Юзовская санитария

Удивительный вопрос – почему я водовоз?
Протопи ты мне баньку…
В общественном парижском туалете…

С конца 1997 года на страницах “Донецкого кряжа” уже появились статьи о том, каким был этнический состав Юзовки, об особенностях еврейской и украинской общины Юзовки на рубеже веков, а также о том, как в Юзовке ели и пили (См. “ДК”, 4 декабря 1997 г, 19 февраля, 2 апреля, 14 мая, 9 июля и 20 августа 1998 г.). А сейчас речь вполне логично пойдет о том, как в Юзовке… В общем, о санитарно-гигиеническом облике Донецка на заре его истории.

Удивительный вопрос – почему я водовоз?

“В целом санитарные условия поселка способствуют возникновению и росту заболеваний” – комментарии такого рода, как утверждает профессор Фридгут, по поводу Юзовки звучали регулярно на протяжении всей ее ранней истории. Общее санитарное состояние населенного пункта характеризуется тремя составными частями: водоснабжением, уборкой мусора и общей гигиеной. Ни одно, ни другое, ни третье никогда не составляли предмет гордости Юзовки.

Воды в степи всегда было мало. Именно поэтому численность населения степных районов Юга России очень долго оставалось крайне незначительной. Даже в том случае, когда вода все-таки была, ее качество оставляло желать лучшего. Дело усугублялось еще и тем, что колодцы часто ставились крайне непрофессионально и совершенно не там, где надо было.

В Щербиновке, например, жили 7 с половиной тысяч человек. А воды в день потреблялось всего 10 тысяч ведер, то есть около 16 литров на человека с учетом всех “водных расходов”. То есть и на питье, и на стирку, и на мытье посуды, и на уборку дома. Для справки профессор Фридгут приводит такую цифру: современный житель Нью-Йорка потребляет тысячу литров воды в день.

Впрочем, что касается Щербиновки, то тамошнюю воду просто желательно было пить как можно меньше, поскольку единственный колодец располагался в непосредственной близости от кладбища, скотобойни и химического завода. Стоит ли говорить, что такое качество воды было главной причиной вспышек всевозможных эпидемий (как-то было отмечено 400 случаев дизентерии и 100 случаев тифа за один год).

На Власовских шахтах в Грушевском антрацитовом районе 30 процентов из 92 проб воды, бравшихся на протяжении всего 1914 года оказались загрязненными. Правда, по этому поводу Фридгут замечает, что, если кто-то чуть ли не дважды в неделю брал пробы воды, это значит, “кто-то всерьез был обеспокоен ее качеством”, что бесспорно.

В 1911-ом лишь 6 из 44 крупных шахт и металлургических предприятий удосужились провести водопровод к своим поселкам. Остальные довольствовались либо насосными установками, либо воду черпали по старинке – ведрами из колодцев.

К слову, ужу в то время часто отмечались социальные различия между шахтерами и металлургами. Проявлялись они и в отношении к воде: горняки, как писал Бахмутский земский врач А. Сысин, не гнушались водой, которая сочилась по стенкам в шахте, а на заводах чистой воды было вдосталь, сырой и кипяченой. “Даже мельчайшие детали повседневного быта, - делает вывод профессор Фридгут, - разводили все дальше в стороны горняков и металлургов в культурном отношении”.

Лишь в конце 80-х годов, когда удалось создать на Бахмутке сеть прудов, водная проблема для Юзовки перестала быть столь острой. Резервуары воды оказались весьма внушительными, что позволило на этих прудах кататься на лодках, а на их берегах разбить парк (скорее всего, Фридгут имеет в виду Горсад в районе Южного автовокзала), что весьма значительно “окультурило” ландшафт. Посадка деревьев была привычным делом для донецких предпринимателей. Например, промышленники в Горловке в городском парке высадили около миллиона деревьев.

Юзовка снабжалась водой из прудов или колодцев с ручными насосами, из которых воду развозили по домам. Благодаря дошедшим до нас наблюдениям доктора А. Сысина, мы можем составить достаточно подробную картину на предмет, того как именно в Юзовку поступала вода.

Поверхностные источники – три больших пруда – питались водой Бахмутки, дождями и городскими стоками: сюда попадала вода из заводской бани, со скотобойни и т. д. Поэтому для питья вода прудов никогда не использовалась. Эта вода предназначалась для заводских паровых котлов, для пожарной службы, для лошадей, которых поили на Соборной площади. А кроме того, эта вода после отстойника вновь попадала в заводскую и еврейскую публичную бани.

Питьевая же вода поступала из двенадцати закрытых колодцев, которые были выложены камнем. К каждому колодцу был приставлен сторож. Чаще всего сторожем служил бывший шахтер или рабочий, который получил увечье. Тем самым бедолагам давали возможность немного заработать себе на жизнь.

Паровые машины поднимали воду из колодцев в три хранилища, располагавшиеся за городом. И уже отсюда 40 частных и 20 нанятых металлургическим заводом водовозов развозили воду по домам, продавая ее по 30 копеек за 40 ведер. Такой системой пользовалось 90% жителей Юзовки.

Несмотря на кажущийся стройный порядок в водоснабжении, каждое лето, тем не менее, в Юзовке отмечался дефицит воды. Качество воды во многом способствовало возникновению инфекций: случаев кишечного тифа в Юзовке отмечалось в шесть раз больше, чем в Москве. Правда, меньше, чем в Петербурге, где качество воды и до сих пор отставляет желать лучшего.

Несмотря на эти недостатки, доктор Сысин, как ни странно, не рекомендовал создавать в Юзовке систему водопровода и канализации. Построить водопровод здесь первым предложил доктор Н. Швайцар в 1910 году в статье “Ассенизация поселка Юзовки”. Он утверждал, что водопровод куда более экономичная и, главное, гигиеничная система, нежели примитивное использование водовозов. Но понадобилось еще пять лет, прежде чем водопровод и канализация вошли в жизнь поселка.

Протопи ты мне баньку…

Обычно дефицит воды использовался предпринимателями как предлог для того, чтобы не строить большого количества бань на своих шахтах и заводах. Впрочем, и там, где воды было много (как в Нелеповке, например) промышленники не особенно расщедривались на бани. Чаще всего даже на шахтах был лишь один банный день в неделю. И, как результат, тиф и холера стали неотъемлемой частью юзовского быта.

Требования горнозаводской администрации предписывали, чтобы на шахтах были бани, способные вместить одновременно 5% всех горняков, работающих здесь. Поскольку смена обычно длилась 12 часов, то трудно было поверить в то, что горняки сидели и ждали в течении нескольких часов своей очереди помыться. А потому баня раз в неделю считалась вполне нормальным явлением. Причем, даже там, где имелось много горячей воды, шахтеры предпочитали мыться дома, где никаких привычных нам удобств просто не было.

До тех пор, пока рабочий жил в землянке или в бараках, то у него даже не было места, чтобы вымыться. Лишь с переездом в частный дом (каковое событие случалось редко) он получал возможность часто мыться в соответствующей пристройке. Понятно почему грязь стала постоянной спутницей юзовской повседневной жизни наряду с инфекционными болезнями.

К 1909 году население Юзовки выросло до 48 тысяч жителей, но на заводе по-прежнему имелось лишь две бани на 375 помывочных мест (извиняюсь за канцеляризм), а кроме того на всю Юзовку насчитывалось две частных бани и одна еврейская публичная.

Бани считались настолько изысканным и престижным местом, что сразу две фотографии банного интерьера были включены в брошюру о Юзовке, подготовленную к Парижской всемирной выставке 1900 года.

“В общественном парижском туалете…”

Почти в каждом отчете, касающемся Юзовки, упоминаются проблемы мусора и экскрементов. Все это дело зачастую можно было увидеть на улицах поселков, причем в огромных количествах. Даже там, где были созданы специальные хранилища. К уборным, что стояли за бараками порой трудно было пройти, не запачкавшись.

Санитарные инспекции проверяли бараки и землянки, врачи делали строгие замечания, но ни заклинания, ни увещевания совестливых докторов делу не помогали. А чаще всего врачи даже не выказывали особого энтузиазма в деле борьбы с грязью. Во-первых, сами доктора пребывали в большой зависимости от хозяев шахт и заводов, а те, в свою очередь, мало было заинтересованы в том, чтобы вкладывать деньги в санитарные акции. А во-вторых, и сами жители проявляли мало склонности к чистоте.

“Интерьер шахтерского дома, - пишет профессор Фридгут, - содержался в чистоте ровно настолько, насколько позволяли возможности. Чувство собственника могло даже распространить чистоту и наружу, на территорию, самым непосредственным образом, примыкающую к дому. Но атмосфера какой-то зыбкости и непостоянства существования, которой было пронизано население поселка, отсутствие местных корней и социальных связей – все это порождало абсолютно пренебрежительное отношение ко всему, что находилось за пределом семейного порога”.

В шахтах, где люди проводили по 12 и больше часов, вообще никаких санитарных норм не придерживались. Это было до тех пор, пока в 1910 году врачам не удалось доказать, что большая эпидемия холеры, случившаяся в тот год, стала прямым следствием грязи в забоях: зараженный холерным вибрионом уголь распространялся по окрестности и передавал болезнь.

Лишь на Рыковских рудниках, четко следуя рекомендациям Юзовской санинспекции, были установлены переносные туалеты с герметическими контейнерами для нечистот. Завод Новороссийского общества также планировал сделать это на двух своих шахтах, но не успел завершить задуманное до эпидемии 1910 года.

Справедливости ради, следует отметить, что основатель завода Джон Юз с самого начала своей деятельности в южнорусской степи прекрасно осознавал опасность эпидемий. Он создал эту самую санитарную комиссию, в задачи которой входил контроль над условиями жизни в Юзовке. Деятельность комиссии не прекращалась все эти года, она работала даже во время гражданской войны.

Промышленники Донбасса чему-то научились еще после знаменитого холерного бунта 1892 года. Сразу после беспорядков была оборудована мусорная свалка и создан резервуар для нечистот. Бараки стали обязательно строиться с туалетами. Мусор стал вывозиться каждый день – ни много ни мало сотня повозок в день. Мостовых в Юзовке в то время не было, и летом специально ездили по улицам поселка, спрыскивая улицы водой, смешанной с хлоркой, дабы сбить пыль и предотвратить возможность новой эпидемии.

Но несмотря на все эти меры, Юзовка осталась чрезвычайно грязным поселком. В год холерного бунта (1892) в ней было 20 тысяч жителей, к концу столетия число жителей поселка выросло до 30 тысяч, а в 1910-ом в Юзовке жило уже 50 тысяч человек. На такую численность населения упомянутых мер было явно мало. Многие домовладельцы, не дожидаясь, пока приедет соответствующий транспорт выбрасывали мусор и нечистоты неподалеку от дома или за поселком.

По оценке, сделанной Швайцаром, лишь 10% всего юзовского мусора вывозилось централизованным порядком. Его отчет о состоянии юзовской санитарии был полон пессимизма, дескать, Юзовка навсегда останется авгиевой конюшней в безводной степи. Да к тому же первое место для юзовской свалки – к северо-востоку от поселка – было выбрано крайне неудачно. Преобладающие в этих краях ветры вместе с дымом несли на поселок и прилегающую деревню Семеновку запах сжигаемого мусора.

Фридгут обращает внимание на такие две цифры: в 1912 году Новороссийское общество потратило 50 тысяч рублей на санитарные меры, а в то же время на полицию было потрачено 116,864 рублей. В этих цифрах – вся суть принципа админуправления, исповедовавшегося юзовскими властями: главное – держать в узде, а мусор можно и не особенно стараться убирать.

Так же, как и в случае с банями, ситуация с соблюдением норм чистоты и опрятности могла улучшиться лишь в одном случае – когда у рабочих появятся преимущественно свои отдельные квартиры или дома. Но пора для этого пришла уже после революции.

Дмитрий КОРНИЛОВ

"Ранняя история Юзовки"