"Откуда пошло самостийничество (Полностью)"

Для первой половины XIX вЪка констатировано полное затуханiе казачьяго автономизма, что вполнЪ понятно, если принять во вниманiе исчезновенiе самого казачества. Помимо горсти фрондеров типа Полетики, державшихся трусливо и ворчавших ничуть не грознЪе членов московскаго Аглицкаго клуба, никакого политическаго нацiонализма на УкрайнЪ, в то время, не существовало. По словам Грушевскаго, уже со времен Петра Великаго началось стиранiе граней в культурном обликЪ малоруссов и великоруссов. Образованныя украинскiя силы, особенно духовенство, широко были привлечены к строительству Россiйской Имперiи. "Великорусскiй язык входит в широкое употребленiе, не только в сношенiях с россiйскими властями, но влiяет и на язык внутренняго украинскаго дЪлопроизводства, входит и в частную жизнь и в литературу Украйны" [106].

Этот "великорусскiй" язык был, разумЪется, тЪм общероссiйским языком, в выработкЪ котораго малоруссы приняли одинаковое, если не большее участiе вмЪстЪ с великоруссами. Именуя его великорусским, Грушевскiй дЪлает вид, будто он, как нЪчто чуждое, принесен извнЪ государственным порядком, хотя ни фактов насильственнаго его внЪдренiя не приводит, ни открытаго утвержденiя в этом смыслЪ не позволяет себЪ. "По мЪрЪ того, - говорит он, - как культурная жизнь обновленной Россiи понемногу растет, с середины XVIII вЪка великорусскiй язык и культура овладЪвают все сильнЪе и глубже украинским обществом. Украинцы пишут по-великорусски, принимают участiе в великорусской литературЪ, и много их становится даже в первые ряды новаго великорусскаго литературнаго движенiя, занимают в нем выдающееся и почетное положенiе".

Процесс слiянiя малороссiйскаго шляхетства с великорусским шел так быстро, что окончательное упраздненiе гетманства при ЕкатеринЪ не вызвало никакого сожалЪнiя. ВсЪ прочiя перемЪны встрЪчены столь же легко, даже с сочувствiем. Если небольшая кучка продолжала твердить о прежних "правах", то очень скоро "желанiе к чинам, а особливо к жалованiю" взяло верх над "умоначертанiями старых времен". Как только разрЪшился в благопрiятную сторону вопрос о провЪркЪ дворянскаго званiя, южно-русское шляхетство окончательно сливается с сЪверным и становится фактором общероссiйской жизни. Забвенiе недавняго автономистскаго прошлаго было так велико, что по словам того же Грушевскаго "созиданiе нацiональной жизни" пришлось начинать "заново на пустом мЪстЪ" [107].

Все, что подходило под понятiе нацiональной жизни на УкрайнЪ в первой половинЪ XIX столЪтiя, представлено было любителями народной поэзiи и собирателями фольклора, добрая половина которых состояла из "кацапов", вродЪ Вадима Пассека, И. И. СрЪзневскаго, А. Павловскаго. Даже Н. И. Костомаров до двадцатилЪтняго возраста не знал, великорусс он или малорусс.

Что же до природных украинцев - М. А. Максимовича, А. Л. Метелинскаго, И. П. Котляревскаго, Е. П. Гребенки, то они не только не противопоставляли украинизма руссизму, но всячески подчеркивали свою общероссiйскую природу, нисколько не мЪшавшую им быть украинцами. "Скажу вам, что я сам не знаю, какова у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссiянину перед русским, ни русскому перед малороссiянином. Оба природы щедро одарены Богом и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себЪ то, чего нЪт в другой".

Эти слова Гоголя могут считаться выражающими настроенiя подавляющаго числа тогдашних малороссiйских патрiотов. Весь их патрiотизм заключался в простой, естественной, лишенной какой бы то ни было политической окраски, любви к своему краю, к его природЪ, этнографiи, к народной поэзiи, к пЪсням и танцам. Самая дЪятельность их заключалась в собиранiи этих пЪсен и сказок, в изученiи языка и быта, в сочиненiи собственных стихов и повЪстей на этом языкЪ. "Наступило, кажется, то время, когда познают истинную цЪну народности, - писал Максимович в предисловiи к своему сборнику малороссiйских пЪсен,- начинает уже сбываться желанiе: да создастся поэзiя истинно русская".

Этот человЪк, любившiй Украйну, никогда не забывал, что она - русская земля. "Уроженец южной кiевской Руси, гдЪ земля и небо моих предков, я преимущественно ей принадлежал и принадлежу донынЪ, посвящая преимущественно ей и мою умственную дЪятельность. Но с тЪм вмЪстЪ, возмужавшiй в МосквЪ, я также любил, изучал и сЪверную московскую Русь, как родную сестру нашей кiевской Руси, как вторую половину одной и той же святой Владимiровой Руси, чувствуя и сознавая, что как их бытiе, так и уразумЪнiе их одной без другой, недостаточны, односторонни".

Слова эти, сказанныя в отвЪт на привЪтствiя по случаю 50-лЪтiя его литературной дЪятельности в 1871 г., как нельзя лучше характеризуют всю жизнь Максимовича и всЪ его ученые труды. Его филологическiя и историческiя работы, журналы "Кiевлянин" и "Украинец", издававшiеся им в 40-60 годах, встрЪчались всегда одинаково благожелательно, как русским, так и малороссiйским обществом. Когда основался кiевскiй университет св. Владимира, Максимович, в то время совсЪм еще молодой профессор ботаники в МосквЪ, назначается его ректором.

Пост был чрезвычайно отвЪтственный. Правительство Николая I ставило задачей кiевскому университету противодЪйствiе польскому влiянiю в краЪ. Это были тЪ времена, когда среди поляков господствовала точка зрЪнiя, выраженная Владиславом Мицкевичем - сыном поэта, согласно которой спрашивать кiевлян, хотят ли они жить с Польшей, все равно, что "demander aux habitants de Moscou et de Tver, s'ils sont Russes". К тому же и профессура новаго университета состояла, на первых порах, преимущественно из поляков.

Максимович блестяще справился со своей задачей. Установив наилучшiя отношенiя со своими коллегами поляками, он в то же время противопоставил их культурному влiянiю свое собственное - русское. Сам гр. С. С. Уваров - министр народнаго просвЪщенiя - был в восторгЪ. Однажды, в 1837 г., он совершенно неожиданно прiЪхал в Кiев и сразу отправился в Университет. Там в это время происходил акт, на котором Максимович читал рЪчь "Об участiи и значенiи Кiева в общей жизни Россiи". Уваров так был захвачен этой рЪчью, что едва дал оратору закончить ее, бросившись к нему с горячим рукопожатiем [108]. Эпизод этот - лучшее свидЪтельство того, какой нацiональной жизнью жил этот выдающiйся украинец того времени.

Таков же, примЪрно, был Амвросiй Метелинскiй (1814- 1869) - профессор харьковскаго и кiевскаго университетов, - восторженный романтик и идеалист, страстный собиратель народной поэзiи. В предисловiи к своему сборнику южно-русских пЪсен, выпущенному в КiевЪ в 1854 г., он писал все в том же духЪ единства русскаго народа и русской культуры: "Я утЪшился и одушевился мыслью, что всякое нарЪчiе или отрасль языка русскаго, всякое слово и памятник слова есть необходимая часть великаго цЪлаго, законное достоянiе всего русскаго народа, и что изученiе и разъясненiе их есть начало его общаго самопознанiя, источник его словеснаго богатства, основанiе славы и самоуваженiя, несомнЪнный признак кровнаго единства и залог святой братской любви между его единовЪрными и единокровными сынами и племенами".

Русское столичное общество не только не враждебно относилось к малороссiйскому языку и произведенiям на этом языкЪ, но любило их и поощряло, как интересное культурное явленiе. Центрами новой украинской словесности в XIX вЪкЪ были не столько Кiев и Полтава, сколько Петербург и Москва. Первая "Грамматика малороссiйскаго нарЪчiя", составленная великоруссом А. Павловским, вышла в СПБ, в 1818 году. В предисловiи, автор объясняет предпринятый им труд желанiем "положить на бумагу одну слабую тЪнь исчезающаго нарЪчiя сего близкаго по сосЪдству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единыя со мною отрасли происходящих моих собратьев".

Первый сборник старинных малороссiйских пЪсен, составленный кн. М. А. Цертелевым, издан в 1812 году в ПетербургЪ. СлЪдующiя за ним "Малороссiйскiя пЪсни", со- бранныя М. А. Максимовичем, напечатаны в МосквЪ в 1827 г. В 1834 году, там же вышло второе их изданiе. В ПетербургЪ, печатались Котляревскiй, Гребенка, Шевченко. Когда Н. В. Гоголь прибыл в Петербург, он и в мыслях не держал каких бы то ни было украинских сюжетов, - сидЪл над "Гансом Кюхельгартеном" и намЪревался итти дорогой тогдашней литературной моды. Но вот, через нЪсколько времени пишет он матери, чтобы та прислала ему пьесы отца. "Здесь всЪх так занимает все малороссiйское, что я постараюсь попробовать поставить их на театрЪ". Живя в НЪжинЪ, он не интересовался Малороссiей, а попав в москальскiй Петербург стал засыпать родных письмами с просьбой прислать подробное описанiе малороссiйскаго быта. В ПетербургЪ поэтов писавших по-украински пригрЪвали, печатали, выводили в люди и создавали им популярность. Личная и литературная судьба Шевченко - лучшiй тому примЪр. "Пока польское возстанiе не встревожило умов и сердец на Руси, - писал Н. И. Костомаров, - идея двух русских народностей не представлялась в зловЪщем видЪ, и самое стремленiе к развитiю малороссiйскаго языка и литературы не только никого не пугало призраком разложенiя государства, но и самими великороссами принималось с братской любовью".

Говоря о "нацiональной жизни", Грушевскiй имЪл в виду не таких людей, как Метелинскiй и Максимович, и не любовь к народу и к народной поэзiи. Нацiональные его устои связаны с радами, бунчуками, с враждой к московщинЪ. Но если этот нацiонализм пришлось создавать "заново, на пустом мЪстЪ", то каким чудотворным словом поднят был из гроба Лазарь казачьяго сепаратизма? Штампованная марксистская теорiя без труда отвЪчает на этот вопрос: - развитiе капитализма, нарожденiе буржуазiи, борьба за рынки.

Кого сейчас способно удовлетворить такое объясненiе? Не говоря уже о внутреннем банкротствЪ самой теорiи, не существует, сколько нам извЪстно, ни одной серьезной попытки приложенiя ея к изученiю капиталистическаго развитiя на УкраинЪ в XIX в. Капитализма собственно-украинскаго, отличнаго от общероссiйскаго, невозможно обнаружить, до такой степени они слиты друг с другом. А о борьбЪ за "внутреннiй рынок", смЪшно говорить при видЪ украинских богачей, сидЪвших в МосквЪ и в ПетербургЪ, как у себя дома.

Не экономикой, не хозяйственчыми интересами и потребностями, объясняется возрожденiе казачьяго автономизма послЪ полувЪкового мертваго перiода. Пошел он не от цифр ярмарочной торговли, а от книги, от литературнаго наслЪдства.

Существует марокканская легенда, согласно которой все мужское еврейское населенiе было истреблено, однажды, арабами. Тогда жены убитых попросили позволенiя посЪтить могилы мужей. Им это было разрЪшено. ПосидЪв на кладбищЪ, онЪ забеременЪли от покойников и таким путем продолжили еврейскую народность в Марокко.

Украинскiй нацiонализм XIX вЪка также получил жизнь не от живого, а от мертваго - от кобзарских "дум", легенд, лЪтописей и, прежде всего, - от "Исторiи Русов".

Это не единственный случай. Существовало лЪт сто тому назад ново-кельтское движенiе, поставившее цЪлью возродить кельтскiй мiр в составЪ Ирландiи, Шотландiи, Уэлса и французской Бретани. Стимулом были древняя поэзiя и преданiя. Но рожденное не жизнью, а воображенiем, движенiе это дальше нЪкотораго литературнаго оживленiя, филологических и археологических изысканiй не пошло.

Не получилось бы никаких всходов и на почвЪ увлеченiя казачьей словесностью, если бы садовник-исторiя не совершила прививку этой, отрЪзанной от павшаго дерева вЪтки, к растенiю, имЪвшему корни в почвЪ XIX вЪка.

Казачья идеологiя привилась к древу россiйской революцiи и только от него получила истинную жизнь.

То, что самостiйники называют своим "нацiональным возрожденiем", было не чЪм иным как революцiонным движенiем, одЪтым в казацкiе шаровары. Это замЪчено современниками. Н. М. Катков в 1863 г. писал: "Года два или три тому назад, вдруг почему-то разыгралось украинофильство. Оно пошло параллельно со всЪми другими отрицательными направленiями, которыя вдруг овладЪли нашей литературой, нашей молодежью, нашим прогрессивным чиновничеством и разными бродячими элементами нашего общества" [109]. Украинофильство XIX вЪка, дЪйствительно, представляет причудливую амальгаму настроенiй и чаянiй эпохи гетманщины с революцiонными программами тогдашней интеллигенцiи.

Ни Гоголь, ни Максимович, ни один из прочих малороссов, чуждых революцiонной закваски, не прельстился "Исторiей Русов", тогда как в сердцах революцiонеров и либералов она нашла отклик. И еще любопытнЪе: самый горячiй и самый раннiй отклик послЪдовал со стороны не украинцев, а великороссов. М. П. Драгоманов, впослЪдствiи, с нЪкоторой горечью отмЪчал что "первая попытка в поззiи связать европейскiй либерализм с украинскими историческими традицiями, была предпринята не украинцами, а великоруссом РылЪевым" [110].

Кондратiй Федорович РылЪев - "неистовый Виссарiон" декабристскаго движенiя, был из тЪх одержимых, которые пьянЪли от слов "свобода" и "подвиг". Они их чтили независимо от контекста. Отсюда пестрота воспЪтых РылЪевым героев: - Владимiр Святой, Михаил Тверской, Ермак, Сусанин, Петр Великiй, Волынскiй, Артамон МатвЪев, Царевич АлексЪй. ВсЪх дЪятелей русской исторiи, которых лЪтопись или молва объявили пострадавшими за "правду", за родину, за высокiй идеал, он награждал поэмами и "думами".

Берясь за историческiе сюжеты, он никогда с ними не знакомился сколько нибудь обстоятельно, довЪрял первой попавшейся книгЪ или просто баснЪ. Не трудно представить, каким кладом оказались для него "Исторiя Русов" и казачьи лЪтописи, гдЪ что ни имя, то герой, что ни измЪна, то непремЪнно борьба за вольность, за "права".

Едва ли не большее число его "дум" посвящено украинскому казачеству: Наливайко, Богдан Хмельницкiй, Мазепа, Войнаровскiй - всЪ они борцы за свой край, готовые жертвовать за него кровью.

Так говорит Наливайко в "ИсповЪди". Ему же вложены в уста ставшiе знаменитыми стихи:

Не менЪе благородныя и возвышенныя чувства звучат в "Войнаровском", гдЪ измЪна Мазепы разсматривается, как "борьба свободы с самовластьем".

Войнаровскiй, такой же карьерист и стяжатель, как его дядюшка Мазепа, представлен пылким энтузiастом свободы, ринувшимся на ея защиту.

НигдЪ больше, ни в русской, ни в украинской литературЪ образ Малороссiи и казачьих предводителей не овЪян такой романтикой высокаго подвига, как в поэмах и "думах" РылЪева. "Думы и поэмы великорусса РылЪева, - замЪчает Драгоманов, - сЪяли в цЪлой Россiи и в УкраинЪ не однЪ либеральныя идеи, но, безспорно, поднимали на УкрайнЪ и нацiональное чувство. Еще в 50-х годах, я помню, "Войнаровскiй" и "ИсповЪдь Наливайки" переписывались в наших тайных тетрадях рядом с произведенiями Шевченко и читались с одинаковым жаром" [111].

Шевченко шел по тропЪ проложенной РылЪевым и был его прямым учеником. Даже руссофобiя, которой насыщена его поэзiя, - не оригинальна, она встрЪчается у РылЪева. Это тЪ стихи в "Войнаровском", что посвящены женЪ его казачкЪ, стоически переносящей выпавшiя на ея долю невзгоды.

Если не считать небольшой группы казакоманов типа Полетики, то не только в простом народЪ, но и в образованном малороссiйском обществЪ времен РылЪева рЪдко встрЪчались люди способные назвать москаля "врагом страны своей родной". Не трудно отсюда заключить о роли поэм "великорусса РылЪева". Облаченный им в римскую тогу казачiй автономизм прiобрЪтал новизну и привлекательность, роднился с европейским освободительным движенiем, льстил мЪстному самолюбiю. Алчныя казачьи страсти прикрывалиcь ризой гражданских добродЪтелей, сословные путчи гетманской эпохи возводились в ранг жертвенных подвигов во имя свободы, а добычники и разбойники выступали в обличiи Брутов и Кассiев. Какой живительной водой вспрыскивала такая поэзiя чахлые остатки поборников казачьих идеалов!

"Примите выраженiя признательности моей и моих соотечественников, которых я знаю", писал РылЪеву Н. Маркевич, автор одной из "Исторiй Малороссiи", - "Исповедь Наливайко глубоко запала в наши сердца... Мы не забыли еще высокiя дЪла великих людей Малороссiи... Вы еще найдете у нас дух Полуботка" [112]. Не один дух Полуботка, но и дух Мазепы разбужен РылЪевым. Силуэт гетмана, виднЪющiйся на заднем планЪ поэмы "Войнаровскiй" и в других думах, очерчен с несомнЪнной симпатiей. Это человЪк высоких помыслов, могучих сил. Можно сказать, что не Войнаровскiй, а он истинный герой поэмы. Войнаровскiй готов жертвовать УкраинЪ всЪм, что у него есть:

Мазепа же готов ей и честью жертвовать. Образ его овЪян трагизмом и жестокой, но благородной драмой. Поэт не судит его за измЪну; лежала ли в основЪ ея правда или ложь - все равно; важно, что он весь предан УкраинЪ.

Сколько извЪстно, никто из литературовЪдов занимавшихся творчеством РылЪева не придавал нацiональнаго значенiя казачьим сюжетам его поэм. В них видЪли, только, образцы "гражданской лиры". Попадись что нибудь похожее из татарской либо турецкой исторiи, оно было бы воспЪто с одинаковым пылом. ДЪйствительно, украинофильство нашего поэта до того книжное, начитанное, что в какое нибудь политическое его значенiе не вЪрится. И все же, есть основанiе думать, что оно не случайно.

Не надо забывать, что РылЪев - декабрист, а декабристскiй заговор, в значительной мЪрЪ, и может быть в большей, чЪм мы предполагаем, был заговором украинско-польским. Эта его сторона наименЪе изучена, но игнорировать ее нельзя.

Что в ПольшЪ, задолго до декабристов, существовали тайные патриотическiе организацiи и что зти организацiи готовились к возстанiю против русского правительства - хорошо извЪстно. Граф Солтык и полковник Крыжановскiй засвидЪтельствовали на слЪдствии, что мысль о необходимости войти в контакт с русскими тайными обществами возникла у них в 1820 году [113]. Из показанiй М. П. Бестужева-Рюмина перед слЪдственной комиссiей видно, что между Директорiей южного декабристскаго общества и обществом польским заключено было в 1824 г. формальное соглашенiе, по которому, поляки обязывались "возстать в то же самое время, как и мы" и координировать свои дЪйствiя с русскими повстанцами [114]. Но в этом сказалась только одна из сторон польской заинтересованности в русском бунтЪ. Поляки много работали над разжиганiем едва тлЪвшаго под золой уголька казачьей крамолы и над объединенiем ея с декабристским путчем. ДЪлалась ставка на возвращенiе ПольшЪ, если не всей Малороссiи, то, на первый случай, значительной ея части. По договору 1824 г., Южное общество обнадежило их полученiем Волынской, Минской, Гродненской и части Виленской губернiй [115]. Но главныя польскiя чаянiя связывались с украинским автономистским движенiем. По словам С. Г. Волконскаго, поляки питали "большую надежду на содЪйствiе малороссiйских дворян, предлагая им отдЪленiе "Малороссiи от Россiи" [116]. От союза с малороссiйским дворянством ожидали большаго, чЪм от офицерскаго возстанiя, но в массЪ своей, южные помЪщики оказались вполнЪ лойяльными по отношенiю к самодержавiю. Только очень небольшая кучка встала на путь декабризма и связаннаго с ним украинскаго сепаратизма.

ЗдЪсь не приходится придавать значенiя наличiю среди главарей "Союза Благоденствiя" Муравьевых-Апостолов, потомков гетмана Данилы, но пройти мимо Общества Соединенных Славян вряд ли возможно. И это не потому, что в числЪ его членов был большой процент малороссiйской шляхты. Ни М. В. Нечкина, ни новЪйшiй изслЪдователь Соединенных Славян Жорж Луцiани не находят у них ни малЪйшаго намека на "украинофильство" [117]. Но, незамЪтно для самих себя, они вовлечены были в русло нацiоналистической идеологiи желательной полякам. Своим, если не возникновенiем, то направленiем, обязаны они поляку Ю. К. Люблинскому, связанному с патрiотическими польскими организацiями. Это он подсказал им названiе и идею "Соединенных Славян".

Идея, хоть и старинная, мало общаго имЪла с балканским панславизмом XVII вЪка, представленным Гундуличем, Крижаничем. Не было у поляков сколько нибудь крЪпких связей и с чехами, за исключенiем развЪ литературных. Практически, ни Сербiя, ни Далмацiя, ни Чехiя их не интересовали. Зато Малая Русь, входившая нЪкогда в состав РЪчи Посполитой, была предметом страстных вожделенiй. НигдЪ пропаганда общности славян и федеративнаго всеславянскаго государства не велась так настойчиво, как здЪсь. Можно думать, что лозунг "соединенных славян", провозглашавшiй независимость каждой страны, сочинен был спецiально для пробужденiя казачьяго автономизма. НигдЪ в других краях он не насаждается с таким старанiем.

В 1818 г. основывается в КiевЪ масонская ложа "Соединенных Славян", а через четверть вЪка, в КiевЪ же - "Кирилло-Мефодiевское Братство", поставившее во главу угла своей программы, все то же общеславянское федеративное государство. Даже во второй половинЪ XIX вЪка, идеей всеславянской федерацiи увлекался Драгоманов. И нигдЪ, кромЪ Малороссiи, не видим столь ясно выраженнаго польскаго влiянiя и польской опеки в отношенiи подобных организацiй. Так, надпись "Jednosc Slowianska", украшавшая знак ложи "Соединенных Славян", не оставляет сомнЪнiй в польском ея происхожденiи. Основателем и первым ея правителем был поляк Валентин Росцишевскiй, управляющим мастером другой поляк Франц Харлинскiй, а в числЪ членов - Iосиф Проскура, Шимановскiй, Феликс Росцишевскiй и многiе другiе мЪстные помЪщики-поляки [118]. А. Н. Пыпин и послЪдующiе историки считают эту ложу идейной матерью одноименнаго декабристскаго общества, хотя прямой связи между ними не установлено.

Существовали в Малороссiи другiя масонскiя организацiи инспирированныя или прямо созданныя поляками. Была в ЖитомирЪ ложа "РазсЪяннаго мрака" и ложа "Тамплiеров"; в ПолтавЪ - ложа "Любовь к истинЪ", в КiевЪ - "Польское патрiотическое общество", возникшее в 1822 г. и, тотчас же, как эхо, появившееся вслЪд за ним "Общество малороссов", состоявшее из поборников автономизма. "ГдЪ восходит солнце?" - гласил его пароль, и отвЪт: "В ЧигиринЪ".

Из дЪл слЪдственной комиссiи о декабристах видно, что резиденцiей "Общества Малороссов" был Борисполь, а "большая часть членов онаго находятся в Черниговской губернiи, а нЪкоторые в самом ЧерниговЪ [119]. М. П. Бестужев-Рюмин не очень выгодно о них отзывается: руководитель общества В. Л. Лукашевич "нравственности весьма дурной, в губернiи презираем и я слышал, что общество его составлено из людей его свойства" [120]. Это тот самый Лукашевич, что поднимал, когда то, бокал за побЪду Наполеона над Россiей [121]. Он был одной из самых дЪятельных фигур в декабристско-малороссiйско-польских взаимоотношенiях. КромЪ "Союза Благоденствiя" и "Малороссiйского общества", мы его видим в ложЪ "Соединенных Славян", в полтавской ложЪ "Любовь к истинЪ" и говорили, также о его членствЪ в польских ложах.

Масонскiе ложи признаны были, повидимому, наиболЪе удобной формой встрЪч и единенiя двух россiйских фронд - декабристской и украинствующей.

Особенный интерес, в этом смыслЪ, представляет полтавская ложа, гдЪ наряду с членами Союза Благоденствiя М. Н. Новиковым, Владимиром Глинкой и М. Муравьевым-Апостолом, представлены были малороссы, вродЪ губернскаго судьи, Тарновскаго, екатеринославскаго дворянскаго предводителя АлексЪева, С. М. Кочубея, И. Котляревскаго и многих других. Был там, конечно и Лукашевич. Первым ея руководителем значился Новиков, начальник канцелярiи кн. Репнина. По словам Муравьева-Апостола, "он в оную принимал дворянство малороссийское, из числа коих способнЪйших помЪщал в общество называемое Союз Благоденствiя. Полтавскую ложу Муравьев прямо именует "разсадником тайнаго общества" [122]. ПослЪ Новикова, руководство перешло к Лукашевичу, про котораго Бестужев-Рюмин сказал, что "цЪль онаго (сколь она мнЪ извЪстна), присоединенiе Малороссiи к ПольшЪ". На одном из допросов, Бестужев показал, будто Лукашевич "адресовался к Ходкевичу, полагая его значущим членом польскаго общества, предлагая присоединиться к оному и соединить Малороссiю с Польшею" [123].

Основой и направляющей силой южнаго масонства являлись поляки, которым принадлежала в тЪ дни культурная гегемонiя во всем малороссiйском краЪ, а в нЪкоторых губЪрнiях (Кiевской, напримЪр) - большая часть земельных владЪнiй.

На слЪдствiи, РылЪеву был задан вопрос о связях декабристов с польскими тайными обществами. Он отговорился своей слабой освЪдомленностью на этот счет, но признался, что слышал о них от Трубецкого и от Корниловича, который дня за два до 14 декабря, приносил Трубецкому копiю какого-то договора между поляками и южным обществом декабристов, касательно будущих русско-польских границ. От Трубецкого он слышал, будто "Южное общество через одного из своих членов имЪет с оными (поляками) постоянныя сношенiя, что южными директорами положено признать независимость Польши и возвратить ей от Россiи завоеванныя провинцiи Литву, Подолiю и Волынь" [124].

Согласно С. Н. Щеголеву, в 1824 г. кн. Яблоновскiй представитель "Польскаго патрiотическаго общества", начал особенно энергичные переговоры с декабристами. Результатом его усилiй явился съЪзд польских и русских заговорщиков в ЖитомирЪ в началЪ 1825 года. На этом "славянском собранiи" присутствовал, будто бы, и К. Ф. РылЪев. На съЪздЪ поставлен был и одобрен вопрос о независимости Малороссiи, каковую поляки считали необходимой "для дЪла общей свободы".

Фома Падурра, главный оратор на эту тему, не придумал для украинскаго нацiонализма никакого другого обличья, кромЪ стараго казачьяго. По его мнЪнiю, вЪрным средством поднять народ было - напомнить ему "казацкую славу". В этом планЪ он и начал потом, вкупЪ с другим помЪщиком Ржевусским ("атаман Ревуха"), пропаганду среди украинскаго населенiя. В Саврани они основали "школу лирников", обучая собранных "народных" пЪвцов игрЪ на инструментЪ и текстам патрiотических казачьих пЪсен, сочиненных Падуррой и положенных на музыку Ржевусским. Подготовив цЪлую партiю таких пЪвцов, они пустили их по кабакам, вечерницам и прочим сборищам простого люда [125].

К сожалЪнiю, Щеголев, описавшiй этот эпизод, пользовался источниками недоступными нам здЪсь, за границей, в силу чего, мы лишены возможности провЪрить степень основательности всего им разсказаннаго.

Как бы то ни было, можем не сомнЪваться в одном: РылЪев был давнишним полонофилом, состоявшим в литературных и идейных связях с польскими нацiоналистами и вряд ли будет ошибкой сказать, что своими казачьими сюжетами он обязан больше полякам чЪм украинцам. НесомнЪнно также, что в декабристской средЪ был усвоен взгляд на Малороссiю как на жертву царской тиранiи, а на казачьих главарей как на борцов и мучеников за свободу. Имена Дорошенок, Мазеп, Полуботков ассоцiировались с дЪлом народнаго освобожденiя. Фигуры их окутывались флером романтики и в таком видЪ подносились интеллигентной публикЪ и позднЪйшим поколЪнiям. "Я не знаю, как в моих руках очутилась "ИсповЪдь Наливайки" РылЪева, - пишет в своих воспоминанiях ВЪра Засулич, - она стала для меня самой священной вещью" [126]. Мог ли в представленiи этой женщины, ничего кромЪ соцiалистической литературы не читавшей, выдержать соперничество с романтическим героем историческiй Наливайко - грубый разбойник и кондотьер, бунтовавшiй во имя расширенiя привилегiй реестровых казаков, требовавшiй земель под Брацлавом и готовый рЪзать носы и уши хлопам, которые захотЪли бы втереться в казачье сословiе и уйти от своих панов?

Казакоманiя декабристов была не простым литературным явленiем и ею отличался не один РылЪев. Декабристы, можно сказать, стояли у власти на УкраинЪ. Генерал- губернатором малороссiйским был в то время кн. Н. Г. Репнин - брат виднаго декабриста С. Г. Волконскаго и сам большой либерал. Его дЪд, фельдмаршал Репнин, подозрЪвал его в причастности к убiйству Павла I. Стремясь быть "отцом" ввЪреннаго ему края и, в то же время, человЪком "новых вЪянiй", он собирал вокруг себя все выдающееся, что было на УкраинЪ, - привлек И. П. Котляревскаго, перваго поэта начавшаго писать по-украински, учредил малороссiйскiй театр в ПолтавЪ, приглашал к себЪ в дом людей свободомыслящих, среди которых первое мЪсто занимали члены декабристских южных обществ. У него можно было встрЪтить и Пестеля, и Орлова, и Бестужева-Рюмина. Но к числу свободомыслящих он относил, также, людей типа Василiя Полетики, "свободомыслiе" которых вызывалось незакончившейся к тому времени провЪркой дворянских прав. Эти стародубскiе и лубенскiе маркизы Позы постоянно вертЪлись при генерал-губернаторском дворЪ, который до извЪстной степени может разсматриваться как один из центров "возрожденiя" украинскаго сепаратизма.

Дочь кн. Репнина, Варвара Николаевна, благоговЪвшая перед подвигом своего дяди С. Г. Волконскаго и насквозь проникнутая духом декабризма, была в то же время почитательницей и покровительницей Тараса Шевченко. Тот и другой были для нея явленiями одного порядка. Существует предположенiе, что Репнин был одним из вдохновителей "Исторiи Русов". Такое подозрЪнiе высказал М. А. Максимович, человЪк очень освЪдомленный.

На этом примЪрЪ видно, как россiйскiй космополитическiй либерализм преображался на украинской почвЪ в мЪстный автономизм. Декабристы первые отождествили свое дЪло с украинизмом и создали традицiю для всего послЪдующаго русскаго революцiоннаго движенiя. Герцен и Огарев подражали им, Бакунин на весь мiр провозгла- сил требованiе независимой Польши, Финляндiи и Малороссiи, а петрашевцы, при всей неясности и неопредЪленности их плана преобразованiя Россiи, тоже успЪли подчеркнуть свой союз с сепаратизмами, в том числЪ с малороссiйским. Это одна из закономЪрностей всякаго революцiоннаго движенiя. В. А. Маклаков, один из лидеров демократическаго лагеря, находясь уже в эмиграцiи, выразил это так: "Если освободительное движенiе в войнЪ против самодержавiя искало всюду союзников, если его тактикой было раздувать всякое недовольство, как бы оно ни могло стать опасным для государства, то можем ли мы удивляться, что для этой цЪли и по этим мотивам оно привлекло к общему дЪлу и недовольство "нацiональных меньшинств"?" [127].

Только немногим удалось устоять против этой логики, и первым среди них надо назвать Пушкина. Он тоже был "декабристом" и лишь случайно не попал на Сенатскую площадь. "Исторiя Русов" была ему отлично знакома. Он напечатал отрывок из нея в своем "СовременникЪ" но он не поставил дЪла Мазепы выше дЪла Петра и не воспЪл ни одного запорожца, как борца за свободу. Произошло это не в силу отступничества от увлеченiй своей молодости и от перемЪны взглядов, а оттого, что Пушкин с самаго начала оказался проницательнЪе РылЪева и всего своего поколЪнiя. Он почувствовал истинный дух "Исторiи Русов", ея не нацiональную украинскую, а сословно-помЪщичью сущность. Думая, что автором ея, дЪйствительно, был архiепископ Г. Конисскiй, Пушкин замЪтил: "Видно, что сердце дворянина еще бьется под иноческой рясою". На языкЪ либерализма "сердце дворянина" звучало как "сердце крЪпостника". Теперь, когда нам извЪстны вполнЪ корыстные интересы, вызвавшiе рецидив казачьих страстей породивших "Исторiю Русов", можно только удивляться прозорливости Пушкина. Революцiонная русская интеллигенцiя, в своем отношенiи к сепаратизму, пошла путем не Пушкина, а РылЪева. "Украинофильство", под которым разумЪлась любовь не к народу малороссiйскому, а к казацкой фрондЪ, сдЪлалось обязательным признаком русскаго освободительнаго движенiя. В развитiи украинскаго сепаратизма оно было заинтересовано больше самих сепаратистов. Шевченко у великорусских революцiонеров почитался больше, чЪм на УкраинЪ. Его озлобленая казакоманiя приходилась русскому "подполью" больше по сердцу, чЪм европейскiй соцiализм Драгоманова.

При всем обилiи легенд облЪпивших имя и исказивших истинный его облик Шевченко может считаться наиболЪе ярким воплощенiем всЪх характерных черт того явленiя, которое именуется "украинским нацiональным возрожденiем". Два лагеря, внЪшне враждебные друг другу, до сих пор считают его "своим". Для одних он - "нацiональный пророк", причисленный чуть не к лику святых; дни его рожденiя и смерти (25 и 26 февраля) объявлены украинским духовенством церковными праздниками. Даже в эмиграцiи ему воздвигаются памятники при содЪйствiи партiй и правительств Канады и США. Для других он предмет такого же идолопоклонства и этот другой лагерь гораздо раньше начал ставить ему памятники. Как только большевики пришли к власти и учредили культ своих предтечь и героев - статуя Шевченко в числЪ первых появилась в ПетербургЪ. ПозднЪе, в ХарьковЪ и над ДнЪпром, возникли гигантскiе монументы, величиной усту- пающiе, развЪ только, статуям Сталина. Ни в Россiи, ни за границей, ни один поэт не удостоился такого увЪковЪченiя памяти. "Великiй украинскiй поэт, революцiонер и мыслитель, идейный соратник русских революцiонных демократов, основоположник революцiонно-демократическаго направленiя в исторiи украинской общественной мысли" - такова его офицiальная аттестацiя в совЪтских словарях, справочниках и энциклопедiях. Она унаслЪдована еще от подпольнаго перiода революцiи, когда у всЪх интеллигентских партiй и направленiй он считалcя пЪвцом "народнаго гнЪва".

Даже произведенiя его толкуются в каждом лагерЪ по-своему. "Заповит", напримЪр, расцЪнивался в свое время в русском подпольЪ, как нЪкiй революцiонный гимн. Призыв поэта к потомкам - возстать, порвать цЪпи и "вражою злою кровью вольность окропити" понимался там, как соцiальная революцiя, а под злой кровью - кровь помЪщиков и классовых угнетателей.

СовсЪм иную трактовку дает самостiйническiй лагерь. В 1945 г., в столЪтнюю годовщину со дня написанiя "Заповита", он отмЪтил его появленiе, как величайшую вЪху в развитiи нацiональной идеи, как призыв к нацiональной рЪзнЪ, ибо "кровь ворожа", которую ДнЪпр "понесе з Украины у синее море", ничьей как москальской, великорусской, быть не может.

Приводим этот примЪр не для оцЪнки правильности или неправильности обоих толкованiй, а как характерный случай переплетенiя у "великаго кобзаря" черт русской революцiонности с украинским нацiонализмом.

Правда, и та, и другой были поставлены лЪт 80 тому назад под большое сомнЪнiе таким видным соцiалистом и украинофильским дЪятелем, как М. П. Драгоманов. Шевченко ему казался величиной дутой в литературном и в политическом смыслЪ. Революцiонность его он не высоко ставил и никогда бы не подписался под сочетанiем слов "революцiонер и мыслитель". Он полагал, что с мыслью-то, как раз, и обстояло хуже всего у Тараса Григорьевича.

Из Академiи Художеств Шевченко вынес только поверхностное знакомство с античной мифологiей, необходимой для живописца, да с нЪкоторыми знаменитыми эпизодами из римской исторiи. Никакими систематическими знанiями не обладал, никакого цЪльнаго взгляда на жизнь не выработал. Он не стремился, даже, в противоположность многим выходцам из простого народа, восполнять отсутствiе школы самообразованiем. По словам близко знавшаго его скульптора Микешина, Тарас Григорьевич не шибко жаловал книгу. "Читать он, кажется, никогда не читал при мнЪ; книг, как и вообще ничего не собирал. Валялись у него на полу и по столу растерзанныя книжки "Современника", да Мицкевича на польском языкЪ". Такая отрасль знанiя, как исторiя, к которой ему часто приходилось обращаться в выборЪ сюжетов - что дало основанiе Кулишу в 50-х годах объявить его "первым историком" Украины - оставляла желать много лучшаго в смыслЪ усвоенiя. "Россiйскую общую исторiю, - пишет тот же Микешин, - Тарас Григорьевич знал очень поверхностно, общих выводов из нея дЪлать не мог; многiе ясные и общеизвЪстные факты или отрицал или не желал принимать во вниманiе; этим оберегалась его исключительность и непосредственность отношенiй ко всему малорусскому". НЪкоторых авторов, о которых писал, он и в руки не брал, как напримЪр, Шафарика и Ганку. Главный способ прiобрЪтенiя знанiй заключался, очень часто, в прислушиванiи к тому, о чем говорили в гостиных болЪе свЪдущiе люди. Подхватывая на лету обрывки свЪдЪнiй, поэт "мотав соби на уса, та перероблював соби своим умом" [128].

Не вЪрил Драгоманов и в его хожденiе в народ, в пропаганду на ПодолЪ, в КириловкЪ и под Каневом, о которой сейчас пишут в каждой бiографiи поэта совЪтскiЪ историки литературы, но которая сплошь основана на домыслах. КромЪ кабацких рЪчей о Божiей Матери, никаких образцов его пропаганды не знаем. Достойна развЪнчанiя и легенда о его антикрЪпостничествЪ. Дворовый человЪк, чье дЪтство и молодость прошли в унизительной роли казачка в барском домЪ, не мог, конечно, питать теплых чувств к крЪпостному строю. Страдал и за родных, которых смог выкупить из неволи лишь незадолго до смерти. Но совершенно ошибочно дЪлать из него, на основанiи этих бiографических фактов, пЪвца горя народнаго, сознательнаго борца против крЪпостного права. КрЪпостной крестьянин никогда не был ни героем его произведенiй, ни главным предметом помыслов. Ничего похожаго на некрасовскую "Забытую деревню" или на "Размышленiя у параднаго подъЪзда" невозможно у него найти. Слово "панщина" встрЪчается чрезвычайно рЪдко, фигуры барина-угнетателя совсЪм не видно и вся его деревня выглядит не крЪпостной. Люди там страдают не от рабства, а от нечастной любви, злобы, зависти, от общечеловЪческих пороков и бЪдствiй. Тараcу Григорьевичу суждено было дожить до освобожденiя крестьян. Начиная с 1856 года, вся Россiя только и говорила, что об этом освобожденiи, друзья Шевченко, кирилло-мефодiевцы, ликовали; один он, бывшiй "крипак", не оставил нам ни в стихах, ни в прозЪ выраженiя своей радости.

Не было у него и связей с русскими революцiонными демократами; он, попросту, ни с кЪм из них не был знаком, если не считать петрашевца Момбелли, виденнаго им, как-то раз, на квартирЪ у Гребенки. Да и что представляли собой революцiонные демократы того времени? Мечтатели, утописты, послЪдователи Фурье и Сэн-Симона, либо только что нарождавшiеся поборники общиннаго соцiализма. Найдите в литературном наслЪдiи Шевченко хоть какой нибудь слЪд этих идей. Даже причастность его к Кирилло-Мефодiевскому Братству, послужившая причиной ареста и ссылки, была болЪе случайной, чЪм причастность Достоевскаго к кружку Петрашевцев.

Но если не соцiалист и не "революцiонный демократ", то гайдамак и пугачевец глубоко сидЪли в Шевченко. В нем было много злобы, которую поэт, казалось, не знал на кого и на что излить. Он воспитался на декабристской традицiи, называл декабристов не иначе, как "святыми мучениками", но воспринял их якобинизм не в идейном, а в эмоцiональном планЪ. Ни об их конституцiях, ни о преобразовательных планах ничего, конечно, не знал; не знал и о вдохновлявшей их западно-европейской идеологiи. Знал только, что это были люди дерзнувшiе возстать против власти, и этого было достаточно для его симпатiй к ним. Не в трактатах Пестеля и Никиты Муравьева, а в "цареубiйственных" стихах РылЪева и Бестужева увидЪл он свой декабризм.

В этом планЪ и воздавал он дань своим предшественникам.

ЗдЪсь мы вряд ли согласимся с оцЪнкой Драгоманова, не высоко ставившаго такую продукцiю поэта. С литературной точки зрЪнiя, она в самом дЪлЪ не заслуживает вниманiя, но как документ политическаго настроенiя, - очень интересна.

Драгоманов судил о Шевченко с теоретических высот европейскаго соцiализма, ему нужны были не обличенiя "неправд" царей на манер библейских пророков, а протест против политической системы самодержавiя. Шевченко не мог, конечно, подняться до этого, но духовный его "якобинизм" от этого не умаляется.

На русскую шестидесятническую интеллигенцiю стихи его дЪйствовали гораздо сильнЪе, чЪм методическiя поученiя Драгоманова. Он - образец революцiонера не по разуму, а по темпераменту.

КромЪ "царей", однако, никаких других предметов его бунтарских устремленiй не находим. Есть один-два выпада против своих украинских помЪщиков, но это не бунт, а что-то вродЪ обществено-политической элегiи.

При всей нелюбви, Тарас Григорьевич не призывает ни рЪзать, ни "у пута кутiи" ковать этих панов, ни жечь их усадьбы, как это дЪлали великорусскiе его учiтеля - "революцiонные демократы". На кого же, кромЪ царей, направлялась его ненависть?

Для всякаго, кто дал себЪ труд прочесть "Кобзарь", всякiя сомнЪнiя отпадают: - на москалей.

Напрасно Кулиш и Костомаров силились внушить русской публикЪ, будто шевченковскiя "понятiя и чувства не были никогда, даже в самыя тяжелыя минуты жизни, осквернены ни узкою грубою непрiязнью к великоросской народности, ни донкихотскими мечтанiями о мЪстной политической независимости, ни малЪйшей тЪни чего нибудь подобнаго не проявилось в его поэтических произведе- нiях" [129]. Они оспаривали совершено очевидный факт. НЪт числа непрiязненным и злобным выпадам в его стихах против москалей. И невозможно истолковать это, как ненависть к одной только правящей царской Россiи. ВсЪ москали, весь русскiй народ ему ненавистны. Даже в чисто любовных cюжетах, гдЪ украинская дЪвушка страдает, будучи обманута, обманщиком всегда выступает москаль.

Жалуясь Основьяненку на свое петербургское житье ("кругом чужи люди"), он вздыхает: "тяжко, батько, жити з ворогами". Это про Петербург, выкупившiй его из не- воли, давшiй образованiе, прiобщившiй к культурной средЪ и вызволившiй его впослЪдствiи из ссылки.

Друзья давно пытались смягчить эту его черту в глазах русскаго общества. Первый его бiограф М. Чалый объяснял все влiянiем польской швеи - юношеской любви Шевченко, но вряд ли такое объясненiе можно принять. Антируссизм автора "Заповита" не от жизни и личных переживанiй, а от книги, от нацiонально-политической проповЪди. Образ москаля, лихого человЪка, взят цЪликом со страниц старой казацкой письменности.

В 1858 г., возмущаясь Иваном Аксаковым, забывшим упомянуть в числЪ славянских народов - украинцев, он не находит других выраженiй, кромЪ как: "Мы же им такiе близкiЪ родичи: как наш батько горЪл, то их батько руки грЪл"! Даже археологическiя раскопки на югЪ Россiи представлялись ему грабежом Украины - поисками казацких кладов.

Сданный в солдаты и отправленный за Урал, Тарас Григорьевич, по словам Драгоманова, "живучи среди москалей солдатиков, таких же мужиков, таких же невольников, как сам он, - не дал нам ни одной картины добраго сердца этого "москаля", какiя мы видим у других ссыльных... Москаль для него и в 1860 г. - только "пройдисвит", как в 1840 г. был только "чужой чоловик" [130].

Откуда такая руссофобiя? Личной судьбой Шевченко она, во всяком случаЪ, не объяснима. Объясненiе в его поэзiи.

Поэтом он был не "генiальным" и не крупным; три четверти стихов и поэм подражательны, безвкусны, провинцiальны; все их значенiе в том, что это дань малороссiйскому языку. Но и в оставшейся четверти значительная доля цЪнилась не любителями поэзiи, а революцiонной интеллигенцiей. П. Кулиш когда-то писал: если "само общество явилось бы на току критики с лопатою в руках, оно собрало бы небольшое, весьма небольшое количество стихов Шевченко в житницу свою; остальное бы было в его глазах не лучше сору, его же возметает вЪтр от лица земли". Ни одна из его поэм не может быть взята цЪликом в "житницу", лишь из отдЪльных кусков и отрывков можно набрать скромный, но душистый букет, который имЪет шансы не увянуть. Что бы ни говорили совЪтскiе литературовЪды, лира Шевченко не "гражданская" в том смыслЪ, в каком это принято у нас. Она глубоко ностальгична и безутЪшна в своей скорби.

Называя ее "сиромахой", "сиротиной", вопрошая "защо тебе сплюндровано, защо, мамо, гинешь?" - поэт имЪет в виду не современную ему живую Украину, которая "сплюндрована" ничуть не больше всей остальной Россiи. Это не оплакиванiе страданiй закрЪпощеннаго люда, это скорбь о ея невозвратном прошлом.

Вот истинная причина "недоли". Исчез золотой вЪк Украины, ея идеальный государственный строй, уничтожена казачья сила. "А що то за люди були тии запорожци! Не було й не буде таких людей!". Полжизни готов он отдать, лишь бы забыть их "незабутни" дЪла. Волшебныя времена Палiев, Гамалiев, Сагайдачных владЪют его душой и воображенiем. Истинная поэзiя Шевченко - в этом фантастическом никогда не бывшем мiрЪ, в котором нЪт исторической правды, но создана правда художественная. ВсЪ его остальные стихи и поэмы, вмЪстЪ взятые, не стоят тЪх строк, гдЪ он бредит старинными степями, ДнЪпром, морем, безчисленным запорожским войском, проходящим, как видЪнiе.

О будущем своего края Тарас Григорьевич почти не думал. Раз, как-то, слЪдуя шестидесятнической модЪ, упомянул о ВашингтонЪ, котораго "дождемся таки колись", но втайнЪ никакого устройства, кромЪ прежняго казачьяго, не хотЪл.

Перед нами пЪвец отошедшей казачьей эпохи, влюбленный в нее, как Дон Кихот в рыцарскiя времена. До самой смерти, героем и предметом поклоненiя его был казак.

Надо ли послЪ этого искать причин руссофобiи? Всякое пролитiе слез над руинами Чигирина, Батурина и прочих гетманских резиденций неотдЪлимо от ненависти к тЪм, кто обратил их в развалины. Любовь к казачеству - оборотная сторона вражды к МосквЪ.

Но и любовь и ненависть эти - не от жизни, не от современности. Еще Кулишем и Драгомановым установлено, что поэт очень рано, в самом началЪ своего творчества попал в плЪн к старой казачьей идеологiи. По словам Кулиша, он пострадал от той первоначальной школы, "в которой получил то, что в нем можно было назвать faute de mieux образованiем", он долго сидЪл "на сЪдалищЪ губителей и злоязычников" [131].

Повидимому, уже в ПетербургЪ, в концЪ 30-х годов нашлись люди просвЪтившiе его по части Мазеп, Полуботков и подсунувшiе ему "Исторiю Русов". Без влiянiя этого произведенiя трудно вообразить то прихотливое сплетенiе революцiонных и космополитических настроенiй с мЪстным нацiонализмом, которое наблюдаем в творчествЪ Шевченко. По словам Драгоманова, ни одна книга, кромЪ Библiи, не производила на Тараса Григорьевича такого впечатлЪнiя, как "Исторiя Русов". Он брал из нея цЪлыя картины и сюжеты. Такiя произведенiя, как "Подкова", "Гамалiя", "Тарасова Нич", "Выбир Наливайка", "Невольник", "Великiй Льох", "Чернец" - цЪликом навЪяны ею.

Прошлое Малороссiи открылось ему под углом зрЪнiя "ЛЪтописи Конисскаго"; он воспитался на ней, вопринял ее, как откровенiе, объяснявшее причины невзгод и бЪдствiй родного народа. Даже на самый чувствительный для него вопрос о крЪпостном правЪ на УкраинЪ, "лЪтопись" давала свой отвЪт - она приписывала введенiе его москалям. Не один Шевченко, а всЪ кирилломефодiевцы вынесли из нея твердое убЪжденiе в москальском происхожденiи крЪпостничества. В "Книгах Бытiя Украинского Народу" Костомаров писал: "А нимка цариця Катерина, курва всевитная, безбожниця, убiйниця мужа своего, востанне доканала казацтво и волю, бо одибравши тих, котри були в Украини старшими, надилила их панством и землями, понадовала им вильну братiю в ярмо и поробила одних панами, а других невольниками" [132]. Если будущiй ученый историк позволял себя такiя рЪчи то что можно требовать от необразованнаго Шевченко? Москали для него стали источником всЪх бЪдствiй.

По канвЪ "Исторiи Русов" он разсыпается удивительными узорами, особенно на тему о ЕкатеринЪ II.

Есть у Шевченки повЪсть "Близнецы", написанная по-русски. Она может служить автобiографическим документом, объясняющим степень воздЪйствiя на него "Исторiи Русов". Там разсказывается о нЪкоем НикифорЪ ФедоровичЪ СокирЪ - мелком украинском помЪщикЪ, большом почитателЪ этого произведенiя.

"Я сам, будучи его хорошим прiятелем, часто гостил у него по нЪскольку дней и кромЪ лЪтописи Конисскаго, не видал даже бердичевскаго календаря в домЪ. ВидЪл только дубовый шкаф в комнатЪ и больше ничего. ЛЪтопись же Конисскаго, в роскошном переплетЪ, постоянно лежала на столЪ и всегда заставал я ее раскрытою. Никифор Федорович нЪсколько раз прочитывал ее, но до самаго конца ни разу. Все, всЪ мерзости, всЪ безчеловЪчья польскiя, шведскую войну, Биронова брата, который у стародубских матерей отнимал дЪтей грудных и давал им щенят кормить грудью для свой псарни - и это прочитывал, но как дойдет до голштинскаго полковника Крыжановскаго, плюнет, закроет книгу и еще раз плюнет". Переживанiя героя этого отрывка были, несомнЪнно, переживанiями самого Шевченко. "Исторiя Русов" с ея собранiем "мерзостей" трансформировала его мужицкую ненависть в ненависть нацiональную или, по крайней мЪрЪ, тЪсно их переплела между собой. КромЪ "Исторiи Русов", сдЪлавшейся его настольной книгой, поэт познакомился и со средой, из которой вышло это евангелiе нацiонализма. ПрiЪхав, в серединЪ 40-х годов, в Кiев, он не столько вращался там в университетских кругах среди будущих членов Кирилло-Мефодiевскаго Братства, сколько гостил у хлЪбосольных помЪщиков Черниговщины и Полтавщины, гдЪ его имя было извЪстно и пользовалось популярностью, особенно среди дам. НЪкоторыя из них сами пописывали в "Отечественных Записках".

Мужское общество чаще всего собиралось на почвЪ "мочемордiя", как именовалось пьянство. А. Афанасьев-Чужбинскiй, сам происходившiй из лубенских помЪщиков, красочно описывает тамошнiя празднества в честь Бахуса. По его словам, пьянство процвЪтало, главным образом, на почвЪ скуки и бездЪлiя, сами же по себЪ помЪщики представляли "тЪсный кружок умных и благородных людей, преимущественно гуманных и пользовавшихся всеобщим расположенiем". В этом обществЪ можно было встрЪтить и тЪх оставшихся в живых сподвижников и друзей В. Г. Полетики, из чьей среды вышла "Исторiя Русов". ВстрЪчи с ними происходили также при дворЪ генерал-губернатора кн. Репнина, с которым Шевченко познакомился через А. В. Капниста, сына поэта. О МазепЪ, о ПолуботкЪ, о ПетрЪ и ЕкатеринЪ, а также о присоединенiи Малороссiи, как печальной датЪ в исторiи края, он мог наслушаться здЪсь вдоволь. Недаром именно на эти годы близости с черниговскими и полтавскими помЪщиками падают самыя непрiязненныя его высказыванiя о БогданЪ Хмельницком.

Во всей эпопЪе Хмельничины он видЪл только печальный, по его мнЪнiю, факт присоединенiя к МосквЪ, но ни страданiй крестьянскаго люда под "лядским игом", ни ожесточенной борьбы его с Польшей, ни всенароднаго требованiя возсоединенiя с Россiей знать не хотЪл. Величайшая освободительная война украинскаго крестьянства осталась вовсе незамЪченной вчерашним крЪпостным.

В московском перiодЪ исторiи, его опять печалит судьба не крестьянства, а казачества. Он плачет о разгонЪ СЪчи, а не о введенiи новаго крЪпостного права. Возмущаясь тЪм, что "над дитьми казацкими поганци пануют", он ни разу не возмутился пануваньем дЪтей казацких над его мужицкими отцами и дЪдами, да и над ним самим. Перiод послЪ присоединенiя к Россiи представляется ему сплошным обдиранiем Украины. "Москалики що заздрили то все очухрали".

Драгоманов не без основанiя полагал, что черниговскiя и полтавскiя знакомства оказали на Шевченко гораздо болЪе сильное влiянiе, чЪм разговоры с Гулаком, Костомаровым и Кулишем. Патрiотизм его сложился, главным образом, в лЪвобережных усадьбах "потомков гетмана дурного", гдЪ его носили на руках, гдЪ он был объявлен надеждой Украины, нацiональным поэтом, гдЪ нашлась, даже, почитательница, готовая на собственный счет отправить его на три года в Италiю.

"Нацiональным поэтом" объявлен он не потому, что писал по-малороссiйски и не потому, что выражал глубины народнаго духа. Этого, как раз, и не видим. Многiе до и послЪ Шевченко писали по-украински, часто, лучше его, но только он признан "пророком". Причина: - он первый воскресил казачью ненависть к МосквЪ и первый воспЪл казачьи времена, как нацiональныя. Костомарову не удается убЪдить нас, будто "Шевченко сказал то, что каждый народный человЪк сказал бы, если б его народное чувство могло возвыситься до способности выразить то, что хранилось на днЪ его души" [133]. Поэзiя его интеллигентская, городская и направленческая. БЪлинскiй, сразу же по выходЪ в свЪт "Кобзаря", отмЪтил фальш его народности:

"Если господа Кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом они очень ошибаются; их поэмы, несмотря на обилiе самых вульгарных и площадных слов и выраженiй, лишены простоты вымысла и разсказа, наполнены вычурами и замашками, свойствеными всЪм плохим пiитам, часто нисколько не народны, хотя и подкрЪпляются ссылками на исторiю, пЪсни и преданiя, слЪдовательно, по всЪм этим признакам - онЪ непонятны простому народу и не имЪют в себЪ ничего с ним симпатизирующаго".

ЛЪт через сорок, то же самое повторил Драгоманов, полагавшiй, что "Кобзарь" "не может стать книгою ни вполнЪ народною, ни такой, которая бы вполнЪ служила проповЪди "новой правды" среди народа".

Тот же Драгоманов свидЪтельствует о полном провалЪ попыток довести Шевченко до народных низов. ВсЪ опыты чтенiя его стихов мужикам кончались неудачей. Мужики оставались холодны [134].

Подобно тому, как казачество, захватившее Украину, не было народным явленiем, так и всякая попытка его воскрешенiя, будь то политика или поэзiя, - ненародна в такой же степени.

Несмотря на всЪ пропагандныя усилiя самостiйнической клики, вкупЪ с совЪтской властью, Шевченко был и останется не нацiональным украинским поэтом, а поэтом нацiоналистическаго движенiя.

"Откуда пошло самостийничество (Полностью)"