Н. Упоринец





РУССКАЯ ВЕРА В КАРПАТАХ





Липецкий женский монастырь


Шел 1936 под. Желая провести и в этом году свой летний месячный отпуск среди природы и среди сельского люда Карпатской Руси, я избрал хустский округ, где, как я знал, в монастырях и скитах спасают свои души ушедшие от мира крестьяне в крестьянки ряда селений.

Пройдя по живописной долине реки и минуя село Липша, а увидел на горе налево монастырский храм и другие постройки. Мимо монастырской водяной мельницы, по торной дороге, поднялся на горку к самому монастырю в сразу же попал к матушке игуменье Параскеве. Она стала мне рассказывать, как сподобил Господь создать этот монастырь.

Ровным голосом, с доброй улыбкой, матушка игуменья начала рассказ со своего детства, когда она была Иулианной, воспринявшей от своего отца, от его брата и других односельчан из Изы горячую любовь к святому православию и стойкость в исповедании „старой веры" в то страшное время, когда венгерские власти в угоду Риму преследовали эту веру за то, что она не была римо-католической, а православной и русской.

Население восточной части Карпатской Руси никогда не принимало унии, которую с половины 17-го столетия ему насильственно навязывали габсбургские власти. Оно оставалось сознательно православным. Но венгерское правительство официально считало его униатским и, начиная с конца 18-го столетия, все приходские священники должны были быть, хотя бы для виду „греко-католиками", то-есть униатами.

Народ терпел и молчал, помня ужасающие гонения, которым подвергались его предки, боровшиеся против Рима. Но в начале 20-oгo столетия „взбунтовалось" всё населения Изы, большого села, расположенного недалеко от впадения реки „Река" в Тису. Новый униатский священник попробовал вести в богослужение их римские новшества и между прочим переделать молитву „Верую" на латинский лад. Услышав слова „иже от Отца и Сына исходящего" буквально весь народ немедленно вышел из церкви и больше туда никто не входил. В село были присланы жандармы, которые приказали всем жителям села регулярно являться в церковь всякое воскресение и праздники. У каждого изянина должна была быть во всякое время в кармане книжечка с удостоверением священника о том, что он был в церкви в последнее воскресение. Крестьян, оказавшихся на улице или работавших в поле без такого удостоверения, жандармы нещадно избивали и калечили, не исключая ни женщин, ни малолетних девиц.

Но народ не унывал и не падал духом. Во всей Изе не нашлось ни одного изменника, хотя в изском приходе было 2500 душ. За изянами последовали жители соседних сёл, которые открыто отреклись от Рима, и от униатских священников, невзирая на все гонения. Движение было настолько сильным и восторженным, что многие крестьяне и крестьянки, пренебрегая опасностью, стали собираться в какой либо дом для молитвы по старым церковным книгам, и стремиться вообще уйти из мира в монашество, чтобы посвятить всю свою жизнь Богу. В то время, как местная русская интеллигенция под давлением мадьяризаторской политики венгерского правительства всё больше и больше поддавалась мадьяризации, простой народ всё с большей силой отстаивал свою Русскую Веру. Начались жестокие гонения, напоминавшие времена гонений на христиан в Римской Империи, но они ещё больше разжигали упорство русских крестьян и укрепляли их стремление пострадать за свою веру и народность.

Матушка вспоминает тех, кто начали свое иоповедничество в Изе. Это были: Василий Кемень (впоследствии архимандрит Амфилохий), Василий Вакаров (впоследствии архимандрит Матфей), Георгий Плиска (впоследствие иеромонах), Михаил Мачка и другие. Они первые ушли тайно в Россию, и, получив там сан священства, вернулись на родину. Отец и дядя матушки игуменьи (братья Прокоп) были среди первых борцов за православие в Изе, но они не старались принять сан и остались крестьянствовать; они оба очень много потерпели за Православие. С той же доброй улыбкой, как в начале рассказа, матушка повествовала мне о тех мучениях, которые перенесли за Христа её родные, другие односельчане и она сама. В числе десяти сельских девушек, в возрасте от 16 до 18 лет, она участвовала в решении и исполнении намерения устроить православный женский монастырь. Для этой цели они начали строить дом сами. Каждый день они работали на этой постройке и каждую ночь приходили жандармы и разрушали. И, всё таки, достроили. Жандармы заперли дом и унесли ключ. Для молитв девушки стали собираться у одного крестьянина. В униатскую церковь не хотел ходить. Иногда жандармы насильно загоняли туда народ, жестоко избивая его палками.

Группа монашествующих девушек продолжала собираться, для молитвы, читали переписанные ими самими православные акафисты и другие священные книги, по ним пели и читали, стараясь придерживаться устава. Ночи оди проводили вместе, отдавая значительную часть времени на переписку священных книг. Тут матушка игуменья показала мне сборник акафистов и песнопений, переписанных тогда. Я увидел четко написанную от руки славянскими буквами книжку, сохранившуюся до сего времени. Одну девушку, по очереди, они выставляли снаружи сторожить, чтобы жандарм не застиг их на “месте преступления” за перепиской.

Этим тайным монастырем руководила тогда самая младшая из девушек, Иулианна Прокоп, ставшая впоследствии Параскевой, игуменьей монастыря.

Средства к жизни монашествующие девушки добывали себе тем, что ходили, как и многие другие крестьяне Карпатской Руси, из своих гор на мадьярскую равнину к мадьярам на полевые работы и оттуда они приносили домой заработанное зерно, которое мололи или обменивали на другие продукты. Кроме того девушки плели корзины и продавали их евреям, скупщикам фруктов. Иногда девушки ездили помолиться Богу в православные храмы в Мишковец или Будапешт. Продадут корзины и на эти деньги едут.

Матушка игуменья вспоминает, как она в первый раз везла своих девушек в Будапешт, в церковь. Приехали, идут с вокзала , по городу и ищут, а спросить боятся. Ходили так до вечера и, не найдя церкви, решили переночевать где придется и остановили выбор на группе деревьев. Утром, к своей огромной радости увидели, что они находятся под стенами православного храма. До слез были рады. Дождались богослужения, отстояли литургию и поехали домой.

12 декабря 1912 года жандармы застигли таки в Изе монашествующих девушек „на месте преступления": помолясь Богу, девушки улеглись спать все вместе. При них нашлись и богослужебные книги. Жандармы выгнали девушек неодетыми на мороз, в одних сорочках и босиком. Гоняли их сначала по улице, всячески издеваясь над ними, а потом загнали в реку, которая вследствие быстроты течения не замерзала. В воде продержали страдалиц около часа. Потом погнали их в жандармские казармы, там переписали и отпустили по домам. Кроме Иулианы там были: Пелагея Хвост (впоследствии мать Прескина, оставшаяся в монастыре и к моменту этого повествования), Пелапия Довганич и Пелагия Симулик (ее поступившие в монастырь, но жившей в Изе, не выходя замуж и ведя строгий образ жизяи), Мария Мадьяр (умершая девицей от жандармских побоев весной 1913 года), Пелагея Щербан 1-ая и Пелагея Щербан 2-ая, Анна Вакарова и Юлиана Изай. Четверо последние вышли впоследствии замуж по настоянию родителей.

Обнаружив тайный православный монастырь, жандармы начали следить за всеми записанными у них, производили в их домах обыски и обязывали периодически являться в жандармские казармы для регистрации.

„Девушки ничего не боялись", — говорит матушка. Они хотели пострадать за веру и с радостью принимали все побои и мучения. Как ни били жандармы Иулиану Прокоп, не могли добиться от неё ни стона, ни мольбы о пощаде. На её лице видели только вдохновение и радость, что жандармов несказанно злило. Били её по липу, по рукам и животу, бросали на землю и били ногами, но и так не могли вырвать ни одного стона.

Православное движение захватило всех в селе, никто не остался даже и по имени униатом. Для общей молитвы люди уходили в лесные дебри. В помощь жандармам был прислан отряд солдат. Однажды солдаты оцепили молившихся близ р. Реки и старались захватить богослужебные книги. Желая их спасти, один старик завернул книги и свою гуню* и с этой ношей бросился вброд через реку. По нем солдаты начали стрелять и требовали чтобы вернулся, но он только кричал стоявшим на берегу односельчанам: „Ану, попозерайте, ци не замочилася гуня". И ушёл благополучно, сохранив драгоценные книги. Тогда схватили его зятя, привязали вожжами к лошади, которую погнали. Тело молодого крестьянина было всё избито о камни и корни, ободрано и окровавлено. Однако, Господь его сохранил и он к моменту моего разговора с матушкой игуменьей — здравствовал.

Весной 1913 г. из России вернулся посвященный в иеромонахи Михаил Мачка; его схватили и посадили в тюрьму, избив при этом. Через год в 1914 году из России вернулись иеромонахи Амфилохий и Матвей и их точно так же схватили, избили и посадили в кошицкую тюрьму.

С объявлением войны, в августе 1914 года, в Изе арестовали 80 человек крестьян и погнали в Мишковец, в тюрьму, а на доске, которую несли впереди, было написано „Запроданцы державы". Тогда же арестовали и матушку игуменью (Иулиану Прокоп). Её избили, изорвали в клочья её платье и повели. Она взяла с собой образок Спасителя, чтобы перед ним помолиться перед смертью. Пронесла его, хотя и трудно было прятать в висевших на ней лохмотьях. Её продержали под арестом не долго и отпустили, обязав никуда из села не уходить и являться в жандармские казармы для регистрации.

„Настало тогда тяжёлое время — говорит матушка, — народ измалодушествовался, потерял веру в Бога и стал дурно жить; нужно было спасать людей". Юлиана Прокоп подговорила двух крестьян — Дмитрия Сабова и Михаила Сомоша — чтобы они помогли и они согласились. Приняли на себя подвиг юродства и стали у жандармов вне подозрений, так как вели себя как умалишенные. Они оба стали служить православным для связи и сообщать о передвижении отрядов и об обысках, производимых на селе. Народу они говорили: „Покайтеся, молитеся! Прийде Христос судити живых и мёртвых". Народ опамятовался и начал приходить в дом Иулианы Прокоп, от которой получал наставления — что нужно делать. Особенно деятельно помогал Иулиане Михаил Сомош, который впоследствии стал иеросхимонахом Митрофаном. Он же нашёл в привел к Юлиане Марию Рацюк, ставшую впоследствии матерью Февронией, главной помощницей матушки игуменьи, благочинной монастыря и ведшей всё его хозяйство.

Мария Радюк тоже претерпела тяжкие мучения за веру: ей жандарм разрубил руку до кости.

У Иулианы Прокоп собралось тогда около ста девушек, которые хотели вступить в монашество. Из них впоследствии отобралось сорок девушек, которые не вышли замуж и стали монашками.

Отец Амфилохий продолжал оставаться в тюрьме в Кошицах. К нему отовсюду приходили православные и получали указания: как нужно совершать молебны, акафисты или заупокойные каноны (вместо парастаса, который без священника совершать нельзя). Не желая идти к униатскому духовенству, крестьяне сами крестили детей, молодожёны жили без церковного брака. Сестра матушки игуменьи, впоследствии монахиня Валентина, регентша монастырского хора, была крещена только четырёх лет от роду. Она ходила сама вокруг купели и пела „Елицы во

Христа крестистеся, во Христа облекостеся..."

Во время первой мировой войны, в 1916 году, преследования православных усилились чрезвычайно. Взятых под надзор, как Иулиану Прокоп и других девушек, заставляли по три раза в день являться в жандармские казармы.

На Крещение 1918 года, рассказывала матушка игуменья, возвращаясь из казарм, увидела я Михаила Сомоша, который стоял около своего дома и спросила его, не вернулся ли уже из тюрьмы Димитрий Кемень, которого дом был рядом с ним. Он мне ответил: ещё нет. Вдруг слышу, хворост у плота трещит и нараз к нам выскочили два жандармы, которые сховалися под плотом (забором) у Кеменя. Взяли нас с Михаилом и повели в казармы. Привели туда же и Михаила Симулика, у которого в то время был молитвенный дом. Тых двух побили и послали в сумасшедший дом, a меня зачали бить воловьей жилой с оловом на конце. Били по лицу и разбили в носу все косточки, а я всё стою и молчу. Один жандарм говорит: „Молчишь, подожди, змея, будешь ты у меня плакать!"... Повалил меня на пол. Я упала на бок. Он вскочил на меня обоими ногами и я почувствовала, во в боку у меня что-то хруснуло и я застонала. „Ага, застонала". Я опять молчу. Жандарм мне кричит: „Встань!" Я встала молчу. Он выдернул саблю и ударил меня по голове. Рассек

мне голову и из раны полилась кровь. Всё как бы закачалося вокруг меня, но я ещё стою. Повели меня к студне (к колодцу) и зачали лить на голову воду. Тут я перестала видеть и чувствовать и упала. Отнесли меня в пивницу (погреб) и зарыли в песок, только голову оставили наверху. На три дня приставили ко мне сокачку (кухарку), чтобы она следила по зеркалу, есть ли на нём от дыхания роса. На третий день хотели меня бросить в воду; вытягли из пивницы и стали смотреть — жива ли я ещё. Каким то железом стали открывать мне рот и сломали зуб. Вот этот, — показала мне матушка, — ещё и корень остался. От боли я как бы немного опамятовалася и, не глядя, ударила на отмашь рукой. Попала прямо в лицо тому жандарму, который мне сломал зуб. Так сильно тогда упала моя рука на него, что он потом целый месяц в больнице был. Тут из головы у меня снова полила кровь и залепила мне очи: я перестала видеть и чувствовать. Отнесли меня, но теперь уж не до пивницы, а оставили на кухне. Начали делать искусственное дыхание, давали чай с ромом, очи мои промыли: на утро я уж стала видеть. Водили меня по кухне — учили ходить, поддерживая под руки. На пятый день положили меня на носилки и отнесли к нам во двор. Был вечер, темно, зима лютая. Положили меня во дворе около хаты и ушли. Никто не видел как меня принесли. Отец мой был тогда под оборогом, где молился. Там мы сделали такое тайное место, где всегда молились. Отец меня очень любил и всё время молился о моём спасении. Обещал, что если я буду жива, он меня Богу отдаст. Кончил отец молиться и пошёл до хаты. Когда увидел меня, подошёл и спрашивает: „Ты, дочь?" Понес он меня до хаты. А у нас там собрались тогда малые девчата 4-6 лет. Может быть 10 их было. Они все тоже молились за меня, чтобы Бог открыл, где я. Отец не хотел им меня показывать, потому что у меня всё лицо было в крови и они бы испугались. Он им сказал только: „Нашлась, слава Богу, Юлиана. Она есть хвора. Теперь идите спати и молитеся, чтобы Бог её исцелил". Кровь из головы у меня всё не унималася. Отец побежал к военному доктору и привел его. Доктор посмотрел и сказал, что буду жить только три часа, потому что кость на голове разрублена и повреждена мозговая оболочка. Отец и все наши начали со слезами молиться. Я тоже молилась. Три часа прошли, я всё живу и как бы лучше мне стало. Тогда тот доктор начал меня лечить. В носу все косточки разобрал и сложил все снова, как нужно. Стала я выздоравливать, начала ходить. Через три недели иду по улице и встречаю жандармов. Один из них, тот самый, что мне саблей голову разрубил, спрашивает меня: „Это ты, Юлиана?" Отвечаю — я. Что вам нужно? Он побежал к нам до хаты и удостоверился, что то действительно я. Жандармы думали, что я давно уже умерла, В хате у нас этот жандарм бросил на землю своё ружьё и сказал: „Уже николи никого не буду бити. Вижу, что милость Божья с вами!"

И больше, правда, ее били. Люди наши с того времени перестали их бояться. Если жандармы кого поймают и поведут на жандармскую станицю, мы все идём туда и говорим: „Мы все такие, возьмите и нас". Ничего не делали ни нам, ни тем, кого арестовали.

Отца Амфилохия в то время выпустили из тюрьмы и он пришел до Изы. Как раз тогда умерла моя мачеха и он служил при её похоронах. Не тронули. Это было в первый раз, что вольно было служить православную службу. А с той поры стали у нас все службы отправляться по уставу. В декабре 1918 года, на Рождество, отца Амфилохия впустили в церковь. Начали у нас собирать пожертвования на Свято-Николаевский мужской монастырь. Все поотдавали всё, что могли. Скоро монастырь был готов. Отец Амфилохий стал там первым настоятелем. Хотелось и нам иметь для женского монастыря хотя бы одну отдельную комнатку. Девушки стали собираться в нашей хате. В 1920 году пришла новая власть. Отец Амфилохий пошли тогда в Россию и нашли там отца Матвея и отца Алексея и все вернулись в Изу.

Православным владыкой к нам на Карпатскую Русь был назначен тогда епископ Досифей. Поехали мы к нему и стали просить его разрешения устроить женский монастырь.

— Идите в Сербию, — говорит владыка. — Пишите пасы (паспорта).

Пасы было трудно получить и дорого. Начали хлопотать. Монашествующие девушки просили их постричь, некоторые уже умерли, а каждой хотелось умереть в монашестве. Я была больна и владыка постриг меня в постели. Это было в 1922 году. Сорок других девушек владыка тоже постриг на Карпатской Руси в 1923 в 1924 годах.

К тому времени шесть нас собралось ехать в Сербию, пасы нам были готовы. Пришли мы к владыке, а он и говорит:

— Я раздумал, лучше здесь устроим женский монастырь.

— Нет средств, владыка, отвечаю я.

— Средства у Бога.

— Простите, — говорю, — владыко святый, мы не учёны.

— Дело, — говорит владыка, — ваучит вас.

— Слушаю, — говорю, — владыко, по вашему архипастырскому благословению будем стараться.

Потом матушка игуменья рассказывала мне, как чудесно удалось собрать средства и начать монастырскую жизнь.

Бывший крестьянин села Изы, Георгий Кундря ставший иеромонахом Пантелеймоном, получил приход в селе Липша, которое имеет много выселков. Однажды, отправляя требы в одном из этих приселков, шёл он со своим церковником по лесной тропе и присел около родничка, чтобы воды напиться и отдохнуть. Место очень полюбилось отцу Пантелеймону и он спросил церковника, чье оно. Оказалось, что оно вдовы Стефана Вакарова, который много пострадал за православную веру, сидел в тюрьме И там умер от побоев. Отец Пантелеймон подумал, что для женского монастыря это место было бы очень подходящим и что от вдовы Вакарова будет не трудно получить эту землю. Однажды он собрал к себе в гости мать Параскеву и некоторых других монахинь, молившихся с нею и вместе и мечтавших о создании своего монастыря, вдову Вакарову и старосту села Липша. Завели разговор о монастыре, а вдова Вакарова и говорит:

— Маю шисть голдов лесной земли. Не знаю, ци вам добра была бы. Дала бы вам ю.

— Ничего, бабко, добра буде. Завтра идеме подписывати.

А потом отец Пантелеймон обратился к другим:

— Я знаю тоту землю — добра буде. Так, теперь даме вси, кто што може. Вы корову дайте, — обратился он к одной женщине. Та согласилась.

— Добре, — сказала она, — я дам корову. Най даст Бог, чтобы был монастырь.

Сельский староста сказал:

— Я маю лес, так дам дерева.

Кто-то сказал, что купит для монастыря церковные книги. Так и насбиралось имущество, нужное для начала.

Матушка Параскева на другой день пошла к Владыке и рассказала ему об этом. Владыка очень обрадовался и сказал, что нужно начинать. В качестве руководителей монастыря назначил архимандритов Амфилохия и Алексея, а игуменьей монастыря назначил мать Параскеву. На другой день собрались на месте, подаренном вдовой Стефана Вакарова. Иеромонах Арсений, из крестьян села Липши, бывший здесь же, сказал, что он жертвует монастырю свой лесной участок, который лежит поблизости от избранного для постройки участка.

На следующий день заключили на эти два участка контракты. В течение нескольких ближайших дней было пожертвовано монастырю ещё несколько земельных участков.

Нужно было переселяться на новое место и начинать постройку, но здесь, неожиданно, возникло крупное препятствие, которое пришло со стороны родителей монашек: родители не хотели их отпускать. Начали требовать, чтобы они отказались от монашества и выходили замуж. Одна из монахинь, жившая в монастыре во время моего посещения, мать Александра, рассказала мае, что, бывало, как только она придет домой из церкви, отец начинает её таскать за косы и бить.

Некоторые монахини также говорили мне, что им пришлось в то время перенести от родителей такие же мучения. Иные монашки не устояли и ушли в мир, но таких было немного. Видя такое упорное сопротивление родителей, отец Амфилохий советовал матери игуменье не начинать дела, но отец Пантелеймон горячо советовал начинать. Очень ободрило в то время всех пожертвование одной женщиной 5.000 корон.

В июне 1925 года матушка Параскева собрала всех стойко удержавшихся монашек и всех доброжелателей монастыря на место, пожертвованное вдовой Вакаровой, назначив освящение закладки будущего храма. Освятили закладку и это придало всем монашкам а доброжелателям необходимого мужества.

Сразу же остались на жительство на месте будущего монастыря монахини: Параскева, Феврония, Евдокия, Александра, Любовь, Доминика, Зиновия, Софрония, Людмила, Макрина, Варвара, Евдокия, Матрона, Епистимия, Феоктиста, Дорофея, Харитина, Неонила, Соломония и одиннадцатилетняя сестра матери Параскевы, ставшая впоследствии монахиней Валентиной, проявившей талант в управлении монастырским хором. Эти 20 девушек немедленно же принялись строить деревянный храм, таская на своих хрупких плечах в гору бревна, привезённые старостой к мосту, который отстоял почти на километр от места постройки. Тогда монастырь был отрезан от шоссейной дороги быстрым глубоким потоком и болотистой долиной, по которой поток протекал. В то же время монашки принялись месить босыми ногами глину с примесью соломы и делать вальки (сырые кирпичи) для будущего общежития монашек. В глине было много мелких камней и ноги месивших скоро оказались в кровоточащих ссадинах. Однако, терпя боль, монашки продолжали месить и пели при этом: „Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты оси Бог, творяй чудеса". И Господь проявил к монашкам Свою милость. За неделю были изготовлены 15,000 вальков и разложены на пригорке для сушки. Церковь в то же время была быстро достроена и покрыта крышей. Под крышей, на церковном чердаке, монашки устроились на ночлег. Ночью разразилась сильная буря с ливнем. Все здание храма сотрясалось от страшных ударов грома и сильнейших порывов ветра. Обившись в кучу, со слезами и молитвами, монашки просили Господа, чтобы сохранил их и их работу. Дождавшись рассвета, монашки побежали смотреть что сталось с их сырыми вальками и увидели, что они все целы. Между тем буря в ту ночь была так сильна, что во многих окрестных селениях были разметаны хаты и несколько человек было убито и ранено. В селе Липша буря сорвала с церкви крепкую железную крышу и причинила много бедствий. А монашки, под только что сколоченной крышей оказались все невредимы и монастырю буря не причинила никаких убытков. Проявленная таким образом милость Божия придала монашкам новой бодрости и радости работа возобновилась.

Однако сильно чувствовался недостаток денежных средств. (необходимость купить строительные материалы принудила продать корову. Быстро израсходовались все деньги и не на что стало покупать даже пропитание. Некоторые родители не хотели давать поддержку своим дочерям-монашкам.

Из вальков начали было постройку двух корпусов общежития, но, по недостатку средств, пришлось постройку прекратить и остаться на зиму на церковном чердаке. В церкви самой сделали трапезную, а в пономарке — кухню. Было и холодно и голодно.

Трудно было переносить голод, но ещё труднее насмешки односельчан и тех, кто не желал успеха делу. Некоторые монахини не выдержали и покинули монастырь — таковых было десять. Однако, на их место сейчас же пришло тридцать новых и святое дело не умерло. Из числа ушедших потом 6 монашек вернулись обратно.

— В то трудное время, — говорит матушка игуменья, — сильно поддерживал монастырь отец Пантелеймон, который в качестве приходского священника в Липше получал приличный доход. Он сам ходил в рваной рясе и почти весь свой доход отдавал монастырю. Он же совершал и все богослужения в монастырском храме. Вдруг отец Пантелеймон сильно заболел. Оказался у него очень сильный туберкулёзный процесс и, притом, какое-то желудочное заболевание. Из села монахини взяли его в монастырь и позаботились о хорошем уходе. Состояние его было очень тяжёлое. Он исхудал и ослаб совершенно. Был уже почти совсем без сознания. Принялись за его лечение и начали с молитвы: отец Амфилохий отслужил молебен с елеосвящением. В это время в монастырь приехал русский доктор, имени которого матушка Параскева не запомнила. Этот доктор осмотрел больного и посоветовал для него диетический режим. Больной с той поры стал поправляться. Выздоровев совершенно, отец Пантелеймон остался жить при монастыре, отправляя богослужения и требы.

До времени моего посещения прошло 10 лет монастырской жизни. За это время монастырь крепко стал на ноги, как в области духовной, так и хозяйственной. Число монахинь, вместе с послушницами, уже превышало девяносто. Со всех концов света русские женщины стремились туда, в стены этой широко прославившейся тихой обители. Большинству приходилось отказывать по недостатку мест и денежных средств. Среди насельниц монастыря преобладали молодые крестьянские девушки из окрестных селений, проникнутые глубокой идеей служения Богу и любящие свою обитель, настоятельницу и своих сестер истинно-христианской любовью. Эта любовь и ясность духа видны были во всём и, прежде всего, в их взаимных отношениях. Сколько бы ни наблюдать их жизнь, невозможно было услышать и намека на раздражение или недовольство распоряжениями. Поражаясь этим, столь невероятным в наш нервный век явлением, посетитель спрашивал: „Неужели монахини никогда не ссорятся между собою?" и получал всегда спокойный и уверенный ответ: „Не для того мы сюда собрались, чтобы ссориться". Пожив там, каждый начинал чувствовать, что у него самого разглаживаются складки не только на лице, но и в душе. Начинал так же ласково, без раздражения отзываться на все явления в своей жизни и убеждаться, что это и возможно и очень приятно. Короткoe пребывание в монастыре освежало душу и давало ей хороший заряд доброты и добродушия. Прикасавшиеся к творимому здесь чуду ясно ощущали присутствие во всем Божией благодати и у них появлялось благоговейное преклонение перед этим

святым уголком Карпатской Руси и перед теми лицами, которые его создали и им руководили.

В 1935 году в монастырь прибыл в качестве настоятеля храма и духовника отец иеросхимонах Касьян, проживший перед тем на Афоне 32 года. Матушка игуменья нашла в нем твердую опору своим давнишним стремлениям. Оказалось, что их пути — его из Уфимской губернии на Афон и с Афона на Карпатскую Русь для укрепления народа в вере и в монашеском подвиге и её — через невероятные мучения за открытое исповедание православной веры и за желание поддерживать более слабых духом своих сестер во Христе — чудесным образом сошлись для того, чтобы поддерживать в русском народе в Карпатах его исконную Русскую Веру, Святое Православие. Обитель во имя Рождества Пресвятой Богородицы была в тридцатые годы самой яркой лампадой, зажжённой в Карпатах во Славу Божию.

Дело монастыря ко времени моего посещения разрослось чрезвычайно. У матушки Параскевы была ценная помощница — мать Феврония. Обе они составляли одно целое. Им непрерывно оказывал свою помощь отец Пантелеймон, продолжавший жить при монастыре.

Русские эмигранты, приезжавшие в монастырь, находили в нем материнскую или сестрическую ласку и, главное, возрождаюсь там душой, видя во всем укладе монастырской жизни преданность святому православию и любовь к русскому народу, т. е. те начала, на каких они были воспитаны у себя дома и во имя чего они бились против безбожной власти, захватившей Россию.

Некоторые из русских эмигрантов, инвалиды, нашли в монастыре приют, лечение и легкую смерть, кому судил её Господь. Нашли там приют и безработные русские эмигранты. Они сильно старались отплатить за добро, оказанное им, своими знаниями и трудом. Так один инженер-инвалид спроектировал построил при помощи монастырских сил, — и сам всё время работая киркой или лопатой, — шоссейные дороги и два пруда, другой инженер, состоявший на государственной службе, разработал проект монастырской водяной мельницы и помог её построить. Два инженера-агронома организовали для монахинь курсы по садоводству и по другим видам сельского хозяйства, создали плодовый питомник и вообще оказывали монастырю всяческое содействие по своей специальности. Русский эмигрант, врач, провел с 30 монахинями курсы по уходу за раненными и больными. Он же вел в монастыре амбулаторное лечение больных. Русский эмигрант, священник, живший в весьма отдалённом селе регулярно приезжая в монастырь для занятий по пению. Он сам обучался в Московской консерватории и был прекрасным знатоком хорового пения. Благодаря ему монастырский хор разучил множество красивых песнопений, созданных русскими духовными композиторами, и я убедился, как стройно, красиво и благоговейно поет хор под управлением матери Валентины, совершенно не пользовавшейся камертоном, имевшей абсолютный слух и прекрасную музыкальную память, “вкус и благоговейность к своему делу. Разные русские юристы и экономисты, русские писатели и лица других специальностей, дорожа этим святым уголком, где теплилась Русская Вера, старались во всём оказывать монастырю посильную помощь.

Благодать Божия видна была всюду, включая и хозяйственные предприятия обители. Когда-то монахини питались буковыми листьями с крапивой, а в 1937 году, когда я посетил монастырь в последний раз, я видел его прекрасно разработанные поля, огороды, пасеку, рыбные пруды, мельницу на полном ходу, лошадей, коров, образцовое куроводство, многочисленную водяную птицу и прекрасно поставленную ткацкую мастерскую.

Монахини и послушницы монастыря непрерывно несли очень большой труд по своим различным „послушаниям". После утреннего звонка (в три часа) все насельницы монастыря стремились в храм. Оставаясь в постели, я слышал издали акафист Божией Матери с трогательным припевом: „Радуйся, Радосте наша, покрый нас от всякого зла честным своим омофором!" Из храма они, как муравьи, разбегались по своим работам, а вечером, уже в темноте, я наблюдал тех же монашек, собиравшихся для молитвы и видел, что, несмотря на усталь, молитва была им не в тягость, а в радость. Такова была сила Русской Веры в этих девушках, добровольно уходивших от мира с его соблазнами и от той „культуры", которую старались внедрить в русскую среду чехи, в большинстве своем безбожники, видевшие в христианской вере „некультурность", а в Русской Вере — препятствие к скорой чехизации русского народа Карпат. В день моего последнего отезда из монастыря, я отстоял в храме раннюю обедню. По монастырскому обычаю, матушка игуменья во время запричастного обряда читала вслух поучение из книги Пролог. Из поучения на этот день, на 8-е мая по старому стилю, мне запомнились слова:

“И глагола старец: виждь великие отцы, како безкнижни суще, и не ведуще что, точию малы псалмы, и ни гласаі, ниже тропарей ведяху, яко светила в мире просяяша ”. Таким же светилом для всего православного русского люда и не только для Карпатской Руси, был этот святой Липецкий монастырь, его игуменья Параскева и все смиренные подвижницы-сестры, повторившие в наш окаянный век то, что послужило 18-19 веков тому назад к развитию и укреплению Христианства — стояние за Веру, несмотря на мучения и смерть.

До меня доходили сведения, что после чехов монастырь был под властью „украинцев", вымещавших на насельницах монастыря свою злобу за их твердое стояние за Русскую Веру; потом венгры, которые истязали, как я слышал, монашек непосильными

работами и „налогами" (то есть, поборами); наконец пришли коммунисты. Неожиданно, со стороны Сталина к православным Карпатской Руси была проявлена „милость", что было ничем иным, как подлой политикой для постепенного отнятия и веры и народности. Липецкому монастырю передали в управление большой и богатый когда-то монастырь на Чернечей Горе, возле Мукачева. Потом начались притеснения на экономической почве и затем— на духовной. Я слышал, что мать Феврония умерла и что некоторые монашки ушли в мир. За мать игуменью, пока она жива, я не беспокоюсь: она и сама устоит и других поддержит, а их тex поддержит Господь Бог, в Которого они так просто по-детски, верили, на Которого всегда надеялась и будут надеется до последнего издыхания и к Которому с пламенной любовью своих чистьых сердец они уже давно, ещё с юных лет, стремились. Их вера сильнее смерти и такой то, именно, подвиг теперь больше всего нужен на нашей Родине.

*Гyня — верхняя одежда из бурки но с рукавами.