Хотя формально русского движения как такового после сентября 1939 года уже не было, но остались люди, события и проблемы. Однако написать историю этого на нынешний момент последнего периода в истории края и судеб его русских деятелей и их идей сейчас не представляется возможным из-за отсутствия источников, литературы, недоступности архивов. Возможно, это будет сделано кем-то в будущем. В кратком заключительном очерке я предлагаю читателю лишь какие-то общие отрывочные сведения, собственные, возможно весьма субъективные, наблюдения, какие-то данные мемуарного характера, поскольку судьба в 50-80-е гг. столкнула меня лично с некоторыми бывшими участниками русского движения, тогда уже стариками.

* * *

Радужные надежды русских галичан оправдались далеко не полностью. Трагическая Лемковщина в „Западную Украину" не вошла и сразу же оказалась в руках гитлеровцев. Были репрессии. Как писал позднее известный уже нам С.Медвецкий, „с приходом коммунистов на нашу Родину осенью 1939 г. русские общественные деятели были арестованы, вывезены, часть русской молодежи - студенты, по найденному в обществе „Друг" списку были арестованы и уничтожены" [75, 1966, № 9 - 10, с.5].

Ни имена, ни количество жертв автор не сообщает, у нас также нет сведений о них. Галичина вошла в состав Советской державы в качестве части Украины, что это будет значить в дальнейшем, еще никто не мог предполагать. Но советские власти сразу же ориентировались на украинские и проукраинские элементы, хотя всячески открещивались от „украинского буржуазного национализма"{Как пишет автор „Истории Лемковщины", как только немцы заняли Западную Галичину на Лемковщине начался наплыв большого числа беженцев с востока, украинских националистов. Среди них более всего было священников, учителей, редакторов и чиновников. Они бежали от советских властей и искали защиты у немцев. Немцы приняли их с распростертыми объятиями" [62, с.178 - 179]. }.

Тяжелой была проблема „пятой графы" в паспортах, т.е. определение национальности. Русским галичанам упорно навязывали национальность „украинец", некоторые оказывали отчаянное сопротивление и все же отстояли свою „русскую" национальность. Все ключевые позиции в крае заняли „украинцы". Русские галичане были оттеснены, в Галичину с востока ехали украинцы, а также русские, причем даже существовал термин „восточник" и „западник". Русский по паспорту „восточник" мог чувствовать себя полноправным в Галичине, русскому „западнику" было много сложнее.

Вскоре и на территорию Восточной Галичины пришла война. Историк Лемковщины И.Ф.Лемкин приводит многочисленные данные о злодеяниях гестаповцев, сопротивлении лемков гитлеровскому режиму, о помощи их Красной Армии, о подлой роли украинских сотрудников и помощников гитлеровцев. О подобных явлениях на территории Восточной Галичины также известно, однако мы в советской литературе не найдем сведений, что такой-то участник или герой войны был именно русский галичанин, что пострадала или была вырезана семья именно русских галичан. Об этом знали близкие, друзья, об этом, конечно, помнят выжившие потомки, но вспоминать об этом вслух не следовало в советскую пору, а сейчас в Галичине, вероятно, и подавно. В то же время хорошо известно, что ни один русский галичанин не запятнал себя сотрудничеством с гитлеровцами. А жертв было много. Вспомним лишь троих - юродивого о. Игнатия Гудиму, убитого гитлеровцами в родном селе, и двух братьев В.Р.Ваврика, Петра и Павла. Сам В.Р.Ваврик едва избежал смерти.

Окончание войны принесло русским галичанам еще одно разочарование - Перемышль и Лемковщина были отданы Польше в результате дипломатических переговоров Советского Союза с западными державами. Лемкам в 1945 г. лишь было разрешено выбирать подданство между польским и советским - и много лемков переселилось в советскую

„Западную Украину"{Знакомая москвичка, лемка, совсем недавно с дрожью благодарности в голосе вспоминала свою мать, которая решилась переселиться в Советский Союз и не осталась под властью Польши.}. Оставшихся ждала трагическая судьба в Лемковщине хозяйничали польские террористические банды, а затем бандеровцы. После убийства ими генерала Кароля Сверчевского весной 1947 г. лемки были выселены польским правительством из своих родных мест в Западные земли [33]. Из всего, что было нажито многими поколениями, возможно было взять только то, что уместится на возу, а у кого не было лошади - что было по силам унести на плечах. .. „Акция эта носила военный характер, и говорить о ней долгое время запрещалось. Трудолюбивый народ, почти исключительно крестьянский, оказался в изгнании. И лишь теперь о трагедии лемков узнала вся Польша" [60]. Изгнанники непрерывно рвались вернуться в родные Карпаты, в места, уже занятые новыми польскими переселенцами, туда, где лемки жили многие столетия. Долгие годы это стремление встречало стойкий правительственный запрет.

В церковной жизни Галичины после войны произошли важные события. Глава униатской церкви митрополит Андрей Шептицкий, а после его смерти в 1944 г. сменивший его Иосиф Слипый были известны как пособники гитлеровцев. Слипый был арестован и находился в тюрьме, на Львовском церковном соборе 1946г. просвещенный греко-католический протоиерей Гавриил Костсльник (принадлежавший к украинскому направлению), предложил упразднить унию, за что заплатил жизнью: в 1948 г. он был убит в 10 ч. дня возле храма. Идея ликвидации унии, отвечавшая интересам советских властей, была принята собором, уния запрещена, желающие миряне переходили в католичество. Перешедшие в православие униатские священники сохранили свои приходы. Не обошлось без любопытных подробностей. Так, древнюю некогда православную Никольскую церковь во Львове возле университета, захваченную католиками века назад, вернули православным. Те почему-то при освящении переименовали ее в Михайловскую. Кажется, только в ней и у Малого Юры во Львове служили по

традиционному православному обряду. Бывшие униатские церкви, как я помню, сохраняли многое из своей прежней специфики украинизированное произношение славянских текстов, бритые священники, большое количество церковных знамен, заполнявших иногда весь храм, устройство иконостаса в Преображенской церкви таким образом, что престол и при закрытых царских вратах был прекрасно виден мирянам и т.д. Как известно, самый священный момент литургии у католиков - произнесение слов Иисуса Христа на Тайной вечери, у православных - тайная молитва священника, следующая за ними. Православного, пришедшего в Успенскую церковь во Львове, поражало, что стоявшие благоговейно на коленях прихожане (а их была полная церковь), едва начиналась тайная молитва, как по команде с шумом вскакивали с колен. До конфликтов с бывшими униатами старались не доводить. Так, например, мне рассказывали, что какой-то молодой ретивый священник Успенской церкви попробовал „исправить" униатскую специфику храма на православную. Прихожане попросту собрались его побить. Срочно был вызван старый Ваврик, живший до самой кончины в той же Ставропигии. Он утихомирил конфликт.

Униатская церковь продолжала существовать (или возродилась) подпольно. Атеистическая политика советского государства, сглаженная некоторой терпимостью в первые послевоенные годы, с приходом к власти Хрущева превратилась в прямые гонения. В Галичине она приняла также своеобразные формы. Был выпущен из тюрьмы Иосиф Слипый. И при Хрущеве, и в эпоху застоя на униатскую церковь бесконечно выливали обвинения, клеймили ее как могли, но развязали ей руки в ее практической деятельности, прямо противозаконной согласно тогдашнему законодательству. Ей позволялось то, что было совершенно недоступно православной церкви. Мне рассказывали, что, например, в карпатское село, где церковь давно закрыта, и открыть православный храм абсолютно невозможно, свободно приезжают униаты во главе со священником. Им отпирают храм, они служат, исполняют требы окрестных крестьян и спокойно отбывают восвояси, причем власти им в этом даже потворствуют. На страницах печати появляется большая публикация

о подпольном униатском монастыре и т.д. Таким образом, достигалась главная цель атеистической политики - в сознание населения внедрялся образ униатской церкви как церкви гонимой и защитницы веры, создавался стойкий антиправославный настрой. Фактически униаты становились союзниками советской власти в ее борьбе против православия. В то же время в ряды русского православного духовенства влилось значительное число выходцев из Западной Украины, служащих ныне в разных российских приходах {О верных Русской Православной Церкви клириках-галичанах, служащих на севере России, тепло говорил, напр., епископ Архангельский и Холмогорский Тихон (Степанов) [Радонеж. - 1998. - № 12, с.5].}.

В послевоенный период живы были еще галицко-русские деятели, сохранявшие свои убеждения, готовые и еще способные работать на ту большую Родину, частью которой стал их край. К сожалению, на протяжении всего советского периода (да, кажется и доныне), ни в русской, ни в украинской литературе не появлялось упоминаний о научной и практической работе русских галичан послевоенного времени. Между тем такая работа велась. К сожалению, дать ее цельную характеристику сейчас не представляется возможным, поэтому попытаюсь сообщить лишь некоторые разрозненные факты, оказавшиеся в моем распоряжении {„Общерусские" воззрения сохранялись и в толще крестьянства Галичины. К сожалению, по этой теме у меня нет материалов, хотя сам факт достаточно известен.}. Люди верующие, верные общерусским идеалам, далекие от коммунистических убеждений, русские галичане-интеллигенты в течение всего советского периода в родном краю были людьми второго сорта. Они стали советскими служащими, работниками сферы культуры, только изредка их допускали к преподаванию.

Душой русских галичан был В.Р.Ваврик [137, 138], проявивший и в этот период большое гражданское мужество, терпение, бескорыстие и огромную работоспособность. После войны он работал старшим научным сотрудником Львовского исторического музея, лектором по истории города Львова. Наконец 21 ноября 1956 года ему, доктору двух университетов, была присвоена ученая степень кандидата

филологических наук. Однако тут же начались с новой силой доносы и интриги, в результате которых в конце того же года он был вынужден уйти с работы на нищенскую пенсию, на которую и жил до своей кончины в 1970 г. (56 р.). Выход монографии В.Малкина послужил поводом не только для разгромных статей, не очень повредивших самому автору, но и для нового витка доносов на бывших деятелей русского движения и, прежде всего, на Ваврика. Во львовской местной газете „Вільна Украина" 15 января 1959г. М.Гуменюк опубликовал статью „Кому насправді служили галицькі москвофілі". Она была направлена, прежде всего, против Ваврика. К счастью, если я не ошибаюсь, обвинение всех москвофилов в реакционности, в связях с белоэмиграцией и т.д. не повлекло больших „оргвыводов" местных властей, однако сильно попортило нервы и без того понемногу травимым галицко-русским интеллигентам. В 50 - 70-е годы Ваврик много писал, но на родине не напечатано почти ничего, что-то удалось опубликовать, переправив за пределы СССР, но основное литературное и научное его наследие, а это исторические исследования, очерки, прекрасные стихи на русском языке и родном наречии, доныне сохраняются только в рукописях. Архив Ваврика после его смерти удалось передать в Санкт-Петербургскую Публичную библиотеку. На кончину ученого, поэта и патриота откликнулась на родине Т.Ф.Аристова на страницах „Советского славяноведения" и „Журнала Московской Патриархии" (совместно с Р.Д.Мировичем)[110,с.130].

Большую научную работу вел во Львове в 50-60-е гг. Роман Денисович Мирович (1892-1971) [97], друг и соратник Ваврика. Доктор юридических наук, адвокат, в 1926 г. открывший в Перемышле адвокатскую контору, которую вел вплоть до 1945 г. Мирович переселился в СССР, когда Перемышль был передан Польше. Последний период жизни он провел во Львове, работая в библиотеке Львовского политехнического института. Именно в эти годы раскрылся его талант историка-исследователя. Главной темой его была Талергофская трагедия. Им собран и обработан огромный материал о жертвах Талергофа, дальнейших судьбах выживших [76]. Он не только собрал все разрозненные сведения,

которые можно было найти в печати, но и подвиг самих талергофцев, а также участников политических процессов, к написанию воспоминаний, сбору документов. Что-то удалось опубликовать за океаном, однако главная часть его трудов доныне также находится в рукописи. (Машинопись). Когда Гуменюк выступил со своими клеветами, Мирович написал небольшую отповедь, которую отправил „куда следует", однако, конечно, никто не собирался тогда публиковать ответ оклеветанных. Между тем фактически эти 13 страниц машинописи - серьезная справка о русском движении, написанная одним из его участников [81]. Те, кто в те трудные годы занимался историей Галичины и русского движения (в том числе и автор этих строк), с благодарностью вспоминают щедрую бескорыстную помощь Ваврика, Мировича и других русских галичан.

Еще ряд бывших участников русского движения нашли свое место в стенах львовских научных библиотек и своим малозаметным упорным трудом много сделали на ниве культуры. Почти до самой смерти оставался старостой Малого Юры С.Ю.Бендасюк - лишь в последние три года он слег и вынужден был оставить свой многолетний пост [121]. Неутомимо трудился краевед Корнилий Михайлович Гавришков, умерший стариком в 1988 г., усилиями его „были установлены и реставрированы памятные знаки не только пострадавшим в Талергофе, но и от рук украинских националистов во время и после второй мировой войны" [3].

Деятели старшего поколения постепенно умирали. Их дети большею частью были далеки от тех проблем, которые волновали их отцов{Кто-то из старых русских галичан рассказывал мне, что его дети с удивлением спрашивали: „Папа, что ты такое сделал, что к тебе так относятся?"}. Восприняв всерьез воссоединение Западной Украины с СССР как воплощение надежд на русское государство „от Карпат до Камчатки" и соблюдая полную лояльность, старшее поколение русских галичан, несмотря на советско-украинский прессинг, сохраняло традиции любви ко всей России, сопротивлялось по мере сил украинизации Галичины, знакомило ее с русской культурой, с галицко-русским

прошлым, держалось крепко за русскую Православную церковь. Дети их вливались уже в поток общесоветских интересов и судеб, не боролись за запись в паспорте „русский", поскольку в Советском Союзе национальность „русский" и „украинец" воспринимались как идентичные понятия. Не редкостью были браки „русских" галичан и „украинцев". Гражданство в едином сильном советском государстве при всех его тяжких сторонах было воплощением прежних чаяний, не осуществленных царской Россией и оказавшихся возможными в сталинскую эпоху. Никто не предвидел, что готовит история в будущем...

* * *

Заканчивая нашу скромную работу, мы надеемся, что она послужит подготовкой к серьезному исследованию удивительного, во многом парадоксального, феномена отечественной истории. Думается, в истории русской культуры, религиозной жизни и общественной мысли русское движение в Галичине должно занять свое достойное место.