"Откуда пошло самостийничество (Полностью)"

В антирусской пропагандЪ есть особо-острый пункт, требующiй спецiальнаго разсмотрЪнiя. До сих пор он остается "дЪйствующим" по причинЪ крайняго невЪжества русскаго общества в украинской исторiи. РЪчь идет об установленiи крЪпостного права в Малороссiи, которое приписывается москалям. Они, по словам Петрика, "позволили нашему гетману раздавать старшинам маетности, старшины позаписовали себЪ и дЪтем своим в вЪчное владЪнiе нашу братью, и только что в плуги их не запрягают, а уж как хотят так и ворочают ими, точно невольниками своими" [73].

Сообщенiе это очень авторитетное. Принадлежа к казачьей аристократiи и занимая - до своего бЪгства в Запорожье - видный пост в войсковой канцелярiи, Петрик превосходно знал картину закрЪпощенiя простого народа. Конечно, он и сам "запрягал в плуги" крестьянскую братью, ибо трудно повЪрить, чтобы будучи правой рукой генеральнаго писаря Кочубея - тогдашняго друга Мазепы, он остался чистым агнцем, не запятнанным всеобщей крЪпостнической практикой. Не соверши он какого-то преступленiя по службЪ, послЪ чего вынужден был бЪжать, он безусловно не порицал бы москалей за то, что тЪ "позволили" ему сдЪлаться крупным помЪщиком. Только попав в СЪчь, в вынужденную оппозицiю к гетману, обрушился он на это "позволенiе", забывши, что Москва "позволила" и многое другое - сбор податей, администрированiе и полное управленiе краем. Петрик великолЪпно знал это и тЪм не менЪе остался вЪрным казачьей традицiи - переносить отвЪтственность за свои грЪхи на Москву.

ПозднЪе, введенiе крЪпостного права в Малороссiи приписано было императрицЪ ЕкатеринЪ Второй. Кому не извЪстна "Русская Исторiя" гр. А. К. Толстого?

Событiе это связывают с указом 3 мая 1783 г., положившим, по всеобщему мнЪнiю, конец свободЪ в малороссiйском краЪ.

Так начинается "Ода на рабство" В. В. Капниста, появившаяся вскорЪ послЪ указа 1783 года. По всЪм правилам ложноклассической пiитики, сильно тронутой сентиментализмом, поэт удаляется сначала "на холм древами осЪненный", потом "уклоняется" в густую рощу, гдЪ сЪвши "под мрачным мшистым дубом" предается горестному созерцанiю несчастья обрушившагося на Малороссiю.

Из ламентацiй его видно, что роковой указ разсматривается, как грань между двумя эпохами малороссiйской жизни. Одна - свЪтлая, счастливая, свободная, другая - отмЪченная знаком рабства, слез и стенанiй.

"Одно" только слово, один законодательный акт. Так представляли и представляют себЪ введенiе крЪпостного права на УкраинЪ девяносто девять процентов образованных людей в Россiи. Для полуобразованных и совсЪм необразованных пущена с давних пор еще болЪе грубая версiя, согласно которой украинскiй народ, освободившись от польских помЪщиков, попал в другое рабство, к помЪщикам русским, которым царица раздала земли и крестьян в Малороссiи.

Вирши эти прiобрЪли всероссiйскую извЪстность, цитировались в тысячах рЪчей и журнальных статей, раздавались с трибуны Государственной Думы, даже здЪсь, в эмиграцiи, приведены А. В. Карташевым в "Очерках по исторiи русской Церкви", вышедших в 1959 году в ПарижЪ [74]. В полном согласiи с либеральной версiей, он упрекает Екатерину за "введенiе в обширных предЪлах Украины небывшаго там крЪпостного права".

В СовЪтском Союзе таких образцов - не меньше. Раскрыв "Исторiю русской литературы XVIII вЪка" проф. Д. Д. Благого [75], можно прочесть об указЪ 1783 г., как о "закрЪпощенiи крестьян до того бывших лично свободными".

Что послЪ этого требовать от публицистики и всяких безотвЪтственных видов печатного слова?

Весь этот ворох бранных стихов, слезливых и высокопарных од, возмущенных рЪчей и проклятiй - превосходный образец невЪжества, обывательскаго воспрiятiя исторiи и сознательно распускаемых с политическими цЪлями легенд.

Новое рабство, дЪйствительно, установилось на УкраинЪ и было, по словам народа, "хуже лядскаго". Но закабалителями выступили не великороссы, а свои доморощенные паны, вышедшiе из среды казачества. И произошло это не по указу Екатерины, а задолго до него. В положенiе украинскаго крестьянства указ 3 мая 1783 г. не внес никаких измЪненiй и по мнЪнiю изслЪдователей не был даже замЪчен крестьянством. Земли были расхищены и мужики закрЪплены задолго до воцаренiя Екатерины.

Вот пункт 8-й указа, наиболЪе нас занимающiй: "Для извЪстнаго и вЪрнаго полученiя казенных доходов в намЪстничествах Кiевском, Черниговском и Новгородско-СЪверском, и в отвращенiе всяких побЪгов к отягощенiю помЪщиков и остающихся в селенiях обитателей, каждому из поселян остаться в своем мЪстЪ и званiи, гдЪ он по нынЪшней послЪдней ревизiи написан, кромЪ отлучившихся до состоянiя сего Нашего указа; в случаЪ же побЪгов послЪ изданiя сего указа поступать по общим государственным установленiям" [76].

Пункт этот дополняется соотвЪтствующими штрихами, разбросанными в других частях указа: - распоряженiем оставлять на усмотрЪнiе помЪщиков раскладку податей с крестьян в частновладЪльческих деревнях, и запрещенiем принимать бЪглых малороссiйских поселян.

Даже если бы мы не располагали никакими другими документами кромЪ зтого пункта, его достаточно было бы для установленiя факта существованiя крЪпостничества в Малороссiи до 1783 года. Мы видим здЪсь весь характерный крЪпостной ландшафт - "помЪщиков", "частновладЪльческiя деревни", "поселян", "побЪги" доставляющiе помЪщикам "отягощенiя". То обстоятельство, что поселяне не просто уходят, а бЪгут, свидЪтельствует о невозможности легальнаго ухода с мЪста. Это и есть главный признак зависимости. ЦЪлью Екатерининскаго указа было не введенiе крЪпостничества, уже существовавшаго в краЪ, а распространенiе на Малороссiю административных мЪр, связанных с фиском и дЪйствовавших во всЪх прочих россiйских губернiях. Такая унификацiя была бы невозможна при различiи экономически-правовых отношенiй.

Процесс установленiя новаго крЪпостного права нынЪ представляется довольно ясным. Он достаточно изучен благодаря трудам самих же украинских историков XIX вЪка, таких как Лазаревскiй, Ефименко, Романович-Словатинскiй. К ним присоединилось исключительно цЪнное изслЪдованiе В. А. Мякотина, изданное в эмиграцiи [77].

В общих чертах он рисуется так: Хмельничина уничтожила в краЪ всЪ дворянскiя вотчины, а заодно уничтожила чуть не все дворянство. РЪчь идет не об одних только ополяченных и окатоличенных шляхтичах, но также о панах сохранивших православiе: тЪ из них, что, подобно Адаму Киселю, боролись с народом в польских рядах, раздЪлили судьбу поляков и были физически истреблены либо изгнаны. УцЪлЪли только примкнувшiе к Хмельницкому. Жизнь, дворянское званiе и усадьбы они сохранили, но ни земель населенных крестьянами, ни тЪм болЪе самих крестьян, как феодально-зависимых, вернуть не могли. Численно, они представляли горсточку. Во время присяги царю АлексЪю Михайловичу, их насчитали не болЪе двухсот. Хотя царское правительство относилось к ним с наибольшим уваженiем, выдЪляя из всЪх прочих слоев украинскаго населенiя (первая милостивая грамота послЪ Переяславской рады адресована была малороссiйскому дворянству), тЪм не менЪе, эти потомки старой южнорусской знати оказались нежизнеспособными и быстро сошли на нЪт, растворившись в массЪ казачества. Не они были заводчиками новаго крЪпостничества; его ввели казаки.

Еще раз: когда говорим "казаки", имЪем в виду не тЪ 360 тысяч, бывших с Хмельницким под Зборовом в 1649 году, даже не тЪх, которых записывали в реестр, а людей запорожской школы - численно небольшую, но сплоченную группу, составлявшую окруженiе Богдана, а потом образовавшую неписанное старшинское сословiе. Рекрутировалось оно путем "естественнаго отбора". Если про казачiй реестр один современник выразился: "МожнЪйшiе пописались казаками, а подлЪйшiе остались в мужиках", то в старшину выбивались можнЪйшiе из можнЪйших - самые хищные и пронырливые. Уже в момент присоединенiя к Московскому государству, они обнаружили в полной мЪрЪ свою столЪтнюю мечту учредиться помЪщиками и занять мЪсто изгнанных польских панов. Первые же посланники к АлексЪю Михайловичу - войсковой судья Самойло Богданов и переяславскiй полковник Тетеря били челом в МосквЪ о "привилеях на хартiях золотыми словами писаных: мы судьЪ, на мЪстечко Имглеев Старый с подданными там будучими и со всЪми землями издавна до Имглеева належащими, а мнЪ полковнику на мЪстечко СмЪлую также с подданными в ней будучими, и со всЪми землями к ней належавщими". Такiя же грамоты выданы были генеральному писарю Ивану Выговскому, проявившему особенную жадность к маетностям. Он не только проcил о подтвержденiи тЪх грамот на землю, что выхлопотал от польскаго короля, но бил челом о новых. Царь ни в чем не отказывал. Почти каждый видный урядник, с теченiем времени, обзавелся желанным документом на имЪнiе.

Мы указывали, что московское правительство плохо разбиралось во внутренних малороссiйских дЪлах; милостями осыпало прежде всего тЪх, через кого разсчитывало привязать к себЪ новый край, а таковыми сумЪли представить себя казаки. Внушая высокое мнЪнiе о своей роли, они, соотвЪтствующим образом, умаляли, вЪрнЪе замалчивали, роль крестьянства. СдЪлать это было тЪм легче, что времена были крЪпостническiя, во всем мiрЪ мужик ставился ни во что, о нем часто забывали, а на УкрайнЪ, вдобавок, он сдЪлался жертвой собственных иллюзiй. НадЪвши в дни Хмельничины баранью шапку и объявив себя казаком, он счел это достаточной гарантiей от крЪпостной неволи. Если же ему и в реестр удавалось попасть, то свобода казалась навЪки обезпеченной. Удивительно ли, что эти люди ни разу не подали голоса? Ни просьб, ни челобитiй московскому правительству от них не поступало и держались они так, чтобы в них никто не заподозрил крестьян. А матерое казачество все дЪлало с своей стороны, чтобы затемнить в глазах Москвы казацко-крестьянскiя отношенiя. Оно добилось передачи этого вопроса на свое собственное разрЪшенiе. Уже в мартовской челобитной 1654 г. Хмельницкiй писал: "Мы сами смотр меж себя имЪть будем и кто казак, тот будет вольность казацкую имЪть, а кто пашенный крестьянин, тот будет должность обыклую его царскому величеству отдавать как и прежде сего".

Выдавая жалованныя грамоты старшинЪ и не возражая против помЪщичьяго землевладЪнiя на УкрайнЪ, Москва сама его не вводила, считая это дЪлом внутренне малороссiйским. Впрочем, судьба грамот выданных послЪ Переяславской рады была незадачливая, онЪ остались лежать, в шкатулках, в тайных кладовых, даже в землЪ закопанныя и не принесли своим владЪльцам никакой пользы. Московским приказным людям казаки говорили, что народ непремЪнно убьет их если узнает о существованiи у них таких документов. Таким образом, самый простой, легальный способ завладЪнiя землями посредством царскаго пожалованiя оказался самым трудным. Гораздо большаго успЪха достигли окольным путем. Начали с "ранговых маетностей" - населенных земель назначенных для содержанiя казачьяго уряда. Каждому крупному воинскому чину положено было жалованье в видЪ такого имЪнiя, жители котораго обязывались различными повинностями в пользу владЪльца- урядника. По существу это была та же панская вотчина, только не частновладЪльческая, а войсковая, находившаяся во временном пользованiи. ВладЪли ею до тЪх пор, пока занимали соотвЪтствующiй пост; лишившись чина, лишались и маетности. ПомЪщичiй характер такого имЪнiя не бросался в глаза и не будил, на первых порах, призрака крЪпостной эксплоатацiи.

Доставались ранговыя маетности, прежде всего, "бунчуковому товариству", состоявшему при генеральном урядЪ, при гетманЪ, "под бунчуком". Из его числа выходили генеральные писаря, судьи, обозные - всЪ важные чины. Одновременно надЪлялось значковое или полковое товариство, состоявшее при полковом значкЪ.

КромЪ ранговых маетностей придуман был и другой вид войсковых вотчин. Значные казаки, дав своим дЪтям образованiе "с латынью" и даже без оной, приписывали их затЪм к генеральной войсковой канцелярiи, как это практиковалось в ПольшЪ. На содержанiе таких приписанных молодых людей опредЪлили не меньшiя маетности, чЪм на ранги. Порабощенiе мужика началось под видом служенiя войску Запорожскому. Но очень рано у старшины зародилось намЪренiе превратить войсковыя экономiи в частную и в наслЪдственную собственность. С теченiем времени это и было сдЪлано.

Существовало не мало земель "к диспозицiи гетманской надлежащих", из которых выдЪлялись часто куски, передававшiеся в личное владЪнiе тому или иному казаку. ВмЪстЪ с ними и населенiе, зависЪвшее прежде от "войска", переходило в частную зависимость.

Хотя верховным распорядителем всего земельнаго фонда Малороссiи считался московскiй царь, и самыми законными документами на право владЪнiя были царскiя жалованныя грамоты, но уже Хмельницкiй, помимо Москвы, начал раздавать маетности своею властью. Эта практика прiобрЪла широкiе размЪры послЪ того, как старшина добилась ея легализацiи. Обращаться каждый раз в Москву за пожалованiем с нЪкоторых пор перестали, всЪ раздачи сосредоточились в руках гетмана, а Москва утверждала их постфактум. Роль царскаго правительства свелась, под конец, исключительно к такой санкцiи. Генеральная войсковая канцелярiя сдЪлалась с этого момента источником земельных прiобрЪтенiй и у всЪх, кто имЪл туда доступ, вошло в обычай выпрашивать себЪ земли.

Но расхищенiе шло, также, другим, нелегальным порядком. БолЪе или менЪе богатые казаки начали округлять владЪнiя путем скупки за безцЪнок "грунтов" у обнищавших крестьян. Царское правительство рЪшительно запрещало такую практику, так как она вела к уменьшенiю тягловых единиц и к сокращенiю доходов казны, но казаки, при попустительствЪ гетманов и старшины, продолжали скупать грунты потихоньку. Для отторженiя крестьянской земли не брезговали ни прiемами ростовщичества, ни игрой на народных бЪдствiях. Отец гетмана Данилы Апостола давал в неурожайный год деньги нуждавшимся, прибЪгавшим к займу, "чтоб дЪток своих голодною смертью не поморити", а потом за эти деньги отнимал у них землю. Полковник Лизогуб содержал шинок, с помощью котораго опутал долгами мужиков и, тоже, за эти долги отбирал землю.

О подвигах его сохранился красочный документ - жалоба нЪкоего Шкуренка, взявшаго у Лизогуба 50 злотых взаймы. "Дай мнЪ в арешт грунта свои, а я буду ждать долг, пока спроможешься с деньгами" - сказал полковник. "Я и отдал свой грунтик, но не во владЪнье, а в застановку (в заклад). А как пришел срок уплаты, стал я просить Лизогуба подождать, пока продам свой скот, который нарочно выготовил для продажи. А Лизогуб задержал меня в своем дворЪ и держал двЪ недЪли, требуя отдачи долга. Со слезами просил я отпустить меня домой, так как жена моя лежала на смертной постели. Но Лизогуб тогда же со своим господарем (управляющим) оцЪнил мой грунтик и насильно послал меня к конотопскому попу, говоря: иди к попу и как поп будет писать, будь при том. Поп написал купчую, но без свидЪтелей с моей стороны и без объявленiя в РатушЪ. Так пан Лизогуб и завладЪл моим грунтом, хотя я и деньги ему потом носил" [78]. На своем "грунту" крестьянин нигдЪ не чувствовал себя прочно, потому что всякому болЪе или менЪе "моцному" казаку позволено было посягать на него правдами и неправдами. Уже вскорЪ послЪ Хмельничины наблюдаются случаи, когда старшина "силомоцью посидает людскiе грунта". В гетманство Мазепы подобная практика прiобрЪтает характер народнаго бЪдствiя. Особенно свирЪпствовал любимец Мазепы, полковник Горленко. "ГдЪ было какое годное к пользЪ людской мЪсто, всЪ он своими хуторами позанимал, а дЪлал это так, что одному заплатит, а сотни людей должны неволею свое имущество оставлять. Куда ни глянешь - все его хутора, и все будто купленные, а купчiя берет, хотя и не рад продавать" [79].

Что касается пространств пустых, незаселенных, которых в то время много было на УкрайнЪ, то и они очень быстро оказались расхватанными путем "займованiя" по праву перваго владЪнiя. Дохода с них не было, но его предвидЪли в будущем. Очень скоро, главная масса земель сосредоточилась в руках казачьей аристократiи.

Параллельно с мобилизацiей земель идет процесс превращенiя крестьянства в крЪпостное состоянiе. Никакого права на такое обращенiе казачество не имЪло и никто не давал ему этого права. Совершено было все путем грубаго произвола и насилiя. А. Я. Ефименко резюмирует это так: "ВмЪстЪ с г. Лазаревским, который посвятил десятки лЪт добросовЪстнаго труда детальному выясненiю фактической стороны происхожденiя большей части малорусских крупных дворянских родов, мы должны признать, что малорусское панство выросло на всяческих злоупотребленiях своею властью и положенiем. Насилiе, захват, обман, вымогательство, взяточничество - вот содержанiе того волшебнаго котла, в котором перекипала болЪе удачливая часть казачества, превращаясь в благородное дворянство" [80].

Первоначально, послЪ освобожденiя края от польской власти, крестьянин имЪл право свободнаго передвиженiя и перехода с одной земли на другую. Казакам это было, даже, выгодно до поры до времени; техника закрЪпощенiя требовала, чтобы возможно больше народа согнано было с насиженных мЪст и замЪнено новым. Но когда этот процесс кончился, свобода передвиженiя стала величайшим неудобством для новых помЪщиков, и ее всЪми мЪрами стали пресЪкать.

Так в 1707 году, по приказу Мазепы, полтавскiй полковник всЪх уходящих на слободы "не только переймал, грабил, забурал, вязеннем мордовал, кiями бил, леч без пощадення вЪшати разсказовал" [81]. В 1739 г. генеральная войсковая канцелярiя запрещает переходы под угрозой смертной казни. Мотивировалось это желанiем пресЪчь, якобы, побЪги заграницу. Узнав об этом, русское имперское правительство отмЪняет свирЪпое запрещенiе, но на практикЪ полковыя канцелярiи продолжают дЪйствовать в духЪ постановленiя 1739 г., ссылаясь на Литовскiй статут. Через 18 лЪт, гетман Разумовскiй, своею властью, издает распоряженiе равносильное запрету переходов. По этому распоряженiю, крестьянин, собирающiйся оставить владЪльца, должен оставить ему и все свое имущество, да кромЪ того, обязан взять от владЪльца письменное свидЪтельство об отходЪ. ПослЪ этого, крестьянину ничего кромЪ бЪгства не оставалось. По словам все той же компетентной изслЪдовательницы А. Я. Ефименко, весь процесс закрЪпощенiя крестьян "совершился чисто фактическим, а не юридическим путем, без всякаго, по крайней мЪрЪ непосредственнаго вмЪшательства государственной власти".

Стоило какому нибудь казаку сдЪлаться "державцею", т. е. получить административную власть над извЪстным округом, как он уже претендовал на "послушенство" крестьян этого округа. Сначала это выражалось в, сравнительно, скромных требованiях, потом требованiя росли, увеличивались, пока не завершались полным порабощенiем. Если казак располагал незаселенной землей, он приманивал на нее крестьян обЪщанiем всевозможных льгот, а когда тЪ поселялись, они оказывались через нЪкоторое время в тяжелой зависимости от владЪльца. Обычно, поселявшiеся слободами на таких землях крестьяне получали право не нести никаких повинностей в пользу землевладЪльца в теченiе первых десяти лЪт. По отбытiи этого срока они обязаны были платить владЪльцу по сто талеров в год, осматривать мЪстный млинок (мельницу) и возить из него розмол. И это все. Никаких других повинностей не полагалось. Новые паны, однако, начали повсемЪстно нарушать это обычное право, - требовать годовой чинш раньше положеннаго срока и облагать слобожан различными работами. Гетман Мазепа узаконяет этот произвол и издает в первые годы XVIII вЪка универсалы, согласно которым крестьяне два дня в недЪлю обязаны работать в пользу сосЪдних панов, да еще платить овсяную дань. Видимо, в это время начала складываться извЪстная народная пЪсня:

СЪчевики, постоянно враждовавшiе с Мазепой, нерЪдко пользовались в своей агитацiи крЪпостнической политикой гетмана, как мотивом для разжиганiя недовольства в народЪ. Из Запорожья шли обличительные листы: "Мы думали, что послЪ Богдана Хмельницкаго, народ христiанскiй не будет уже в подданствЪ; видим, что напротив, теперь бЪдным людям хуже стало чЪм при ляхах было. Прежде подданных держала у себя только старшина, а теперь и такiе, у которых отцы не держали подданных, а Ъли свой трудовой хлЪб, принуждают людей возить себЪ сЪно и дрова, топить печи, да чистить конюшни".

В 1727 году, нЪкая Даровская, в Стародубском полку, потребовала от своих слобожан явиться на панщину в то село, гдЪ она жила. "Мы не поЪхали, - разсказывают слобожане, - помня договор, чтобы платить только годовой чинш по сту талеров и быть уже свободными от всякой панщины. Поноровивши нЪкоторое время, Даровская снова прислала нам приказ, чтобы Ъхали мы на ту панщину неотмовно и мы, исполняя тот приказ Даровской, яко комендерки своей, выслали на панщину тридцать пять своих парубков, которых Даровская приказала всЪх без исключенiя тирански батожьем бить, причитаючи вину его, что за первым разом не поЪхали на панщину. А потом позваны были во владЪльческое село и всЪ мы, хозяева гдЪ зазвавши нас во двор приказала Даровская, по одному оттуда выводя, нещадно кiями бить, от котораго бою недЪль по шесть и побольше многiе из нас пролежали" [82].

Закабаленiю подверглась значительная часть тЪх простых казаков, что вели свое хозяйство на крестьянскiй манер и ничЪм, фактически, от крестьян не отличались. Сыграв роль пушечнаго мяса во дни Хмельничины, они теперь стали "мясом" закрЪпощенiя. Через каких нибудь десять лЪт послЪ смерти Хмельницкаго, стольнику Кикину довелось слышать рЪчи полкового судьи Клима Чернушенко про полтавскаго полковника Витязенко: "Нас казаков полковник Витязенко многим зневажает и бьет напрасно, а жена его жен наших напрасно же бьет и безчестит; и кто казак или мужик упадет хоть в малую вину, и полковник его имЪнiе все, лошадей и скот берет на себя. Со всего полтавскаго полка согнал мельников и заставил их на себя работать, а мужики из сел возили ему на дворовое строенiе лЪс, и устроил он себЪ дом такой, что у самого гетмана такого дома и строенiя нЪт; а город наш Полтава весь опал и огнил, и о том у полковника радЪнiя нЪт; станем мы ему об этом говорить - не слушает" [83].

Таковы были свЪтлыя времена, когда всЪ "кущи, села, грады хранил от бЪд свободы щит" и когда "благо, счастiе народно со всЪх сторон текло свободно". Не будь Капнист сыном миргородскаго полковника, ложь, лежащая в основЪ его оды, не так бы бросалась в глаза. Она могла быть объяснена невЪжеством, незнанiем прошлаго. Но человЪк, у котораго еще отцы и дЪды закабаляли крестьян по методу Даровской, меньше всего имЪл право проливать "унылый томный звук" по поводу екатерининскаго указа.

Указ был одним из серiи узаконенiй порожденных другой, болЪе важной и общей реформой, объявленной в 1780 году. Реформа эта - упраздненiе гетманства и всЪх казачьих порядков в Малороссiи. В 1781 году упразднены Малороссiйская Коллегiя, Генеральный суд, центральныя войсковыя и полковыя учрежденiя, территорiя гетманщины раздЪлена на намЪстничества Кiевское, Черниговское и Новгород-СЪверское, гдЪ вся администрацiя, суд и управленiе должны были отправляться с тЪх пор по общероссiйскому образцу. То был полный конец казачьяго уряда, существовавшаго около 130 лЪт. ЖалЪли о нем немногiе, больше тЪ, что кормились от него; "моцные" же казаки, в массЪ своей, давно превратились в "благородное россiйское дворянство", ничЪм от великоросских собратьев не отличавшееся. Состоя на службЪ в столицах, засЪдая в СенатЪ и СинодЪ, сдЪлавшись генералами, министрами, канцлерами имперiи, добившись всего, о чем мечтали их предки, они не имЪли уже причин жалЪть о казачьих привилегiях. Из разсадника смут превратились в опору порядка и трона.

Только небольшая горсточка продолжала скорбЪть о бунчуках и жупанах. К ней, без сомнЪнiя, принадлежал В. В. Капнист. В его роду, повидимому, долго жили казачьи преданiя и антимосковскiя настроенiя. Многiя самостiйническiя исторiи Украины ссылаются на визит какого-то Капниста, в 1791 году, к прусскому министру Герцбергу. Грушевскiй излагает этот эпизод так: "Недавно из секретных бумаг прусскаго государственнаго архива стало извЪстным, что в 1791 году, когда испортились отношенiя между Россiей и Пруссiей, к тогдашнему прусскому министру Герцбергу явился украинец Капнист, потомок извЪстнаго украинскаго рода, сын заслуженнаго миргородскаго полковника. Он объяснил Герцбергу, что его прислали земляки, пришедшiе в отчаянiе от "тиранiи россiйскаго правительства и князя Потемкина". "Казацкое войско, - говорил он, - очень огорчено тЪм, что у него отобрали старыя права и вольности и обратили его в регулярные полки; оно мечтает возвратить себЪ эти старые порядки и вольности, старое казацкое устройство (ancienne consti- tution des Cosaques)". По порученiю земляков Капнист спрашивал министра, могут ли они надЪяться на помощь Пруссiи, если возстанут против "русскаго ига". Но министр дал уклончивый отвЪт, не предполагая, чтобы у Пруссiи дЪйствительно могла возникнуть война с Россiей. Поэтому Капнист уЪхал, сказав, что на будущее время, если прусское правительство того пожелает, оно может войти в сношенiя с украинцами через его брата, путешествовавшаго тогда по ЕвропЪ" [84].

Ни Грушевскiй, ни другiе самостiйническiе авторы не дают нам подробностей столь интересной архивной находки, вслЪдствiе чего личность посланнаго остается неясной. Грушевскiй не называет его имени, прилагая молчаливо к своему тексту портрет поэта Василiя Васильевича Капниста, но "Велика Исторiя Украины" прямо называет его "графом Василiем Капнистом" [85]. Можно простить авторам анахронизм связанный с титулом (в графском достоинствЪ Капнисты значатся только с 1876-1877 г.), но гораздо труднЪе примирить с их утвержденiем факт поЪздки поэта за за границу в 1791 г. Ни бiографы, ни историки литературы ничего такого не сообщают, напротив, дружно увЪряют, что с 1783 по 1796 г. он проживал почти безвыЪздно в своем имЪнiи "Обуховка" на ПолтавщинЪ. А второго Василiя в числЪ его братьев, кажется, не обрЪталось. Но пусть это был не автор "Ябеды" и "Оды на рабство", даже не брат его, а скажем, племянник - все равно, эпизод этот - свидЪтельство политическаго климата, в котором создавалась "Ода".

Плач ея был плачем о гетманствЪ, а вовсе не об утратЪ крестьянской свободы. На крестьян и на крЪпостное право там даже намека нЪт, "свобода" упоминается абстрактно и ее можно понимать как угодно. Будь наш поэт печальником горя народнаго, ему бы надо было быть им не в 1783 году, а гораздо раньше, когда Витязенки, Лизогубы, Горленки закрЪпощали народ и "вязеннем мордовали".

Не назвав крЪпостничества, как предмета своей печали, Капнист умолчал и об отмЪнЪ гетманскаго режима, скорбЪть о котором было непристойно, да и в обществЪ это не встрЪтило бы сочувствiя. Гетманство уже при ДанилЪ АпостолЪ было тЪнью прежняго уряда, а при Разумовском носило чисто декоративный характер. Его отмЪна в 1780 г. не вызвала ни возраженiй, ни сколько нибудь значительных разговоров и толков. Оно пало, как перезрЪлый плод с дерева. Ни у кого из послЪдних казакоманов не хватило духа выступить с его защитой. Зато удалось отмстить самодержавiю и извлечь агитацiонный эффект из указа 1783 года. Представить его, как введенiе крЪпостного права и пролить по этому поводу "потоки слез" - сулило вЪрный успЪх в либеральном столичном обществЪ, в радищевских и новиковских кругах.

Антимосковская пропаганда здЪсь, как встарь, не могла обойтись без маскировки и должна была скрывать истинныя причины озлобленiя, подмЪняя их ложными, болЪе благовидными.

"Откуда пошло самостийничество (Полностью)"