Иван ЛАППО

Происхождение украинской идеологии Новейшего времени

Иван Иванович ЛАППО (1869–1944) — русский историк, профессор

I

Еще задолго до европейской войны, начавшейся в 1914 году, вниманию Европы был представлен новый, неизвестный раньше народ — «украинский». Уже в последние десятилетия XIX века о нем настойчиво заговорила печать в Австро-Венгрии, особенно в Галиции. Национальные организации «украинцев» работали и в других странах Европы. Публичные лекции, съезды, общая и научная печать все энергичнее выдвигали национальные права этого народа и вырабатывали их обоснования. На «Congres mondial des Associations lnternationales» звучало имя «Украины», ее национальные требования стали доводиться до сведения правительств европейских держав. В годы катастрофы России наконец сделана и попытка создания особого государства «украинского народа».

Но идея «украинского народа» — создание и достояние лишь части южнорусской интеллигенции, притом далеко не ее подавляющего большинства. Что же касается народных масс южнорусских, то они знают себя лишь как русских. Каждый француз, англичанин, немец и именует себя французом, англичанином, немцем. Но я не думаю, чтобы можно было найти сколько-нибудь достаточное число крестьян Киевщины, Черниговщины, Волыни, Галичины, которые бы называли себя украинцами.

Как же зародилась идеология «украинства», как одного из течений интеллигентской южнорусской мысли? Постараемся дать ответ на этот вопрос хотя бы в самом общем виде, отстраняя детали, недоступные короткому очерку.

Через каких-нибудь двадцать лет после Переяславской присяги Богдана Хмельницкого и козачества идея единства русского народа, идея органического единства Малороссии с Великой Россией, государственным союзом всего русского народа, нашла свое ясное и точное выражение в малороссийской литературе. Вышедший первым изданием в Киеве в 1674 году «Синопсис» на основе исторической идеи единой России закрепил соединение Малороссии с Державною Русью, совершенное в 1654 году. По «Синопсису», народ «русский», «российский», «славено-российский» един. Киев — «преславный верховный и всего народа российского главный град». Россия едина. После веков унижения и отделения «княжения Киевского» от «России» наконец «милость Господня» свершилась, и «богоспасаемый, преславный и первоначальный всея России царственный град Киев, по многих переменах своих», вновь вернулся в состав Державной Руси, под руку общерусского царя Алексея Михайловича, как «искони вечная скипетроносных прародителей отчина», органическая часть «российского народа».

«Синопсис» до 30-х годов XIX столетия переиздавался около тридцати раз. Он стал учебною книгою по русской истории для ряда поколений во всей России, а в ее составе и Малороссии. Эти поколения знали лишь единый русский народ, без какого-либо разделения его на ветви по этнографическим особенностям, и знали Россию как национальное русское государство.

Но Малороссия все-таки имела свои особенности. Из них более всего броса-

лось в глаза козачество, такое живое и яркое в XVII и XVIII столетиях. Эти особенности, и прежде всего именно козачество, было необходимо объяснить исторически. И таких объяснений предложено было достаточно много. Часть их дошла до вывода козаков из восточных народов. Но уже в XVIII столетии настойчиво доказывалось их русское происхождение, притом в литературных произведениях самих малороссов. Примером может служить хотя бы «Краткое Описание о Козацком Малороссийском народе» П.И. Симоновского, старательно подчеркивавшего, что малороссийские козаки «суть природные россияне». Единство козачества и всех «малороссиан» с единым русским, «российским» народом совершенно ясно и безоговорочно выражено в малороссийской литературе XVII и XVIII столетий.

Но уже с XVIII века в ней обнаружилась и черта, которая может быть признана первоначальным исходным моментом для того направления, которое в новейшее время превратилось в так называемое «украинство». Эта черта — особые «права» Малороссии в составе России. Именно права в государстве Российском, без малейшего намека на этнографические особенности малороссийского народа. Кто должен осуществлять эти «права»? Козацкая власть, возглавлявшая Малороссию в момент ее присоединения к составу Державной Руси, «Великой России». На каком основании? На том, что в 1654 году ею был заключен договор с «Российским» царем Алексеем Михайловичем. Так уже в XVIII столетии в малороссийской литературе было выдвинуто начало не простого подданства Малороссии «Российскому» царю, а ее договора с ним, не полного слияния с Московским государством в единую «Великую Россию», а автономного в ней положения.

Эта идея родилась в обстановке перенесения в Россию французского «просвещения» XVIII века и стремлений положить в основу организации «Российского» государства нормы «закона» с идеологией «просвещения», которые нашли такое яркое выражение в мечтах и идеалах Великой Екатерины, переживавшей медовые месяцы своей императорской власти над необъятной Россией и своей веры во всемогущество вольтерианского разума и непререкаемую правду оснований государственной жизни по Монтескье.

Депутатская комиссия 1767 года, имевшая в своем составе автономистов Прибалтийского края, увидела и автономиста Малороссии, в лице депутата Малороссийского шляхетства Лубенского полка Г.А. Полетики. С его-то именем так или иначе и связана известная «История Русов или Малой России», которой авторство было в свое время неправильно приписано знаменитому Белорусскому архиепископу Георгию Конискому. Это и есть то произведение, с которого может, хотя и с очень большими оговорками, вести свое начало литературное выражение так называемой ныне «украинской» идеологии. Но как безжалостно эта идеология разорвала с самыми основными положениями «Истории Русов»! Единство русского народа не возбуждает никаких сомнений у ее автора. Он просто не может мыслить вне этого основного положения. Московские князья такие же русские князья, как и великий князь Владимир Святой. С переименованием Царства Московского на Российское оно стало именоваться «Великою Россиею», а земли русских княжеств, находившихся вне ее, «Чермная и Белая Русь», эти «обе Руси вместе названы тогда Малою Россиею». По присоединении к Литве в Малороссии сидели наместники «из русской породы» князья, а когда «пресеклась мужеская линия Князей Русских», их преемниками явились выборные «Гетманы Русские», которых преемство «История Русов» ведет до Богдана Хмельницкого включительно, за время соединения Малороссии с Литвою, а с 1569 года с Польшею.

Козачество — военное сословие Малороссии, соответствующее польской шляхте и русскому шляхетству, т.е. дворянству. А если это так, оно должно было держать в своих руках судьбы своей страны и власть «правительства» в ней. Это-то козачество и вступило в 1654 году в договор с царем Алексеем Михайловичем. Оно выговорило себе и своей стране опреде-

ленные права и автономии Малороссии, в которой оно было правящим классом. Этот договор был закреплен присягою московских послов «от лица Царя и Царства Московского о вечном и ненарушимом хранении условленных договоров».

Такова общая концепция автора «Истории Русов». Конечно, присяга Московской власти — простой вымысел. Конечно, формальных обязательств конституционного характера не давала Московская власть при присоединении Малороссии, как уже безусловно доказано к настоящему времени историческим исследованием, хотя этого и не хочет признавать «украинская» литература. Но необходимо еще отметить и то, что автор «Истории Русов» и Лубенский депутат Полетика выдвигали не права народа на автономию и самостоятельность, а лишь права козачества как вида, «noblesse», дворянства, Монтескье, которое так настойчиво выставлял он вперед в значении среды и силы, стоящей в правильной монархии между монархом и народною массою. До идеи народа в современном демократическом значении слова было еще очень далеко!

Но XVIII век и начало XIX дали толчки и для оживления интереса к малороссийским быту и историческому прошлому. Стали понемногу вырисовываться и этнографические особенности малороссийской ветви русского народа. Все это совершалось уже в то время, когда Малороссия силами Российской Империи достигла внешней безопасности и когда она получила возможность войти в общую культурную жизнь, создававшуюся тою же Российскою Империей. Только завоевание Крыма и Черноморского побережья обеспечило Малороссии безопасность от татар и турок. От татарской сабли и турецкого ятагана была спасена Малороссия. Татарская веревка перестала вязать малороссов, как скот, гонимый на продажу или убой. Разделы Речи Посполитой отстранили и угрозу польских набегов и обратного завоевания. Развиваться экономически и культурно в «вожделенном мире» Малороссия получила возможность только благодаря внешней безопасности, доставленной ей Россией, которой органическую часть она теперь составляла. В то же время потекла в нее из общерусских центров, особенно из Петербурга, и развивавшаяся общерусская, с европейскими влияниями, культура. Российская власть умножает в ней учебные заведения. Они несут с собою светское образование на смену исключительно церковной старой малороссийской школы. Общерусская литература переносит в Малороссию и новые политические и социальные идеи Европы. Русская власть открывает преобразованную затем в университет коллегию в Харькове, лицей в Нежине и, наконец, учреждает в 1833 году университет св. Владимира в Киеве. Умственная жизнь Малороссии получает новые, могучие средства для своего развития. Уже в XVIII столетии начинают появляться в печати и труды по изучению отдельных частей России. В их числе в 1777 году вышло в Петербурге и «Землеописание Малой России», составленное В.Г. Рубаном. В том же XVIII столетии происходит процесс оседания русского дворянства на местах, в его имениях, со времени манифеста 18 февраля 1762 года о вольности дворянской. В «дворянские гнезда», как местные очаги дворянской культуры, превращаются в России старые помещичьи избы-усадьбы. Библиотеки из русских и иностранных книг, новый комфорт, замашки и вкусы столичной и европейской жизни, которой полным образцом представлялся Петербургский Двор, — все это входит как необходимое в дома крупных дворянских имений, и внешностью своей постройки копирующие столичные и загородные дворцы. То же происходит и в Малороссии. Замки и дворцы местного крупного дворянства не отстают от «дворянских гнезд» остальной России. В то же время малороссияне все больше и больше заполняют ряды правительственных и военных деятелей Российской Империи, сливаются в единой правительственной среде и правящем классе, работают для общего единого государства Российского. Литературные вкусы и направления сменяются. Переживаются французские классицизм и «просвещение», масонство, сентиментализм,

либерализм, увлечение романтизмом с ранних, туманных и тем еще более обязательных его проблесков. Сентиментальный интерес к «пэйзанам» соединяется со снисходительно-любовным чувством к родному быту и местной, родной старине. Меценаты из крупного дворянства в своих крепостных театрах не прочь посмотреть на легкую пьеску, изображающую местную «простонародную» жизнь, не прочь и поговорить на «простом» языке со своими «пэйзанами», а иногда и между собою.

Вот в какой обстановке возникают первые литературные произведения на живом, народном малороссийском языке — «твори» Ивана Котляревского, Василия Гоголя-отца и других малорусских писателей. Эта местная литература представлялась тогда простым придатком к общерусской литературе на ее литературном, а не живом народном языке. Именно ей по-старому отдавали свои силы наиболее талантливые малороссы, с Николаем Гоголем-сыном во главе. Сам Т.Г. Шевченко, имя которого, как своего «батька», теперь провозгласили «украинцы» знаменем своего партийного дела, отнюдь не разрывал с русским народом. Свой дневник он писал на общерусском литературном языке, а следовательно, и мыслил на нем. И не чужою ему представлялась Россия, а родною, «нашим отечеством», как он ее называл в своем дневнике. Но Шевченко писал на прекрасном общерусском языке и для печати. Укажем на его высокохудожественное произведение «Тризна», написанное превосходными стихами и напечатанное в 1844 году. Для образца его стиха можно привести хотя бы первые девять строк посвящения этой поэмы княжне Варваре Николаевне Репниной:

Душе, с прекрасным назначеньем,
Должно любить, терпеть, страдать,
И дар Господний вдохновенье
Должно слезами поливать.
Для вас понятно это слово!..
Для вас я радостно сложил
Свои житейские оковы,
Священнодействовал я снова
И слезы в звуки перелил.

Нашли свое отражение в небольшой части малороссийской интеллигенции в первой половине XIX века и начавшееся славянское возрождение (Харьковский университет в начале своей истории был рассадником ученого славизма в России), и ранний, особенно французский, социализм. Характерным явлением в этом отношении было известное Кирилло-Мефодиевское братство, которого разгром в Киеве, так же как и разгром общества петрашевцев в Петербурге, были явлениями одного и того же порядка, т.е. борьбы старой власти с зачатками революционного движения в России.

Исторический перелом в русской жизни, «эпоха великих реформ» императора Александра II, неизбежно и в Малороссии выразился в новых течениях мысли и стремлений как на почве общерусских, так и местных обстановки и задач. Освобождение крестьян и остальные великие реформы, вся атмосфера тогдашней русской жизни, народничество, а дальше — радикализм, федерализм, социализм, все то, что в области идей подготовило переживаемый нами теперь кризис России.

Недостаток места не позволяет остановиться на оттенках мысли и подробностях ее работы в кругах малороссийской интеллигенции. Но необходимо отметить, что далеко не вся она, далеко и не ее большинство, а лишь сравнительно меньшая ее часть, отдавала свои мысли и стремления развитию местной жизни и идеалам малороссийской автономии и особности. Большинство этой интеллигенции жило общею жизнью России и русского народа, будут ли это люди, целиком плывшие в общем потоке жизни ее населения, в русле естественного развития России, или стремившиеся его ускорить или даже совсем изменить путем революционной работы.

Не обходилось, конечно, и без крайностей увлечения родною Малороссией, доходивших иногда до высокой степени «галушкового патриотизма», как его называли сами малороссы, который заставлял ставить своих сородичей не только неизмеримо выше остальных русских, но даже впереди всех народов целого мира. Так, весь-

ма известный малороссийский деятель Пантелеймон Кулиш в ранний период своей работы, когда он еще не «изменил идеалам» своей молодости, как говорят о нем новые «украинцы», и не усвоил еще общерусского сознания, в 1843 году в своем произведении «Украйна» писал: «Не було в свете люду одважнейшого й славнейшого над Греков и Козакбв; нелиа ж ни в кого й песень луч-чих, яч у Греков да в Козаков». Греческие «стародавни песни» собрал «тяжко розумный чоловек Гомер». Но «такии ж як раз песни спевают по селах и наши бандурники и кобзари».

Кулиш собирает эти песни, но замечает в них пробелы. «Помирковавши сам з собою добре, як бы добавить тии пропуски», он поступил так: «зложив оце старыми словесы новыи думы» и «попритулював их до кобзарських дум усюды, де вже деды не памятают, як спевати». Так должна составиться «книжка», такая же, «як Гомерова Илиада», с таким же, очевидно, мировым значением.

Но рядом со всем этим все больше и больше данных для изучения и понимания Малороссии накоплял невидный широким кругам общества, но упорный, «мозольный» труд деятелей русской науки. Как органическая часть России, Малороссия должна была привлечь на себя внимание и силы общерусской науки в ее блестящем развитии на протяжении XIX и начала XX столетий. Издания источников и материалов для разработки истории Малороссии, ее языка, ее этнографии были выпущены длинным рядом правительственных учреждений, ученых обществ и отдельных деятелей русской науки. Изданные материалы сделали возможными и научные исследования, поставившие на научные основания изучение и истории Малороссии, и языка малорусской ветви русского народа, и ее этнографии. Ученые иностранные, славянские и неславянские, также отдали свои силы разработке этих материалов, И научная работа русских и нерусских ученых пришла к выводам и общего характера, которые далеко не тождественны с основными положениями современной «украинской» идеологии. Дальше этих выводов не могла идти работа малороссийской мысли до тех пор, пока она стремилась держаться на почве объективных данных, а не искала возможностей лишь приспособить их к своей идеологии, смотря на них только как на арсенал, из богатых запасов которого следует выбирать их часть как оружие, годное для защиты «украинской» идеологии.

Я назову имена двух представителей малороссийской мысли, к которым относятся с большим уважением и новые «украинцы». Это — Н.И. Костомаров и М.П. Драгоманов. Но как разошлась «украинская» идеология с самыми основными их положениями!

Костомаров, сторонник федерализма, всегда верный малороссийской народности своей матери, без всяких оговорок признавал эту народность органическою частью единого русского народа, которого «народная стихия общерусская», по его определению, «в первой половине нашей истории» является «в совокупности шести главных народностей, именно: 1) Южнорусской, 2) Северской, 3) Великорусской, 4) Белорусской, 5) Псковской и 6) Новгородской». При этом Костомаров считал своим долгом и «указать на те начала, которые условливали между ними связь и служили поводом, что все они вместе носили и должны были носить название общей Русской Земли, принадлежали к одному общему составу и сознавали эту связь, несмотря на обстоятельства, склонившие к уничтожению этого сознания. Эти начала: 1) происхождение, быт и языки, 2) единый княжеский род, 3) христианская вера и единая Церковь».

Что касается Драгоманова, то этот едва ли не самый образованный, притом искренний деятель украинства, в то же время один из крупнейших представителей русского радикализма и революционного движения последних десятилетий XIX века, решительно восставал против стремления «украинцев» оторвать Малороссию от России. В своем занимающем видное место в революционной литературе «Опыте украинской политико-социальной программы» («Вольный Союз — Вильна Спилка»), выпущенном им в Женеве в 1884 году, он

писал: «Вообще отделение украинского населения от других областей России в особое государство (политический сепаратизм) есть вещь, не только во всяком случае крайне трудная, если не невозможная, — но, при известных условиях, вовсе ненужная для каких бы то ни было интересов украинского народа». Слишком «щирым украинцам», в своей слепой ненависти к России отождествлявшим положение малороссов с положением угнетенных чехов и сербов, он возражал: «Як ни крути, а усе таки Украина не у таких видносинах до Росии, як Чехия до Германии, Сербия до Турции».

II

Откуда же взялись в идеологии современного украинства страшная, непримиримая ненависть к России и русскому народу, стремление во что бы то ни стало доказать полную этнографическую особность «украинского народа» от народа русского и требование отделения его от общего с русским народом государства?

Исходные моменты всего этого родились не в русской Малороссии. Не малороссийская среда и не малороссийская мысль создали их. Все это было перенесено через западные рубежи и из чуждой Малороссии национальной среды. Эта среда была по существу своему резко ей враждебна, непримиримо враждебна и русскому народу в его целом. Перед нами тут прежде всего выступает польская национальная идея. Именно она бросила первые семена, из которых выросла непримиримость «украинской» идеологии с общерусскою национальною идеею.

На первый взгляд это чудовищно невероятно. Как? После вековой кровавой борьбы Малороссии с поляками, после зажаривания козацких гетманов в медных быках в Варшаве и замуровывания их в каменных стенах, после всевозможных истязаний козаков и восстававших «хлопов», которые только могли изобретать самые изощренные в мучительстве ненависть и презрение, после стихийной вражды к Польше малороссийских хроник и старой и новой литературы, после любовного собирания малороссийских народных песен, полных причиненного поляками горя и беспредельной ненависти к ним? Это невероятно, но это так.

Как же это было возможно? Это сделалось возможным потому, что польская националистическая идея была перенесена на Русский Юг не под открытым забралом. Она проникла туда путем лукавого искушения оторвать от него народ, который своею культурою и историческим прошлым связан с Польшею и который должен войти, как органическая часть, в состав Польши «от моря до моря». Пусть за этим народом было признано имя Руси. Но ведь национальное государство русского народа, Россию, польская националистическая идеология Русью не признала. Россия, по ее определению, не Русь, а Москва, Московия, и ее народ — москали, а не русские. Пусть гибнет Москва и пусть живет Польская Речь Посполитая, как слитые в одно целое Польша, Литва и Русь!

Польская национальная идея, в таком ее широком обхвате, сложилась уже после разделов Речи Посполитой. Почва, которая ее взрастила, — идеи знаменитого четырехлетнего сейма кануна полной гибели Речи Посполитой и польская эмиграция после нее и восстаний XIX столетия. Четырехлетний сейм и созданная им конституция 3 мая 1791 года выдвинули идею большого сплочения и органического единства расплывшегося и разбираемого по частям соседями, федеративного Польско-Литовского государства. Эмиграция, в тоске по отчизне, по ее былым величию и славе, унесла из погибшей Речи Посполитой, как палладиум, идеи конституции 3 мая. В страстной и обязательной мечте о воскрешении отчизны идея федеративной Речи Посполитой, с ее упорной внутренней борьбою соединенных в ней польской, русской и литовской национальностей, была подменена идеею Польши «от моря до моря», никогда не существовавшей в действительности. Романтическим флером покрылась историческая действительность Польши, и она стала представляться в идиллической картине полного слияния в польских культуре и национальности всех

трех народов федеративной и разноплеменной Речи Посполитой. Пусть в ней были «gente Lituani et Rutheni», но все они были «natione Poloni», так же как и коренные поляки.

А если все это так, то Русь старой Речи Посполитой совсем не те русские — «россияне», которые составляют основной народ России. Эти русские — москали, прямые потомки финнов и татар, с русско-славянскою примесью.

Конечно, такое учение нисколько не соответствует исторической действительности. Этого мало. Оно находится в резком противоречии с тем, что хорошо знали поляки в старой Польше и что отчетливо закреплено в старой ее литературе. Как жаль, что слишком мало читаются эти покрытые пылью фолианты и такие изящные маленькие томики изданий XVI, XVII и XVIII веков! Сколько старой жизни и жизненности встает в них перед читателем, не боящимся труда в них разбираться!

Русский народ в этой старой литературе признается единым, но живущим в трех государствах: Литовском, Польском и Московском. Это ясно и определенно сказал своему читателю и известный автор хроники Польши, Литвы и всей Руси Матвей Стрыйковский, и епископ Варнийский Мартин Кромер, и служивший в Литве итальянский выходец Александр Гванини, и другие авторы XVI века, и наблюдательный и ученый Христофор Гарткнох в XVII столетии, и целый ряд других современных им и последующих за ними писателей. Нет недостатка и в официальных тогдашних подтверждениях такого понимания состава русского народа. Сама вековая борьба Польши с Москвою была борьбою за присоединение всего русского народа к его части, которая уже находилась в составе Речи Посполитой. В эпоху Стефана Батория и Сигизмунда III эта польская мечта даже казалась близкою к осуществлению.

Но в конце концов она не осуществилась. Русский народ сохранил свою национальную государственность, и ее основное ядро, государство Московское, выросло в Россию как национальный государственный союз русского народа в полном его составе, вобравший в себя все земли старой Державной Киевской Руси, в том числе и принадлежавшие к Речи Посполитой, кроме Галичины.

Подготовить будущее восстановление «польской» Речи Посполитой, но уже на более прочной основе национального объединения ее населения, не «народа-шляхты», как понимали народ в старой Речи Посполитой, а народа в целом его объеме, чтобы создать единую Польшу, — вот к чему стала стремиться польская националистическая мысль. Малороссы — народность не русская, а ветвь польской, провозгласили в XIX столетии польские историки (кн. Любомирский, Грабовский). Талантливый историк-романтик Шайноха так красиво нарисовал польскую культурную миссию на восточных пределах Польши. Польские этнографы ввели малороссов и белоруссов в область своей родной этнографии, как ветви польской нации. Польские собиратели народных песен и польские поэты (Падура, Венглинский, Свенцицкий и друг.) стали печатать польским алфавитом малороссийские песни и писать на смешанном малороссийско-польском языке свои подражания народной поэзии. Русские памятники старой жизни Малороссии и Белоруссии стали печататься в передаче польскою латинкою вместо кириллицы или без всякой оговорки, или с оговоркою, что делаются малые исправления в правописании. Русское население земель старой Речи Посполитой представляет собою совсем другой народ, чем «москали», и Россия не может быть их национальным государством, — вот что показать и доказать имело своею задачею все указанное сейчас нами. Пусть даже не будет признано этнографическое родство малороссов с поляками. Достаточно, если утвердится мысль, что Россия не является национальным государством для Малороссии. Свои права на последнюю польская националистическая идея сможет обосновать в таком случае исторически, приобщением к польской культуре ее, так сказать, «второразрядного» народа, некультурных дикарей, миссией Польши призванных к европейской культуре.

Именно польское происхождение идеи особого народа Малороссии было совершенно ясно внимательным наблюдателям жизни России средних десятилетий XIX в. Так, Франтишек Палацкий в 1864 году писал (Narod. С. 44, 5 unoга): «Те малороссы, которые, может быть, теперь вместе с поляками сражаются против русских, воюют не под знаменами малороссийскими за политическую самостоятельность Малой Руси, но, как и поляки, за восстановление старой Польши».

К жившим раньше в Малороссии не народной, а лишь местно-сословной идее особых «прав» и простой, естественной любви к своему родному — совершилась прививка ростков польской националистической идеи. Эта прививка имела самые тяжелые последствия для естественного развития дальнейшей жизни Малороссии. И это не только потому, что она вносила в нее чуждое и, по своим существу и происхождению, враждебное ей начало. Националистическая идея Польши «от моря до моря» включала в себя органически захват ветвей русского народа, русских Юга и Запада. Польские восстания XIX столетия ставили своею задачею насильственное осуществление этой идеи. Что же удивительного в том, что польская прививка, как бы она ни была поверхностна, должна была заставить государственную власть России, национального государства русского народа, насторожиться и поставить под подозрение все проявления не только политического, но и культурного сепаратизма в Малороссии? Польский вопрос, навязанный России историей, вообще так много причинил вреда естественному развитию национального государства русского народа. Нельзя забывать, что именно польское восстание 1863 года самым роковым образом остановило и развитие «великих реформ» императора Александра II, а оно подготовило бы Россию и к решительному противодействию прививке коммунистического яда, отрава которым создала ужасы и бессмыслия последних девяти лет русской жизни.

Итак, брошенные польскою рукою семена дали свои всходы. Небольшая часть южнорусской интеллигенции поддалась искушению, и идея совершенно особого народа стала одним из основных положений южнорусских сепаратистов, с очень недавнего, правда, времени решившихся даже на полный отказ от исконного русского имени своего народа и на замену его искусственно созданным именованием «народа украинского». Получивши толчок, мысль заработала в данном ей направлении, стараясь так или иначе подобрать и научные основания для этого положения.

Но польская националистическая идеология не была одинокой во влиянии на зарождение мысли об особности русской южной части русского народа. Рядом с нею выступала государственная идея австрийской монархии Габсбургов. В небольшой статье невозможно сколько-нибудь обстоятельно остановиться на в высшей степени поучительной и интересной истории Галиции под австрийскою властью и на тех идейных движениях, которые были ею пережиты за это время. Лишь основные штрихи, в одной только непосредственно связанной с нашею темою области, притом с опущением всех даже чрезвычайно характерных, деталей, доступны настоящему краткому очерку.

Населенные русским народом земли попали под власть Габсбургов в 1772 году по первому разделу Речи Посполитой. Территория, присоединенная Австрией в 1772 году, получила официальное имя королевства Галиции и Лодомерии. Когда в 1795 году в состав австрийских владений были отделены от Польши дальнейшие ее земли, с Краковом и Люблином во главе, им дано было наименование Западной Галиции, а приобретенное Австрией в 1772 году стало называться Галицией Восточной. Это именование закрепилось так прочно, что с его употреблением можно встретиться еще в настоящее время.

Вражда к России и страх перед нею как национальным государством русского народа и могущественною славянской державой, оплотом всего славянства, не сразу после разделов Речи Посполитой сделались одним из руководящих начал австрийской политики. Это произошло тогда, когда, во-

первых, национальное русское сознание стало обнаруживаться в Галичине, оторванной теперь от остальных русских земель, бывших раньше в составе Польши, и во-вторых — когда началось национальное движение в славянских массах, живших под скипетром Габсбургов. Но со времени русско-турецкой войны конца 20-х годов XIX столетия именно такое отношение к России становится у австрийского правительства господствующим.

Чрезвычайно сложным было положение австрийской власти между поляками и русскими в приобретенных от Польши землях. Вводя немецкие управление и школу в Галиции, Австрия в первое время с гораздо большим недоверием относилась к полякам, чем к русским, ибо поляки привыкли к господству в стране уже давно; они были притом более богатыми, культурными и сознающими свое значение верхами населения, тогда как русские представляли собою народную массу сельского населения и часть городского. И общие взгляды императора Иосифа II, и необходимость отнять от опасных поляков господство над русскими массами Галиции вызвали ряд мер австрийской власти, которые значительно улучшали положение русского народа — освобождение крестьян, свобода религии (Toleranz-Patent 1781 года) и многие другие постановления и распоряжения. Поляки в начале XIX столетия стали опасными для Австрии и своими видами на Россию императора Александра I, с его симпатиями к Польше, открывшими широкий простор для деятельности князя Адама Чарторыйского и других польских патриотов. Такою близкою казалась возможность того, что Россия вновь соберет земли Речи Посполитой и так или иначе ее восстановит, хотя бы в унии с Российской Империей.

Габсбургское правительство поначалу не считало необходимым добиваться утверждения в русских галичанах мысли об их этнографической особности от остального русского парода. Немецкая власть готова была еще называть русский народ Галиции такими же русскими (Russen), как и русских России. Но чем дальше, тем больше растет опасение России как национального государственного союза всего русского народа. Надо решительно отделить от нее русских Галиции, и для них вводится в официальном языке Австрии имя русинов (Ruthenen), особого народа. Власть начинает зорко следить за тем, чтобы сознание их единства с остальным русским народом ими не овладело.

1848 год принес с собою подъем национальной стихии ряда народов разноплеменной Австрийской Империи, потребовавших для себя национальных прав. Это движение имело свое место и в русской Галичине. В старом русском Львове, в русском народном собрании, осенью 1848 г. раздались слова: «Святая руска земля наша с верными детми своими под чуже панованье и владенье попала... а побратимый любезный, руской наш народ (тое товерне поколенье нещасных предков своих), хотя неписьменный, — з розвалин замков так страшных, з могил великих а густо усыпаных, з думок и песней, в котрых так велика туга и розлука, з убогих одертых церквей своих, до котрых по остатну удавався потеху, з убожества свого в имению и добытках, наконец з темноты умной, в якой то с намыслом утримовано, аж над то богато вычитуе и помнае, — не дасть ся то так хутко в непамять пустити, не дасть ся хутко затерти».

Образовалась еще весною 1848 года «Головная Русская Рада», возникла «Галицко-Русская Матица», прошел «Собор ученых русских» во Львове. Русское литературное движение в Галиции, началом которого считается известная «Русалка Днестровая» 1837 года, стало крепнуть и развиваться. Ставропигийский Институт во Львове выпускает из своей типографии издание за изданием. При ц. к. Львовском Университете учреждается кафедра русского языка и словесности, которую занял в 1848 году один из крупнейших галицко-русских деятелей Я.Ф. Головацкий. Возникает Народный Дом во Львове, создаются другие национально-культурные русские предприятия и учреждения в Галиции.

Совершенно ясно, что изучение и издание памятников исторического прошлого Галичины вводило ее в связь с остальною

Русью, с остальным русским народом. Совершенно ясно, что изучение и издание памятников старой общерусской письменности — летописи, «Слова о полку Игореве» и т.д. (текст которых к тому же был напечатан в России) — обращали мысль галичан на то, что та же древняя русская письменность является основой, из которой развилась и общерусская, российская литература. Совершенно ясно, что и общерусский литературный язык, выросший из церковно-славянского языка старой письменности, стал обращать на себя внимание галичан как литературный язык всех частей русского народа, уже успевших объединиться в одном национальном русском государстве.

Национальное движение в русской Галичине в области политической ставило своею первоначальною задачей равноправие с другими народами Австрийской Империи, в первую очередь с поляками. Об установлении связей с каким-либо другим государством, т.е. о выходе из состава Габсбургской Монархии, конечно, не могло быть и мысли. Иное дело национально-культурная сторона движения. Тут сразу вставал вопрос единства русской Галиции с остальным русским миром. Естественно, что тесная связь Галичины с Югом России должна была выдвинуться сразу. Она не только питалась историческими воспоминаниями старой Державной Руси, имевшей в Киеве свой политический и культурный центр. Она была выработана двухвековою совместною жизнью в составе земель Польской Короны и нарушена только в 1772 году.

Для части галицких деятелей на этом пределе и остановилось установление единства с главною массою русского народа. Граница была тем естественнее, что ее допустила и австрийская власть после ликвидации революции 1848 года. Этого мало. Позднее, когда враждебные планы правительства Габсбургов по отношению к России вылились в проекты отторжения от нее малороссийских губерний, выделения их населения в один народ с галичанами должно было сделаться органическою частью этих планов. Но другое течение национальной галицкой мысли не остановилось на границе, принятой австрийскою властью. Оно через сознание единства с малорусской ветвью русского народа перешло к сознанию единства русских галичан с целым русским народом, объединившим в своем национальном государственном союзе, России, все ветви народа русского.

Русское национальное движение в Галиции угрожало Империи Габсбургов самыми серьезными опасностями. Оно было еще опаснее потому, что и Угорская Русь, которая была, казалось, так крепко сжата мадьярскою рукою, стала достаточно ясно проявлять общерусское сознание. В 1847 году появился «Букварь» приснопамятного А.В. Духновича. В Угорской, Карпатской Руси растет издательство русских книг и заметно крепнет ее русская литература, исповедующая выстраданный Духновичем завет: «Хоть она на Неве, хоть за горами, Русь едина, мысль одна у всех в душе».

Общерусское национальное течение среди русских Габсбургских владений становилось опасным для государственных интересов Империи. Его необходимо задержать, а еще лучше — постараться направить в русло, которое его приведет к служению этим интересам. Как же этого достигнуть? — Правительственною поддержкой идеи особой народности «русинов», которая должна расколоть единый русский народ, отнять у русских Габсбургской Империи основания для всякой мысли о соединении с остальным русским народом в одной русской культуре и едином национальном государстве, а в то же время открыть дорогу и для подготовки ослабления России и отторжения от нее части ее территории. Директивы, данные из Вены местным властям в русском вопросе, очень ясно формулировал Я.Ф. Головацкий: «Галичанам позволялось признаваться еще до Малой Руси, но великороссов само правительство велело называть чужим народом, не русским, а московским в польском смысле». Во вражде к России как национальному государству русского народа сливались австрийские и польские интересы.

Оттуда решительное покровительство австрийской власти со второй половины XIX столетия польской национальной стихии и готовность подчинить ей русский

народ в Галиции. Это было тем естественнее, что австрийскими политиками уже принималась мысль и об отторжении от России бывших в ее составе польских земель в состав Польши под Габсбургским скипетром. Дальнейший этап развития внешней поддержки идеи народной самостоятельности малорусской ветви русского народа — германская идея отторжения от России ее Юга и Запада и превращения ее в своего рода «Евразию», с захватом всего остального славянства в железные объятия германизма. То, из чего выросла, в одной из своих задач, война 1914 года.

Мы не можем сейчас следить за отражением всего этого в галицко-русской мысли XIX и XX столетий. Наш очерк и так очень разросся. Необходимо, однако, отметить, что далеко не все расчеты австрийского правительства оправдались и что далеко не все представители галицко-русской интеллигенции пошли на путь разрыва с остальным русским народом, на путь измены своей русской национальности. Скажу больше: и те, кто пошли, не все оказались в полном подчинении указке, изготовленной полонизмом и германизмом.

Но основными положениями выросшей именно в Галиции «украинской» идеологии стали действительно выделение малорусской ветви русского народа в особый народ и беспредельная ненависть к России как национальному русскому государству. Преобразованное в 1892 г. (основанное в 1873 г.) «Товариство имени Шевченка» во Львове поставило даже своею задачею научное обоснование этой «украинской» идеологии. И именно научные труды, появившиеся в связи с деятельностью «Товариства», создали целый арсенал с этой точки зрения подобранных и вырванных из общей цепи явлений исторической жизни Южной Руси фактов, на основе которых делаются односторонние выводы, нужные для «украинской» идеологии.

Что же представляет собою «украинство» в настоящее время? Оно есть одно из течений национально-политической мысли Русского Юга. Не больше и не меньше. Почему же оно в наши дни заставляет так много о себе говорить и притязает на представительство собою целого народа Русского Юга, уже даже называя его не русским, а «украинским»? Но ведь от имени целого народа и обыкновенно, к сожалению, говорит почти каждая из политических партий, отнюдь не имея от него на то полномочий. Почти каждая из них уверена, что именно она и является истинной выразительницей «гласа» народа, забывая, что ее сторонники в действительности могут быть признаны лишь одною из частей его. Часть, таким образом, выдается за целое, и это, к несчастью, обычно в политической борьбе. Игнорируется и численное соотношение сторонников всех партий. Партия старается внушить и себе, и другим убеждение, что именно она обладает наивысшим моральным правом и знанием, хотя бы она была даже в меньшинстве. Все это очень хорошо знает не только тот, кто научно изучает жизнь народов и человеческих обществ, но и тот, кто просто привык разбираться в явлениях текущей общественной жизни. Заставлять же говорить о себе, развивая свою деятельность, национально-политическая партия «украинцев» может потому, что обладает необходимыми для этого внешними средствами.

И не только материальные и международно-политические средства и возможности, которые эта партия приобрела, ставят ее в исключительно благоприятные условия по сравнению с другими частями южнорусской интеллигенции. «Украинская» партия может развивать свою деятельность не только за пределами России. Внутри ее «украинство» взяла под свою охрану решительно враждебная русской национальной стихии, узкопартийная коммунистическая власть, отдавшая в его распоряжение силы и средства полицейского аппарата. Таким образом, над главною массою малороссийской ветви русского народа господство «украинской» партии установлено и поддерживается насилием, которое заставляет молчать всех, кто не исповедует доктрины господствующей партии, как бы они ни были с нею не согласны. Там же, где возможно выражение свободной мысли малороссов, т.е. за пределами Советской России, мы видим, что большинство пред-

ставителей Русского Юга в эмиграции не принимает «украинской» идеологии, а остается верным своим кровным связям с остальным русским народом. Что касается Галичины, то, несмотря на создание там еще австрийскою властью цитадели «украинства», казалось бы, имевшего все возможности заменить собою общерусское национальное сознание, последнее в ней живет и исповедуется частью интеллигенции, как раньше, так и теперь. А что в Карпатской Руси народ «был, есть и будет русским, что он есть часть великого русского народа», совершенно определенно провозглашается ее Культурно-просветительным обществом имени Александра Духновича в Ужгороде (см. Д-р Иосиф Каминский. Национальное самосознание нашего народа. Ужгород, 1925. С. 3).

Итак, «украинство» есть национально-политическая партия. Она несомненно грешит тем же, чем грешат и другие политические партии и чем так много согрешила интеллигенция России, — свои дорогие идеи и свои стремления навязывая народу, не зная, не желая или не умея ясно определить истинные интересы, нужды и стремления самого народа и вместо подчинения своих желаний его потребностям, наоборот, в сущности добиваясь осуществления только своих идеалов.

А как же относиться к «украинской» науке? История науки хорошо знает теории, возникавшие из предвзятой идеи, а не созданные свободной от предвзятости научной мыслью, стремящейся базироваться только на научном исследовании. Примеров можно привести длинный ряд. Чтобы не ходить далеко за ними, укажем, хотя бы в изучении самой Малороссии, на так называемые туранскую и польскую теории происхождения малорусской народности. Конечно, их общие концепции отвергнуты наукою, но исследования их представителями отдельных фактов и явлений давали очень ценный новый материал и заставляли останавливаться на ряде мыслей и соображений, — из которых часть отвергалась, а часть и принималась в общий научный капитал. Но, разумеется, от искажений фактов и явлений исторической жизни Русского Юга ради целей «украинцев», как национально-политической партии, наука просто отвернется. Политика и наука по их существу, по целям и приемам работы их служителей — совершенно различные области.

Закончим наш очерк приведением слов двух крупнейших научных деятелей славянства, в разное время высказавшихся по малороссийскому вопросу. Первый из них — величайший чешский национальный народный деятель Нового времени и «славный историограф народа чешского» Франтишек Палацкий. Второй — один из самых выдающихся современников, знатоков жизни старого славянства, преемник и продолжатель дела Павла Иосифа Шафарика, профессор Любор Нидерле. Палацкий высказался в 1864 году (Narod. 1864. С. 44): «Язык малорусский есть наречие русское, ни в каком случае не польское, и относится к русскому литературному языку приблизительно так, как наречие словацкое к чешскому, хорватское к сербскому, тирольское к немецкому, провансальское к французскому и т.д. Ни один разумный человек не отрицает за каким-либо наречием или поднаречием права употребляться также в книгах и литературе. Но другой вопрос — хорошо ли и желательно ли, чтобы литературы дробились до бесконечности (особенно, где к тому нет достаточного исторического основания). Когда-то я познакомился в Авиньоне с учеными людьми, которые с рвением вооружались против употребления общенародного французского языка и хотели иметь для себя особую провансальскую литературу. Но народ, во всей южной Франции, не идет по их стопам. То же может иметь силу и в вопросе об отношениях между великоруссами и малоруссами».

В 1925 году профессор Нидерле написал (Slovanske StaroZitnosti I, IV): «Очень многое общее связывает друг с другом части народа русского, и совершает грех и перед собою, и перед славянством тот, кто насильственно разбивает созданное веками, вместо того чтобы совместными усилиями создать один, из свободных частей состоящий, народ русский и одну государственность».