Поражение революции означало для Галичины потерю теx надежд, которые на нее возлагались. „Революция ускорила улучшение состояния нашего поселянина и то есть единственное ее благое последствие", - писал М.П.Погодину Зубрицкий в сентябре 1848г. [106, с.185]. Однако отмена барщины на деле едва ли не ухудшила положение крестьянина, т.к. он лишился прав на сервитуты, т.е. луга и пастбища

(„лиса и пасовиска"). И в апреле 1858 г. тот же Зубрицкий с горечью напишет, что множество крестьян, „уже обнаженных, брошенных по городам и местечкам", что „настоящее их состояние незавидное, а будущая судьба Богу только известна". „Легче было отработать один или два дни в неделю барину, употребив к тому домашнюю челядь, как теперь платить огромные подати" [111, с.609]. Едва оправившись от испуга, вызванного революцией, венское правительство вернулось к своей традиционной политике - тесному союзу с польской помещичьей верхушкой в Галичине. В 1849 году губернатором назначается Агенор Голуховский, граф, сторонник полонизации края. (Недаром „Голуховский запретил Матице и редакциям русских газет употреблять гражданский шрифт и выражения, заимствованные из общерусского литературного языка" [122, с.169] {В начале 1852 г. последовало официальное цензурное предостережение, чтобы „не употреблять московских слов под опасением запрещения". Об этом Зубрицкий писал Погодину [111, с.587. См. также 58, c.LVI].}. Постепенно сводились на нет приметы оживления национальной жизни, возникшие в революционные годы. В 1851 г. была распущена „Головная руская рада", „Зоря галицкая" с 1 марта 1853 г. стала исключительно литературной газетой, а в 1857 году вообще прекратила существование [111, с.611; 58, c.LXVIII]. О тяжелой картине послереволюционной реакции писал в частном письме Ганке в 1855 г. Я. Головацкий. Ганка переслал письмо через Гильфердинга редактору-издателю „Русской беседы", и так письмо попало на страницы русского журнала. Головацкий с горечью пишет, что перестают выходить главные периодические издания, задерживается печатание книг, не выходят даже учебники. В заключение ученый пишет знаменательные слова: „Несчастный год, поправший Галицию неурожаем, дороговизною, губительною язвою на людей и помором на скот, а литературу злобными, односторонними, краткозракими, самолюбивыми людьми" [104, с.94-95]. Много позднее Головацкий писал о Голуховском: „Под его руководством выработана была отмена сервитутов, т.е. права бывших крестьян на леса и пастбища, исключительно в пользу помещиков к крайней обиде простого

народа..." Голуховский всеми силами препятствовал разделению Галиции на русскую и польскую половины [37, с.18-19].

Однако духовная и культурная жизнь в этих трудных условиях продолжалась, и в это десятилетие складываются основы русского движения, которое получило прозвание „москвофильство" или „руссофильство", а деятели его именуются руссофилами и москвофилами. Украинская историография, как досоветская львовская, так и советская, не жалеет черной краски при упоминании о москвофилах. Напр., "лидеры „москвофильства",.. выслуживались перед русским царизмом. Одновременно они пытались добиться расположения польской шляхты, австрийских господствующих слоев" [88]. Москвофилы „субсидировались царской администрацией" [132, т.2, с.551], „были далеки от русского народа" [99, с.202] и т.д. Наибольший накал вызывал, прежде всего, языковой вопрос, проблема литературного и научного языка Галичины. Готового украинского языка науки тогда еще не существовало, галичанам пришлось бы только участвовать в его создании. Следует возвратиться к церковно-славянскому языку, языку богослужения? Или развивать язык, которым говорит народ... но где? Под Киевом или на Лемковщине, где местное наречие ближе подходит к формам русского литературного языка, или, наконец, обратиться к уже давно сложившемуся русскому литературному языку. Это, казалось бы, наиболее естественное решение вызывало наибольшее отторжение всех противников москвофилов, ибо, если литературный и научный язык един для всей территории древней Руси - Малой, Белой, Червонной, - то, следовательно, это единый народ, а следовательно, украинцев как отдельной нации, противостоящей „москалям", тоже нет... Поэтому-то становится понятным то, что наибольший гнев у оппонентов руссофилов вызвала деятельность даже не откровенно отстаивавшего свои руссофильские взгляды престарелого Зубрицкого, как мы увидим чуть ниже, много сделавшего в 50-е годы для русского движения, а Якова Федоровича Головацкого, который, по формулировке Свистуна, „сначала стоял на правительственной точце зрения и намерял образовати отдельный южно-русский язык, но по мере

того як росширял свои исторический, языкословныи и литературный сведения, начал опускати защищаемые ним взгляды и склонятись в сторону одного общерусского литературного языка и одной общерусской словесности" (сохраняем специфику языка Свистуна) [122, с. 174]. Сподвижник Маркиана Шашкевича, один из „Русской Троицы", издатель „Русалки Днестровой", которого позже назовут "Галицким Ломоносовым", лингвист, историк и этнограф, с начала 50-х годов Головацкий был потерян для сторонников украинского языка в Галичине. „Надежд, которые возлагали на Якова Головацкого Русины, он как профессор университета не оправдал. В идеалах молодых лет он скоро изверился" [57, c.CIV]. „Изменениям взглядов" Головацкого посвятил большое исследование М. Возняк [18]. По мнению советского историка М.Й.Шалаты, после 1849 года Головацкий „навсегда свернул с правильного пути"; как утверждает советский украинский историк А.Пашук, он был центром конспирации кружка галицких москвофилов, действовавших в пользу царизма [105, с. 153] и т.д.

Однако зададимся вопросом, правильно ли вообще говорить о переходе на москвофильские позиции Головацкого или кого-то из его сподвижников. В 50-е годы в той или иной степени к „русскому" движению принадлежали едва ли не все будители не только Галичины, но и Закарпатья. (Во главе с Александром Васильевичем Духновичем, которого украинские авторы упорно стараются представить украинским педагогом и общественным деятелем, поскольку замолчать его деятельность просто невозможно) {Как пишет Я.И.Грицак, общественно-политические взгляды Якова и Ивана Головацких „постепенно эволюционировали в сторону „москвофильства". В этом отношении они разделили судьбу большей части деятелей первой волны украинского национального возрождения в Галичине 30 - 40-х годов ХIХ в." [42, с.53].}. В решении вопроса о литературном языке Галичины будители с начала 50-х гг. отходят от „руского" языка, признанного габсбургской администрацией во время революции за национальный язык галичан, на котором выходили официальные документы, а также пресса и литературные произведения. Это язык, близкий нынешнему литературному украинскому языку,

хотя и не идентичный ему. Начинаются поиски путей создания литературного и научного языка. Этапы этих поисков ярко отразились на научном творчестве Головацкого. Он обращается при выборе форм языка, на котором писал научные работы, не к современным образцам украинской художественной литературы, а к старинным памятникам, на некоторое время переходит в своих работах на так называемое „язычие" - смесь народного, древнерусского, церковно-славянского и русского языков, а к началу 60-х годов в печатных работах переходит полностью на русский литературный язык. В то же время позднее он писал, что „никто из поборников общерусского языка не чуждался и не чуждается народного говора. Все они признавали и признают необходимость писать популярные сочинения на местном наречии для лучшего понимания полуграмотного или вовсе неграмотного народа. Но каждый писатель должен стремиться образовать народ, развивать и обогащать язык на природных, естественных и присущих ему началах, очищать его от чуждого, наносного хлама, пополнять все утерянное в лексическом и грамматическом отношении словами из того языка, который лучше сохранил свою чистоту, то есть славяно-русский или общерусский. На этой дороге народ остаемся русским, цельным народом..." [37, с. 68 - 69].

Этапы освоения русского литературного языка, пройденные Головацким за 50-е годы, растянулись в целом и в научной, и в художественной галицко-русской литературе на десятилетия. До конца ХIХ в. господствовавшим оставалось язычие. Этот „особый русский язык", как назвал позднее осудивший его Пыпин, до недавнего времени считался „москвофильским" явлением, инспирированным М.П.Погодиным, и зачастую Я.Головацкого обвиняли за приверженность „язычию". Лишь недавно была сделана попытка проследить у Головацкого в этом вопросе славянофильские тенденции [42, с.22 -24. См. также 104, с.99 - 100]. Нам думается, что устойчивое присутствие ,,язычия" в галицко-русской литературе можно объяснить тем, что значительным его элементом был церковно-славянский язык, язык богослужения. Писателями часто были священники, а читателями их прихожане, хорошо понимавшие язык батюшек, хотя

и не говорившие на нем. Степень близости к разговорному народному языку, как и к русскому литературному, в каждом конкретном случае была очень различной. Нельзя забывать и того, что в 50-е годы будителям приходилось подделываться под официальный „рутенский" язык {„Приказано было составлять учебники на галицко-русском (рутенском) жаргоне" [37, с.53].} - иначе книгу не пропустила бы цензура, отмененная во время революции и возрожденная после ее поражения. Недаром гражданка была запрещена и книги печатались в значительной мере церковно-славянской кириллицей.

Против утверждения, что Погодин „виновен" в pacnpo-странении „язычия", говорит не только то, что оно легко привилось и долго сохранялось, но и факт, что сходные явления наблюдались и в Закарпатье, хотя в менее резкой форме. Там „русский язык, мало чем отличающийся от русского литературного языка (т. наз. подкарпатская разновидность русского литературного языка)" утвердился в произведениях карпато-русской письменности во 2-й пол. XIX в. [34, с.67] {Языковой проблеме Закарпатья посвящено серьезное исследование крупнейшего карпатского языковеда, фольклориста и историка проф. Георгия Юлиановича Геровского (1886-1959). Труд был опубликован на страницах чешского журнала в 1934 г. на чешском языке. В 1955 г. перевод с чешского вышел отдельной книгой в Москве [34]. К сожалению, подобного труда по проблемам языка Галичины доныне нет.}. В Галичине этот процесс запоздал.

Наряду с Головацким, лидером русского движения в Галичине в 50-е годы оставался Зубрицкий, не переживший языковых изысканий и опытов, а однозначно стоявший за русский литературный язык как язык культуры и науки в Галичине. Понимая, как важно, чтобы исторические корни общерусского единства были известны галицкому читателю, престарелый Зубрицкий предпринимает труд по древней истории Галичины. В июне 1851 года он возобновляет переписку с М.П.Погодиным. „Три года - пишет он, - я не имел удовольствия переписываться с Вами, Милостивый Государь... Наша революция помешала все сообщения с Россией, и она остается для нас опять terra incognita - а мы никогда не нуждались столько в помощи Русских ученых как в

настояшее время" [111, с.584-585]. И далее Зубрицкий сообщает своему московскому другу, что им уже составлена „родословная карта всех князей Рюрикова поколения...слишком 670 лиц", а также окончена первая часть Истории Галичского княжества. Причем ученый пишет на русском литературном языке, стараясь „по возможности избежать и Хохлацизмов, и Полонизмов" [111, С.586]. Более того, считая, что народное наречие не годится для языка научных трудов, во втором томе своей „Истории" он даже обмолвился знаменитой фразой, назвав его „областным наречием галицкой черни" [54, т.2, с.47. См. также 108, ч.1, с.57]. Украинские историки в своих обвинениях Зубрицкому, разумеется, любят вспоминать эту цитату {Так, напр., Г.Ю.Гербильский пишет: "В национальном вопросе Зубрицкий стоял на погодинских позициях, признавая российский („русский") народ единым народом от Карпат до Тихого океана, а украинский язык наречием единого российского. Отсюда его отрицательное и презрительное отношение к украинскому языку, который он называл „областным наречием галицкой черни"... Пресмыкаясь перед российским самодержавием, Зубрицкий оставался верноподданным габсбургской монархии..." [3l.c.80-81].}.

Ученый возлагал большие надежды на свой труд. „Если же мы, - пишет он Погодину в том же письме, - успеем бросить в народ несколько сот экземпляров Истории, тогда мы упрочим навсегда русскую стихию; ибо невежество в этом отношении доселе было неимоверное" [111, с.588]. Эти надежды, однако, не сбылись. В 1852 г. вышли первые два тома, но расходились они плохо, разумеется, в школы их не допустили. И более того, на подписавшихся на них, как сообщает Нил Попов, правительство стало смотреть „как на своих противников, так что многие из них отказались от вторичной подписки, боясь, чтобы их имена не были обнародованы". Собирание подписчиков на третий том было вообще запрещено не только в Галичине, но и в Закарпатье. Он, правда, вышел в 1855 г. Но четвертого тома Зубрицкий ныпустить уже не смог, он заменил его отдельным трудом „Аноним Гнезенский и Иоанн Длугош" [111, с.543; 53]. В России труд Зубрипкого распространения не получил, а „Аноним Гнезенский", вышедший в количестве 200

экземпляров, уже в конце XIX в. составлял в России библиографическую редкость [111, с.544].

Вокруг престарелого Зубрицкого группировались галицкие будители. В порыве восторженности он назвал свой кружок в письме к Погодину „Галичорусской Погодинской колонией", а себя „Атаманом Погодинской колонии в Галиции" [111, с.597, 598]. Однако не стоит преувеличивать роль Погодина в становлении „москвофильского" направления в культуре Галичины (хотя этот термин возник в 60-е годы наряду с термином „украинофильство", „украинофилы", которых в 50-е годы еще вообще не существовало.) Симпатии, интерес к русской культуре, близость языка, красота русской классической литературы был, очевидно, достаточно широк, поскольку на страницах галицкой прессы появляются все чаще произведения русских писателей, правда, в „передруках". Это не переводы на родной язык, а лишь замена некоторых форм, скорее всего для того, чтобы обеспечить прохождение текстов через цензуру. „Перепечатками или передруками, - писал позднее Богдан Дедицкий, - следовало бы назвать все наши переводы из Московского, так как вся работа наших переводчиков состояла преимущественно лишь в том, что московские формы слов, например: „что, как, это, очень, святой, ходит, идет" переводили на наши: „що, як, то, дуже, святий, ходити, йде" [70, с.47]. В 50-е годы галицкий читатель познакомился со стихами Пушкина, Языкова, Хомякова, баснями Крылова [70, с.46]. И, вероятно, Зубрицкий был прав, когда писал Погодину в мае 1852 г.: „Что касается нашей литературы, образования и других обстоятельств, -невзирая на препятствия, запрещения и недостаток книг, хотя и медленно, все поступает к лучшему, и будущее поколение сулит нам прекрасные плоды. Юношество читает с восхищением русские книги, вникает в язык, понимает его и подражает ему, и теперь, хотя бы и запрещено было преподавать русский язык, что, может быть, и последует, то уже раз возникшее стремление не остановится" [111, с.588]. Продолжала выпускать свои издания Галицко-русская матица. Если в первые полтора года было выпущено только 6 книг, то к началу 60-х гг. их уже насчитывалось приблизительно 30 [103, с.66], причем среди них много учебников

[124, с.210-211]. На страницах периодической прессы постоянно мелькают имена будущих „москвофилов" - Наумовича, Петрушевича, Гушалевича, Устиановича. Разбуженное революцией русское движение набирало силу. Особняком стоит попытка молодого Северина Шеховича издавать якобы на русском литературном языке сначала в 1853 г. женский журнал „Ладу", а затем ежемесячный журнал „Семейная библиотека", выходивший два года в 1855 - 1856 гг. и тоже прогоревший. Зубрицкий весьма критически отзывается о Шеховиче, называя его ненадежным вертопрахом [111, с.596]. И знаменательно, что в проспекте „Лады" Шехович предлагает подписчицам выпускать журнал „латинскими черенками" и просит их „выразити свою волю". В 60-х годах он участвует в украинофильских изданиях, а в 1871-1872гг. издает „Господаря" „латинскими черенками" [58, с.LXXV-LXXVI] {Левицкий сообщает даже, что в конце 50-х годов Шехович в своих доносах в министерство предлагает между прочим введение в „руское" письмо латинского алфавита [61, т.1, с.77 Nr. 803].}. Но опасность „Абецадла" подступила к галицким будителям не от Шеховича. В 1859 г. наступление на кириллицу в ее гражданском и церковно-славянском обличьи начал губернатор Галичины Агенор Голуховский. Акция была, казалось, надежно подготовлена и рассчитана на внезапность. По заданию Министерства культов и образования Империи известный чешский будитель, австрийский чиновник, Йосеф Иречек выпустил в начале 1859 г. на немецком языке брошюру [144]. В ней русинам предлагалось писать латинскими буквами. По всей вероятности, сам Иречек был введен в заблуждение и уверен в том, что вопрос о латинском алфавите для Галичины уже решен и нужна лишь форма правописания - он и предложил форму, скроенную по чешскому образцу [148, с.Х].

Во второй половине мая 1859 г. несколько представителей галицкого высшего духовенства и деятелей образования Галичины получили брошюру вместе с предписанием, подписанным губернатором Галичины графом Агенором Голуховским 15 мая, в котором содержится приглашение принять участие в работе комиссии, созываемой министром культов

и просвещения 30 мая. Весь тон приглашения, а скорее именно предписания, показывает, что вопрос уже решен, что от участников комиссии ожидают только „всестороннего исследования", какие бы улучшения можно было предпринять, чтобы способствовать пониманию этих мер в широких кругах. А также обсудить те мероприятия, которые следует провести, чтобы латиница была введена в школы уже с ближайшего учебного года [148, с.2]. В комиссию входил председатель Голуховский, митрополит Львовский Спиридон Литвинович, соборный кустос Львовского каптула (и председатель Галицко-русской матицы) Михаил Куземский, Яков Головацкий, Йосеф Иречек, Михаил Малиновский и др. -всего 12 человек. Члены комиссии вели себя архилояльно, однако, лишь двое высказались за латиницу, остальные дружно ее отвергли, причем были выставлены самые разные, но, всегда убийственные аргументы. Среди протестовавших был Иосиф Лозинский, некогда в 30-е годы, как мы помним, предлагавший галичанам латиницу. Посылая ему приглашение, Голуховский приписал, что рассчитывает на него особо, т.к. он в свое время высказался за эту идею и публично ее защищал [148, с.4]. Однако Лозинский не оправдал его надежд. По мнению Лозинского, новая орфография вызовет стойкое сопротивление „рутенской нации", насильственное ее введение расколет литературу, а ее раскол приведет к устным и печатным перебранкам и даже ссорам в лоне нации [148, с. 163- 164]. Как мы увидим, последние слова оказались пророческими !

Открывая новое заседание комиссии, Голуховский прямо заявил, что введение латиницы вызвано необходимостью поставить преграду распространению великорусского языка. К большому сожалению, русины ничего не сделали, чтобы отграничить свой язык и шрифт от великорусского языка и поэтому правительство вынуждено было взять инициативу в свои руки [148, c.XIV]. Выступления участников комиссии на четырех ее заседаниях, горячие прения, которые возникли, заставили правительство отказаться от введения латиницы и лишь ограничиться распоряжением несколько модернизировать алфавит кириллицы, а также в учебниках исключить возможность употребления гражданки [148,

с.203 -210]. Это был полный провал для Голуховского, он вынужден был уйти в отставку. (Хотя для его карьеры это не сыграло существенной роли, он был слишком нужен австрийской администрации - в том же 1859 г. он был назначен министром внутренних дел Империи вместо отставленного Баха).

Вся работа комиссии проходила на немецком языке. В 1861 г. Я.Головацкий собрал все материалы и издал отдельной книгой во Львове в типографии Ставропигийскиго института. Книга состоит из предисловия, изложения всех четырех заседаний комиссии и текстов поданных в нее документов. Всего их 17. Среди них и текст приглашения Голуховского, и мемориал Михаила Куземского от 3 июня 1859 г., и его же протест, с которым он вышел из комиссии, и замечания, а фактически развернутые рецензии на брошюру Иречка М.Малиновского и самого Я.Головацкого и доклад Голуховского министру внутренних дел фон Баху, в котором содержится прямой донос на Куземского и др. Один экземпляр книги, хранящийся ныне в ГПИБ [148, Шифр 128 01/116], Головацкий прислал в начале 1862г. А.Ф.Гильфердингу со своей надписью. (На обл.: „Александру Гильфердингу отъ Я.Ф.Головацкаго Львовъ 18/11 862г.") Но еще гораздо раньше русский читатель был информирован о том, что пытались провести в Галичине. В шестом номере „Русской беседы", редактором которой в 1859 г. был И.С.Аксаков, появилась без подписи статья, заимствованная, как сообщается в подзаголовке, из памятной записки одного из членов комиссии. В ней содержится нс просто протест против введения латиницы, а яркая картина планомерной полонизации образования в Галичине, сопротивления ей галицких русинов. Впечатление еще усиливает подстрочное примечание редакции, говорящее о печальной картине взаимных отношений народностей, составляющих общее Австрийское отечество, о своекорыстии польской народности относительно Русской в Галиции, о том, что Вена искусно пользуется раздором, который „упрочивает существование Австрийского владычества" [115, с.81 - 82]. Разумеется, ни имя автора, ни имя „одного нашего соотечественника из Австрии", приславшего русский перевод, не указывается.

Сопоставление текстов позволяет установить, что статья - сокращенный текст мемориала Куземского, полный текст которого опубликовал в своей книге через два года Головацкий. В коротеньком примечании переводчика, которым завершается публикация, сообщается о провале плана министерства, о запрещении употребления гражданских букв, даже скорописи в школах. „И все это для того только, чтоб Галицкие Русины не имели ничего общего со всеми прочими Руссами!" [115, с.92].

Несмотря на гнет, в глухие 50-е все же выходят галицкие книги. И, безусловно, событием можно считать выпуск в самом конце эпохи подготовленного и изданного неутомимым Дедицким большого тома. Посвящение в начале его датировано 30 августа 1860 г., он был напечатан в типографии Ставропигийского института в том же году, частично гражданкой, частично кириллицей под тем же названием, что и прекратившая в 1857 г. свое существование газета „Зоря Галицкая". Это фактически огромный альманах более чем в полтысячи страниц [52], выпущенный специально к постановлению в митрополиты Галицкой Руси Григория Яхимовича (1792-1863), бывшего в 1849-1859 гг. Перемышльским епископом. На фронтисписе - портрет Яхимовича, далее следуют посвящение издателя Дедицкого, поздравительные стихи Николая Устиановича, Луки Данкевича, Александра Духновича, Маркила О. Попеля, а также „Росписание" четырнадцати премий, которые предполагает вручить за „составление наилучших утворов красного и полезного искуства в руском нашом языце и письмом руским" замечательный галицко-руский деятель Михаил Качковский {Михаил Алексеевич Качковский (1802 - 1872) не был ни писателем, ни политиком, а лишь достаточно скромным чиновником - судьей, получавшим чиновничье жалованье. Отказавшись от создания семьи, ограничив себя лишь самым необходимым, он все свои деньги отдавал на общественные нужды и запомнился русским галичанам как бескорыстный благотворитель [14].}. Далее следует собственно текст сборника - материалы традиционные для альманаха будителей. Это стихи, художественная проза, исторические, этнографические, историко-литературные, краеведческие статьи, публикации древних документов.

Особый раздел носит название „Дела церковные". Среди авторов мы встречаем имена русских деятелей Галичины - самого Дедицкого, Устиановича, Якова и Ивана Головацких, Гушалевича, Наумовича, Малиновского, Шараневича и др. Наряду с ними участвуют в альманахе и будители Закарпатья - Александр Васильевич Духнович, Александр Иванович Павлович, Анатолий Федорович Кралицкий. Все это „русские" деятели. Однако знаменательно, что наряду с произведениями этих авторов мы находим на страницах альманаха и стихи Владимира Шашкевича, сына Маркиана, поэта украинского, печатавшегося в украинских галицких изданиях, и что еще более знаменательно - поэму Емельяна Огоновского, будущего украинского галицкого литературоведа, ярого противника москвофилов. Недаром историки отмечают, что на первых порах никакого противостояния, а тем более вражды между сторонниками „русского" и „украинского" направлений вообще не было. Это доказывает и альманах Дедицкого, в котором мы наблюдаем и множество разных вариантов языка галичан - это и церковно-славянский, и язычие в его разных видах, и очаровательный язык Маркиана Шашкевича в четырех его письмах, опубликованных Дедицким в статье „Вспоминка о Маркияне Шашкевиче", и трогательный украинский язык в стихах Владимира Шашкевича.