Переяславская Рада в идеологической системе украинства
Вехи истории

Андрей МАРЧУКОВ. Кандидат исторических наук. Сотрудник Института Росийской истории РАН

За истекшие со времени распада Советского Союза годы оценки Переяславской Рады, ее роли в истории России и Украины, как и самих русско-украинских отношений, претерпели на Украине значительные метаморфозы. С начала 1990-х годов в средствах массовой информации, системе среднего и высшего образования Украины, среди широких слоев гуманитарной интеллигенции и известных политических кругов возобладал взгляд на Переяславскую Раду и на последовавшее за ней вхождение земель Левобережной Украины в состав Российского государства как на глубоко ошибочный, стратегически неверный шаг «украинской державы», приведший украинский народ к утрате своей государственной и национальной независимости. Переяславская Рада по-прежнему рассматривается как некий символический рубеж, как поворотный пункт в истории Украины, но уже со знаком «минус». Все более популярным становится взгляд на «турецкий вариант» подданства как наиболее благоприятный для казацкой Украины, но, к сожалению, упущенный. Говорится об этом вполне серьезно, хотя все «выгоды» и последствия этого варианта можно легко увидеть, если обратиться к истории народов Балканского полуострова, в том числе к сегодняшним событиям вокруг Боснии, Косова и Македонии.

Конечно, имеются и более умеренные и объективные подходы к восприятию Рады и ее роли в судьбе Украины. Но даже в этом случае трактовки ее весьма необычны. Она изображается рядовым моментом восстания Б. Хмельницкого (которое все чаще именуется «национальной революцией»), внешнеполитической акцией уже существовавшего в то время украинского государства, системой договорных отношений между равнозначными партнерами — Украиной и Россией, и даже крупным дипломатическим успехом этого государства, получившего признание от иностранной державы (России).

Современное государственное бытие Украины определяет и тенденцию к соответствующему изображению прошлого, призванному подвести исторический фундамент под независимость, продемонстрировать глубокие национальные и государственные традиции Украины (и украинской нации) и доказать законность и правомерность ее существования как субъекта международных отношений.

Конечно, трактовка Переяславской Рады советской историографией также не была свободна от политической конъюнктуры и тоже претерпевала изменения, причем не только из-за государственных интересов, но и по субъективной воле конкретных лидеров СССР. Изучение эволюции концепции Переяславской Рады в дореволюционной и советской историографии не является предметом данной статьи. Тем не менее, следует отметить, что при всех нюансах общая направленность трактовки Рады и вхождения малороссийских земель в состав России и в дорево-

люционной, и в советской исторической науке оставалась примерно одинаковой (за исключением разве что периода 1920-х годов), и отличалась гораздо большим историзмом и соответствием историческим источникам и реалиям той эпохи.

Вот почему резкое (на первый взгляд) изменение смысловых акцентов на прямо противоположные, новая трактовка этих событий украинской стороной, вызвали удивление и непонимание российской общественности (да и не одной только российской). Это обстоятельство во многом объяснимо незнанием последней «украинского вопроса», незнакомством с идеологией украинского национализма и невниманием к глубинным внутринациональным проблемам России вообще. Однако последние годы ничего нового в толкование украинской стороной Переяславской Рады не привнесли. Всему уже была дана оценка раньше. Учитывая то внимание, которое уделяется проблеме на современной Украине, а также кардинальную переоценку этого события, интересно посмотреть, как оценивали Переяславскую Раду и связанные с ней проблемы адепты украинского национального движения раньше.

Споры вокруг обстоятельств перехода части южнорусских земель под руку российских царей и политики последних в отношении Гетманщины, ведутся уже очень давно, и порождены они отнюдь не только сугубо историческим интересом. Фактически, уже со второй половины XVII века в малороссийском обществе началось осмысление недавнего прошлого, в том числе Переяславской Рады и присоединения к России. Тогда же стали появляться различные подходы к их трактовке. Но тогда, в эпоху социальных волнений и смут, военного противостояния важнейших геополитических игроков региона — Польши, Турции с Крымом, Швеции и России, эти события еще не успели стать историей, не успели «отлежаться» и воспринимались как текущая политика. По мере того, как события середины XVII века отходили в прошлое, а новая политическая реальность (перенесение казачьих порядков на отошедшие к России южнорусские земли и образование на них автономной Гетманщины) пускала корни, взгляд на Переяславскую Раду и связанные с ней сюжеты стал больше соответствовать понятию «исторический». Однако это вовсе не означало, что он стал менее политизированным. Отношение к ним большинства авторов казацких летописей конца ХVII-ХVIII веков было обусловлено сословными и политическими интересами казацкой старшины (к которой принадлежали и сами авторы), стремившейся уравняться в правах с российским дворянством, распространить свою господскую власть на крестьян и простых казаков и стать полновластной и единственной политической силой в Гетманщине. Именно эти посылки и были причиной появления автономистских взглядов и концепций, частью которых было и соответствующее изображение присоединения Малой Руси к России.

Анализ того, как в казацких летописях освещаются проблемы, связанные с Переяславской Радой, является предметом самостоятельного исследования, тем более, что автономистские настроения казачьей старшины XVIII века и идеология и практика украинского национального движения ХIХ-ХХ веков — это самостоятельные явления, различные по своим целям и формам. Между ними, конечно, есть много внешних сходств, скажем, стремление к самостийности. Однако следует помнить, что понимание этой самостийности, ее желательные масштабы, как и ее мотивация, у казачьего автономизма и украинского национализма были различными. Прочнее была идейная составляющая обоих течений, причем ряд важных положений украинское национальное движение позаимствовало именно из идеологии казачьего автономизма.

Так, в большей части летописей, составленных представителями казачьей старшины, присутствуют положения, которые были призваны подчеркнуть независимое происхождение этой социальной группы от России и русской знати, и вме-

сте с тем убедить других (и самих себя) в законности занимаемого ею социального и политического положения и ее равноправности с русским правящим классом. Например, в них подчеркивалось неславянское (степное) происхождение запорожских казаков, внимание акцентировалось на «кривдах» и «несправедливостях», которые московские власти чинили казачеству. О Переяславской Раде и переходе под государеву руку в них в целом говорилось как о радостном для народа (прежде всего, имелся в виду, конечно, «казачий народ») событии, однако их сословные интересы хорошо видны и тут. Скажем, ряд летописцев намекает, что все это было изменой законному (польскому) монарху (хотя на самом деле «измена» была результатом не Переяславской Рады, а казацкого мятежа вообще и геополитических исканий Хмельницкого и его окружения в частности). Но самым ярким свидетельством «своего» понимания Рады (и своих же интересов) является подробное описание условий, на которых состоялось присоединение, постоянное напоминание о «правах» и «вольностях», полученных казаками и старшиной [1]. Заметим, именно ими, а не всем малороссийским народом.

Еще большее развитие указанные сюжеты получили в «Истории Русов» — политическом памфлете, написанном примерно на рубеже ХVIII-ХIХ веков Г.Полетикой. В 1830-е годы «История» приобрела большую известность и оказала сильнейшее влияние на общественное мнение Малороссии (и России в целом) первой половины — середины XIX века. Долгое время ее содержание принималось на веру и не подвергалось ни малейшему сомнению или критическому анализу. Под ее идейным влиянием формировались умонастроения высших слоев Малороссии, их отношение к прошлому и настоящему. Между тем, уже во второй половине XIX столетия было доказано (и современные исследования подтвердили правильность этого вывода[2]), что «История Русов» — это сознательно сфальсифицированная история казацкой Украины, написанная на основе поддельных летописей и документов, и преследующая цели вовсе не исторические. Это, кстати, отличало ее от казачьих летописей, которые, несмотря на ясно видимый политический подтекст, были все же историческими сочинениями.

Как и казачьи летописи, она была призвана обосновать права казачьей старшины на политическую и экономическую власть в крае и защитить их от посягательств правительства, сохранить прежние порядки, хотя стремления полностью отделиться от России в ней нет. То есть, в ней отстаивается именно автономистский идеал старшинской верхушки. Преследуя сугубо политические цели и отстаивая властные интересы своего социального круга, авторы «Истории Русов» сознательно шли на искажение исторических фактов. В «Истории Русов» представлены все основные положения, имевшиеся сначала в казачьем самостийничестве, а затем перенятые украинским национализмом. К ним относятся утверждения об изначальной обособленности Великой и Малой Руси; о непрерывности государственности в Малой Руси, начиная с княжеских времен и до XVII века. Казачество преподносится как благородное сословие, издревле правившее в Южной Руси и сохранявшее государственную традицию, и потому имеющее «законное» право управлять ею и дальше. Его история и представители идеализируются; казачьи фрондеры и особенно Мазепа, возвеличиваются; Петр I и его политика изображаются в черном цвете и т.д. При этом внимание читателя постоянно акцентируется на «антиказачьих» акциях московских и петербургских властей, изображаемых как череды гонений и поборов.

Соответствующим было и изображение Переяславской Рады. Польско-литовский период подается в «Истории Русов» как время мирного и равноправного сожительства народов — поляков и русов. Казачья Южная Русь была самостоятельным государством, никем не завоеванным и соединившимся с Польшей добровольно, как «равное с равным», на договорных отношениях. Присоединение к Моc-

кве расценивается как продажа в рабство, потеря воли, подчеркивается недовольство казаками присоединением. Хмельницкий, нарушивший польско-казацкую идиллию, обвиняется (через цитирование поддельных источников) в предательстве и т.п. Опять-таки, постоянно говорится о договорных принципах взаимоотношений с Россией, а ей самой предъявляются обвинения в преднамеренных нарушениях заключенных соглашений и прочих, указанных выше, «грехах»[3].

«История Русов» занимает настолько важное место в украинской идеологии, что ее изучение (и как памятника общественной мысли, и как источника по общественно-политической ситуации в Малороссии того времени, и как идеологического манифеста сначала казачьего самостийничества, а затем и украинского национализма) является большой и самостоятельной научной проблемой. Стоит лишь отметить, что содержащиеся в ней положения, установки, система аргументации стали важнейшими составляющими идейных и духовных основ зарождающегося украинского национального движения. «История Русов» связала два разных явления - борьбу старшины за сословные привилегии и казачий автономизм XVIII века, и новую идеологию украинского национализма, концепцию формирования «Украины» как самостоятельного национально-политического организма, которые стали порождением века следующего.

Несомненно, что в становлении украинской национальной общности и государственности важным и даже решающим был XX век. Однако основы национальной идеологии, главные мировоззренческие постулаты национального движения были заложены раньше — в XIX веке — тогда, когда зародилось само движение, и возник украинский национализм как идейно-политическое течение. Одно из центральных мест в этом ряду занимало отношение к Переяславской Раде. Сторонники украинского национального движения усматривали в ней некий символический рубеж, ключевое событие в жизни Украины. Выступая за эмансипацию населения Малороссии в особую украинскую нацию и создание «Украины» как национально-государственного организма, они не могли обойти это событие вниманием и не высказать своего отношения к вхождению украинских земель в состав России. Естественно, оценки давались с точки зрения тех идеалов, которых придерживались сторонники движения.

Одним из основателей этого движения, его духовным отцом был Т.Шевченко. Его вклад в разработку образа «Украины» и придания ему романтического ореола трудно переоценить. Во многом благодаря поэзии Шевченко украинская тематика не только нашла свое выражение, но и со временем стала достоянием широкой общественности. Шевченко не был идеологом в чистом смысле этого слова. Он формулировал национальные идеалы не в четком политическом виде, а в литературных образах. Однако он дал тот эмоциональный толчок, тот иррациональный импульс к развитию, в котором нуждается и с которого начинается всякое национальное движение. Он определил ценностные ориентации и пути воплощения национальных идеалов. Поэтому заложенные Шевченко эмоциональные оценки Переяславской Рады, деятельности Богдана Хмельницкого, вхождения Украины в состав России, оказали на мировоззрение последующих поколений адептов движения сильнейшее влияние.

В свою очередь, мировоззрение Кобзаря и его отношение к этим событиям формировались под влиянием рассмотренной выше «Истории Русов», все идейные положения которой он отразил в своем творчестве. Шевченко не жалел черных красок и нелицеприятных эпитетов в отношении тех, кто, по его мнению, «запродал» Украину. В поэтической форме он озвучил важнейший идейный постулат движения, который в дальнейшем будет повторяться постоянно: о союзе Украины с Россией как равного с равным и «обманувшей» Украину Москве. В стихотворении «Великий льох» Хмельницкий молится, «Щоб москаль добром i лiхом 3 козаком дiлився». Однако, говорится далее,

«Не так воно стало»: «Отак-то, Богдане! Занапастив еси вбогу Сироту Украйну!»[4].

В другом стихотворении — «Розрита могила» — Шевченко уже прямо обвиняет Хмельницкого за его «предательство» Украины, за то, что отдал ее на поругание москалям и своим землякам — «перевертышам», снимающим с нее последнюю «полатанную сорочку» и «разрывающим ее могилы». Стихотворный образ — «Мать-Украина» — называет Хмельницкого «неразумным сыном» и горько жалеет о том, что он появился на свет. Если бы «Мать-Украина» знала, что он с ней сотворит, то пошла бы на детоубийство:

Ой, Богдане, Богданочку!
Якби була знала,

Да и было отчего горевать «Матери -Украине»:

Степи мої запродані
Жидові, німоті,
Сини мої на чужині
На чужії роботі.
Дніпро, брат мій, висихає,
Мене покидає,
І могили мої милі
Москаль розриває...[6].

Дальнейшая судьба Украины, по мнению Кобзаря, была определена выбором «неразумного» гетмана: Петр І «розпинав Нашу Україну», а Екатерина II «доконала Вдову сиротину»[7].

Выход, как считал Шевченко, настанет лишь тогда, когда будет отброшено наследие Хмельницкого. Это наследие было им образно названо «церковью-домовиной» — той «церковью Богдановой», где гетман молился о равенстве и братстве «козака» и «москаля». Лишь когда она будет разрушена, Украина освободится из неволи:

Церков — домовина
Розвалиться...і з-під неї
Встане Україна.
І розвіє тьму неволі.
Світ правди засвітить,
І помоляться на волі
Невольничі діти![8].

О том, насколько сильным было влияние Шевченко на мировоззрение последующих поколений адептов украинского движения, свидетельствуют материалы Государственного Политического Управления УССР, а именно сводки о настроениях населения республики. Из них видно, что многие националистически настроенные лица, говоря о Переяславской Раде и исторической доле Украины, цитировали строки из стихотворений Кобзаря, порой даже не отдавая себе в этом отчета.

Тем не менее, только сила художественного слова не могла заменить политической трактовки отношений Украины и России и методов их объединения. Поэтому параллельно с эмоционально-поэтической, сторонниками украинского движения начала создаваться и политическая концепция. Это было сделано членами Кирилло-Мефодиевского Общества (КМО, 1845-1847 гг.) — тайной организации, которая стала отправной точкой в деятельности украинского национального движения и формирования украинской национальной идеологии[9]. КМО впервые внесло политические мотивы в доселе чисто культурную и сугубо регионально-патриотическую деятельность представителей малороссийской общественности. Члены Общества (Н.Костомаров, П.Кулиш, Т.Шевченко и др.) уже не мечтали о восстановлении прежней гетманской автономии, о которой некоторые представители малороссийской общественности сожалели и раньше, не подвергая, однако, сомнению целесообразность нахождения Малороссии в составе России. Они поставили своей целью добиваться создания «Украины», причем именно как национально-государственного целого.

Н.Костомаровым, впоследствии видным историком и деятелем украинского движения, была написана «Книга бытия украинского народа». По словам одного из «отцов» украинства, известного историка М.С. Грушевского, деятельность КМО и «Книга» стали «первой серьезной и сознательной программой возрождения Украины»[10]. В ней целенаправленно дается идеальный, заведомо утопичес-

кий и несоответствующий исторической действительности взгляд на историю Украины, которая предстает как самостоятельный субъект, ведущий самостоятельную политику. Так, она добровольно объединилась с Польшей как «сестра с сестрою» (очевидно, на условиях равноправия). Затем, когда та не захотела жить в мире и согласии, Украина «присоединилась» к Москве «как единый люд славянский со славянским неразделимо и несмешанно» — то есть, опять же, как вполне самостоятельный и равный России организм. Москва же терпеть этого не пожелала и нарушила это идеальное состояние. Украина «попалась в неволю», а царь стал для нее «все равно... что идол и мучитель». «И пропала Украина»,следовал вывод" . Как видим, и здесь явственно ощущается влияние манифеста казачьей самостийности — «Истории Русов».

Все дальнейшее идейное и политическое развитие украинского национального движения проходило сообразуясь с приведенными выше оценками и принципами, ставшими одним из краеугольных камней украинской национальной идеологии. В последующем они могли развиваться, дополняться, но уже в установленном раз и навсегда русле. Общее негативное восприятие Переяславской Рады и вхождения Украины в состав России лишь укреплялось по мере развития движения и встававших перед ним трудностей в реализации своих национальных идеалов.

Достаточно сказать, что в строках песни известного украинофила, этнографа П.Чубинского «Ще не вмерла Украина», дается следующая оценка Хмельницкого и его поступка:

Ой, Богдане, Богдане, славний наш гетмане!
Нащо отдав Украшу ворогам поганим?
Щоб вернути її честь ляжем головами,
Наречемся України славними синами!

С этой строфой текст песни издавался не только в австро-венгерской Галиции, но и в Малороссии[12]. Весьма показательна дальнейшая судьба стихотворения. Написано оно было во время польского восстания 1863 года и призывало украинцев последовать примеру поляков. Затем оно было положено на музыку М.Вербицкого и стало настоящим национальным украинским гимном{13}.

При этом адепты движения — в основном представители интеллигенции — стремились превратить подобное восприятие из «символа веры» узкого круга своих единомышленников в достояние общественного сознания, для чего активно пропагандировали его и внедряли в сознание народных масс.

Примеров прозаической интерпретации событий середины XVII века можно привести множество. Для пропаганды (в том числе подспудной) тех или иных идей из печатной продукции в те годы лучше всего подходили книги для народа, например, календари. Так, содержание украинскоязычного отрывного «Календаря на 1910 рік» стало предметом обсуждения на специальном заседании Киевского Временного комитета по делам печати 4 ноября 1909 года. Члены Комитета усмотрели целый ряд «упущений», а также неверных «суждений и заметок». Опуская многие конкретные моменты, отметим, что неприятие у них вызвало «яркое выражение той, несогласной с исторической истиной и интересами государства, идеи племенной и культурной обособленности и самостоятельности малорусской ветви русского народа, которой проникнуто все содержание рассматриваемого отрывного календаря»[14].

Во многом это достигалось при помощи замалчивания тех «важных событий в истории Малороссии», которые «повлекли соединение всех частей Руси в одно целое, как Переяславская Рада или Полтавская победа». Зато в календарь были «внесены такие, в которых выступает факт измены единству России» (например, упоминание о том, как гетман И.Выговский разбил «московское» войско)[15].

Впрочем, таких календарей, как и прочей книжной продукции, деятели украинского движения выпускали много, и она доходила до тех, кому надлежало стать ее читателем, воздействуя соответствующим образом на их мировоззрение. В

«Журнале протоколов заседаний» упомянутого выше комитета от 23 января 1910 года был раскритикован другой «Народний календар на 1910 рік». Его авторы также объявляли «украинцев» особым, не русским, народом, внушали «читателям — крестьянам и рабочим, что русский литературный язык для них... чужой». А «факт соединения Руси с Московским царством в XVII веке» вообще трактовался «как жестокое и несправедливое насилие над украинским народом»[16].

Рубеж ХІХ-ХХ веков принес резкую радикализацию движения, политизацию его требований, разрыв с прежним украинофильством (которое еще подразумевало сохранение двойной идентичности: хоть уже и не малорусской, а новой, украинской, но все же наряду с общероссийской). Новое поколение окончательно сформулировало свою украинскую идентичность, превратило украинство из культурной и культурно-этнической категории в категорию национальную. Оно устанавливало связь между нацией и отдельным «украинцем» — членом нации. Те, кто был украинцем не просто по происхождению и по языку, а по убеждению, стали именоваться «национально сознательными». Так, члены возникшего в 1891 году тайного «Братства тарасовцев» в основу своего мировоззрения клали постулат, что «Украина была, есть и всегда будет отдельной нацией и как каждая нация потребует своей национальной воли для своей работы и прогресса»[17].

Политизация требований и разрыв с двойной идентичностью подразумевал более решительный пересмотр исторического прошлого Украины, а значит, и таких поворотных моментов, как Переяславская Рада. В феврале 1900 года в Харькове была образована Революционная Украинская Партия (РУП) — первая политическая украинская партия в Российской империи. РУП стала тем корнем, из которого в дальнейшем выросли все украинские партии, в том числе Украинская Коммунистическая Партия (УКП), действовавшая на Советской Украине до 1925 года. Идейной платформой РУП стала брошюра «Самостийная Украина», которую по просьбе организаторов партии написал адвокат Н. Михновский, названный впоследствии «отцом украинского национализма». Собственно, она не являлась партийной программой в полном смысле этого слова, а была скорее декларацией всего украинского движения, обоснованием его стратегии и «законности» борьбы за «самостийную Украину» и особую украинскую нацию.

Центральное место в рассуждениях Н.Михновского занимала Переяславская Рада, причем смотрел он на нее уже с новых, национальных, позиций — с точки зрения интересов и судьбы украинской нации. Он утверждал, что с 1654 года для украинской нации наступил «антракт» и она попала в рабство. Нарисовав страшную картину угнетения, запустения и русификации («смерть политическая, смерть национальная, смерть культурная для украинской нации»), Михновский выстроил систему «доказательств» того, что Россия владеет Украиной незаконно. Как и его предшественники, он указывал, что соединение Украины и России имело характер «равного с равным» и «вольного с вольным». «Два отдельных государства, целиком независимых одно от другого в своем внутреннем устройстве, захотели объединиться для достижения определенных международных целей», — так Михновский охарактеризовал суть Переяславских соглашений. Акт принятия казаками и народом южнорусских земель присяги на верность царю он, по понятным причинам, не упоминал вовсе, сосредотачивая внимание лишь на «мартовских статьях» 1654 года — своеобразном «разграничении полномочий» между российским правительством и гетманской властью. Он вводит термин, который, по его мнению, отражал это разграничение наилучшим образом — «Переяславская конституция».

Весьма вольно пересказывая содержание этих статей, он делал заключение, что результатом «конституции» стало создание не единого государства, а «союза государств», в котором оба независимых

субъекта сохранили собственные, непохожие формы устройства и права, в том числе право вести внешнюю политику. Выплаты с Украины шли не государству, а лично царю — «протектору». Украина не была ни завоевана Россией, ни присоединена к ней дипломатическим путем. Более того, ее статус был подтвержден «народом украинским» и царем «московским»[18].

Придя к такому заключению, харьковский адвокат делал вывод, что в результате этого договора Украина не утеряла никаких прав, а осталась суверенным государством. Последующее же развитие событий — постепенная инкорпорация земель в состав России — им однозначно оценивалась как одностороннее вероломное нарушение международного договора, торжество силы над правом. А это означало, что «Переяславская конституция» становится недействительной и Украина имеет все основания считать себя не связанной узами этого временного внешнеполитического договора. Посему, подводил итоги Михновский, лозунг: «Единая неделимая Россия для нас не существует», цели и деятельность украинского движения вполне оправданы не только с моральной, но и с юридической точки зрения. Оно просто обязано «разбить путы рабства» и возродить «одну, единую, нераздельную, вольную, самостийную Украину от Карпат и до Кавказа»[19].

Н.Михновским была проделана важная для идейного становления украинского движения работа. Им были суммированы и еще раз сформулированы взгляды на проблему предыдущих поколений украинофилов, дано им юридическое обоснование (пусть и весьма шаткое и спорное как с исторической, так и с правовой точки зрения) и выработаны программные установки для последующих поколений националистов. Но главное, им было сказано то, что вполне соответствовало настроениям носителей украинской идентичности и строителей украинской нации.

Радикализм «отца украинского национализма» и его неприкрытую враждебность российской государственности разделяли в те годы далеко не все активисты украинского движения. Многие его деятели, вполне соглашаясь с главной мыслью автора брошюры о необходимости создания автономной или даже самостийной Украины от Карпат до Кавказа, были недовольны экстремизмом идей Михновского, а также прямолинейностью самого автора, его сконцентрированностью лишь на национальной борьбе. Движение не было чем-то монолитным. Его адепты по-разному относились к социальным проблемам, по-разному оценивали остроту национального вопроса и способы его решения, имели разное видение будущего украинско-российских связей. Все это привело к тому, что РУП раскололась на ряд партий и групп.

Однако это никак не повлияло на их оценки ключевых моментов истории Украины. Отношение к Раде как к договору «равного с равным», убеждение в наличии накануне 1654 года независимого украинского государства и несправедливости его подчинения Москве, а также вытекающее из этих положений «моральное право» на свободу действий, стали для сторонников движения аксиомой и не зависели от их взглядов на социальные вопросы и отношения к формам государственной организации Украины и ее связей с Россией. Они стали той базой, на которой вели свою работу и автономистски, и федералистски, и сепаратистски ориентированные деятели национального движения.

Это вполне подтверждается позицией менее радикальных соратников Михновского. Например, члены созданного в 1908 году Общества (Товариства) Украинских Прогрессистов (ТУП), объединившего широкие круги украинских общественных деятелей разных (но, в основном, либерально-умеренных) политических оттенков, толковали Переяславскую Раду «акт добровольного присоединения», «создавший отношения личной унии» между Россией и Украиной «в одних сторонах политической жизни» и «отношения федеративные в других». «Статьи Богдана Хмельницкого» — эта, по их словам, «кон-

ституционная хартия Украины» —- была «насильственно отменена» Москвой, «вопреки ясно выраженным чаяниям и протестам украинского народа»[20].

Итак, к началу XX века уже вполне сложились основные принципы отношения сторонников украинского национального движения к Переяславской Раде и вхождению малороссийских земель в состав российского государства. Ими стали:

1) теория «договорных» отношений двух равных и равноправных субъектов, заключивших временный договор о военной поддержке;

2) изображение Переяславской Рады как договора об установлении непрочной конфедерации или личной унии;

3) замалчивание факта принятия казаками и населением южнорусских земель присяги российскому царю и нарочитое подчеркивание мартовских соглашений, полученных «прав» и «вольностей».

Эти «события первоначально оценивались с сословно-казачьей точки зрения, а со второй половины XIX, и особенно с рубежа ХІХ-ХХ веков, — с точки зрения "украинского народа" как национального коллектива.

К этому надо добавить одно важнейшее следствие, вытекающее из указанных выше принципов. Оно стало, пожалуй, главным при оценке Рады и всей последующей истории. Речь идет об эмоционально-морализаторской подаче излагаемых событий, при которых одна из сторон предстает праведником, а другая — коварным и вероломным нарушителем слова, отступником, одна — "агнцем", а другая — "львом рыкающим". Неотъемлемым атрибутом данного взгляда на события середины XVII века стал неисторизм. Действия исторических личностей и общественных сил рассматривались вне исторического контекста, не с точки зрения состояния общества того времени, его сознания, мировоззрения, принятых в нем норм, а с позиций их моральных обязательств и моральной же ответственности перед "Украиной" и украинской нацией — конструкциями гораздо более поздними.

Оценка дел 250-летней давности велась с точки зрения настоящего момента и интересов национального движения, то есть интересов формирующейся украинской национальной общности. Между тем, история украинского национального движения, формировавшего нацию, и история Украины как исторической области и народа вовсе не является одним и тем же. Это положение очевидно для любого серьезного и уважающего себя историка-профессионала, даже если сам он разделяет идеологию национального движения. Например, виднейший эмигрантский украинский историк И.Лысяк-Рудницкий отмечал, что «под «украинской историей 19 столетия (да и XX тоже, добавим от себя. — А.М.) можно понимать две различные вещи: с одной стороны, историю украинского национального движения, с другой — историю страны и народа»[21]. Данная подмена предмета исследования является одной из главных причин политизированности истории Украины, однобокого и потому неглубокого ее изучения «национально сознательными» исследователями, продолжающими следовать принципам, заложенным еще «Историей Русов».

Этот, ставший уже подсознательным, подход господствует при оценке Переяславской Рады и поныне. Между тем, стремление морализировать исторический процесс, к тому же с точки зрения лишь одной из действующих сторон, мифологизирует историю. Оно создает некую виртуальную реальность, которая лишает историка возможности непредвзято рассмотреть то или иное явление, разобраться в его движущих силах и механизмах и, в конечном счете, ответить на главный вопрос: почему произошло именно так, а не иначе. И кроме того, логика исторического процесса, логика политики, что в XVII, что в XXI веках, весьма далеки от моральных установок, тем более моральных оценок последующих поколений.

Утверждению в украинской национальной идеологии и современной украинской историографии указанных выше принципов в немалой степени способствовало то, что они легли в основу нацио-

нальной концепции истории Украины. Эта концепция была создана на рубеже XIX — XX веков усилиями известного историка и деятеля национального движения М.С. Грушевского. Указанные принципы — телеологичность, изображение истории Украины с позиций интересов формирования национальной общности — характерны и для его трудов. В то же время, М.Грушевский был не только виднейшим общественным деятелем, но еще и историком, и не мог так же легко жонглировать фактами или интерпретировать их в угоду национальной борьбе (особенно на ранних стадиях своей научной карьеры), как это делал Н. Михновский и многие другие адепты украинства. Все это обусловило известную двойственность его оценок Переяславской Рады.

М.Грушевский полностью разделял главное положение украинского самостийничества. Одним из краеугольных положений его концепции стало отрицание этнического, культурного, политического и прочего единства Великой и Малой Руси, велико- и малороссов в прошлом и настоящем. Термины «Украина», «украинцы» Грушевский употреблял применительно уже к Древней Руси, «украинский» народ выводил еще из эпохи расселения славян. Почти так же он удревнял и украинскую государственность, объявляя «Украину» и «украинский народ» единственными наследниками древнерусского наследия. Исходя из этих базовых положений, Грушевский рассматривал и события XVII века. Он писал, что после 1654 года «Украина находилась под московской протекцией»[22] и пользовалась правами «вполне самостоятельного» государства, жившего «вполне самостоятельной жизнью» и осуществлявшего связь с Россией лишь через царя{23}. Присоединение, считал Грушевский, было вызвано военной необходимостью, а сам союз являлся «одной из карт широкой политической игры» и расценивался Хмельницким как временный, преследующий сиюминутные цели{24}.

Но одновременно с этим он признавал, что сознание общества, в том числе казачьей верхушки, сильно отставало от развития событий. Мартовские статьи (эта «Переяславская конституция» или «конституционная хартия», как ее называли многие адепты движения) не содержали «никакой продуманной программы» (что вообще-то должно быть присуще настоящему межгосударственному договору и, тем более, свидетельствовать о политической зрелости договаривающейся стороны). Многое в «Статьях» было заимствовано из предыдущих договоров с Польшей, а в центре внимания находились сугубо сословные казачьи привилегии. Об автономии и независимости местной власти речи велось мало[25]. «Мы составили бы очень невыгодное понятие об уровне политического развития казацких правящих кругов, если бы хотели искать в этих петициях полного образа их политических стремлений», — подчеркивал Грушевский. Впрочем, возможно казаки чего-то недоговаривали, боясь оттолкнуть Москву и сорвать переговоры? Но Грушевский тут же это опровергает. Ведь даже у самого «украинского общества», — писал он, — «мысли о последовательном проведении принципа автономии только лишь нарастали и определялись»{26}.

Данное утверждение «отца-основателя» украинской исторической науки никак не свидетельствует в пользу трактовки Переяславской Рады как договора равноправных сторон, да еще и самостоятельных государств. Указывая, что по мере углубления восстания Хмельницкий и его окружение постепенно начинали отказываться от «чисто казацких воззрений и интересов» и приходили к осознанию необходимости отстаивать «политические интересы всего народа» и «эмансипацию всей Украины», Грушевский признает, что «нужно было время» на то, чтобы эти «мысли сложились, уяснились и проникли в сознание»[27]. В связи с вышесказанным по-другому звучат его слова о том, что «Москва... смотрела на Украину как на новое приобретение» и стремилась поглотить ее, отменить особое внутреннее устройство Украины и ее самоуправление{28}.

Желая или не желая того, М.Грушевский ставил под сомнение ключевой момент в «теории договора», а именно наличие полноценной украинской государственности в канун Переяславской Рады, которую он считал только зарождающейся. Глубокий анализ фактов дал историку основание утверждать, что рожденный мятежом, непрерывными войнами и смутами новый строй на самом деле «не был продуман до конца и не организован планомерно»[29]. «Мы должны помнить, — замечал он, — что имеем дело с отношениями (внутри казацкой державы. — А.М.) еще не определившимися вполне, формами, еще не отвердевшими во многом и позже, недоразвившимися до полной определенности вследствие неблагоприятных обстоятельств» (то есть непрекращающейся войны и мятежей){30}.

Но, тем не менее, несмотря на отдельную противоречивость в конкретных вопросах, вся созданная М.Грушевским концепция вполне позволяла не обращать внимания на зачаточность и неустойчивость форм казацкой государственности. Неувязки между желаемым и действительным легко отступали перед интересами, далекими от истории. Адепты движения могли в ней увидеть (и видели) то, что хотели: наличие древнего «украинского» народа, возродившего «украинское» государство, и его борьбу за национальную независимость. К тому же, в интересах политической целесообразности Грушевский-ученый всегда уступал Грушевскому-общественному деятелю, если они вступали друг с другом в противоречие. Поэтому предлагаемая им трактовка Переяславской Рады и пребывания Украины в составе России, которую следовало знать массам, больше соответствовала не его научным трудам, а взглядам Михновского.

В разгар революции, в мае 1917 года, М.Грушевский, к тому времени уже председатель украинской Центральной Рады, издает популярную, рассчитанную на рядовые массы, брошюру с говорящим названием «Кто такие Украинцы и что они хотят». В ней в доходчивой форме излагались цели украинского движения, объяснялась необходимость создания украинской нации и государства, пропагандировалась украинская идентичность и указывались те силы, которые этому мешали. В близких духу времени словах Грушевский утверждал, что в XVII веке украинский народ «великим восстанием добыл себе свободу», но, ища помощи против Польши, «неосмотрительно связался с Московским царством», которое «потихоньку поработило его». А именно: помогло панам закрепостить народ, лишило «политической свободы», самоуправления, земли, доходов и прибыли все сословия Украины, заполонило Украину русскими чиновниками и «своими» перевертышами, организовавшими жестокий национальный гнет. Они запрещали украинский язык, изгоняли его из школ, прессы, органов власти, запрещали «свободно описывать прошлое». И даже «старались не дать употреблять» само слово «Украина», чтобы украинцы не знали, кто они такие и как дошли до такой неволи[31].

Именно такое простое и незамысловатое изображение прошлого полностью соответствовало не только идеологии движения, но и должно было объяснить широким массам причины и цели национальной борьбы против многочисленных врагов, главным из которых была Россия, — неважно, прежняя белая или новая красная, — и служить ее мотивацией. И надо сказать, что подобные штампы прочно закрепились в сознании тех, кто в годы Гражданской войны воевал на стороне украинских националистических правительств.

После ее окончания оценки Переяславской Рады не претерпели существенных изменений ни в украинской эмиграции, ни среди тех их коллег, которые остались на Советской Украине. Впрочем, о самой Раде говорили редко: недавние события заслонили дела давно минувших дней. В частных разговорах, листовках и т.п. имя Петлюры звучало гораздо чаще, чем Хмельницкого или Мазепы.

Примером отношения может служить дневник виднейшего деятеля украинства, литературоведа и вице-президента Всеукраинской Академии Наук С.Ефремова, а

в прошлом заместителя председателя Центральной Рады. На 745 страницах своего дневника он не скрывал негативного отношения к большевикам и «современному режиму», а также ко всему, что, по его мнению, определило тяжелую долю «несчастного народа» и оставило его на обочине истории. И хотя о Переяславской Раде и выборе Хмельницкого Ефремов не говорит ни слова, подспудное отношение к этому событию у него все-таки непроизвольно прорывается. Летом 1928 года он путешествовал по Днепру. Проплывая мимо Переволочны, где в 1709 году войска А.Д. Меньшикова добили остатки армии Карла XII, он обратил внимание, что вода вот-вот подмоет стоящий на берегу памятник. «А... может, туда ему и дорога, этому памятнику, поставленному победившей Россией на порабощение Украины», — записал в дневнике Ефремов, тем самым показывая свое отношение и отношение тех кругов украинской интеллигенции, к которым он принадлежал, и к Полтаве, и к тому, что ей предшествовало полувеком ранее[32].

Зафиксированные сотрудниками ГПУ УССР случаи националистических настроений среди населения республики (имевших место главным образом среди представителей украинской интеллигенции и, реже, крестьянства) свидетельствуют, что они в основном сводились к утверждению, что Россия захватила (угнетает, эксплуатирует и т.п.) Украину. При этом говорившие не поясняли, что стало отправной точкой — 1654 или 1920-й год, хотя общий настрой этих людей не оставлял сомнений в их оценке и того и другого[33]. Нелишне отметить, что образование СССР и укрепление советского государства представители « национально-ориентированной» украинской общественности порой называли, по аналогии с Переяславской Радой, новым «Переяславом» — «продажей Москве»{34}. Весьма показательное сравнение, наглядно демонстрирующее отношение украинских националистов к обоим событиям.

Впрочем, хотя в 1920-е годы украинские националисты и старались реже высназывать свое отношение к присоединению Украины к России, они могли бы не делать этого вовсе. За них это делала официальная советская историография в лице школы академика М.Покровского. Следуя в установившемся после революции русле национального нигилизма по отношению к России, к ее прошлому, к русскому духовному наследию, она характеризовала Переяславскую Раду как превращение Украины в колонию России, приведшее к ее экономическому и национальному угнетению. Действия же, направленные против России, например, измена гетмана И.Мазепы, толковались как попытки отстоять украинскую независимость[35]. Нетрудно убедиться, что данный подход вполне соответствовал взглядам адептов национального движения.

Не изменились взгляды последних и тогда, когда официальная точка зрения руководства СССР на историю дореволюционной России, в том числе на присоединение украинских земель, была в 1930-е годы значительно пересмотрена[36]. Разве что их бытование ограничилось узким кругом определенным образом настроенных представителей интеллигенции. Украинское диссидентское движение относилось к вопросу о Переяславской Раде и условиях вхождения Украины в состав российского государства с большим вниманием. Так, в 1965 году в самиздате вышла рукопись И.Дзюбы «Интернационализм или русификация?». В ней утверждалось, что украинская нация находится в состоянии кризиса из-за великодержавной и русификаторской политики коммунистической партии, а сами украинцы — в неравноправном положении. Дзюба повторял, что Украина не «воссоединилась» с Россией, а «вступила в договорной союз, который потом был вероломно сломан царизмом»{37}. Характерно, что данная работа пользовалась в «национально-сознательном» «полуподполье» популярностью и стала своеобразным срезом умонастроений большей части диссидентствующей украинской интеллигенции{38}.

Кстати, особые нарекания и неприятие со стороны «национально сознатель-

ных» («свідомих») представителей украинской общественности вызвал сам термин и концепция «воссоединения», введенные в 1954 году Н.Хрущевым в ходе масштабных торжеств, посвященных 300-летию Переяславской Рады, ознаменовавшей, как теперь утверждалось, «воссоединение Украины с Россией». Так, украинский историк М.Брайчевский, сотрудник Института истории АН УССР, в 1966 году написал статью «Присоединение или воссоединение?». В ней он отвергал новую концепцию и критиковал ее как великодержавную, централизаторскую и шовинистическую. Статью он намеревался опубликовать вполне легально, но она непонятным образом появилась не на страницах исторического журнала, а в самиздате, а затем, по вполне понятным причинам, и в «тамиздате» — за границей, роковым образом повлияв на судьбу ее автора[39]. Как и книга И.Дзюбы, статья М.Брайчевского вызвала большой резонанс среди «национально-мыслящей» украинской интеллигенции.

Хотя если бы представители украинской диссидентской общественности вгляделись в эту концепцию повнимательнее, то за «воссоединением двух братских народов» и «сознательным выбором украинского народа» в пользу единства с Россией, они могли бы обнаружить то, что предыдущие поколения украинских националистов и они сами так долго хотели доказать. А именно: положение о равенстве субъектов — участников Рады, ибо лишь в этом случае Украина могла «воссоединиться», а не быть присоединена, пусть даже на условиях жалованных царем мартовских статей. Но эмоциональное восприятие приставки «воc-» как некоего символа предопределенного историей выбора в пользу столь нелюбимой украинскими националистами России, перевесило разумный анализ очередного хрущевского «подарка».

В годы перестройки и обретения Украиной независимости все прежние установки полуторавековой давности и оценки прошлого Украины, и в первую очередь Переяславской Рады, до тех пор «варившиеся» в украинской эмиграции и диссидентской общественности, вновь всплыли на поверхность и не только получили признание, но и приобрели характер официальных и «охраняющих отечество». О том, что именно эти оценки и принципы стали таковыми, ярче всего свидетельствуют соответствующие разделы издаваемых на Украине учебников истории. Впрочем, изучение современной украинской историографии проблемы, а также того, как Переяславская Рада и русско-украинские отношения освещаются в учебных программах и СМИ Украины, и какое место отводится им при формировании общественного мнения Украины — предмет отдельного исследования.

В заключение отметим следующее. Негативная оценка Переяславской Рады и последовавшего за ней вхождения части южнорусских земель в состав России, концепция о договорном союзе равноправных сторон, теория конфедерации двух самостоятельных государств (России и Украины), ныне широко распространенные в официальных и гуманитарных кругах Украины, возникли далеко не сегодня. Своим появлением они обязаны не научному поиску, учету исторического контекста события и непредвзятой оценке фактов, а интересам политическим. Эти подходы стали важнейшей составляющей идеологии сепаратизма: первоначально казачьего автономизма, а впоследствии и украинского национализма. Они были призваны обосновать законность самостийнических устремлений и тех, и других, подтвердить и морально оправдать деятельность адептов украинского движения, направленную на создание украинской нации и «Украины».

Эти задачи остаются для украинства и окормляемого им государства актуальными и поныне, поскольку процессы создания украинской нации еще далеки от своего завершения, а легитимность и необходимость существования Украины как самостоятельного и самоценного национально-политического организма надо неустанно подтверждать, в том числе соответствующим изображением прошлого.

[1] Подробнее см.: Лукашова С.С. Культурное пограничье: «свои» и «чужие» в казацком летописании XVIII в. //Регионы и границы Украины в исторической ретроспективе. М., 2005. С. 45-48.

[2] См., например: Лукашова С.С. «История русов» в современных украинских исследованиях //Белоруссия и Украина: история и культура. Ежегодник, 2004. М., 2005. С. 401-402.

[3] Історія Руссов.

[4] Шевченко Т. Кобзар. Київ, 1956. С. 238. Стихотворение «Великий льох».

[5] Там же. С. 169-170. Стихотворение «Розрита могила».

[6] Там же.

[7] Там же. С. 189. Стихотворение «Сон».

[8] Там же. С. 239.

[9] Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX ст.). СПб., 2000. С. 55-58.

[10] Грушевський М. 250 літ //Національні процеси в Україні. Історія і сучасність. Київ, 1997. Т. 1. С. 191.

[11] Костомаров М. Книга буття українського народу //Там же. С. 249-251.

[12] Впервые текст был опубликован в № 4 Львовского журнала «Мета» (декабрь 1863г.). С. 271-272. Причем первоначальный вариант был еще откровеннее: «Нащо віддав Україну Москалям поганимъ?!». Из российских изданий см., например: антология «Українська Муза». Київ, 1906.

[13] Также символично, что именно он, только в сильно сокращенном виде и без упоминания Хмельницкого, лег в основу государственного гимна Украины (хотя официально текст гимна пока не утвержден). Это следует из статьи 20 Конституции Украины: «Государственный Гимн Украины — национальный гимн на музыку М.Вербицкого со словами (? — А.М.), утвержденный законом». Как видно, в тексте Основного Закона формально не указано, какие это слова. См.: Конституция Украины. Симферополь, 1998. С. 7.

[14] Цит. по: Тимошик М. Про українське питання — з болем і надією //Українське питання. Київ, 1997. С. 24-25.

[15] Там же. С. 25.

[16] Там же. С. 26-27.

[17] Цит. по: Гунчак Т. Україна. Перша половина XX століття. Київ, 1993. С. 14.

[18] Махновський М. Самостійна Україна / / Національні процеси в Україні. Т. 1. С. 313, 314, 321.

[19] Там же. С. 315-317.

[20] Політико-національна декларація ТУП / / Національні процеси в Україні. Т. 1. С. 365.

[21] ЛисякРудницький І. Історични есе. Т. 1. Київ, 1994. С. 146.

[22] Грушевский М. С. Очерк истории украинского народа. Киев, 1990. С. 187-189.

[23] Он же Иллюстрированная история Украины. М., 2001. С. 312.

[24] Он же. 250 літ. //Національні процеси в Україні. С. 189.

[25] Он же. Очерк истории украинского народа. С. 189.

[26] Он же. Иллюстрированная история Украины. С. 312.

[27] Там же. С. 306, 322.

[28] Он же. Иллюстрированная история... С. 312, 319; Он же. Очерк истории... С. 194.

[29] Он же. Иллюстрированная история... С. 319.

[30] Он же. Очерк истории... С. 196-197.

[31] Он же. Хто такі Українці і чого вони хочуть. Київ, 1917. С. 7-8.

[32] Єфремов С. Щоденники. 1923—1929. Київ, 1997. С. 538, 642.

[33] Марчуков А. В. Украинское национальное движение. УССР, 1920-1930-е годы. М., 2006. С. 219-233, 246-259.

[34] Российский Государственный Архив Социально-политической Истории. Ф. 1. Оп. 3. Д. 130. Л. 73.

[35] См., например: Книга для чтения по истории народов СССР. Под ред. М. Покровского. Т. 1., М., 1930. С. 89, 93, 95.

[36] Так восстанавливалась историческая преемственность между дореволюционной Россией и СССР, «реабилитировались» многие государственные деятели, деятели культуры и искусства прошлого, были значительно смягчены нигилистическое отношение к историческому пути России и русофобские тенденции, широко распространенные в определенных (и влиятельных) кругах партии и новой интеллигенции. «Собирание» державы стало трактоваться не как колониальная экспансия царизма и угнетение народов, а как «наименьшее» для них «зло», а затем как прогрессивное явление. Пересмотр оценок Переяславской Рады 1920-х годов, нашел, в частности, отражение в учреждении в 1943 году ордена «Богдана Хмельницкого».

[37] Дзюба І. Інтернаціоналізм чи русіфікація? Київ, 1998. С. 80.

[38] Касьянов Г. Незгодні: українська інтелігенція в русі опору 1960-1980-х років. Київ, 1995. С. 96.

[39] Там же. С. 115-116.