павлюківці й Хмельничане

Хижаки - п'яниці

Дерли шкуру з України

Як жиди з телиці,

А зiдравши шкуру, м'ясом

З турчином ділились,

Поки всі поля кістками

Білими покрились

приводит он в подтверждение строки Пантелеймона Кулиша.

Документальные свидетельства о попытках добровольного подчинения Украины турецкому султану, как и об определенном влиянии татарского элемента на украинцев имеются. Если потребуется, природу этих явлений мы попытаемся познать. Однако, вспомним, что именно татары оказались той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Богдана и заставила его принять окончательное решение.

"В сражении 1651 г. под Берестечком союзники казаков - татары - внезапно покинули Хмельницкого, а когда он попытался их вернуть, схватили его и увезли с собой в Крым. Поляки успели подвести артиллерию - гать была быстро разрушена пушечными ядрами, и большинство казаков погибло.

Вскоре освободившийся из плена Хмельницкий вернулся, как говорится, к разбитому корыту. Поляки к тому времени соглашались определить число "реестровых" казаков лишь двадцатью тысячами, и Хмельницкий прекрасно понимал, что его согласие на такие условия равнозначно гибели начатого им дела. 180 тысяч человек должны были опять идти работать на панов, опять платить евреям за аренду церквей, кабаков, охотничьих угодий, за само право жить. Никто из них не хотел возврата к прошлому, и поэтому восстание возобновилось. Но в сложившейся ситуации поляки имели явный перевес. Украина - пограничная полоса земли - оказалась зажатой между Крымским ханством и Польшей. Тыла у Хмельницкого не стало, и защищаться было не возможно. Оценив ситуацию, умный гетман начал искать нового союзника. Естественно, что он обратился к православной Москве" [Гумилев "От Руси...", с. 249].

Итак православный народ принял покровительство православной державы. Оба были ровесники. Оба имели общего прародителя. Оба имели общих врагов. Что же было отличного? Обратимся вновь к определению этноса и вспомним, что главной его чертой является ощущение отличия.

"Почему нас так раздражает украинский национализм, желание наших братьев говорить и детей воспитывать, и вывески писать на своей мове? - писал Солженицын - Раз уж мы разные в чем то (довольно того, что это ощущают они), - очень горько! Но раз уж это так... почему нас так раздражает их желание отделиться? Нам жалко одесских пляжей? Черкасских фруктов?"¹⁵

Не станем перечислять всех отличий национальных характеров русских и украинцев. Этот вопрос достаточно глубоко проработан Костомаровым, Драгомановым, Кулишом, чье творчество является достоянием обеих культур, а потому освещен достаточно объективно, хотя и не бесспорно. Вспомним лишь лаконичность Гоголя, заметившего, что обе натуры щедро наделены природой, но в каждой из них есть то, чего нет в другой.

Зададимся вопросом - мог ли не отразится на характерах этносов трехсотлетний симбиоз с Ордой и угро-финскими народами, с одной стороны, и симбиоз с половцами и балтами, да еще порабощение поляками - с другой? То, что дети одной матери от разных отцов не бывают сиамскими близнецами, не означает, что дети не могут относиться по-братски друг к другу. Их объединяет общая любовь к матери, что на этническом уровне означает культурную преемственность. Или даже не преемственность, а "говоря языком математики, "отношение". Великороссы... и украинцы по отношению к древним русичам, это то же, что итальянцы эпохи Возрождения относительно римлян времен Калигулы, с той лишь разницей, что последние обрели новую культурную доминанту - католичество, а потомки русичей сохранили древнее православие, что определило направление их этногенеза, а тем самым и исторической судьбы. "Запустение" и "иго" - это "водораздел" между двумя этногенезами. [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 463].

М.С. Грушевский, говоря о том, что на земле Украины древнерусские традиции были уничтожены "Речью Посполитой" и не отрицая преемственности Руси и России, ставит это почему-то великороссам в вину: "Даже весьма серьезные и чуждые политиканства люди не могут отрешиться от представления, что история украинского народа начинается с XV-XVI вв., а вся предшествовавшая жизнь южной группы племен при надлежит истории "общерусской", т. е. великорусской (эти понятия постоянно спутываются в силу доминирующей роли великорусского племени в новейшей истории). Только с трудом и очень медленно проникает в ученую литературу сознание того ясного и совершенно очевидного факта, что Киевское государство, его право, быт и культура были созданием украинской народности, а его право и культура у великорусской народности является почти такою же рецепциею, как право и культура византийская или, напр., польская в жизни украинского народа XVII-XVIII вв.)... В основании государственного и частного быта Московского государства лежат, таким образом, формы, выработанные Киевским государством. Это обстоятельство, вместе с династическою связью, создавало в правительственных и литературных кругах московских сознание тесной связи с государством Киевским, превратившееся наконец в убеждение, что Московское государство является его естественным и непрерывным продолжением и единственным наследником после падения государственной жизни в украинских землях" [10 с. 77].

Но в чем же тогда природа отличия, если культурная традиция обща? И почему мы поставили троеточие на месте упомянутых Гумилевым белорусов? Может быть, ответ кроется в нашем вопросе: "в чем природа?". Что есть природа, непосредственно и постоянно действующая на человека. Космические воздействия периодичны. Наступления ледниковых периодов, по своему определению - также. Постоянно и непосредственно влияет то, что называется ландшафтом - участок земной поверхности, качественно отличный от других участков, окаймленный естественными границами и представляющий собою целостную и взаимно обусловленную закономерную совокупность предметов и явлений, которая типически выражена на значительном пространстве и неразрывно связана во всех отношениях с ландшафтной оболочкой¹⁶.

Вывод о влиянии географического ландшафта на этнические сообщества как коллективы вида Homo sapiens сделан в 1922 г. Л.С. Бергом: "Географический ландшафт воздействует на организм принудительно, заставляя все особи варьировать в определенном направлении, насколько это допускает организация вида"¹⁷.

Каждый этнос представляет собой оригинальную форму адаптации человека в биоценозе ландшафта, и этнические отличия украинцев от великороссов определялись характером связи этноса с ландшафтом. Русские как этнос связаны с пойменно-луговым ландшафтом таежной зоны и образовали в нем уникальный симбиоз с коровой, используемой, прежде всего как источник органического удобрения, совершенно необходимого для малоплодородных подзолистых лесных почв¹⁸.

"Землепроходцы в ХУП в. прошли сквозь всю Сибирь, а заселили только лесостепную окраину тайги и берега рек - ландшафты, сходные с теми, где сложились в этнос их предки" [Гумилев "Ритмы...", с. 339].

"Великороссы, как и донские казаки, расширяя свой этнический ареал, селились, как правило, по берегам рек. Река, ее пойма, служила базой хозяйства русского человека, его основной связью с кормящим ландшафтом. Украинцы, напротив, сумели освоить просторы водоразделов. Они выкапывали колодцы-криницы, делали запруды на ручейках и имели достаточное количество воды. Так на водоразделах возникали хутора с садиками, и, поскольку земля была плодородной, особых забот о хлебе насущном украинцы не знали. Когда же при Екатерине II (1762 - 1796) в результате двух военных кампаний были завоеваны сначала северный берег Черного моря, а потом Крым, исчезла и существовавшая ранее угроза со стороны татар. При этом для заселения стали доступны новые степные пространства - Дикое поле" [Гумилев "От Руси...", с. 255].

В этом отношении интересно замечание президента Украинского философского общества Мирослава Поповича в интервью "Правде Украины" от 9.02.99: "Сало не всегда было типичной пищей украинцев. Сохранились материалы переписи хозяйств на Полтавщине в 60-х годах XVIII века. Казаки только начинали тогда осваивать эти земли и разводили больше овец и коров. Когда же казаки оседали, то начинали заниматься и свиноводством".

"Все пространство земли, занимаемой запорожскими казаками, носило характер по преимуществу степной. В истории запорожских казаков балки, овраги и байраки имели значение, как первые пункты постепенной колонизации обширной, дикой и пустынной степной равнины" [25, с 58, 59].

По словам польского летописца XVI века Мартина Бельского "теперь и турки и татары опасаются выгонять скот на пастбище, также не пасут они скота и по левой стороне Днепра на расстоянии десяти миль от берега".

"Географические, в дальнейшей последовательности - колонизационные и экономические условия украинской территории... весьма существенно повлияли на эволюцию этнического типа" [Грушевский, с. 12].

Связи этноса с окружающей средой рождают пространственные взаимоотношения этносов между собой. Приспособление к ландшафту - стереотипы поведения.

Несомненно, можно вывести и некоторые среднестатистические антропологические особенности. Пока что, степень их корректности в той или иной степени спорна. Это однако не мешает Ю.Лыпе, имея на то большое желание, не только оперировать ими, но выводить из этого стереотип поведения: "Владимир Антонович, основоположник блестящей киевской исторической школы (В. Лыпынский, М. Грушевский, В. Щербакивский) на своих чтениях охотно давал антропологическую характеристику отдельных народов. "Москаль, - говорил профессор, - имеет длинное туловище и короткие ножки, и когда он сидит, кажется вам высоким. Когда же встает и идет к вам, то вам кажется, что он подкрадывается, чтобы броситься на вас..." и профессор, и студенты хорошо знали эту фигуру чужака, почти символическую, который подкрадывается к каждому проявлению украинской души, чтобы ее затереть, растлить, изуродовать" [Лыпа, с. 40].

"Не отвергаем, однако, и антропологических черт, которые у украинцев весьма выразительны. В последнее время, как показали опыты, духовное единение имеет и свои основания в единении биологическом, которое легко очертить т. наз. группами крови. Группы крови подлежат законам наследственности Менделя, и тем можем объяснить с точки зрения биологической продолжительность расы во времени (перенос хромосомами человеческих характеров). Так, напр., опыты показывают, что украинцы совсем не имеют группы "В", зато 90% - других, как "А", "АВ" и "О" (Saller). Наоборот, у москвинов и монголов до 80% группы "В", зато недостаток других. Главный антропологический тип украинской расы - переднеазиатский тип отмечается своей телесной пропорциональностью и здоровьем. Это так называемой в биологии мышечный тип, который отличается от пищеварительного типа, преобладающего у уральско-финских народов (по Лыпе - москвинов, - Д.С) " [Лыпа, с. 102].

А что же белорусы?

"Белорусы остались "чистым" древнерусским племенем. Их не затронули ни ордынские чамбулы, ни малочисленные литовцы, подарившие потомков своих витязей Москве и Варшаве, ни немецкие рыцари, отбитые при Грюнвальде в 1410 г. Белоруссия дожила, как древнерусский заповедник... и как таковую ее описал образованный белорусский писатель XX в.: "И все же неприкаянный мы народ... Этот позорный торг родиной на протяжении семи столетий! Поначалу продали Литве, потом, едва народ успел ассимилировать ее, полякам, всем кому не лень... Несчастная Белорусь! Добрый, покладистый, снисходительный, романтичный народ в руках такой погани (шляхты. - Л.Г.)... Отдает чужакам лучших своих сынов, лучших поэтов, нарекает чужаками детей своих, пророков своих, как будто очень богат. Отдает на добычу своих героев, а сам сидит в клетке над миской с бульбой да брюквой и хлопает глазами¹⁹". Автор жалеет свой народ. И не зря!" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 371]

Хотя, в части литовского влияния, утверждение Л.Н. Гумилева выглядит спорным, подтверждение его правоте находим и в современности. Белорусы, волею случая получившие возможность самоопределения, его не желают. Действует объективный закон этногенеза - этнос-реликт свою жизнь может продлить, лишь влившись в другой. Таким образом, политика Лукашенко единственно верная. У этноса нет энергии, необходимой не то, что к переменам, но и к самостоятельному продолжению своего существования.

"Право нации на самоопределение? Возможно, но не каждая, "имеющая" это право, имеет его!

... В том суть связи между поступью и правом на него... Надо иметь гений его на деле осуществить! Ни одна идея, не возглавляемая фанатиками не победила, но также не побеждала и идея, не продвигавшая человечество в его развитии хоть шаг вперед. Не может удержаться при жизни в мире нация, которая не есть полезной своим господством для человечества. Такие расы обычно находят легкий синтез между национализмом и интернационализмом.

Доминировать могли лишь расы, воодушевленные большим бескорыстным пафосом ("теологической" идеей), большим фанатизмом, являющимся неотъемлемой составной частью каждой идеи, что смотрящей в будущее. [Донцов, с. 443]".

Быть ли этносу

Итак мы выяснили, что есть и украинцы и постарались доказать их нетождественность предкам и соседям-ровесникам. Осталось лишь попытаться определить, с кем нам жить на равных. А их многие семейства и сватают не впервой. Каковыми же были попытки предшествующие?

Не вызывает сомнения, что, оказавшие существенное влияние на украинцев, поляки и русские (литовцы во время непосредственного влияния скорее испытывали его, чем оказывали) выступали в роли представителей определенных геополитических сообщностей. Москва называла себя "третьим Римом" и таковым для Православного Мира и являлась, учитывая, что "Рим второй" фактически находился под властью султана. Польша же, с ревностью неофита, что на подсознательном уровне является отражением комплекса неполноценности (вчера, 23 марта 1999 года, телевиденье сообщило о просьбе Польши, неделю как принятой в НАТО, поучаствовать в бомбардировках Сербии), утверждала себя как форпост католицизма и пограничный страж Европы, раздираемой гуситскими войнами и реформацией. "Польша сделалась самою ревностною католическою страною, рассадником и центром латинской пропаганды в других восточных странах [Яворницкий, т.1, с. 359]".

Впрочем, представители отечественного западничества также не блистали оригинальностью в данном отношении: "Борьба со степными ордами составляет славу и заслугу украинского народа пред историей европейской культуры, защищенной от потоков кочевых орд украинским бруствером, принявшим на себя те удары, которые упали бы иначе на западные народы с их культурою и благосостоянием. Но эта борьба дорого обошлась украинской народности и поглотила огромную массу ее энергии" [Грушевский, с. 12]. Если подставить вместо "украинской народности" "российскую", то под этим выражением подпишется каждый второй российский историк.

Попытаемся взглянуть на историю Украины сквозь призму взаимоотношений этих двух миров, дабы выяснить, какой из них ощущал Украину инородным телом?

"Механизм их взаимоотношений был крайне прост. Польские магнаты, получив в захваченных ими русских землях большие поместья, совсем не хотели заниматься хозяйством, они предпочитали ездить по блестящим столицам Западной Европы. Да и в самой Польше - в Варшаве, Кракове - тоже было не скучно: шли представления в театрах, давались балы, собирались застолья. Поскольку такой отдых был дорог, отнимал массу сил и времени, паны нуждались в посредниках, способных обеспечивать постоянный приток денежных средств. Таких посредников они нашли в лице евреев, которых пригласил из Европы еще в XIV в. Казимир Великий. Евреи неплохо устроились в этой стране, арендовали корчмы и лавки, занимались ростовщичеством и меной денег. В поместьях они становились доверенными лицами польских панов - факторами - и выжимали деньги из русских крестьян арендаторов. Русское дворянство с занятых поляками земель было лишено всех прав на чины, а значит, и всякой возможности делать карьеру; русское купечество и городское ремесленное население было начисто вытеснено из торговли евреями, пользовавшимися покровительством католической церкви и польских панов" [Гумилев "От Руси...", с. 240].

Почему именно евреи? Ю. Лыпа видит в них не только посредников на уровне личностном. Он называет их "посредниками среди рас и народов" [19. с. 124]. В данном случае евреи явились в роли посредников между Западной и Восточной Европой.

"К середине XVII в. в Польше появились представители католического ордена иезуитов. Братья трудились по всему миру, открывая коллегии и академии, подготавливая войны, занимаясь шпионажем и подкупом с единственной целью - вернуть как можно больше еретиков в лоно католической церкви. С теми же целями развернули ученики Лойолы свою деятельность и в Польше. На территории Белоруссии была открыта иезуитская коллегия, которая активно вела католическую пропаганду. Прежде всего было объявлено, что соглашение восточной и западной церквей уже достигнуто и закреплено Флорентийской унией 1439 г., хотя к тому времени об этой унии успели забыть и сами католики. На этом весьма зыбком фактологическом основании всем православным предлагалось принять католическую веру как более совершенную. Разумеется, в доказательство "превосходства" католической веры ее проповедники приводили свои доводы. Первый из них касался роли языка. Так, католик Петр Скарга - автор книги о преимуществе католической веры - говорил об универсальности латинского языка в богослужении и общении католиков, о превосходстве латыни над славянскими языками. В некотором отношении он был прав: латинский язык наряду с греческим давно стал одним из основных богослужебных языков, и действительно именно на латыни существовала огромная богословская литература. У Петра Скарги нашлись весьма толковые оппоненты из числа православных белорусов. Правда, имена многих из них неизвестны, поскольку возражения католикам в то время могли обойтись человеку дорого, но смысл аргументации вполне ясен. Они указывали прежде всего на наличие своей, святоотеческой традиции славянского богослужения, на наличие практически всех необходимых переводов религиозной литературы на церковнославянский язык. На этом основании они отрицали необходимость изучения чужого языка, практически им не нужного. И нельзя не признать, что правда здесь была целиком на стороне православных. Владение любым языком в полной мере подразумевает прежде всего возможность довести до своих собеседников сложные мысли с соответствующими деталями и нюансами. А такое знание языка возможно лишь при знакомстве с поведением того этноса, который на этом языке говорит и думает, при жизни в соответствующе этнической среде. В противном случае собеседники вынуждены ограничиваться примитивными штампам. Следовательно, навязываемая католиками замена церковнославянского языка на латинский могла привести только к упрощению форм духовной практики. Таким образом, католики, по существу, боролись за снижение интеллектуального уровня населения Восточной Европы в чем их и упрекали, кстати сказать, не только православные, но и протестанты. Второй предмет споров католиков с православным породила проблема церковных авторитетов. Латиняне утверждали, и, на первый взгляд, весьма убедительно что мнение церковных иерархов, как людей грамотных знающих, предпочтительнее общего мнения простых прихожан. (Логическим завершением вышеприведенного утверждения, естественно, стал тезис о безусловно авторитете папы римского.) Оппоненты Петра Скарги возражая католикам, ссылались на целый ряд примеров из истории церкви, когда крупные иерархи - Несторий Евтихий, Македоний - оказывались основоположника ми ересей, осужденных церковными соборами. Православные отвергали латинское понимание церковного авторитета и, руководствуясь принципом соборности, требовали оставить за ними право на определение истины, исходя из чувства совести всех и каждого. Анализируя эти противоречия православных и католиков, можно сделать вывод, что в данном случае под религиозными, идеологическими оболочками скрывались два разных мироощущения. Понятно, что при возникших коллизиях жизнь русского населения в Польше стала тяжела. Конечно, существовавшие проблемы могли быть решены, но только при наличии доброй воли обеих сторон, а ее-то как раз и не хватало" [Гумилев "От Руси...", с. 241 - 243].

"Обида православию была главною, самою чувствительною горшею обидою для южно-русского народа, при которой все остальные обиды были уже второстепенными и без которой всякая из остальных бед, как бы она ни велика была, была-бы сносна. То была душа всего; то был nervus vitae. От унии Украйна потерпела такое горе, какого не видела московская Русь под игом татар, ибо процветание православия для Украйны было первым законом и нерушимым залогом народного бытия. Своею целью уния имела - искоренить праотеческую веру и вводилась на Руси мерами безбожными, насильственными, мерами гвалтовными" [Яворницкий, т.1, с.359].

"Что же сделала на Украйне уния спустя несколько лет? Православные церкви или отданы были на откуп жидам, т. е. обращены в питейные дома, шинки и гостиницы, или сданы были под мусульманские мечети, церковные имения были отобраны; православные священники, иноки и даже игумены или вовсе замучены, или лишены своих парафий и изгнаны из своих мест [Яворницкий, т.1, с. 360].

"Монахов, непреклонных к унии, ловят, бьют, и на вольной дороге их имая, в узилища их заключают. И точно, всюду производились пытки и истязания: православных жгли огнем, рвали у них волосы, заключали в оковы, томили голодом, в глазах родителей сжигали детей на угольях или варили в котлах, а потом предавали матерей мучительнейшей смерти; православных топили, вешали, лишали гражданской чести (так называемой инфамии), обливали в трескучие морозы холодной водой, запрягали в плуг и заставляли орать лед на реках, приказывая жидам погонять запряженных; повсюду виднелись виселицы и колья с жертвами; повсюду слышались вопли бичуемых до крови и старых и малых - и все это единственно за то, что они были православными" [Яворницкий, т.1, с. 362].

"Решения Флорентийского собора пришлись по душе польско-литовскому правительству Ягеллонов, принявшихся насаждать унию среди своих православных подданных в Галиции и Белоруссии. В Москве же великолепно поняли, что покорение души народа предваряет покорение страны" [Гумилев "От Руси...", с. 463].

Понимали это и запорожцы. "Это вместе было причиной страшной, фанатической вражды запорожских козаков к полякам. "Жид, лях та собака - віра одинака" [Яворницкий, т.1, с. 375].

Между прочим, честные люди на Западе это также осознают: "миссионерский евангелиам, это верх высокомерия. Прийти в чужую страну и пытаться с помощью обмана и гуманитарной помощи заполучить "души" для Иисуса, Будды, Мухаммеда, Л.Рон-Хаббарда, Сун Мюнг Муна - означает возвести "духовную гильотину" над шеей туземца руками парня с командировочным удостоверением и иглой для подкожного введения. Цель американских евангелистов - развить послушание в местном работяге и, тем самым, подготовить благодатную почву для развертывания транснациональных компаний. Последние, возможно, и есть тайными донорами "крестовых походов" [Frank Zappa, с. 310].

"Нет, не глупы были княгиня Ольга, Юрий II и Александр Невский, выславшие немецких миссионеров, чтобы не вступать с ними в бесполезный диспут" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 243].

Тысячелетье спустя: "Пройдя сквозь жестокие времена, на Украине каждый чувствует живую ощутимость и выразительную рельефность этих основ (органических сборных ритмов ощущений - Д.С.). Причем, сегодня они деятельны как никогда. Ибо с давних пор уже не было на европейском плацдарме такой без надежды на согласование в будущем. Это борьба не на уничтожение физическое, а на гораздо большее - на уничтожение моральное, то есть на пожизненное невольничество. Самое важное в борьбе - сломить. На первых порах сломить активные силы, а позже выкорчевать и саму подсознательную традицию жизни (быта, семьи, права)... Смешно слушать донцовское повторение об опасности "малороссиянизма" и вообще статистических элементов расы" [Лыпа, с. 20].

Постепенное духовное порабощение прослеживает Василь Биднов: "По самой идее церковной унии, униатская церковь могла и в дальнейшем сохранять греческо-православное богослужение и все восточные обряды. Некоторое время так и было. Однако с бегом времени базилияне, которые находились под моральным влиянием иезуитов, вводят в богослужение латинские обряды. В конце XVII столетия униатская иерархия сочувствует такому направлению, а в первой четверти XVIII века оно подтверждается авторитетом церковных властей... В 1720 году состоялся церковный собор, который постановил ввести в униатскую церковь все римские догматы, изменения в литургических книгах и вообще приблизить униатскую обрядность к католической; ввести, в том числе и латинские праздники.

После Замойского собора униатский обряд латинизируется уже церковно-правительственным путем. Митрополит Афанасий Шептицкий подтверждает необходимость исправления книг и перечисляет те слова или выражения в богослужебных текстах, которые нужно выбросить. Дальше шли распоряжения выбросить с святцев имена некоторых украинских святых, отправлять таинство крещения латинским способом и прочее. Кроме духовных властей, о латинизации церквей заботились и шляхтичи в своих имениях. Они были католиками и выстроенным ними церквям придавали черты костелов, если это даже и не нравилось священнику и прихожанам.

До 1686 г. обычно протоархимандритами были митрополиты, а от этого времени, после приказа из Рима, митрополиты утратили право на протоархимандритство.

По примеру латинской церкви в униатской церкви внедрены обычаи взимать с прихожан в пользу епископа и священника "десятину". В XVII ст. десятину с униатских общин брали и латинские ксендзы" [5, с. 212, 213].

Может быть наш век, "век торжества идеи общечеловеческих ценностей" что-то изменил?

"Положение украинской церкви в особенности ухудшилось во время последнего униатского митрополита - графа Андрея Шептицкого. Украинская униатская церковь всегда была для Рима не дочерью, а падчерицей. Польское католическое духовенство никогда не относилось к униатскому, как к равному. Всегда с надменностью, как почти к схизматикам.... Шептицкий, несмотря на свое почти сорокалетнее пребывание митрополитом, не только не является кардиналом, (таким образом, вся униатская церковь не имеет ни единого кардинала), но, как митрополит, утратил власть примаса украинской униатской церкви. Епископы... больше не подчиняются львовскому митрополиту, а непосредственно римской курии..., а униатская церковь в Польше разбита на три отдельные епархии. Раздробление и разъединение в украинской униатской церкви проводится энергично и последовательно. Униаты Волыни подчинены и вовсе латинскому епископу, поляку. Вместе с тем энергично проводится и дальнейшая латинизация униатской церкви вопреки всем украинским традициям. В особенности это обнаружилось во введении принудительного целибата.... Это учреждение, вероятно... и неморально, и, во всяком случае, неестественно и противоречит тысячелетней (курсив мой, Д.С.) украинской традиции. Таким образом, в плане национальном униатская церковь в Галиции при митрополите Шептицком подверглась и подвергается тяжелейшим ударам" [Антонович, с. 219, 220].

"Если к 1596 г. в границах Речи Посполитой насчитывалось десять тысяч православных приходов, то в конце XVIII ст. их насчитывалось лишь сотнями. Однако же народные массы все равно видели в унии принудительно им навязанную религию. При первом же случае крестьянство возвращалось к православию. Так было на Белой Руси после первого раздела Польши, так было и на Украине, и если бы правительство Екатерины II не ставило искусственных препятствий тому, то дело "воссоединения униатов" было бы осуществлено значительно ранее 1839 г." [Биднов, c. 209].

Далее Антонович приводит примеры не намного лучшего положения украинской церкви на землях "цивилизованных" Чехословакии и Венгрии.

Пусть недолгое время, однако, весьма тесно, связана была Украина и с могущественнейшей тогда Швецией. Взаимная острая необходимость в поддержании союзнических отношений не могла дать подтвержденных предположений относительно дальнейшей судьбы Украины в случае успеха этого союза. Тем интереснее размышления самого последовательного и открытого противника Москвы кошевого Гордиенко, высказанные еще до сражения под Полтавой.

"Несмотря на ласковый прием, оказанный шведским королем кошевому и запорожцам, несмотря на все подарки и щедрые обещания короля в будущем, Гордиенко, однако, впал в некоторое раздумье по поводу затеянного им сообща с Мазепой дела и выказал колебание насчет дальнейших действий своих совместно со шведами: "Разглядел я этих шведов; полно при них служить! Мне теперь, кажется, что лучше нам по прежнему служить царскому величеству" [Яворницкий, т.3, с. 313].

Отметим, что народные массы присоединялись к запорожцам, не ведая о том, что последние являются союзниками шведов: "... число их быстро увеличилось; к ним повыходили из лесов и болот скрывшиеся туда при нашествии шведов украинские жители, не желавшие против воли доставлять продовольствие войскам Карла" [Яворницкий, т.3, с. 312].

Карл XII в договор с Гордиенко внес следующий пункт: "... зато жители украинских сел и городов должны возвратиться в свои жилья и доставлять пропитание шведским войскам, а не прятаться по лесам и не делать нападений на шведов, как прятались и нападали они во время первого появления шведов в украинских городах" [Яворницкий, т.3, с. 312].

Даже в изгнании, под защитой шведской короны "в 1710 году запорожские козаки, заключая договор с украинскими козаками, в первом пункте поставили вопрос православной вере: так как между тремя богословскими добродетелями вера первенствует, то с веры святой православной и надо начинать всякое дело соглашения; народ козацкий начал войну вместе с Богданом Хмельницким "опричь прав вольностей войсковых, за веру святую православную", а по окончании той войны, не за иным чем и в "протекцию государства московского удался", как только самого "единоверия православного"; посему и новый гетман украинский, Филипп Орлик, обязан стараться и твердо стоять на том, чтобы "никакое иноверие в Малую Россию ни от кого не было впроважено" [Яворницкий, т.1, с.256].

Апологеты европейского "просвещенного" влияния на "дикарей" Поднепровья в качестве весомого довода приводят отсутствие крепостного права.

"Действительно, крепостного права как такового в Польше не было: каждый крестьянин мог уйти от пана, если хотел. Но уйти означало бросить все имущество, а часто и потерять личную свободу, потому что личная свобода крестьян ограничивалась жесткой системой налогов. Налоги платились помещику, и, если у крестьянина денег не находилось, он становился дворовым человеком. Как видим, отсутствие крепостного права создавало для крестьян условия жизни гораздо худшие, нежели при крепостном праве, имевшем место на Московской Руси. Парадоксально, но отсутствие крепостной зависимости крестьян обрекало их на полное бесправие. Налогами были обложены земли, водоемы, охотничьи угодья, сенокосы и даже православные церкви. Последнее особенно возмущало православных: еврей-фактор пользовался ключами от церкви так же, как ключами от амбара, открывая храм для службы по своему желанию в зависимости от уплаты прихожанами соответствующей суммы. Конечно, от произвола польских панов и еврейских факторов страдали и польские, и литовские крестьяне, но крестьяне-католики могли договориться со шляхтичами и помещиками - они оставались "своими", несмотря на социальную рознь. У православных же не было такой возможности: польские паны их слушать не хотели, ибо они были "чужие", "схизматики". Именно в силу этого различия ни польские, ни литовские крестьяне никаких крупных бунтов или восстаний против панов, несмотря на всю тяжесть эксплуатации, не устраивали. А православным, напротив, ничего другого делать не оставалось, и с конца XVI в. восстания русских шли одно за другим" [Гумилев "От Руси...", с. 244].

"Сельские общины в это время приходят в совершенный упадок, так как они оказались в полном противоречии с новыми правилами государственного устройства и особенно с властью. Постепенно сельские общинники были лишены всех дотоле своих свободных прав, прав поземельной собственности, прав собственного суда и вместо того отданы были на суд, даже в случае надобности, на казнь, всевластным панам и в конце концов низведены были до положения бесправных и безличных рабов. С другой стороны, так как на сельском населении лежала по-прежнему обязанность доставлять за пользование землей известное число вооруженных войск и так как крестьяне не всегда могли исполнить эту повинность, то польско-литовское правительство стало отдавать сельские участки земли отдельным лицам, и этим, с другой стороны, положило начало обезземелию крестьян, которое составляло одну из язв искусственно созданного Литовско-Польского королевства" [Яворницкий, т.1, 351].

"Туземная Русь обращена в обнищалую, обобранную, презираемую массу польских слуг и чернорабочих; ее культура, религия, правовой и экономический быт доведены до полного упадка и унижения польским господством" [Грушевский, с. 122]. Положению крестьянства целиком посвящен раздел "Очерка..." Грушевского, самое частое слова в нем - рабы, рабство.

"Французский инженер Боплан, лично посещавший Польшу и Украйну, замечает на этот счет: "Крестьяне польские, мучатся, как в чистилище, а господа благоденствуют, как в раю". По польскому статуту 1557 года помещику и его управляющему предоставлено было право казнить своих крестьян смертью. В 1572 году издано было постановление, по которому крестьянам запрещалось жаловаться на своих помещиков (заметим, что по указу Бориса Годунова крестьянам было предоставлено права жалобы на хозяина - Д.С.). Нет государства,- говорит в своих проповедях иезуит Скарга,- где бы подданные и земледельцы были так угнетены" [25, с. 364]. При этом, по словам того же Боплана: "повседневный обед польского пана стоит больше, чем званый во Франции" [25, с. 372].

"Управляющие не только накладывали свои "лабеты" на материальные, но и на духовные потребности крестьян. Жид требовал плату за дозволение совершать богослужение в церкви, взимая от 1 до 5 талеров. Жида нельзя было обойти и в том несчастном случае, когда у крестьянина умирал кто-нибудь из его близких родных, потому что ключи церковные всегда находились у того же жида и веревки от колоколов составляли собственность жида-арендатора церкви. Вообще, для совершения какой бы то ни было требы по обряду православия, крестьянин должен был сперва идти в жидовскую корчму, торговаться там с жидом за дозволение совершить богослужение и тут же выслушивать самые возмутительные насмешки и ругательства над православием. Крестьянин не смел даже приготовить себе паску к празднику светлого Христова Воскресения: для этой цели жид предлагал крестьянину кулич собственного печения. И крестьянин принужден был повиноваться, ибо жид, продав паску крестьянину, делал на ней особый значок мелом и во время освящения куличей в церковной ограде зорко следил за тем, чтобы ни у кого не было куличей, испеченных самолично, в противном случае жид брал с виновного тройную против назначенной плату. Так грабили несчастных людей православно-русской веры поляки и их неизбежные пособники, жиды" [Яворницкий, т.1, с. 372].

Что касается крепостного права в России, которое "по сравнению с некоторыми европейскими государствами не носило характера рабства: рабство же в США было отменено позднее, чем крепостное право в России²⁰", то, как и во многом другом, основные этнические конфликты были заложены в петровские времена.

"Птенцы гнезда Петрова", пришедшие к управлению страной, были карьеристы и казнокрады. Взятки, коррупция достигли при "преобразователе" такого распространения, какого в XVII в. бояре и представить себе не могли. Достаточно упомянуть о любимце Петра талантливом полководце Александре Меньшикове. При строительстве Санкт-Петербурга роскошное здание Двенадцати коллегий, которое должно было украшать набережную Невы, оказалось повернутым к реке торцом только потому, что генерал-губернатор решил на месте правительственного здания выстроить себе дворец. Деньги на строительство, конечно, изымались из казны. Вполне естественно, что расходы на армию и флот и коррупция вызывали постоянный дефицит государственного бюджета. И в 1714 г. реформаторы ввели страшный закон о подушной подати: обложили всех людей, живших в России, налогом за то, что они существуют. Казалось бы, уж с кого-кого, а с помещичьих крестьян брать подушную подать не стоило. Ведь крестьяне обслуживали помещиков-дворян, а дворяне в эпоху Петра служили в армии ни много ни мало - 40 лет. Из указа о подушной подати и родилась та гнусная, омерзительная форма крепостного права, которая была упразднена только в 1861 г. Как видим, "окно в Европу" имело две стороны.

Однако не все последствия петровских реформ сказались сразу: некоторые результаты их испытали на себе не столько современники Петра, сколько их потомки. Весь XVII в. соседние народы по инерции воспринимали Россию как страну национальной терпимости" [Гумилев "От Руси...", с. 290].

На деяниях Петра I стоит, пожалуй, остановиться подробней. По мнению многих исследователей с этого времени российская политика приобретает антиукраинский оттенок.

"В ХУП в. в Западной Европе наступила эпоха технического прогресса. Для того чтобы устоять против активизации агрессии Польши и Швеции, русским понадобилось обновление военной техники, и роль преобразователя принял царь Петр. Однако кн. Н.С. Трубецкой полагает, что "задача была выполнена именно так, как нельзя было ее выполнить... военная мощь была куплена ценой полного культурного и духовного порабощения России Европой", и перечисляет ряд крайне болезненных и вредных нововведений, как то: упразднение патриаршества, различные кощунства, изменение придворной одежды и этикета - "ассамблеи", приглашение на высшие посты иностранцев. Европеизацию князь Н.С. Трубецкой считает причиной разрушения национального единства, розни между классами, сословиями, поколениями... короче говоря, итогом стала "изуродованная Россия". Кн. Н.С. Трубецкой формулирует свои мысли и оценки предельно четко. Он считает, что "за Петром могли пойти только не русские, приглашенные им на службу иностранцы, либо русские оппортунисты, беспринципные карьеристы, гонящиеся... за наживой...". Знаменитые "птенцы гнезда Петрова" были большей частью отъявленными мошенниками и проходимцами... То обстоятельство, что, как с грустью отмечают русские историки, у "Петра не нашлось достойных преемников, было вовсе не случайно: действительно - достойные русские люди и не могли примкнуть к Петру". Кн. Н.С. Трубецкой не противник заимствования европейской техники, он осуждает эксцессы, без которых можно было достичь больших результатов при меньших затратах. Наихудшим последствием петровских реформ он считает их необратимость.

Петр окружил себя иностранцами и русскими подхалимами, рассматривавшими русский народ как податную массу. Этот подход к собственной стране практиковался наследниками Петра до 1741 г., предельным воплощением его стала "бироновщина". Екатерина II действовала более тонко: она ударила по русской культуре секуляризацией 80% монастырей, бывших хранилищами летописей и древних икон. Введенные ею закрытые учебные заведения превращали самых способных русских во второстепенных европейцев. При этом подразумевалось забвение традиций, а немца из русского сделать было невозможно.

В XIX в. самая пассионарная часть русских воинов полегла в войнах с Наполеоном. Война была выиграна в значительной мере за счет монгольских традиций (партизанской войны), но восстановить генофонд и культурный фонд не удалось; впрочем, к этому даже не стремились.

Истребление евразийских традиций теперь продолжалось под лозунгом "русификации". С местными традициями и оригинальными мировоззрениями была проделана та же инволюция, что и с православием. Зато появились европейские философско-социальные концепции. Так возникла безотчетная вера в технический прогресс, который якобы осчастливит человечество, учение о борьбе за существование и агностицизм Огюста Конта. О несостоятельности первой концепции не стоит даже говорить. Вторая заменена обратным тезисом конвергенции биоценоза (видообразование нашло себе объяснение в процессе мутогенеза). Третья концепция - идея об ограниченности человеческого познания, заявленная Контом как невозможность познать химический состав звезд, - была опровергнута... спустя год открытием спектрального анализа. Стоило ли ради подобных заимствований уничтожать монастырские библиотеки и шедевры иконописи, что проводилось со времен Екатерины.

Все вышеизложенное дает Н.С. Трубецкому бесспорное основание назвать Российскую империю с восторжествовавшим в ней западничеством "антинациональной монархией" [13, с. 53].

"Уже при Петре I выработаны соответствующие дворцовые церемониалы, приняты голландские цвета стяга, немного позже на мелодию голландской пасхальной положен гимн "Боже, храни царя". Однако до унификации этой державы было еще далеко. Еще более ста лет имела она характер скорее федеративно-унийный. Не являлись провинциями ни Донское Государство, ни Грузинское царство (1782), ни польское королевство, ни украинское гетманство. В конце концов, все они приобщились к Москве по взаимному согласию. Сто лет работала безжалостная администрация Петербург, тем не менее, еще при Александре I (1801-1825) были такие министры иностранных дел в России, которые направляли политику России с учетом интересов Польши (Чарторыйский), или наместники России на Украине, которые заботились о самодостаточности Гетманщины и о связях Московщиной (гр. Репнин-Волконский), наконец, военачальники, которые в волну похода Наполеона на Москву были намерены перейти со своим краем на сторону врага (атаман Дона гр. Платов).

И вот взошла на трон фигура, которая постановила стереть все различия, в т.ч. и геополитические, земель под Петербургом. В его правление все, кто были признаны людьми, были в мундирах. Все другие, целые народы, края - признавались малолетними. Лишь при Николае I явилась Россия настоящая, символ полнейшего тоталитаризма, полнейшего административного уравнительства ("гляйхшальтунг") земель между Балтией и Уралом.

Николай II, этот оловянноокий немец, тридцать лет уплощал жизнь на исполинских пространствах. Он правил тридцать лет посредством адъютантов и джур и не допустил никогда к администрации выдающегося человека.

Сотрясение Крымской войны показало, что под административно-военной системой пряталась более сильная система воровства и продажности.

В 1857 году комиссия по построению памятника умершему тирану объявила конкурс на надпись. Некий аноним прислал такой вариант: "Николаю I за 3 марта 1855 (день смерти) - признательный московский народ" [Лыпа, с. 80-82].

"Выражением такого правления может быть только диктат механического типа, отвергающий глубину исторических инстинктов или своеобразность морали своих племен и народов. Такой диктат не достигает глубин" [Лыпа, с. 22].

"Положение, при котором во имя величия России преследовалось и искоренялось все самобытное, было слишком нелепым, чтобы не породить против себя протеста. Неудивительно поэтому, что в русском обществе появились течения, направления к утверждению самобытности и выявлению русского национального лица. Но поскольку эти течения направлены были именно против отвлеченности общерусской культуры и стремились заменить ее конкретностью, они неминуемо должны были принять определенно областнический характер: при всякий попытке придать русской культуре более конкретно - национальное обличие неизбежно приходилось выбирать одну из индивидуаций русского народа - великоросскую, малоросскую или белорусскую, ибо конкретно существуют великороссы, малороссы и белорусы, а "общеруссы" являются лишь продуктом абстракции.... Вопрос этот с особой остротой ставится именно перед украинцами. Он сильно осложнен вмешательством политических факторов и соображений и обычно соединяется с вопросом о том, должна ли Украина быть совершенно самостоятельным государством, или полноправным членом русской федерации" [Трубецкой, с. 123, 124].

Как видим, политика Петра и его последователей была не антиукраинской, а антинародной. Более того, в нем, как в капле воды отражалось противостояние западничества правителей с одной стороны и народов России - с другой ("Со сменой власти крестьянство массово переходит в православие - "на благочестие", и только распоряжения Екатерины II и в особенности Павла (тайного католика) тормозили этот переход" [Биднов, с. 214]). Нам, важно это осознать сегодня, когда украинский этнос обрел возможность самостоятельного выбора пути, а реформы, проводимые правителями, как Украины, так и России так схожи с петровскими. Капризные отношения мимолетных политических клик нельзя переносить в этническую плоскость.

Где же следует искать истоки противостояния этнических сообществ западной и восточной Европы? Обратимся опять к истории.

"В странах Западной Европы предубеждение против неевропейских народов родилось давно. В XIII в. западноевропейская географическая наука, имевшая в то время громадное практическое сознание, представляла бушующий фонтан мифов, легенд, безудержной фантазии и сознательной лжи. Это был доступный в то время уровень науки, которая базировалась не на опыте и наблюдении, а на деятельности свободной мысли, питаемой легковерием народных масс и высших сословий.

Считалось, что азиатская степь, которую многие географы начинали от Венгрии, другие - от Карпат, - обиталище дикости, варварства, свирепых нравов и ханского произвола. Взгляды эти были закреплены авторами XVIII в., создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики. При этом самым существенным было то, что авторы эти имели об Азии крайне поверхностное и часто превратное представление. Все же это их не смущало, и их взглядов не опровергали французские или немецкие путешественники, побывавшие в городах Передней Азии или Индии и Китая. К числу дикарей, угрожавших единственно ценной, по их мнению, европейской культуре, они причисляли и русских, основываясь на том, что 400 лет Россия входила в состав сначала Великого Монгольского улуса, а потом Золотой орды. Эта концепция была по-своему логична, но отнюдь не верна" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 409].

Логична она в том, что и русские и, в особенности, украинцы не безосновательно воспринимались западноевропейцами как неотъемлемая часть степного мира. Самое наглядное тому подтверждение находим в главах "Истории запорожских казаков" Яворницкого, посвященных одежде и оружию запорожских казаков и на страницах 264, 268, 365 гумилевской "Древняя Русь и Великая степь", посвященных "тюркизмам". Неисчислимо количество заимствований, проявляющихся и в языке. Достаточно сказать, лишь, что корни собственно понятия "казак" Яворницкий находит у кыргызов, а Гумилев - у кыпчаков. И в этом нет противоречий, поскольку кыргызы - потомки среднеазиатской ветви динлинов, западной ветвью которых являются кыпчаки-половцы. Да и само понятие "кош" - половецкого происхождения (см.: Я, с. 98). Понятно, что многих это коробит: "Пропаганда и просто ненависть делают чудеса. Например, чтобы уничтожить славное украинское понятие "казак" и "Казацкая Нация", не прозвала ли недавно Москва киргиз-кайсаков казацкой республикой?" [Лыпа, с. 228].

"В силу приспособления к условиям места, за порогами должно было найти применение своеобразное полукочевое колонизаторство. Такими именно колонизаторами-полукочевниками мы и видим запорожских козаков. Запорожское казачество является преимущественным результатом столкновения двух различных племен: с одной стороны славян, в частности южноруссов, с другой - племени и культуры тюркской" [Яворницкий, т.2, с. 49].

"В XVIII в., юные русские петиметры, возвращаясь из Франции, где они не столько постигали науки, сколько выучивали готовые концепции, восприняли и принесли домой концепцию идентичности русских и татар как восточных варваров. В России они сумели преподнести это мнение своим современникам як само собой разумеющуюся точку зрения на историю" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 409].

"Неисчислимы беды, происходящие от предвзятых мнений и переходящих ошибок. Заслуга науки в том, что она часто вскрывает застарелые предубеждения, никогда не доказанные и как будто не требующие доказательств. Чтобы опровергнуть ложное суждение, нужно вскрыть его корни" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 409].

В статье "Об истинном и ложном национализме" кн. Н.С. Трубецкой отмечает, что "человек с ярко выраженной эгоцентрической психологией бессознательно считает себя центром вселенной²¹... Поэтому всякая естественная группа существ, к которой этот человек принадлежит, признается им самой совершенной. Романо-германцы, будучи насквозь пропитаны этой психологией, всю оценку культур земного шара строят именно на ней" [13, с. 37].

"Затаенной мечтой каждого европейца является обезличение всех народов Земного шара, разрушение всех своеобразных обликов культур, кроме одной европейской... которая желает прослыть общечеловеческой.

Этот тезис входит в сознание каждого европейца с детства и, более того, с начала этногенеза современных европейских этносов, т.е. с IX в. Убежденные в своем превосходстве крестоносцы шли в Палестину и Прибалтику, на Константинополь и Болгарию, а потом в Америку - грабить индейцев, в Африку - захватывать невольников, в Индию, на Яву и даже в Китай, где индийский опиум находил широкий сбыт. И при этом у "цивилизаторов" не возникало никаких угрызений совести: ведь приобщение "дикарей" к культуре - это героика, "бремя белого человека". А то, что ограбляемые народы ничуть не хуже европейцев, последним не могло прийти в голову, ибо стереотип этнического поведения не может быть нарушен логическими доводами" [Гумилев "Ритмы...", с. 54].

Подтверждение тому находим у выдающегося кинорежиссера и философа Кшиштофа Занусси, поляка с нескрываемой любовью, относящегося к своим северным соседям: "Я с детства привык считать, что слово "Европа" носит оценочный характер. "Веди себя, как европеец", - говорили мне родители и учителя, намекая на то, что противоположностью европейца является неотесанный варвар. Моя родина, Польша, относительно поздно вступила в европейскую семью и с беззаветностью неофита прославляла ее идеалы, отождествляя с Европой понятие христианства" [18, с. 164].

"И познавание внешнего мира /как и отношение к нему/ Юрий Лыпа также понимает как взгляд из нутра собственного "Я". Он пишет: "Как можно иначе смотреть на мир, как не из нутра собственной расы? Божеским законом есть ощущение своего собственного "Я", своей семьи, целого своего рода - самым высоким!".

Но как только Юрий Лыпа таким образом взглянул на Украину и ее предназначение, он в тот же миг понял, что лидеры украинского 19-го века делали как раз наоборот: смотрели "извне" и на Украину, и на ее предназначение. Примером этой тенденции, по мнению Юрия Лыпы, является Кулиш; "Кулиш, поэт и переводчик Шекспира, бросал в лицо своей расе "О, народ без проку". Во имя индивидуальности западной немецко-английской культуры отвергает целиком культурную индивидуальность собственной расы. Лишь потому, что она не немецко-английская, обвиняет Украину".

Щуку можно оценивать лишь по законам ее собственной стихии водной. В этом случае она является совершенным, гармоническим существом. Но если ее оценивать, скажем, логикой кота, то щука есть калека: она не умеет ни ловить мышей, ни бегать по земле или взбираться на дерево. Люди типа Кулиша как раз это и делали: ставили перед собой какого заморского кота и без конца роптали, что украинская щука не умеет лизать сметану да, как он...

"Пламенный Кулиш" имел, к сожалению; и на этом поприще свою печальную заслугу, - после него явились сотни обвинителей Украины, поколение прокураторов собственного края, элита, обвиняющая коня за то, что конь не умел ездить".

"Есть некий трагизм в этом образе: берут основу, выработанную чужим расовым организмом, и с удивлением обнаруживают, что эта основа не подходит к Украине, и - осуждают в конечном итоге... свой собственный край, а не чужую основу. Эти "принципы", доктрины, догматы, почерпнутые у чужаков и не применимые к украинской психологии и традиции, становятся не основами, а обвинениями. Принижение собственного края элитой и ее вечный пессимизм - это характернейшее явление украинского 19-го и начала 20-го столетия".

И здесь имеем дело далеко не с теорией. Кулиш, взглянув сквозь эти очки на Украину, пришел к заключению, что даже Шевченковский гений - лишь "пьяная муза". И вообще вся казацкая структура украинской истории, которая была органическим порождением украинской расы, оцененная с точки зрения Кулишевско-драгомановской доктрины как "реакционные святощи". А Екатерина ІІ была, естественно, прогрессивной, ибо уничтожила "реакционное" Запорожье. Единственный результат такого взгляда "извне" - саморазрушение и самоизувечение.

Юрий Лыпа пишет об это так: "Чужая доктрина приводит в конечном итоге к разрушению, принижению и безнадежности. Ибо благодаря ей трактуем свой край извне, как чужаки /.../.

Эти все "взоры" и формулки, которые Украина должна выполнять с благословения доктринеров, всегда несут в себе некое самоистязание /.../, понятие организма с дефектом, как инвалида без рук или без ног".

Когда берем чужой образец как норму - всегда выглядим "не такими". А значит - неполноценными. Это всегда чудесно понимали Англосаксы. В 18-19 ст. вся /без исключения!/ английская элита знала нормы французского языка. Тем не менее, англичанин выработал собственные нормы произношения французских слов. Формировать понятие о внешнем мире согласно с законами собственной расы, а не наоборот, - это самый ценный взнос англосакса в мировую цивилизацию" [Лыпа, с. 8, 9].

"Сама идея "отсталости" или "дикости" может возникнуть только при использовании синхронистической шкалы времени, когда этносы, имеющие на самом деле различные возрасты, сравниваются, как будто они сверстники. Но это столь же бессмысленно, как сопоставлять между собой в один момент профессора, студента и школьника, причем все равно по какому признаку: то ли по степени эрудиции, то ли по физической силе, то ли по количеству волос на голове, то ли, наконец, по результативности игры в бабки. Но если принять принцип диахронии - счета по возрасту - и сравнить первоклассника со студентом и профессором, когда им было тоже по семь лет, то сопоставление будет иметь не только смысл, но и научную перспективу. Диахрония напомнит, что цивилизованные ныне европейцы стары и поэтому чванливы и гордятся накопленной веками культурой, как и все этносы в старости, но она же напомнит, что в молодости они были дикими франками и норманнами, научившимися богословию и мытью в бане у культурных в то время мавров" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 260].

"Нельзя, конечно, отрицать того, что Польша стояла выше по своей цивилизации не только Литвы, но и юго-западной Руси, но для русских эта цивилизация по особенной враждебности ко всему русскому была силой вредною. Цивилизация эта была слишком узка и не имела основы истинной гуманности. Это та цивилизация, которая поощряет с одной стороны, и во что бы то ни стало, насильственное сохранение типа разнузданного, своевольного и всевластного шляхтича; с другой стороны, допускает стремление к совершенному уничтожению индивидуальности низшего сословия в самой Польше и всех сословий без исключения, кто не поляк и не католик, в юго-западных областях Руси. Не признавая по отношению к населению юго-западных русских областей ни прав, ни уважения человеческой личности, ни свободы совести, эта польская цивилизация не только не способствовала слиянию Польши с Русью, как способствовала русская гражданственность к слиянию Литвы с Русью, а, напротив того, встала поистине китайской стеной между Русью и Польшей и послужила причиной самой ожесточенной вражды между русскими и поляками" [Яворницкий, т.1, 352].

Каковым же был северный этнический контакт Украины?

"Наши предки, жившие на Московской Руси и в Российской империи начала XVIII в., нисколько не сомневались в том, что их восточные соседи - татары, мордва, черемисы, остяки, тунгусы, казахи, якуты - такие же люди, як и тверичи, рязанцы, владимирцы, новгородцы и устюжане. Идея национальной исключительности была чужда русским людям, и их не шокировало, что например, на патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а русскими армиями руководили потомки черемисов - Шереметевы и татар - Кутузов" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 409].

"В отличие от поляков, ограничивавших, как мы помним, число "реестровых" казаков, московское правительство увеличило реестр на 60 тысяч человек по сравнению с требованиями Богдана Хмельницкого. Фактически реестр охватывал все население слободской Украины. Кроме того, сохранилось пять-семь тысяч запорожских казаков. При польском господстве Украина могла только мечтать о подобном положении. Более того, в XVII в. очень сильно возросло интеллектуальное влияние украинцев на население России. Украинские монахи и священники - люди образованные, поднаторевшие в диспутах с католиками, знавшие языки, - высоко ценились московской патриархией. Русский церковный раскол был как раз конфликтом великорусской (московской) и украинской православных традиций. Украинские монахи сумели победить в этом конфликте и оказали тем самым решающее воздействие на изменение русских церковных обычаев. Имена Епифания Славинецкого, Симеона Полоцкого, Феофана Прокоповича стали неотъемлемой частью истории русской культуры" [Гумилев "От Руси...", с. 254].

Для объяснения всегдашнего противостояния русской и украинской православных традиций воспользуемся аналогией и обратимся к Гвардини: "В формировании средневекового духовного склада значительную роль сыграл приток германского элемента... важны такие его свойства, как внутренняя динамика, прорыв к безграничному, который проявляется и религиозно - в характере мифологии, и исторически - в не знающих покоя и отдыха странствиях и походах.... Этот порыв обнаруживает себя и внутри христианской веры" [9, с. 129]. Возможно, как-раз этого и не принимал св. Петро Могила, когда называл запорожцев "ребеллизантами", т.е. людьми неистовыми в вере, отступниками. "Думные дьяки московские 1594 года трактовали их "людьми, не имеющими страха божья" [25, с. 262].

"Впоследствии, когда на смену национальной политике России пришла политика имперская, украинцы тоже оказались не в проигрыше. Решающую роль здесь сыграли как раз этнические отличия украинцев от великороссов. Эти отличия определялись и этническим субстратом (в состав будущего украинского на рода вошли торки, когда-то жившие на границе степи) и проявлялись в некоторых чертах стереотипа поведения (например, украинцы и тогда были более усердными служаками, нежели русские). Еще в середине XI в. Ибн-Хассуль перечисляет "львиноподобные качества половцев и торков: смелость, преданность, выносливость, отсутствие лицемерия, нелюбовь к интригам, невосприимчивость к лести, страсть к грабежу и насилию, гордость, свободу от противоестественных пороков, отказ выполнять домашнюю работу, стремление к командным постам"²².

В XVIII в. украинское население быстро росло, и в его составе имелось множество пассионариев, ибо их пассионарные предки, сложившие головы в междоусобицах конца XIII в., успели оставить законное и незаконное потомство. Подавляющее большинство украинских казаков было записано в реестр, поэтому возможность сделать карьеру была практически у каждого. Весь XVIII в. украинцы этим и занимались. В итоге дочь царя Петра I Елизавета Петровна вышла замуж за Алексея Разумовского (брак был морганатическим, без оглашения); его брат, Кирилл Разумовский, - стал последним гетманом Украины. И хотя при Екатерине II Украина потеряла свое самоуправление, позиции украинцев при дворе поколеблены не были: обязанности великого канцлера империи исполнял граф Безбородко, который сформулировал свое политическое кредо в следующих словах: "Як матушка-царица захоче, так хай и буде". Ни акцент, ни происхождение Безбородко никого не смущали и не помешали ему стать первым чиновником государства. Может быть, эта взаимная терпимость украинцев и великороссов и была важнейшим свидетельством правильности выбора, сделанного на Переяславской раде в 1654 г." [Гумилев "От Руси...", с. 254, 255].

"Роман Ракушка-Романовский, известный под именем Самовидца, описывая в своей летописи переяславское присоединение, с особым старанием подчеркнул его всенародный характер: "По усией Украине увесь народ с охотой тое учинил" [23, с. 8].

"Решившись на такое важное дело, Хмельницкий не хотел привести его в исполнение, не посоветовавшись с запорожскими козаками. С этой целью, он написал письмо на имя кошевого атамана и всего низового войска и в нем просил дать ему совет и выразить по этому поводу свою волю: "... без вашего ведома и вашей воли я не окончу этого дела" [Яворницкий, т.2, с. 186].

"Переговоры с Москвой начались в 1651 г., но Москва по обыкновению отвечала медленно, и только в октябре 1653 г. было принято решение о присоединении Украины к Московскому государству. Соединение с Россией спасало подавляющее большинство православного населения Украины, и потому 8 января 1654 г. в Переяславле собравшаяся рада поддержала политику присоединения к Москве словами: "Волим под царя московского, православного" [Гумилев "От Руси...", с. 249].

Следует отметить, что "обойденные украинские и белорусские аристократы начинают обращать свои взоры в сторону православной Москвы" еще с конца XV в [10, с. 110]. "Московские князья по исторической и династической традиции издавна считали себя наследниками Киевского государства, хотя лишь с концом XV в. открыто включили этот пункт в программу своей политики. Перемены, произведенные униею во внутренних отношениях В. кн. Литовского, убили его притягательную силу, какую имело оно для земель старого Киевского государства. Тяготение в сторону Москвы среди аристократии этих провинций становилось чрезвычайно опасным явлением" [Грушевский, с. 110].

Приводя далее многочисленные примеры переходов целых областей Южной Руси под защиту Русского Царя, Грушевский именует это массовое явление заговором (с. 111, 112).

Вот мы подошли к последнему вопросу, из вынесенных в начале - с кем нам быть, и быть ли вообще?

"Современные украинцы питают отвращение к самому понятию славянской культуры, не говоря уже о братстве", - утверждает Ю. Лыпа [19, с. 209]. Евразийцы же находят спасительное решение, общее для всего русского суперэтноса, под коим разумеют беларусов, россиян и украинцев.

Тут необходимо небольшое отступление для определения двух понятий, использованных в предыдущем абзаце. Первое: Почему же лишь два из перечисленных этноса несут в своем названии корень "рус"?

Разные исследователи объясняют это различными, однако не всегда взаимно противоречивыми причинами: "В XVI-XVIII вв. и даже позже - у польских писателей специально - имя "Украины" носит именно Киевская земля, или воеводство. Так как эта территория сделалась центром украинской народной жизни, это название приобрело более широкое значение - национального имени, как раньше имя Руси" [Грушевский, с. 155].

"Название "украинская нация" - понятие очень новое (на Украине впервые его употребил Богдан Хмельницкий)" [Лыпа, с. 103].

"Много неясностей вносило само национальное имя, по традиции Киевской державы принятое всеми тремя племенами и сохранившееся затем у них более или менее устойчиво в качестве национального имени (из украинских областей особенно в Галиции оно сохранилось, по старой традиции, для обозначения имени украинской народности в отличие от великорусской), и только в последнее время уступает место названию "Украина", "украинский", принятому современным украинским обществом повсеместно, чтобы раз навсегда покончить с путаницей" [Грушевский с. 15].

"Украинцы - этноним условный, как и византийцы - пишет Л.Н. Гумилев, - До XVII в. они называли себя русскими".

Добавим, что западные украинцы называли себя русскими до XX в. Что понимал под словосочетанием "этноним условный" Лев Николаевич, мы уже не узнаем. Но более точным представляется понятие "этноним физико-географический".

"Напомним, что в ХШ в. Волго-Окское междуречье тоже называлось Украиной Залесской, продолжает Гумилев, - Живые силы и традиции сохранились на окраинах ареала древнерусского этноса, а в центре его иссякли. Новые этносы возникли на стыках этносов древних путем контактов и переноса повышенной пассионарности. Конечно, не меньший подъем ее был и в середине ареала, на Среднем Днепре, но там давление соседнего суперэтноса - Западной Европы (через Польшу) - оказалось столь сильным, что "выдавило" пассионарных русичей в Москву и Запорожье. Оба центра подъема ставили своей целью сохранение культуры и стереотипа поведения, т.е. обычаев Древней Руси. Первое удалось, ибо шедевры неподвластны времени. Второе было неосуществимо, потому что историческое время необратимо и неповторимо [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 466]".

Наблюдение Гумилева в некоторой степени подтверждает теорию Вильфредо Парето, согласно которой "каждое общество рождает в центре правящую элиту, а на периферии - как ее антипод - конртэлиту. Контрэлита состоит из людей, ...мыслящих и действующих со всей ответственностью подлинных суверенов, но ...насильно отстраненных от власти"²³.

"...внутреннее преобразование украинского общества под влиянием того вызова, который бросало Дикое поле. Здесь можно привести американскую аналогию. Согласно Тернеру, "пограничье",- под которым следует понимать переходную полосу между заселенными землями и Диким Западом, - было определяющим фактором в формировании американского национального характера. Человек пограничья, - пионер и ковбой, - стал во многих отношениях репрезентативным американцем. Обычаи и учреждения, которые возникли в условиях пограничья, окрасили весь американский быт, не исключая земли давних поселений восточного побережья. Это утверждение можно применить и к украинской истории, может, даже с большим правом, чем к американской. Украинским человеком пограничья был казак, который в 16-17 столетиях стал репрезентативным типом своего народа. Надо заметить, что даже в тех областях Украины, например, Галиции, которые фактически не были охвачены казацким движением, находим неисчислимые народные песни, которые прославляют казаков" [20, с. 516].

Второе: суперэтносом Гумилев именует "этническую систему, состоящую из нескольких этносов, возникших одновременно в одном ландшафтном регионе и проявляющуюся в истории как мозаичная целостность". "Это отнюдь не исключает столконовений между ними. Однако в отличие от столкновений на суперэтническом уровне, когда войны приводят к истреблению или порабощению (например, контакты европейцев с аборигенами Америки), войны внутри суперэтноса ведут лишь к достижению временного преобладания" [15, с. 112].

"Так украинский этнос в XVIII в. завоевал ведущее место в Российской империи" [Гумилев. "Древняя Русь...", с. 466].

Признавая ведущее положение украинцев в России, Н. Ульянов объясняет его по-своему: "Соблюдая все дарованные ею права и вольности, но постоянно терпя нарушение своих собственных прав, Москва вынуждена была в сущности капитулировать перед половецкой ордой, зубами и когтями вцепившейся в ниспосланную ей судьбой добычу. Уже в XVII веке малороссийские помещики оказываются гораздо богаче великорусских как землями, так и деньгами. Когда у Пушкина читаем: "Богат и славен Кочубей, его поля необозримы" - это не поэтический вымысел" [23, 8].

Опустим, мягко говоря спорное, но данное в виде аксиомы утверждение о соблюдении всех прав и вольностей и пролистаем десять страниц. "Добыча", казалось бы разодранная "зубами и когтями" предстает вдруг в виде могучего и снисходительного покровителя: "Русское столичное общество не только не враждебно относилось к малороссийскому языку и произведениям на этом языке, но любило их и поощряло, как интересное культурное явление. - Центрами новой украинской словесности в XIX веке были не столько Киев и Полтава, сколько Петербург и Москва.

Первый сборник старинных малороссийских песен, составленный князем М. А. Церетелевым, издан в 1812 году в Петербурге. Первая "Грамматика малороссийского наречия", составленная великорусом А. Павловским, вышла там же в 1818 году. "Малороссийские песни", собранные Максимовичем, напечатаны в Москве в 1827 году. В 1834 году там же вышло второе их издание. В Петербурге печатались Котляревский, Гребинка, Шевченко. Когда Гоголь прибыл в Петербург, он и в мыслях не держал каких бы то ни было украинских сюжетов, сидел над "Гансом Кюхельгартеном" и намеревался идти дорогой тогдашней литературной моды. Но вот через некоторое время пишет он матери, чтобы та прислала ему пьесы отца. "Здесь всех так занимает все малоросийское, что я постараюсь попробовать поставить их на театре" [23, Стр. 18].

Да и сама "половецкая орда" вела себя странно "некровожадно": "Тот язык, который утвердился в канцеляриях российской империи, на котором писала наука, основывалась пресса и создавалась художественная литература, был так же далек от разговорного великорусского языка, как и от малороссийского. И выработан он не одними великорусами, в его создании принимали не меньшее, а, может быть, большее участие малороссы. Еще при царе Алексее Михайловиче в Москве работали киевские ученые монахи Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский и другие, которым вручен был жезл литературного правления. Они много сделали для реформы и совершенствования русской письменности. Велики заслуги и белоруса Симеона Полоцкого. Чем дальше, тем больше юго-западные книжники принимают участие в формировании общерусского литературного языка - Димитрий Ростовский, Стефан Яворский, Феофан Прокопович. При Петре наплыв малороссов мог навести на мысль об украинизации москалей, но никак не о русификации украинцев.

В свою очередь киевские книжники немало заимствовали от приказного московского языка, послужившего некоторым противоядием против латинизмов и полонизмов. Получившееся в результате языковое явление дало повод львовскому профессору Омеляну Огоновскому утверждать, будто реформаторская деятельность малороссийских книжников привела к тому, что уже "можно было не замечать никакой разницы между рутенским (украинским) и московским языками".

Еще в 1619 году вышла та грамматика этого языка, написанная украинским ученым Мелетием Смотрицким, по которой свыше полутора столетий училось и малороссийское и московское юношество, по которой учились Григорий Сковорода и Михайло Ломоносов. Ни тому, ни другому не приходило в голову, что они обучались не своему, а чужому языку" [23, с. 37].

А вот совершенно парадоксальный взгляд на вопрос из противоположного стана: "На протяжении XVIII в. Киевская метрополия под гнетом московской церкви испытала значительные изменения... Петербургское правительство произвела их руками украинцев. С 1700 г. из Киевской академии вызывают в Москву и Петербург наших ученых монахов, и те занимают в России все архиерейские кафедры, исключительно руководят церковными делами в желательном для правительства духе... Вся российская церковь поддается сильным влияниям церкви украинской..." [Биднов, с. 209] - оказывается, наши знаменитые предки, отнюдь не национальная гордость украинцев, а коварные предатели.

Как раз таковыми их видит Дмитро Антонович: "Православные пришли под Польшу с церковью омосковленной, к тому же это были земли, на которых в царские времена в особенности энергично насаждалось омосковление знаменитыми украинофобами - иерархами-москалями или украинцами-ренегатами [3, с. 218]".

Как видим, спешить с выводами о необъективности и украинофобии Н. Ульянова не стоит. По прочтении трудов Антоновича "со товарищи" (а Ульянов их безусловно читал) погрешности неизбежны. Именно потому им в наиболее отчетливой форме выражено общераспространенное непонимание внутренней природы украинского "сепаратизма"²⁴. Раскрыть ее поможет ответ запорожцев Богдану накануне Переяславской Рады: "Не советуем вам заботится о приязни к полякам, а мысль вашу об отдаче всего малоророссийскаго народа, по обеим сторонам Днепра живущаго, под протекцию великодержавнейшаго и пресветлейшаго монарха российскаго принимаем за достойную внимания и даем вам наш войсковой совет, не оставлять этого дела, привести его к концу, к наилучшей пользе нашей малороссийской отчизны и всего запорожского войска. И когда будете писать вы пакты, то извольте, ваша гетманская мосць, сами усердно досматривать, чтобы в них не было чего-нибудь лишняго и отчизне нашей шкодливаго, а предковечным правам и вольностям нашим противнаго и неполезнаго. Мы достоверно знаем, что великодержавнейший и пресветлейший монарх, самодержец всероссйский, как православный царь, приймет охотно и ласково нас, яко чадолюбивый отец своих сынов, в том же святом православии непоколебимо стоящих, под свою крепкую протекцию, не требуя от нас никаких даней и платежей в свою монаршескую казну, исключая нашей войсковой службы, за что мы, по мере наших сил, всегда будем готовы идти против его монарших неприятелей" [Яворницкий, т.2, с. 188].

"Казаки и здесь остались верны себе, то есть своему стереотипу поведения. Выражая полную готовность дать царю Алексею Михайловичу присягу на верность, они (казаки) потребовали, чтобы царь, со своей стороны, дал им присягу в сохранении казачьих вольностей. Шокированный боярин Бутурлин отказал категорически, заявив, что "у нас не повелось, чтоб цари давали подданным присягу, а вольности ваши Государем соблюдены будут". Поскольку ситуация была безвыходная, казаки, тряхнув длинными чубами, согласились и тем покончили дело". [Гумилев "От Руси...", с. 249 - 250].

"Когда в Сичи вычитывалась царская грамота, то запорожцы прежде всего бросали на землю шапки, на шапки клали войсковое знамя, и потом уже слушали царское слово" [Яворницкий, т.1, с. 229].

Таким образом, природу антирусских настроений стоит скорее искать в недальновидной политике Москвы и Петербурга. Не будем подробно останавливаться ни на поддержке ею пропольски настроенных гетьманов-"значных", по чьему хлопотанию был введен "всеукраинский" институт воевод в защиту "значных" от прорусски настроенной "черни", ни на неизбежных предательствах гетманов.

"Негодование народное сдерживалось в известных границах до тех пор, пока не произошло обстоятельство, которое подняло все население козацкое как на Украйне, так и на Запорожье, на ноги. Это заключение в январе месяце 1667 года, так называемого Андрусовского перемирия между Россией и Польшей. Весть об этом как громом поразила всех на Украйне. Без воли и без объявления народу Украйна разделялась на две части, и в одной вводились польские порядки, в другой - воеводское управление. Без согласия и без извещения козаков Запорожье объявлялось сразу и в зависимости от Польши, и в подчинении России. Конечно, и от украинцев, и от запорожцев нельзя было ожидать ничего хорошего после объявления об Андрусовском перемирии, и уже сам гетман Брюховецкий заявил, что в Кременчуг и в Кодак нужно ввести ратных московских людей, лишить запорожцев хлебных подвозов и избавить Запорожье от многолюдства, потому что от запорожцев нужно ожидать большого возмущения" [Яворницкий, т.2, с. 287].

"Все эти обстоятельства и вынуждали казачество метаться в поисках временных союзников (каковыми выступали даже турки) в деле как отстаивания собственной независимости, а значит и самого существования. К тому же и в Андрусовском договоре было сказано, что Запорожье должно состоять в послушании обоих великих государей" [Яворницкий, т.2, с.324].

"Москва нас всех называет ворами и плутами, будто мы сами не знаем, что и откуда кто есть. Пусть цари между собой переведаются, а мы себе место сыщем" говорил Сирко и, очевидно, действовал сообразно своей любимой пословице "Нужда закон зминяє". За царя, за веру отцов Сирко готов был сражаться во всякое время, но в то же время он мужественно отстаивал и самостоятельное положение низового запорожского войска" [Яворницкий, т.2, с.358].

"Пришли к нам москали, велят нам с турком воевать, а сами с ним мирятся" - заявляли запорожцы царским посланцам и четверть века спустя [27, с. 89].

"Константинопольский мир, закончивший в 1700 году войну России с Турцией, особенно необходим был для царя Петра Алексеевича; замирившись с турками, царь открыл весьма продолжительную войну со Швецией. Но насколько этот мир был желателен для русского царя, настолько же, если не больше, он был не желателен для всего запорожского войска. С этого времени в Запорожьи поднялись такие смуты, распри и раздоры, которых ни раньше, ни позже того никогда там не бывало: запорожцы то мирятся с Крымом и объявляют себя против гетмана и царя; то они разрывают мир с Крымом, просят прощенья у царя и делают нападения на татар, грабят проезжих турецких купцов; то они разбивают царских гонцов и захватывают в свои руки казну; то восстают против своих же товарищей за подобные не рыцарские дела и отправляют посланцев в Москву с просьбой о пожаловании казной и с обещанием верно служить царю²⁵. Было бы совершенно несогласно с истиной объяснять такое поведение запорожских козаков в отношении русского царя разнузданностью нравов и ненавистью их к законному порядку вещей. Тому много было чисто внешних, от запорожцев не зависящих, причин. Такова прежде всего причина - невозможность, вследствие состоявшего русско-турецкого мира, вести мелкие войны против бусурман: запорожские козаки, как исключительно военное сословие людей, от войны получали добычу, войной себя одевали, войной себя питали; государево же хлебное и денежное жалованье столь невелико было в сравнении со всей численностью запорожского войска, что оно расходилось по рукам козаков так точно, как расходится капля вина в большой посудине воды. Далее, помимо невозможности запорожцам вести войны с бусурманами, сильно смущало их построение вблизи Сичи московских крепостей. Затем большое негодование у запорожских козаков вызвал захват козаками Полтавского полка лучших во всем Запорожье поорельских и посамарских земель, которые запорожцы всегда считали своими, но которые, вследствие неимения у войска жалованных грамот были отобраны по представлению гетмана и по воле царя у запорожцев и отданы полтавского полка малороссийским козакам" [27, с. 226].

"Ни первый, ни второй поход русских на Крым не увенчались успехом и помимо бесславия русскому оружию принесли много бесполезных денежных затрат и привели к потере большого числа людей. Однако, для самой Москвы эти походы не могли иметь такого решающего значения, как для Украйны и в особенности для Запорожья: Москва сильна была и своим правительством, и своими военными силами, и своим значительным расстоянием от Крыма. Не в таком положении было Запорожье: близость сильного врага и отсутствие значительных боевых сил поставили запорожских козаков в очень незавидное положение.

Оттого а этого времени мы видим колебание запорожских козаков то в одну, то в другую сторону: с одной стороны, запорожцы выказывают несомненную склонность к московским царям и желают твердо стоять за них против мусульман; с другой стороны, боясь турок и татар, они входят в мирную сделку с бусурманами и выступают против интересов московских царей. Понятно, что считать запорожцев за такой их образ действий изменниками русского царя нельзя, а надо, глядя на такие действия их, помнить истину, что всякому человеку ближе всего свой интерес, и с этой точки зрения судить их. К тому же перед глазами у них был Новобогородицкий городок, где засели московские воеводы и московская рать, представители иных, чем в Запорожье, порядков и начал.

И точно, в данном случае выдвигался вопрос чрезвычайной для запорожцев важности, который далеко не всем из них мог вместиться в голову: требовалось спасти вольности от притязаний Москвы, которая построила на заветной всем козакам реке Самаре городки Новобогородицкий и Новосергиевский" [27, с. 64].

"Москва же, приняв под свою протекцию Украйну и Запорожье, не остановилась на одном покровительстве и скоро выказала стремление к тому, чтобы уничтожить все свободные, административно-судебные учреждения Украйны и независимое от московского патриарха церковное положение ее, Украинцы и запорожцы всеми мерами противились таким стремлениям московской политики, но, не будучи в состоянии бороться с Москвой, стали бросаться в разные стороны и искать себе помимо Москвы покровительства, Они то вновь вступали в переговоры с польскими королями, то простирали свои взоры далеко за пределы Польши и России. Такое положение между Москвой, с одной стороны, и Украйной и Запорожьем - с другой из года в год все более и более обострялось, и этим именно объясняется то обстоятельство, что к 1708 году Москва вогнала Украйну в союз с одним из самых опасных врагов России королем шведским Карлом XII" [26, с. 192]

Справедливости ради отметим, что именно "Брюховецкий бил челом царю на том, что государь ввиду большого влияния, которое имеет митрополит на козацкое войско, и ввиду шатости самого войска, прислал в Киев святителя русского. На эту статью, впрочем, сам царь отвечал, что он снесется с цареградским патриархом, и если патриарх подаст свое благословение, то на то будет государев указ" [Яворницкий, т.2, с. 278].

"Гетман Брюховецкий с его проектом введения бояр на Запорожье сделал прежде всего то, что поставил в двусмысленное и весьма опасное положение московских ратников, находившихся в Сичи" [Яворницкий, т.2, с. 281].

"Народное негодование против гетмана за московских бояр уже начало выходить из пределов; тем более что и сами бояре вели себя слишком предосудительно. Так, полтавский воевода Яков Хитрово отнимал у козаков лошадей, выгонял их в шею из своего дому, выбивал им глаза тростью и плевал в них, отнимал луга и сеножати, обременял заслуженных козаков квартирами для своих людей, себя величал, "набольшим человеком", а всех козаков ругал "подчортами". У самих запорожцев воевода Петр Васильевич Шереметьев велел отнять мельницы в разных местах Полтавского полка. Такие же жалобы раздавались со стороны украинского населения и на других московских воевод" [26, с. 287].

Бунт демократической части казачества против "значных" укрепил Москву в сознании необходимости внимательнее прислушиваться к голосу низового населения и по возможности ограждать его от хищных поползновений старшины. Это отнюдь не выражалось в потакании "черни", в натравливании ее на "значных", как утверждает Грушевский. Будучи государством, пережившим в XVII веке ряд страшных бунтов и народных волнений, Москва боялась играть таким огнем, от которого сама могла сгореть. Знаменитая украинская исследовательница и патриотка А. Й. Ефименко, которую трудно заподозрить в симпатии к самодержавию, писала: "Как союз Малороссии с Россией возник в силу тяготений к нему массы, Так и дальнейшая политика русского правительства, вплоть до второй половины XVII столетия, имела демократический характер, не допускавший никакой решительной меры, направленной в интересах привилегированного сословия против непривилегированного" [23, с .8].

Тот же Грушевский с поразительной точностью раскрывает природу значных в тех разделах "Очерка...", которые посвящены утрате ими украинского национального самосознания.

"Сословные интересы заставляют украинских землевладельцев сближаться с поляками и сплачиваться с ними в одну классовую группу. Вместе с сознанием своего бессилия они постепенно подпадают и культурному влиянию польского элемента, усвояя воззрение поляков на украинский элемент и украинскую культуру как на нечто низшее в сравнении с польскою и денационализируясь в весьма сильной степени. Большинство старого украинского боярства - все, что было в нем более богатого, влиятельного, принятого в польскую среду,- тонет и растворяется в ней. Украинскую национальность - и то в виде темного стихийного чувства или сознания религиозной обособленности - сохраняют лишь крестьяне, мелкое мещанство и православное духовенство - сословия, не имевшие голоса ни в государственной жизни, ни в местном управлении. Шляхта... приобрела уже яркую и довольно цельную польскую окраску. Украинское население живет в украинских провинциях Польши только как этнографическая масса, а не нация, и православная "русская" церковь остается единственным институтом, носящим национальную форму. Это совершенно ясно выступает уже в XVI в., даже в начале его. "Нет Руси, есть только попы и хлопы" - могли бы сказать "обыватели" (т. е. шляхтичи) "Русского воеводства" в XVI в., когда говорили потом в XIX.

1569 год широко отворил двери из западных воеводств в центральные украинские земли этой польской шляхте, которая, сидя на украинской земле и живя трудом украинского крестьянина, привыкла в то же время игнорировать все туземное, смотреть на украинский народ как на гелотов польской народности, на его язык, культуру, традиции, право - как на нечто неизмеримо низшее сравнительно с польским, так что всему туземному, хотя несколько поднимавшемуся над общим жалким уровнем, по ее искреннему убеждению, была одна дорога - самоскорейшего перехода в польский лагерь, перечисления в польскую национальность. Бесконечною вереницею потянулись эти носители польской национальности на Волынь, в Киевщину и за Днепр, захватывая должности, основываясь на выпрошенных от правительства пустых или отобранных от "бесправных" владельцев землях, на полученных за женами в приданое имениях, на огромных коронных землях, раздававшихся им в пожизненное владение, и культивировали с наивным высокомерием людей "высшей расы" презрительное понятие обо всем туземном, вытесняя его и заменяя правом, культурой и бытом польским.

Одновременно с этим польским потоком, имевшим чрезвычайно важное значение в процессе ополячения центральных украинских земель, высшие слои украинского общества новоприсоединенных к Польше (в 1569 г.) провинций в силу своей непосредственной принадлежности к Польскому государству приходят тоже в соприкосновение с польским обществом, польским правом и культурою. Эта культура, находившаяся как раз в периоде своего расцвета и, как и право, подчиняют своему влиянию украинскую шляхту новоприсоединенных провинций очень быстро. Это ведь был золотой век польской литературы, золотой век польской общественности, золотой век парламентаризма, и все это носило печать шляхетских стремлений, шляхетской программы, шляхетских интересов. Понятно обаяние, какое имели польская общественная жизнь и литература для украинской шляхты" [10, с. 130, 131].

Приведенная характеристика справедлива почти для каждого гетмана "второй гетманщины". Вот каким видит наиболее яркого ее представителя Д.И. Яворницкий: "Мазепа не мог быть истинно национальным деятелем. Не мог быть потому, что по воспитанию и по понятиям он был более поляк, чем малороссиянин, и его натуре противны были все простонародные стремления и традиции малороссиян. Скрывая, однако, до поры до времени свои настоящие инстинкты, Мазепа, как ловкий, воспитанный и превосходно образованный человек, прекрасно подделался под тон Москвы и старался казаться поборником великороссийских интересов и монархических начал в Малой России. Русские цари безусловно верили искренности Мазепы и предоставляли в его руки все средства (русские войска и наемные компанейские полки) для обороны против его зложелателей и против мнимых врагов Великой России. Таким образом Мазепа, прикрываясь силой и правом, дарованными ему Москвой, выступил против стремлений низшего класса людей Малороссии и, вместе с тем, против массы запорожского войска. Но малороссийская масса и масса запорожского войска, понимая настоящие стремления Мазепы, всеми мерами противилась ему, и эта борьба, то усиливаясь, то ослабляясь, смотря по времени и обстоятельствам, длится целых двадцать лет (1687 - 1708) и составляет сущность отношений между Мазепой и запорожским Кошем" [Яворницкий, т.3, с. 30].

"Воспитанный и выросший при дворе польского короля, известного эпикурейца и любодея Яна Казимира, где господствовало тонкое, изысканно вежливое, с виду вполне сердечное, в действительности фальшивое и бессердечное к людям отношение; находившийся потом долгое время при гетмане Дорошенке, выдвинувшем идею об отдаче Малороссии Турции; перешедший от гетмана Дорошенка к гетману Самойловичу, известному гордецу, безмерному корыстолюбцу и стяжателю, Мазепа приобрел светский лоск и латинское образование, усвоил польский образ мыслей; в то же время, имея кривую душу, лживое сердце, он мог усвоить тонкое, но бессердечное и фальшивое к людям отношение; мог развить в себе инстинкт стяжания и презрительного отношения к людям, и все это прикрывать наружным благочестием, кажущейся преданностью своим патронам и благодетелям, видимой во всем откровенностью, напускной веселостью и природным юмором. В общем в характере Мазепы сочетались черты частного человека, черты неприятные, своекорыстные и отталкивающие, и черты общественного малороссийского деятеля, хотевшего видеть свою родину независимой в политическом отношении. Мазепа видел, что Малороссия еще со времени гетмана Богдана Хмельницкого была в постоянном шатании; что в ней немало находилось людей, недовольных правительством Москвы и что сами властные лица, присланные от Москвы, для управления Малороссией, вели себя далеко не всегда умеренно и с подобающим тактом. Видел Мазепа и то, как печальны были, успехи русского царя в первом столкновении его под Нарвой со шведским королем. Он хорошо, наконец, был осведомлен и о том, каков был шведский король и какова была его слава как полководца.

И старый гетман впал в раздумье по поводу будущего Малороссии: как сохранить ему Украйну на случай поражения русского царя шведским королем? А поражение такое неминуемо должно произойти. Тогда только и именно через шведского короля можно добиться для Украйны независимых прав. И Мазепа решился на такой страшный шаг... Поэтому нет оснований соглашаться с мнением тех историков, которые характеризуют Мазепу только как чудовищного эгоиста и ненасытного честолюбца, совершенно забывшего ради личных выгод и интересов положение управляемого им народа и будущее его родины. Вся беда для Мазепы состояла в том, что он хотел ввести в Малороссии польские порядки и при управлении Украйной старался брать за образец государственное устройство в Польше. Раз ступив на такой ложный путь, Мазепа пошел дальше и, потеряв веру в осуществление своего идеала через Польшу, пошел навстречу шведскому королю. Мазепа находил себе сочувствие в том малороссийском панстве, которое состояло частью из старой православной шляхты, частью из козацкой старшины.

Как представитель польско-аристократического и бюрократического начала в малороссийском крае, Мазепа встречал страшную оппозицию со стороны запорожского войска, которое искони веков своего существования считало себя хранителем народно-козацких начал не только в одном Запорожьи, но и во всей Малороссии. Отсюда вражда Мазепы к запорожцам и запорожцев к Мазепе. Но при уяснении отношений Мазепы к запорожцам, нужно брать также во внимание и самое положение гетмана: находясь, с одной стороны, под давлением русского правительства, с другой - соприкасаясь постоянно с Запорожьем, Мазепа по истине находился между двух огней, и если перед царем злословил запорожцев, а перед запорожцами хулил царя, то делал это нередко по необходимости и из политики, потому что все обстоятельства складывались вокруг него так, что он принужден был кивать то в одну, то в другую сторону" [Яворницкий, т.3, с. 286, 288].

"И предшественники Мазепы и сам Мазепа раздачей земель чиновно-административному сословию Малороссии, а также введением откупной системы так называемой "оранды" шинков сильно восстановили против себя и простой народ и малороссийское козачество. Многие из украинских жителей, недовольные заведенными на родине порядками, стали бросать села, деревни и хутора и убегать на вольные земли и воды. Прибыв на Запорожье, они говорили, что на Украйне жить невозможно; что там завелись новые, из малороссийской же братии, паны, закрепостившие за собой множество народа; что там нельзя заниматься свободно промыслами и торговлей; что там, наконец, уже давно ничего нет малороссийского, а все повелось панское" [Яворницкий, т.3, с. 87].

"... оттого запорожцы и называли его "хитрый лис и махиавель". При всем том те же запорожцы и малороссияне считали Мазепу недюжинным человеком и недаром о нем сложилась пословица "от Богдана до Ивана не було гетьмана".

Но другое дело: верны ли были расчеты Мазепы? Понял ли он, куда именно пойдет народная малороссийская масса, пойдет ли она против русского царя и станет под знамена иноверного короля или же отвергнет пришлого короля и потянется к "природному" царю? Мазепа, по-видимому, не углублялся в течение всей истории малороссийского народа; он не понимал истинных идеалов простой народной малороссийской массы. Вся история Малой России работала на соединение с Великой и в общем вся простая масса тянула к московскому царю. В особенности это видно из всей истории Запорожья: как ни враждебно выступали запорожцы против русского правительства, когда поднимался вопрос о защите козацких вольностей от посягательства со стороны Москвы, как и ни строго берегли они заветные, чисто народные идеалы своих предков; но все же и при всем этом масса запорожского войска хотела оставаться за Россией и никак не за Польшей, а тем более за Турцией. Запорожцам не приходилось дружить ни с ненавистными бусурманами, ни с чванливыми и надутыми панами. Запорожцам всегда легче чувствовалось в мужицкой России, чем в аристократической Польше, где всякий батрак мнил себя паном, и где сословные предрассудки и строгая кастичность играли и не перестают до сих пор играть огромной роли.

Идеалом простой козацкой массы было сохранить вольности предков, но под верховенством "добраго и чадолюбиваго монарха россійскаго". И в сущности, на здравый ум простого человека запорожского звания, иначе и быть не могло: занимая открытые и ничем не защищенные степи, запорожцы не могли и думать о том, чтобы держаться независимо от России, Турции и Польши. Другое дело, если бы они занимали малодоступные или вовсе недоступные места, как Крым или Кавказ. Тогда сама природа подсказала бы им действовать иначе; тогда из Запорожья могла бы выйти своего рода Черногория. Но как этого не было, то запорожцы должны были склоняться к одной из сильнейших соседних держав, и в этом случае они, исповедуя православную веру и считая себя одним народом с великорусским, тянулись к русскому царю и в нем видели залог исторического бытия своего. Думать иначе могли только немногие из запорожского войска. Но такие лица или воспитались в Польше или заражены были польским духом. Таков был и сам Мазепа, который, обладая несомненно умом государственного человека, по своим симпатиям и по всем своим замашкам был более поляк, нежели малороссиянин, и играл скорее в руку Польши, чем России. От того он не знал истинного духа малороссиян, и в этом его главнейшая ошибка: свернуть массу с проторенного ею исторического пути не могут даже гениальные люди, а тем менее люди посредственных умов и дарований" [Яворницкий, т.3. c. 258].

Этими то "посредственными умами" переименовывают перекрасившиеся "пролетарские интернационалисты" сегодня улицы в Киеве и других городах. Тому есть мощная идеологическая подпитка. Слушаем того же М.В. Поповича телепередаче "Монологи": "Была партия более аристократическая - Могилы, Юрия Немирича, Выговского, Богуна, и была партия плебейско-демократическая (Максим Кривонис). Мы видим, что сделали колоссальную ошибку, когда не послушались Немирича с Выговским и не пошли в мир с поляками, а полезли в ярмо Переяславской Рады, ибо того хотела темная общность, которая думала, что те католики, а мы православные. Должны же мы когда-нибудь уроки истории взять!".

"Действительно, отцы общества Иисуса открывали дело своей унии слишком хитро и осторожно: они начали не с низшего сословия, а с сословия высшего, южнорусских князей и дворян, которые всегда были не чужды увлечения польской культурой и польским блеском. Своим "хитролестным" учением "западные мудрецы" в короткое время постигли необыкновенных результатов: вскоре за введением унии в Южной Руси последовало быстрое отступление высшего южно-русского класса от православной религии, а вместе с тем и от русской народности. Русские паны и для русского же народа сделались вполне чужими и власть их получала вид как бы иноземного и иноверного порабощения в стране", - отвечает из прошлого Яворницкий [Яворницкий, т.1, с. 360].

Возразить М. Поповичу можем и примерами века нынешнего: "Украинские массы, объединенные расовым инстинктом, не раз без официальных проводников шли на экзамен истории. Этим объясняется и факт крестьянской атамании, когда растерянные интеллигенты-теоретики и специалисты-военные не раз добровольно подчинялись крестьянину-вождю. Правда, не впервые уже. Вспомните хоть бы т. наз. Киевскую Казатчину 1855 г., когда на территории, едва ли уступавшей средней европейской стране, несколько миллионов крепостных мобилизовались в полный порядок и в собственную организацию от одной лишь весточки, что возрождается, мол, мифическая, новая Казатчина. Не было среди тех миллионов ни одного интеллигента, ни одного Кулиша или даже Белозерского, не было книжечек и программ. Это являлось наглядным подтверждением тому, о чем писал москаль Герцен позднее в "Колоколе" (1859 г., ч. 34), что на Украине население имеет "очень развитое сознание рода". Только благодаря этому сознанию рода произошла т. наз. "украинизация частей российской армии". Хотя почти миллионное войско позже рассеялось благодаря доктринерству и нежизнеспособности интеллигентов, но сам факт возможности быстрой, стихийной мобилизации украинцев в одно тело, в случае распада чужацкой организации, остается фактом.

В конце концов, третьей важной чертой этих больших маневров масс являлась способность их к природной борьбе расы. О сути этой борьбы очень хорошо пишут сами большевики (М. Равич-Черкасский), когда говорят о "украинском, стихийном враге", который в борьбе имел тысячу лиц и тысячу масок, но стремился лишь к одному - изведению наездника" [Лыпа, с. 25].

Да и можем мы вообще назвать украинскую шляхту в целом аристократией?

"Аристократия это - "та группа самых лучших на данный исторический момент людей нации, которые лучшие потому, что собственно они в данный момент являются ее организаторами, правителями и вождями". "В данный исторический момент" - эти слова указывают уже на то, что понятие "аристократии" у Лыпынского так же динамично, как и понятие "традиции". Лыпынский подчеркивает этот динамизм, приводя примеры "аристократии" различных времен и народов: "аристократией надо называть и рыцарей-феодалов во времена феодализма, и старшин Наполеона, и прусских юнкеров времен развития германской империи, финансовую буржуазию современной Франции или Америки, и российскую бюрократию времен петербургской империи, и английскую рабочую аристократию, дезорганизованную в английских рабочих организациях... Аристократия должна быть "вытворена", или точнее, должна сама себя вытворить" [24, с. 500].

"Не с благородным ли гневом писал один из виднейших галицких политиков накануне выбора Гитлера в Германии: "Да разве могут немцы наперекор своим традициям иерархичности и трепета пред мундиром изберать главой государства бывшего фельдфебеля?" Не одному из таких многочисленных представителей украинцев недостает и более глубокого доверия к собственной крови [Лыпа, с. 38]".

"Что касается запорожцев, то "измена" их русскому царю произошла вовсе не по их вине и была исторически подготовлена теми обстоятельствами, в какие Запорожье было поставлено после соединения с Великой Россией. С самого момента соединения Запорожья с Великой Россией запорожцы всегда были на стороне московского царя. Раньше всего они выступили против гетмана Виговского, который уже в 1657 году хотел помириться с Польшей и отторгнуться от России. С такой же твердостью стояло запорожское войско за московского царя в гетманство злосчастного Юрия Хмельницкого и в гетманство Якима Сомка. Так, в 1663 году запорожцы писали "несмачный лист" гетману Юрию Хмельницкому и отступление его от православного монарха называли неизлечимым "шаленством". Еще большую твердость выказали запорожцы в то время, когда на правой стороне Днепра объявлен был гетманом Петро Дорошенко (с 1665 года), составивший план об отторжении Малороссии от Великороссии и об отдаче ее Турции. Запорожцы называли Дорошенка Иудиным товарищем и не раз "пильно" просили прекратить разорение матки-отчизны и пристать к христианскому государю. Запорожцы пребыли верными русскому царю и во время второго похода турок под Чигирин в 1678 году. Они помогали князю Василию Голицыну во время его походов на Крым; принимали участие в азовских походах молодого царя Петра и выказали мужество при взятии турецких крепостей Тавани и Кызыкерменя. Наконец, запорожцы с 1700 по 1709 год принимали участие в великой Северной войне русских против шведского короля.

Во время этой северной кампании "...питаясь из "своего хребта" и не получая в течение нескольких месяцев ни единой копейки, козаки пораспродовали всю свою движимость, сделались и голы и босы, оттого и просили ближнего государева боярина доставить им средства для их существования. А что до того, что козаки слишком замедлили своим переходом от Новгорода к Ладоге, вопреки приказу самого Головина, то в том виновны были не козаки, а сам губернатор новгородский: он дал им такое ничтожное судно, в котором не только идти, а даже повернуться нельзя было, чтобы "не запропастить" все войска. В таком же затруднительном положении находились и те из запорожского товариства, которые исполняли земляные работы при устье реки Невы. Они сперва действовали на войне против шведов, но потом поставлены были на земляные работы и посылали горькие жалобы в Сичу на то, что им не дают ни круп, ни сухарей, а заставляют жить на одном хлебе, да и того дают половину против положенного.

Вернувшись потом в Сичу, эти козаки страшно ополчились против русских властей и стали поднимать всех товарищей на ненавистных им москалей. Из Сичи недовольство на русское правительство скоро перешло и в Малороссию, частью через торговых людей, при ходивших в Запорожье и потом возвращавшихся в города; частью через самих же запорожцев, которые по древнему обычаю ежегодно оставляли Сичь, выезжали на Украину и пребывали там у своих родных или знакомых в течение всего великого поста до праздника Пасхи" [27, с. 253].

"Жалобы запорожцев на трудность службы в Инфлянтах имели свое основание: и по своему исключительному положению, как малороссы, и по своим военным приемам, как независимая боевая сила, запорожские козаки во время Северной войны испытывали гораздо большие неудобства, чем великороссийские войска: запорожцы для великороссов наполовину чужестранцы, в дележе добычи имевшие последнюю долю, в получении провианта - не редко никакой доли.

При всем том, где была какая-нибудь возможность, запорожцы неизменно служили государю и мужественно сражались с врагами русских, шведами" [Яворницкий, т.3. c. 258].

"В это время в разных местах России поднимался ропот против новых, дотоле невиданных, порядков и затей со стороны молодого и неугомонного государя. Повсюду слышались голоса недовольных за введение разных повинностей и новых налогов. И чем дальше какая-нибудь область находилась от Москвы, тем сильнее выражалось в ней недовольство против царя. По всему этому в Запорожьи уже с первого года XVIII века настал настоящий хаос, в котором мелькали разные лица, высказывались разные желания, объявлялись различные протесты, сходившиеся, впрочем, к одному пункту: за вольности, за старые права козацкие стоять против всех и ни под каким видом не поступаться ими.

Еще тягостнее было положение дел в малороссийских городах. Исконная внутренняя политика московского государства состояла в том, чтобы отдельные части государства слить в одно политическое тело. С тех пор, как в состав Великой России вошла Малороссия, на нее было обращено особенное внимание со стороны московских царей. Теперь страсть молодого и слишком деятельного царя, чтобы во всех малороссийских городах вместо выборного начала ввести начало назначения от Москвы, вместо украинской генеральной старшины призвать к управлению московских бояр, а вместо всей козацкой массы допустить к службе только избранных лиц, которые составляли бы особые "компаніи" и получали жалованье, а прочие козаки оставались бы при своих домах и, следовательно, были бы на положении простых крестьян.

Такой проект высказан был Петром уже в 1707 году, но вызвал сильное волнение в среде малороссийской старшины. Все опасались такой новизны, все боялись за свою "матку-отчизну" и придумывали такие или иные средства, чтобы ее спасти. Но на что решатся запорожские и малороссийские патриоты, для сохранения своих вольностей и прав, покажут самые события ближайших лет" [27, с. 226, 227].

"Таким образом вся предшествовавшая до 1708 года история запорожских козаков показала, что они, говоря вообще и исключая некоторые единичные случаи, никогда не были сепаратистами в политическом отношении. Не будучи сепаратистами, запорожцы, напротив того, были панславистами и в этом случае "голопузые" лыцари опередили и взглядами и действиями своих современников на 200 - 250 лет вперед: принимая к себе в Сичу и сербов, и волохов, и ляхов, и черногорцев, они как бы самым делом говорили, что сила всех славян в полном единении между собой и в противопоставлении себя всему неславянскому миру.

При всем том, держась стороны московского царя, запорожцы однакоже требовали, чтобы Москва "держала в захованьи" их предковечные права и вольности и твердо верили, что русские монархи не поднимут на те вольности рук своих. На том именно состоялось и соединение Малороссии и Запорожья с Москвой: "Царское величество будет содержать малороссиян по их правам и вольностям и царского величества слово премено не будет". Дав такое обещание, московское правительство скоро, однако, отступило от него. Русское государство росло и ширилось, и по мере такого роста развивалась его централизация в ущерб развитию окраин. Уже в 1659 году из Москвы в пять малороссийских городов посланы были русские воеводы. Спустя шесть лет, число воеводских городов в Малороссии было увеличено и самая власть воевод расширена. Самая Малороссия была разделена, по состоявшемуся русско-польскому миру в Андрусове, на две половины между Россией и Польшей. Это была первая причина, вследствие которой запорожцы стали выказывать в отношении Москвы "шатость". В это же время они убили у себя русского посла Ладыженского, когда узнали, что без их воли и без ведома вся Малороссия поделена была между Россией и Польшей. Запорожцы никогда не отделяли, да и не могли отделить себя от украинцев и, твердо стоя за свои войсковые вольности, вместе с этим стояли за целость всей Украйны, за вольность городовых козаков и за благо малороссийской черни. Нельзя отвергать того, что по временам запорожцы переходили границы умеренности и давали слишком большой простор своим страстям. Но не следует забывать и того, что в Запорожьи, вследствие постоянной смены состава войска и вследствие свободного входа в Сичь и выхода из нее людей всякого звания, проживали рядом с людьми вполне "поважными" всякие "пройдисвиты", которые разжигали при случае бурные страсти молодых козаков и навлекали на Запорожье справедливый гнев со стороны московских царей (так, узнав о переходе Мазепы к шведам, запорожцы направили Мазепе письмо, в котором: "не называя его никакими титулами, именуя себя войском его царского пресветлого величества, объявляли, что они готовы стоять за русского царя и за весь малороссийский народ против ворвавшихся на Украйну иноплеменных людей и спрашивали гетмана, каково было намерение шведского короля, приблизившегося к их границам, т. е. не имеет ли он намерения разрушить все их города, как уже и начал это делать. Но против старых козаков выступила молодежь, которой руководил кошевой атаман Гордиенко, фанатически ненавидевший все исходившее от Москвы и от московского царя. Сила оказалась на стороне молодых" [27, с. 296]). Однако, чем дальше, тем теснее становилось малороссийским козакам и черни на Украйне. Особенно это сказалось в гетманство Самойловича и Мазепы. И тот и другой шли вразрез с требованиями народной массы: при них власть московских воевод на Украйне все более и более расширялась, местная старшина порабощала и козаков, и простую чернь, простые канцеляристы получали грамоты на владение маетностями и на обладание людьми, подати и всякие сборы повсеместно увеличивались и вызывали ропот со всех сторон. В это же время, а именно в гетманство Самойловича и Мазепы, положено было начало дворянства в Малороссии; взяты были меры против перехода простых людей в козаки; упрощен был переход козаков, не хотевших нести военной службы, в посполитое сословие. По всему этому имена Самойловича и особенно Мазепы стали произноситься на Украине с омерзением. Не находя никакого исхода, малороссийский народ толпами бежал из городов и селений на Запорожье и совещался с сичевым товариством, как быть, чтобы ввести новые "справы" в Гетманщине. И не раз запорожцы вступали по этому поводу в переписку с Самойловичем и с Мазепой и делали им различные угрозы. Но оба гетмана были сильны покровительством со стороны Москвы, которая позволяла им охранять свою особу татарами или так называемыми компанейцами, или же присылала в их распоряжение русские отряды стрельцов. Оба гетмана поставляли себе задачей, так или иначе смирить Запорожье. Для этого они хотели поставить на границе Гетманщины и Запорожья постоянные царские войска, чтобы прекратить сношения украинских козаков с запорожскими и держать в своих руках привоз хлеба в Сичу. Но когда эта мера не удалась, то решено было построить при самом входе в Запорожье московские крепости. С этой целью возведены были так называемые самарские городки Новобогородицкий и Новосергиевский, а потом построен был Каменный Затон. Последний в виду самой Сичи. Как раньше того Польша, построивши у первого порога крепость Кодак, хотела смирить тем низовых козаков, так теперь Москва, возведя собственные городки, имела явное намерение прибрать к своим рукам Запорожье с его гнездом. Запорожцы сколько могли противились этому и открыто восставали против такого натиска со стороны Москвы и ненавистных им гетманов, то, имея против себя соединенные царские и гетманские силы, временно смирялись, затаив в себе страшную ненависть против небывалых порядков на Украйне и в Запорожье. Но вот настал 1708 год. В Малороссию вошел с полками шведский король Карл XII. На сторону шведского короля открыто перешел гетман Мазепа. И тут для запорожцев настало счастливое время, когда они могли открыто выказать всю свою ненависть к Москве.

Так или иначе, во всяком случае запорожцы стояли за свои вольности мужественно, вели свою линию открыто и не лукавили так, как лукавил гетман Мазепа, извиваясь с одной стороны между запорожцами и русским царем, с другой между шведским и польским королем. В то время, когда гетман Мазепа, выступивший в качестве бескорыстного патриота Малороссии, выговорил для себя у польского короля титул князя Белой Руси, запорожцы не думали ни о каких "приватных" выгодах, а радели единственно о благе "матки-отчизны" [Яворницкий, т.3, с. 290-293].

Таким образом, находим полное подтверждение положению Гумилева: "войны внутри суперэтноса ведут лишь к достижению временного преобладания".

Современные идеологи УНА-УНСО видят будущее Русского суперэтноса под началом Украины. Доводы их весьма убедительны в том, что единственным элементом, способным противостоять макдональдовской экспансии являются Украина и украинская диаспора на всем пространстве СНГ²⁶.

В этом не сомневается и Бжезинский, когда заявляет в радиоинтервью, что отрыв Украины сделает невозможным существование вообще Евразии как геополитической силы.

Итак, в чем же спасение (а именно о таковом следует говорить на нынешнем витке нашей общей истории).

"Самое главное - "не попасть к немцам на галеру". Это уже было у нас не однажды. Надо искать не столько врагов - их и так много, а надо искать друзей, это самая главная ценность в жизни. И союзников нам надо искать искренних. Англичане, французы и немцы, я убежден, могут быть только хитроумными эксплуататорами" [Гумилев "Ритмы...", с. 31].

И не стоит обольщаться на тот счет, что в наше время подобные выражения - дремучий архаизм. Прислушаемся к Солженицину: "...научившись не верить советской пропаганде, мы не верили, что за басни рассказывались о желании сделать нас немецкими рабами, такой глупости нельзя было предположить в головах XX века.

Разве... легко было поверить, что западные союзники вошли в эту войну не за свободу вообще, а только за свою западно-европейскую свободу.... Разве не естественно было нам верить, что наши союзники... не покинут нас под тиранией худшей?.. Правда, именно эти союзники, за которых мы умирали и в 1-ю мировую войну, уже и тогда покинули нашу армию в разгроме, спеша обернуться к своему благополучию. Но опыт слишком жесток, чтобы усвоится сердцем"²⁷.

"Более всего опасно украинское церковное дело обстоит в Польше", - пишет современник разгула воинствующего атеизма в СССР Д. Антонович [3, с. 218].

Вернемся в век XVII. Именно к этому времени Гвардини относит рождение в Западной Европе так называемой "новой политики": "Политическая деятельность начинает представляться чем-то таким, что включает свои нормы лишь в себе" [9, с. 136]. Не это ли первопричина "двойных стандартов"? "Новое политическое мышление становится не столько средством, сколько результатом этого процесса" - продолжает Гвардини.

"Призыв Хмельницкого: "Хватит нам терпеть этих поляков, давайте соберем раду и будем защищать церковь православную и Землю Русскую!" был желанен и вполне понятен; он стал доминантой всех последующих действий казаков. Они хотели лишь добиться права жить в согласии с собственной совестью. Эта политическая программа отражала чаяния всего православного населения Украины" [Гумилев "От Руси...", с. 247].

"В устах Мазепы призыв к созданию самостоятельной Украины не получил народной поддержки. За Мазепой пошли только его сердюки и запорожцы, которые в это время уже были настроены против союза с Россией. Вся остальная слободская Украина выступила в поддержку "царя московского, православного" и удержала ключевую крепость Полтаву.

Полтавская битва, собственно, ставит точку в истории воссоединения Украины с Россией. Заканчивая этот рассказ, уместно попытаться объяснить следующее: почему поляки проиграли войну с Россией за Украину, а много численные попытки украинских гетманов, от Выговского до Мазепы, присоединиться к Польше или обрести самостоятельность неизменно были обречены на неудачу? Историки дали множество объяснений этому, но, если учитывать этнические причины происшедшего, то ответ на поставленный вопрос будет не похож на все предыдущие.

Подобно большинству наших современников, польские паны и украинские старшины были убеждены, что их воля преобразует жизнь, и потому они игнорировали объективные природные зависимости, формирующие человеческое поведение. Так, поляки считали, что достаточно привлечь к себе казацкую старшину, дав им шляхетские привилегии, и все казаки будут верно служить, что можно убедить русских православных людей, будто католическая вера лучше, и они станут ревностными католиками. Точно так же многие гетманы полагали, что в зависимости от политической обстановки и их выбора можно подчиняться то России, то Польше и что удача в борьбе за независимость определяется их умением обмануть московских бояр или вовремя договориться о союзе с турецким султаном. На самом же деле, как мы могли убедиться, первостепенное значение имела единая суперэтническая принадлежность России и Украины, массовая поддержка "своих", которыми были единоверцы. Об это всеобщее ощущение единства, как волны о скалу, разбивались рациональные планы волевых, умных искателей власти. Два близких этноса - русский и украинский - соединились не благодаря, а вопреки политической ситуации, поскольку народное "волим" или "не волим" неизменно ломало те инициативы, которые не соответствовали логике этногенеза.

Выбор, сделанный на основе естественного мироощущения народа, оказался правильным. Даже включившись в состав государства Московского, украинцы обрели в нем экологическую нишу, заняв должности от чиновников и офицеров до канцлера и мужа царицы, так как общность, унаследованная от Древней Руси, книжная культура и византийское православие - не мешала северным и южным русским жить в симбиозе, а татарская примесь, равная у тех и других, только усложняла поведенческий стереотип новой России, что шло ей на пользу" [Гумилев "От Руси...", с. 252].

Преемственность эта продолжается и по сей день - Шахрай, Явлинский, Примаков, это только верхушка айсберга. Возможно, это некое, пусть даже и не осознанное, выражение благодарности. Ведь, по словам М.В. Поповича, высказанным в том же интервью "Правде Украины": "Еще Михайло Драгоманов отмечал, что Российская империя выполняла национальные задачи Украины. Процесс воссоединения Украины под скипетром царя, а после - под началом коммунистической власти, разгром Польши, разгром татар и этническая чистка степи вплоть до черного моря были жестоким решением национальных задач Украины".

"Исторический опыт показал, что, пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая, и мусульман. К сожалению, мы отказались от этой здравой и традиционной для наc политики и начали руководствоваться европейскими принципами - пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос возник на 500 лет позже. И мы, и западноевропейцы всегда это различие ощущали, осознавали и за "своих" друг друга не считали. Поскольку мы на 500 лет моложе, то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагают совсем иные императивы поведения.

Это вовсе не значит, что нужно с порога отвергать чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что это именно чужой опыт. Так называемые цивилизованные страны относятся к иному суперэтносу - западноевропейскому миру, который ранее назывался "Христианским миром". Возник он в IX в. и за тысячелетие пришел к естественному финалу своей этнической истории. Именно поэтому мы видим у западноевропейцев высокоразвитую технику, налаженный быт, господство порядка, опирающегося на право. Все это - итог длительного исторического развития.

Конечно, можно попытаться "войти в круг цивилизованных народов", то есть в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой интеграции в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция. Этот простой, казалось бы, вывод можно сделать, лишь руководствуясь верными исходными посылками. А мы почему-то никак не хотим признать очевидного: основа этнических отношений лежит за пределами сферы сознания - она в эмоциях: симпатиях-антипатиях, любви-ненависти" [Гумилев "От Руси...", с. 299].

"Контакты народов, которые имеющих различные корни, культурные традиции могут вызывать только катастрофу.

"Пропащее время" - должен сказать москвин о ХІХ в., когда политика Петербурга московскими руками уничтожала чужие индивидуальности, а одновременно не дала высказаться и московской.

Для блага человечества надо помнить "пропащее время" любых более менее выразительных ассимиляций. Взрыв психической "затиснутой клетки" наносит небывалый вред, а отрицательная импрегнация, которая затем остается, - самая большая опасность для рас и народов" [Лыпа, с. 231].

Последствия именно этого отрицательного просачивания Л.Н. Гумилев называет антисистемой (как противоположность этносу-системе).

"Нация, принявшая чужую идею - как мягкий металл, как индукционный магнит. Нажим чужой идеи ослабевает или устраняется - и нация тратит в себе "магнетическую энергию". Если нация стремится, стать как сталь, напоить себя "сталью" магнетической энергией - должна черпать ее в собственной идее" [Донцов, с. 446].

Вспомним, что именно заигрывание Даниила Галицкого с последующим принятием им и многими его последователями на Юго-Западной Руси европейских титулов положило начало европейской оккупации нашей земли, тогда, как его современник Александр Невский предотвратил посягательства католических орденов на севере. Но тогда Русь была стара, а Европа молода. Сейчас мы поменялись местами. Неужели мы так стремимся в могилу?

Прислушаемся к размышлениям наиболее дальновидных европейцев: "В византийской ветви европейского дерева текут соки, которые на Западе пересохли уже много столетий назад. Восточная традиция воспитывает в человеке чувство большего смирения перед своей судьбой, обществом и природой, перед Бесконечностью, в которой Запад видит образ Абсолюта. Запад Европы жалуется на усталость... Сегодня Западная Европа теряет веру в свою миссию, в то, что она может еще что-то предложить. Думаю, что это результат той замкнутости в себе, того культурного смешения, которое ведет к биологическому истощению.

Европе присуща элегантность, изысканность, изящество, порой даже слишком рафинированное. От него - только шаг до распада. С точки зрения эстетики, форма - это строгий порядок и ограничение, она служит обузданию выражения, но самого выражения не заменит. Декаданс - это форма, которая уже ни чего не ограничивает, а, наоборот, заполняет. (Несколько лет назад я назвал декадентским один из фильмов Годара, а кто-то из французских критиков поддержал меня, воскликнув: "Да, как это декадентски великолепно!". Я смутился, ибо верю, что декаданс - это предвестие смерти.) Культуры, как и народы, и континенты, - смертны. Не надо играть со смертью! [Занусси, с. 165, 166]".

Закончим пророчеством человека, чьи прогнозы сбываются при его жизни и благодаря которым жизнь его можно определить одним словом - "успех": "В ближайшее столетие - два я вижу гибель современной Западной цивилизации" (Джордж Сорос, из интервью BBC). А вам не кажется, что на примере лидера Западного Мира - США мы сегодня можем воочию изучать все особенности распада Римской Империи?

"Украинский сборный организм пережил кризис материализма. Приходит понимание, что главное не в смерти пусть и сотен тысяч, не в утрате благосостояния, а в традициях и морали сродненных миллионов украинцев" [Лыпа, с. 38].

Литература

Антология мировой философии, Минвуз УССР, Киев 1991

Антология мировой философии. В 4-х т. - М., Мысль, 1969

Д. Антонович, Українська християнська церква в сучасності. В кн. Українська культура: Лекції за редакцією Д. Антоновича. - К.: Либідь, 1993.- 592 с.

Баранович С.М., Кривець Є.В. Проблеми соціальної філософії. НАНУ, Центр гуманітарної освіти, К.-1997

В. Біднов, Доля Уніатської церкви. В кн. Українська культура: Лекції за редакцією Д. Антоновича. - К.: Либідь, 1993.- 592 с.

В. Біднов, Заведення християнства. В кн. Українська культура: Лекції за редакцією Д. Антоновича. - К.: Либідь, 1993.- 592 с.

В. Біднов, Омосковлення Православної церкви. В кн. Українська культура: Лекції за редакцією Д. Антоновича. - К.: Либідь, 1993.- 592 с.

В. Біднов, Розкол Української церкви. В кн. Українська культура: Лекції за редакцією Д. Антоновича. - К.: Либідь, 1993.- 592 с.

Р. Гвардини, Конец нового времени. - в журнале "Вопросы философии" #4, М., 1990

Грушевский М.С., Очерк истории украинского народа - К.: Лыбидь, 1991. - 400 с.

Гумилев Л.Н., География этноса в исторический период, Л.: "Наука", 1990, 279 с.;

Гумилев Л.Н., Древняя Русь и Великая Степь. - М.: Товарищество "Клышников, Комаров и Ко", 1992, 511 с.

Гумилев Л.Н., Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации. М.: Экопрос, 1993, 576 с.

Гумилев Л.Н., От Руси к России: очерки этнической истории. М.: Экопрос, 1992, 336 с.

Гумилев Л.Н., Этногенез и биосфера Земли. - Л.: Гидрометеоиздат, 1990. - 528 с.

Д. Донцов, Дух нашої давнини. В кн. Історія філософії України. - К.: Либідь, 1993. - 560 с.

Д. Донцов, Націоналізм. В кн. Історія філософії України. - К.: Либідь, 1993. - 560 с.

К. Занусси. Что будет с Европой? в журнале "Вопросы философии" #4, М., 1990

Липа Ю.І., Призначення України, Львів, "Просвіта", 1991, 271 с.

І. Лисяк-Рудницький, Україна між Сходом і Заходом. В кн. Історія філософії України. - К.: Либідь, 1993. - 560 с.

Руссо Жан-Жак. Об общественном договоре, или принципы политического права - трактаты, М.: "Наука", 1969, стр. 161-181

Трубецкой Н.С., К украинской проблеме. - в кн. Русский узел Евразийства, М.: "Беловодье", 1997, 524 с.

Ульянов Н.И., Откуда пошло самостийничество. Приложение к еженедельнику "Русский вестник". М., 1992. Стр. 2-47.

Чижевський Д.І., В'ячеслав Липинський як філософ історії. В кн. Історія філософії України.- К.: Либідь, 1993. - 560 с.

Яворницький Д.І. Історія запорозьких козаків. У 3 т. Т.1, Київ "Наукова думка", 1990

Яворницький Д.І. Історія запорозьких козаків. У 3 т. Т.2, Київ "Наукова думка", 1990

Яворницький Д.І. Історія запорозьких козаків. У 3 т. Т.3, Київ "Наукова думка", 1991

Zappa Frank. The Real Frank Zappa Book. Poseidon Press. New York, 1989

---

1 Етнонаціональний розвиток України. - К., 1993 Вернуться

2 См.: Пашуто В.Т. Внешняя политика... С. 283. Вернуться

3 См.: Вернадский Г.В.. Были ли монгольские послы 1223 г. христианами? Вернуться

4 Соловьев С.М. История России... Кн. 1. Т.II. C. 577 Вернуться

5 О.Л. Д'Ор. Русская история. В кн. "Всеобщая история, обработанная Сатириконом". Л.- 1990 Вернуться

6 Боплан, Описание Украйны, Спб., 1832, 5, 7. Вернуться

7 "У многих исследователей при оценке характера украинца мы находим, прежде всего, такие описания: "Тяга к красоте насыщает всю жизнь украинца. И не только в музыкальном и поэтическом творчестве, проявляется это и в одежде, и в жилище, и в любви к природе..." [Лыпа, с. 153]. Вернуться

8 Петров В. Походження українського народу. - К., 1992. - С.10 Вернуться

9 См.: Голубовский П.В. Печенеги, торки, половцы до нашествия татар: История южнорусских степей IX-XIII вв. Киев, 1884. С. 110, 111. Вернуться

10 "Они были светлоглазы и желтоволосы, из-за чего их назвали "половцы". См.: Кумеков Б.Е. Указ. соч., стр. 125-126 Вернуться

11 Якубовский А.Ю. Феодальное общество Средней Азии и ее торговля с Восточной Европой в X-XV вв. - материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР. Вып. 3, ч. I. Л., 1932, стр. 29 Вернуться

12 Повесть временных лет. Т.II. / Комментарий Д.С. Лихачева. Стр. 392 Вернуться

13 Василевский В.Г. Византия и печенеги: Труды. Т.1, Спб., 1908, стр. 26-29 Вернуться

14 См. Алексеев В.П. В поисках предков. М., 1972., С. 299-300 Вернуться

15 А.И. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Т.3, ч.5, М. 1990, С. 45 Вернуться

16 Калесник С.В. Основы общего землеведения. М., 1955. С. 455 Вернуться

17 Берг Л.С. Номогенез. С. 180-181 Вернуться

18 Иванов К.П. Эколого-географическое исследование сельской местности Нечерноземной зоны РСФСР. - в кн.: География и хозяйство. М., 1989 Вернуться

19 Короткевич Вл. Дикая охота короля Стаха. Минск, 1984. с. 412 - 413. Вернуться

20 Д.С. Лихачев, "О национальном характере русских". Вернуться

21 Природу возникновения этого мироощущения в Европе "Эпохи Возрождения" ("Эпохи Вырождения" - по Гумилеву) раскрыл Гвардини: "Я, и в первую очередь незаурядное, гениальное Я, становится критерием ценности жизни... Этические нормы становятся относительными... этос объективно доброго и истинного вытесняется "подлинностью" и "цельностью"... всякое действие, поскольку оно сообразно личности, оправдано...". Отсюда "... несущественность Откровения, более того - его враждебность всему живому" [9. С.139]. Не в этом ли истоки протестантизма? А ведь именно в протестантскую Европу прорубил окно, а скорее проходной двор Петр. Вернуться

22 Босворт К.Э. Нашествия варваров: появление тюрок в мусульманском мире // Мусульманский мир: 950-1150. М., 1981, С.33 Вернуться

23 А.Г. Дугин. "Либо - мы, либо - ничто". В журн. "Элементы" #8, 1996, С. 3. Вернуться

24 При этом наличие самой внутренней природы Н. Ульянов не отрицает: "Но вряд ли будет правильно объяснить украинский сепаратизм одним только влиянием поляков. Поляки могли питать и взращивать эмбрион сепаратизма, самый же эмбрион существовал в недрах украинского общества" [23, с. 4]. Вернуться

25 "Так, на вопрос разгроме цареградских купцов запорожские посланцы отвечали, что войско сделало то с общего согласия, потому что проезжавшие через запорожские степи купцы пренебрегли порядками, установленными войском низовых козаков, не захотели взять запорожской пограничной паланки проводников, как требовал того обычай войсковой, и тем отказались платить пошлину на Кош. Что до погрома селитренников, то товарищество поступило с ними по всем правам, так как оно считало и считает земли по реке Самаре за полную собственность свою и потому не позволит мужикам ею завладеть" [27, с. 234]. Вернуться

26 В. Петренко. Завтра была война. http://www.geocities.com/capitolttill/lobby/5331/zavtra.htm Вернуться

27 А.И. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Т.3, ч.5, М. 1990, С. 30 Вернуться

Дмитрий Скворцов, Киев

---

Украинские Страницы, http://www.ukrstor.com/ История национального движения Украины 1800-1920ые годы.