"Откуда пошло самостийничество (Полностью)"

Слово "организацiя" плохо вяжется с маленьким кружком, извЪстным под именем "Кирилло-Мефодiевскаго Братства", возникшим в КiевЪ при университетЪ Св. Владимiра, в 1846-1847 г. Он не успЪл ни организоваться, ни начать дЪйствовать, как был ликивидирован полицiей, усмотрЪвшей в нем революцiонное общество, вродЪ декабристскаго. Идеи насильственнаго ниспроверженiя государственнаго строя у его членов не было, но успЪли выработаться кое какiе взгляды на будущее устройство Россiи и всЪх славянских стран. Это устройство представлялось на манер древних вЪчевых княжеств - Новгорода и Пскова. В бумагах Н. И. Костомарова, самаго восторженнаго из членов братства, сохранилась запись: "Славянскiе народы воспрянут от дремоты своей, соединятся, соберутся со всЪх концов земель своих в Кiев, столицу славянскаго племени, и представители всЪх племен, воскресших из настоящаго униженiя, освободятся от чужих цЪпей, возсядут на горах (кiевских) и загремит вЪчевой колокол у Св. Софiи, суд, правда и равенство воцарятся. Вот судьба нашего племени, его будущая исторiя, связанная тЪсно с Кiевом" [135].

"Матери городов русских" предстояла роль матери всЪх славянских городов.

Не трудно в этом отрывкЪ уловить все тот же мотив "Соединенных славян", звучащiй в названiях одного из декабристских обществ и кiевской масонской ложи. При этом не обязательно предполагать, как это часто дЪлают, идейную преемственность между декабристами и кирилло-мефодiевцами. Гораздо вЪрнЪе допустить, что тЪ и другiе имЪли общаго учителя панславизма в лицЪ поляков. Недаром "Книги бытiя украинскаго народа", написанныя Костомаровым, как нЪкое подобiе "платформы" братства, хранят на себЪ ясный слЪд влiянiя "Книг польскаго народа и польскаго пилигримства" Мицкевича. КромЪ того, во время их написанiя, в 1846 г., Костомаров часто встрЪчался с поляком Зеновичем - бывшим профессором Кременецкаго лицея, разсадника польскаго нацiонализма. Зенович был ревностным поборником идеи всеславянскаго государства.

Главные принципы Кирилло-Мефодиевскаго кружка давно выяснены и сформулированы. А. Н. Пыпин дает краткую их сводку в таком видЪ: освобожденiе славянских народностей из под власти иноплеменников, организацiя их в самобытныя политическiя общества федеративно связанныя между собою, уничтоженiе всЪх видов рабства, упраздненiе сословных привилегiй и преимуществ, религiозная свобода мысли, печати, слова и научных изысканiй, преподаванiе всЪх славянских нарЪчiй и литератур в учебных заведенiях [136]. К этому надо прибавить, что такая всеславянская федерацiя мыслилась не монархической, а республиканской, демократической. Про царя говорили, что он "хочь якiй буде розумний, а як стане самодержавно панувати, то одуриэ". ВсЪми общими дЪлами должен завЪдывать "общiй славянскiй собор из представителей всЪх славянских племен".

Малороссiя мыслилась в числЪ независимых славянских стран, "как равная с равными" и даже чЪм то вродЪ лидера федерацiи.

Независимая украинская государственность основывалась, таким образом, на европейском демократическом мiровоззрЪнiи. На этом же строилась "внутренняя" политика, в частности, преподаванiе в школах на простонародном разговорном языкЪ. Оправдывалась эта мЪра соображенiями культурнаго прогресса. Главной цЪлью был не язык сам по себЪ, а мужицкая грамотность. Поднять образовательный уровень простого народа считали возможным только путем преподаванiя на том нарЪчiи, на котором народ говорит.

Идея эта - западнаго происхожденiя; там она горячо обсуждалась и породила обширную литературу. Отголоском ея в Россiи были учебники на тульском нарЪчiи, которые писал впослЪдствiи Л. Н. Толстой, для своей яснополянской школы. То же собиралось дЪлать вятское земство. Члены братства не связывали с этим намЪренiя отдЪлиться от общерусскаго литературнаго языка; напротив, преподаванiе на своем нарЪчiи способствовало бы, по их мнЪнiю, скорЪйшему прiобщенiю малорусса к литературному языку и к сокровищам общерусской культуры.

В 1847 г., по доносу одного студента, подслушавшаго разговоры братчиков, они были арестованы и разосланы по болЪе или менЪе отдаленным мЪстам. Только к концу 50-х годов выходят из ссылки и съЪзжаются в Петербург. Общества своего не возобновляют, но образ их мыслей, попрежнему, - "прогрессивный". Это и дало основанiе Каткову не дЪлать различiя между украинофильством и всЪми другими "бродячими" элементами русскаго общества.

Если не считать довольно блЪдных Гулака и БЪлозерскаго, то самыми видными фигурами Кирилло-Мефодiевскаго Братства были Шевченко, Кулиш и Костомаров. Шевченко "видным" был, больше, как поэт, чЪм как член братства, с которым был очень слабо связан. Вдохновителем, "теоретиком" и душой всей группы был Н. И. Костомаров - молодой в то время профессор исторiи кiевскаго университета.

Из "Автобiаграфiи" его можно заключить, что любовь к малороссiйскому народу явилась у него, в значительной степени, случайно и объяснялась тЪм, что никакого другого поблизости не было. До 18 лЪт будущiй украинскiй патрiот не знал даже малороссiйскаго языка. По крови он был полувеликорусс-полумалорусс. Отец его, воронежскiй помЪщик, был русским, но мать - украинка и происходила из крЪпостных. Костомаров сам разсказывает, как отец его, будучи уже пожилым человЪком, облюбовал себЪ из числа своей дворни жену, бывшую в то время маленькой дЪвочкой, отправил ее в Петербург учиться, помЪстил в институт для благородных дЪвиц и когда она по окончанiи его вернулась образованной, воспитанной барышней - женился на ней. Будущiй историк, таким образом, родился и вырос в семьЪ совершенно русской по духу и по культурЪ. Малороссiйскiя симпатiи появились у него в ХарьковЪ, по окончанiи университета, в 1836-1837 г. и внушены были, главным образом, И. И. СрЪзневским - тоже великоруссом, увлекшимся собиранiем украинской народной поэзiи и выпустившим в 30-х годах свои знаменитыя "Запорожскiя Древности". "Мною овладЪла какая-то страсть ко всему малороссiйскому, - признавался Костомаров. - Я вздумал писать по-малорусски, но как писать? Нужно учиться у народа, сблизиться с ним. И вот я стал заговаривать с хохлами, ходил на вечерници и стал собирать пЪсни". Однажды на такой вечерныци хлопцы чуть не побили молодого народолюбца, приревновав его к дЪвицам.

Ко времени своего хожденiя в народ, Костомаров был уже демократом и поборником прав крестьянства. Демократическiя страсти наложили печать и на его занятiя исторiей, которую он полюбил больше всЪх других наук. Он рано задался вопросом: "отчего это во всЪх исторiях толкуют о выдающихся государственных дЪятелях, иногда о законах и учрежденiях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? БЪдный мужик земледЪлец, труженик, как будто не существует для исторiи".

"Скоро я пришел к убЪжденiю, что исторiю нужно изучать не только по мертвым лЪтописям и запискам, а и в живом народЪ. Не может быть, чтобы вЪка прошедшей жизни не отпечатывались в жизни и воспоминанiях потомков; нужно только приняться, поискать и вЪрно найдется многое, что до сих пор упущено наукой. Но с чего начать? Конечно с изученiя своего русскаго народа, а так как я жил тогда в Малороссiи, то и начать с малорусской вЪтви. Эта мысль обратила меня к чтенiю народных памятников. Первый раз в жизни добыл я малорусскiя пЪсни изданiя Максимовича 1827 г., великорусскiя пЪсни Сахарова и принялся читать их. Меня поразила и увлекла неподдЪльная прелесть малорусской народной поэзiи, я никак и не подозрЪвал, чтобы такое изящество, такая глубина и свЪжесть чувства были в произведенiях народа столь близкаго ко мнЪ и о котором я, как увидЪл, ничего не-знал" [137]. Костомаров признается, что была еще одна причина любви его к малороссiйскому народу - старинное его общественное устройство, совпадавшее с демократически-республиканскими идеалами историка. Казачество с его "радами" - общими сходками, на которых рЪшались важнЪйшiе вопросы, с его выборным начальством, со своим судоустройством, с полным отсутствiем какой бы то то ни было аристократiи или автократiи, представлялось той республикой, к которой так лежало сердце будущаго кирилломефодiевца. Мы уже приводили в одной из первых глав цитату из его "Книг бытiя украинского народу" восхвалявшую казаков за их порядки и обычаи. Распространенiе их на всю Украйну представлялось ему величай- шим прогресом и благодЪянiем для народа. "Незабаром були б на ВкраинЪ уси казаки, уси вильни и ривни, и не мала б Украина над собою ни царя, ни пана, оприч Бога единого, и дивлячись на Украину так бы зробилось и в Польщи, а там и в других словянских краях" [138]. "Республиканское" казачье устройство в большей мЪрЪ, чЪм народныя пЪсни привязало Костомарова к УкрайнЪ. Сильнаго соперника имЪла она только в лицЪ Господина Великаго Новгорода. Перед этой древнерусской республикой Костомаров благоговЪл настолько, что когда его, послЪ слЪдствiя по дЪлу кирилломефодiевцев, отправляли из Петербурга в ссылку, он, проЪзжая мимо Новгорода и завидЪв издали купола св. Софiи, встал в коляскЪ, снял шляпу и разразился такими шумными привЪтствiями древней колыбели народоправства, что сидЪвшiй с ним рядом жандарм пригрозил вернуть его снова в Третье ОтдЪленiе, если он не сядет и не перестанет витiйствовать [139]. СЪвернорусским народоправствам, во главЪ которых стоял Новгород, посвящена была впослЪдствiи одна из лучших его монографiй.

Костомаров разрывался в своей любви между Новгородом и Украиной, и трудно сказать, кого из них любил больше. В сочиненiях его ясно проступает тенденцiя сблизить между собою обЪ эти симпатичныя ему земли и найти между ними нацiональное сходство. "В натурЪ южно-русской - по его словам - не было ничего насилующаго, нивеллирующаго, не было политики, не было холодной разсчитанности, твердости на пути к предназначенной цЪли. То же самое является на отдаленном сЪверЪ в НовгородЪ". Найдя в словарЪ Даля нЪсколько слов записанных в Новгородской Губернiи и бытовавших также на УкраинЪ, он заключил об общей языковой основЪ у ильменских и днЪпровских славян. Прибавив к зтому нЪсколько других наблюденiй, построил теорiю, по которой "между древними ильменскими славянами и южноруссами было гораздо большее сходство, чЪм между южно-руссами и другими славянскими племенами русскаго материка". По его мнЪнiю, "часть южно-русскаго племени, оторванная силою неизвЪстных нам теперь обстоятельств, удалилась на сЪвер и там водворилась со своим нарЪчiем и с зачатками своей общественной жизни, выработанными еще на прежней родинЪ" [140]. Этот опыт удачнаго присоединенiя Новгорода к УкраинЪ, а вслЪд за Новгородом - Пскова и Вятки, как филiалов древней республики, лучше всяких разсужденiй уясняет нам стимулы политической мысли и дЪятельности Костомарова.

Причиной, по которой его республиканско-демократическiя мечтанiя вылились в украинофильскiя формы, были все тЪ же легенды и лЪтописи казачества, "открывшiя глаза" историку на запорожскiй республиканизм, на старинную тягу украинцев к свободЪ и независимости, и на душителя этой свободы - московскаго царя, того самаго, что нЪкогда уничтожил "Рiчь Посполиту Новгородску вильну и ривну". "Побачила Украина що попалась у неволю, бо вона по своей простотЪ не пизнала, що такое було царь московский, а царь московский усе ривно було, що идол и мучитель" [141].

Еще раз, надо вспомнить и юный возраст кирилломефодiевцев, и романтизм породившiй повальное увлеченiе этнографiей, филологiей, исторiей, - вспомнить полную неизученность украинской исторiи, чтобы понять почему даже такiе люди, как Костомаров, составившiе себЪ впослЪдствiи ученое имя, попали в плЪн к фальсифицированной исторiи. ЧеловЪк пылкiй, увлекающiйся, он всей душой принялся служить тому евангелiю, в которое увЪровал. ЗдЪсь мы не собираемся давать очерка его трудов, отмЪтим лишь, что в них можно найти всЪ основныя положенiя "Исторiи Русов", начиная с тезиса об УкраинЪ, как издревле обособленной странЪ. Он пишет статью "О двух русских народностях", усматривая нацiональную разницу между ними с незапамятных времен. Он считает, что русское имя принадлежало первоначально югу, КiевщинЪ, и только потом перенесено на сЪверо-восточныя области, представлявшiя собой, как бы, колонiи Кiева. Украина представляется разсадником "федеративнаго начала", которое она несомнЪнно распространила бы на всю древнюю Русь, если бы не монгольское нашествiе. Нацiональный дуализм Литовско-Русскаго государства и послЪдующая инкорпорацiя его в состав короны польской разсматриваются, как природное влеченiе украинцев к федеративным формам государственнаго устройства. Таким же влеченiем отмЪчена и политика гетманскаго перiода, "когда казаки, освободившись от господства панов, думали сохранить свою самостоятельность, вступивши в союз с какой нибудь из сосЪдних стран, то с Польшей с которой так недавно рЪзались, то с Турцiей, полагаясь на ея обЪщанiе хранить неприкосновенность их вЪры и народности, несмотря на то, что судьба христiанских народов, находившихся уже под турецкой властью, должна была заставлять их ожидать себЪ иной участи, - то с Московским Государством, с которым сознательно связывались узами единовЪрiя и с которым дЪйствительно соединились, только на началах полнаго подчиненiя" [142]. Демократическiя идеи Костомарова-федералиста нашли здЪсь удачное сочетанiе с извЪстной нам тезой "Исторiи Русов" о том, что малороссы никогда никЪм не завоевывались, но всегда соединялись с другими народами по своей волЪ, "как равные с равными".

Не менЪе удачное сочетанiе наблюдается и в вопросЪ о народоправствЪ. По "Исторiи Русов", на УкрайнЪ, от самой древности, "князья или верховные начальники выбираемы были от народа в одной особЪ, но на всю династiю, и потомство выбраннаго владЪло по наслЪдiю". Костомаров подхватил этот мотив связав его с дЪятельностью вЪча, как органа верховной народной власти, и с выборностью должностных лиц у казаков. Казачья рада представилась ему продолженiем традицiй древняго вЪча, прообраза исконных демократических порядков.

ВсЪ эти раннiя статьи Костомарова написаны без достаточнаго знакомства с предметом и совершенно не аргументированы. Порой кажется, что их писал не историк. Первое глубокое погруженiе его в историческiе источники произошло в 50-х годах, когда он начал работать над исторiей Богдана Хмельницкаго. Знакомство с документальным матерiалом не могло не обратить его вниманiя на легендарный характер соотвЪтствующих страниц "Исторiи Русов", но это еще не послужило стимулом к критикЪ тен- денцiознаго памятника. Во множествЪ послЪдующих работ он продолжал разсматривать присоединенiе Малороссiи к МосквЪ, как печальный факт, а пятидесятилЪтнiй перiод гетманщины - самым свЪтлым временем. В этом смыслЪ, он долго оставался вЪрен своему кирилломефодiевскому манифесту - "Книгам Бытiя Украинского Народу". А там, про эту эпоху измЪн и междоусобiй сказано: "и есть то найсвятийша и найславнийша война за свободу". Даже в "РуинЪ", гдЪ приводимый им яркiй матерiал говорит сам за себя и рисует гетманскiй перiод, как черную страницу в исторiи края, - Костомаров ретуширует картину в духЪ "Исторiи Русов". Он медленно освобождался от духовнаго плЪна этого произведенiя. Окончательно освободился только под конец жизни. Демократом и народолюбцем остался навсегда, но занятiя малороссiйской исторiей произвели в его украинско-нацiоналистических воззрЪнiях цЪлый пЪреворот. Хищныя крЪпостническiя устремленiя казачества открылись ему в полной мЪрЪ и мы уже не слышим под конец жизни историка восторженных гимнов запорожскому лыцарству. Ясна стала несправедливость и нападок на Екатерину II, как главную виновницу закрЪпощенiя украинскаго крестьянства. Под конец Костомаров вынужден был назвать "Исторiю Русов" "вре- дным" произведенiем. Вытаскивая из своего ученаго мышленiя одну за другой занозы вонзившiяся туда в молодости, Костомаров незамЪтно для себя ощипал все свое нацiонально-украинское оперенiе. Оставшись украинцем до самой смерти он, тЪм не менЪе, подверг очень многое строгой ревизiи. Даже царь моcковскiй перестает быть "идолом и мучителем". В 1882 г., в статьЪ "Задачи Украинофильства" [143], он упоминает о царЪ в совсЪм ином тонЪ: "Малорусс вЪрен своему царю, всЪй душой предан государству; его патрiотичЪское чувство отзывчиво и радостью и скорбью к славЪ и к потерям русской державы ни на волос не менЪе великорусса, но в своей домашней жизни, в своем селЪ или хуторЪ, он свято хранит завЪты предковской жизни, всЪ ея обычаи и прiемы, и всякое посягательство на эту домашнюю святыню будет для него тяжелым незаслуженным оскорбленiем". ЗдЪсь историк как бы возвращается к юношескому, к харьковскому перiоду своей жизни, и отбросив все политическое, что было привнесено "Исторiей Русов", оставляет одни романтическiе элементы любви к малороссiйскому народу. Под старость, он перестает приписывать малороссам несуществовавшую у них враждебность к единому россiйскому государству, перестает возбуждать и натравливать их на него. Политическiй нацiонализм представляется ему, отнынЪ, дЪлом антинародным, разрушающим и коверкающим духовный облик народа. Таковы, напримЪр, его высказыванiя против упорнаго стремленiя нЪкоторых кругов искусственно создать новый литературный язык на УкрайнЪ.

Сходную с Костомаровым эволюцiю совершил Пантелеймон Александрович Кулиш. Правда, взгляды его излагать очень трудно по причинЪ непостоянства. Он часто и круто мЪнял свои точки зрЪнiя на украинскiй вопрос. Зато в государственно-политических воззрЪнiях оставался болЪе или менЪе тверд: подобно прочим кирилломефодiевцам, никогда не отрекался от республиканско-федералистических убЪжденiй.

Так же, как Костомаров, он начал с этнографiи, с увлеченiя народной поэзiей и, первоначально, его украинство мало чЪм отличалось от украинства Метелинскаго или Максимовича. Недаром Максимович оказывал ему всяческую поддержку и покровительство. Годам к 20-ти Кулиш начал печататься у него в "КiевлянинЪ"; писал по-русски историческiе романы из украинской жизни.

Кирилло-мефодиевская идеологiя отразилась, впервые, в его "ПовЪсти об украинском народЪ", напечатанной в 1846 г. Это "вольный" очерк исторiи Украины с ясно проступающей мыслью, что она могла бы быть в прошлом самостоятельной, если бы не измЪна малороссiйскаго дворянства и не московское владычество. С симпатiей говорится в этом сочиненiи о казачествЪ как лучшей части малороссiйскаго народа. Видно, что не однЪ поэмы РылЪева или поддЪльныя кобзарскiя "думы", но и лЪтопись Грабянки и "Исторiя о презельной брани" и "Исторiя Русов" в то время извЪстны были ему. ЛЪт через 10 - он уже законченный нацiоналист казачьяго толка. Двухтомныя "Записки о южной Руси", вышедшiя в 1856-1857 г., - памятник этого второго перiода его писательства. Казакам в нем воскуряется фимiам, как вождям южно-русскаго народа.

Это они привили ему чувство собственнаго достоинства и раскрыли глаза на нелЪпыя притязанiя и спесь польской шляхты. Случилось это потому, что "нося оружiе и служа отечеству наравнЪ со шляхтою, казаки создавали себЪ тЪм же путем, что и она, понятiе о своем благородствЪ и потому оскорблялись до глубины души надменностью старой или польской шляхты". Будучи "двигателями народных возстанiй", они передали эти чувства народу. Хмельничина представлялась в то время Кулишу не борьбой крестьянства с помЪщиками, а "едва ли не единственным примЪром войны из за оскорбленнаго чувства человЪческаго достоинства".

Превращенiе Кулиша из романтическаго Савла в апостола казачьяго евангелiя ярче всего проявилось в разницЪ оцЪнок повЪстей Гоголя. Первоначально, онЪ вызывали у него шумное восхищенiе.

"Надобно быть жителем Малороссiи, или лучше сказать малороссiйских захолустiй, лЪт тридцать назад, чтобы постигнуть до какой степени общiй тон этих картин вЪрен дЪйствительности. Читая эти предисловiя, не только чуешь знакомый склад рЪчей, слышишь родную интонацiю разговоров, но видишь лица собесЪдников и обоняешь напитанную запахом пирогов со сметаною или благуханiем сотов атмосферу, в которой жили эти прототипы гоголевской фантазiи" [144].

Но уже в 1861 г., в "ОсновЪ", можно прочесть:

"Мы всЪ тЪ, кто в настоящее время имЪет драгоцЪнное право называться украинцем, объявляем всЪм кому о том вЪдать надлежит, что разобранные и упомянутые мною типы гоголевых повЪстей - не наши народные типы, что хотя в них кое что и взято с натуры и угадано великим талантом, но в главнЪйших своих чертах они чувствуют, судят и дЪйствуют не по украински, и что поэтому при всем уваженiи нашем к таланту Гоголя, мы признать их земляками не можем" [145].

К этому же времени относятся антирусскiе выпады в духЪ "Исторiи Русов", обвиненiе имперскаго правительства во введенiи "неслыханнаго в Малороссiи закрЪпощенiя свободных поселян", в безчисленных притЪсненiях простого народа, в грабежЪ земель, во "введенiи в малороссiйскiй трибунал великорусских членов", слЪдствiем чего явились "сцены насилiй и ужасов, от которых становится волос дыбом у историка".

По словам Костомарова, в 60-х годах Кулиша "считали фанатиком Малороссiи, поклонником казаччины; имя его неотцЪпно прилипало к так называемому украинофильству". ПослЪ этого происходит метаморфоза. ЛЪт на десять он умолкает, сходит со страниц печати и только в 1874 г. снова появляется. В этом году вышла первая книга его трехтомнаго сочиненiя "Исторiя возсоединенiя Руси". Продолжительное молчанiе объяснялось занятiями по исторiи Малороссiи. Кулиш подверг разсмотрЪнiю важнЪйшее событiе в ея судьбЪ - возстанiе Хмельницкаго и присоединенiе к МосквЪ. Он поднял гору матерiала, пере- брал и передумал прошлое своего края и, по словам того же Костомарова, "совершенно измЪнил свои воззрЪнiя на все малоруское, и на прошедшее, и на современное". Широкое знакомство с источниками, критическое отношенiе к фальсификацiям, представили ему казачество в неожиданном свЪтЪ. Рыцарскiе доспЪхи, демократическiя тоги были совлечены с этого разбойнаго антигосударственнаго сборища. Друзья, в том числЪ и Костомаров, были недовольны таким слишком открытым сокрушенiем кумиров, которым служили всю свою жизнь, но серьезных возраженiй против приведенных Кулишем данных - не сдЪлали. РазвЪнчав казачество, он по иному оцЪнил и поэзiю своего друга Шевченко.

В украинофильских домах портреты Кулиша и Шевченко всегда висЪли вмЪстЪ, как двух апостолов "нацiональнаго возрожденiя". Теперь один из них называет музу своего покойнаго друга - "полупьяною и распущенною". ТЪнь поэта, по его словам, "должна скорбЪть на берегах Ахерона о былом умоизступленiи своем". Под умоизступленiем разумЪлась нацiональная ненависть, главным образом руссофобiя, разлитая в стихах Шевченко. Тут и поношенiе имен Петра, Екатерины и всЪ выпады против москалей.

Только освободившись сам от обольщенiй казачей лжи и фальши, Кулиш понял, как портит эта ложь поэзiю "кобзаря", котораго он сравнивал нЪкогда с Шекспиром и Вальтер Скоттом. По его словам, отверженiе многаго, что написано Шевченкой в его худшее время, было бы со стороны общества "актом милосердiя к тЪни поэта".

Появился стихотворный отпор ему по поводу славы Украины. Творец "Заповита" считал ее казацкой славой, которая никогда не "поляже". Кулиш увЪрял, что она "поляже", что казаки не украшенiе, а позор украинской исторiи.

Осудил Кулиш и свою прежнюю литературную дЪятельность. Про "ПовЪсть об украинском народЪ", гдЪ впервые ярко проявились его нацiоналистическiе взгляды, он выразился сурово, назвав ее "компиляцiей тЪх шкодливых для нашего разума выдумок, которыя наши лЪтописци выдумывали про ляхов, да тЪх, что наши кобзари сочиняли про жидов, для возбужденiя или для забавы казакам пьяницам, да тЪх, которыя разобраны по апокрифам старинных будто бы сказанiй и по поддЪланным еще при наших прадЪдах историческим документам. Это было одно из тЪх утопических и фантастических сочиненiй без критики, из каких сшита у нас вся исторiя борьбы Польши с Москвою" [146]. Надобно знать благоговЪнiе, с которым Кулиш в раннiе свои годы произносил слова "кобзарь" и "думы", чтобы понять глубину происшедшаго в нем переворота.

Вызван он не одними собственными его изысканiями, но и появленiем трудов, вродЪ "Критическаго обзора разработки главных русских источников до исторiи Малороссiи относящихся" проф. Г. Карпова. Сами украинофилы немало сдЪлали для разоблаченiя поддЪлок. Стало извЪстно, напримЪр, что "Дума о дарах Баторiя", "Дума о чигиринской побЪдЪ, одержанной Наливайкой над Жолкевским", "ПЪсня о сожженiи Могилева", "ПЪсня о ЛободЪ", "ПЪсня о ЧураЪ" и многiя другiя - поддЪланы в XVIII и в XIX вв. По заключенiю Костомарова, спецiально занимавшагося этим вопросом, нЪт ни одной малороссiйской "думы" или пЪсни, относящейся к борьбЪ казаков с Польшей, до Богдана Хмельницкаго, в подлинности которой можно быть увЪренным [147].

ЗамЪчено, что украинскiя поддЪлки порождены не любовью к поэзiи и не страстью к стилизацiи. Это не то, что "Оссiан" Макферсона или "ПЪсни западных славян" Меримэ. ОнЪ преслЪдуют политическiя цЪли. Сфабрикованы онЪ тЪми же кругами, которые фабриковали фальшивые документы из исторiи казачества, сочиняли историческiя легенды, включали их в лЪтописи казацкiя и создали "Исторiю Русов". Весьма возможно, что нЪкоторыя пЪсни были поддЪланы в оправданiе и подкрЪпленiе соотвЪтствующих страниц "Исторiи Русов".

Узнав все это, Кулиш начал с таким же пылом ополчаться на прежних своих идолов, с каким нЪкогда служил им. Недостаток образованiя, недостаток научных знанiй в области отечественной исторiи стал в его глазах величайшим пороком и преступленiем, котораго он не прощал нацiоналистически настроенной интеллигенцiи своего времени. Тон его высказыванiй об этой интеллигенцiи становится язвительным и раздраженным. Попав в началЪ 80-х годов в Галицiю, он приходит в ужас от тамошних украинофилов, увидЪв тот же ложный патрiотизм основанный на псевдонаукЪ, на фальсифицированной исторiи, еще в большей степени, чЪм в самой УкраинЪ. ДЪятели галицiйскаго нацiональнаго движенiя потрясли его своим духовным и интеллектуальным обликом. В книгЪ "Крашанка", выпущенной в 1882 г. во ЛьвовЪ, он откровенно пишет об этих людях, не способных "подняться до самоосужденiя, будучи народом систематически подавленным убожеством, народом послЪдним в цивилизацiи между славянскими народами". Он обращается к мЪстной польской интеллигенцiи с призывом "спасать темных людей от легковЪрiя и псевдопросвЪщенных от гайдамацкой философiи".

Окончательно порвать с украинизмом, которому они посвятили всю жизнь, ни Кулиш, ни Костомаров не нашли в себЪ сил, но во всей их поздней дЪятельности чувствуется стремленiе исправить грЪхи молодости, направить поднятое ими движенiе в русло пристойности и благоразумiя.

До 1861 г., когда в ПетербургЪ начал выходить журнал "Основа", никакой групповой дЪятельности, украинофилов не наблюдается. Но и "Основа" просуществовала лишь до 1862 года. По словам И. Франко, она закрылась "не от злоключенiй, а от истощенiя сил" [148]. Хотя она посвящена была украинской темЪ, печаталась не только по-русски, но и по-украински, тЪм не менЪе, политикi там не было.

В литературЪ, часто можно встрЪтить утвержденiя, будто журнал этот дал толчок к возникновенiю нацiоналистическаго кружка в КiевЪ, под именем "Громада". Какое-то оживленiе украинской мысли он мог вызвать, но у "Громады" были, повидимому, другiе вдохновители в лицЪ неизмЪнных польских патрiотов. Недаром она появилась наканунЪ польскаго возстанiя и вмЪстЪ с его подавленiем замерла до 1868 года. Этот раннiй перiод "Громады" очень темен. К концу же 60-х годов она выглядЪла собранiем университетской молодежи, увлеченной этнографiей, статистикой, археологiей и всяческим изученiем своего края. В 1873-1874 г. ей удается открыть в КiевЪ "Юго-Западный ОтдЪл Русскаго Географическаго Общества", в котором и сосредоточилась ея дЪятельность.

Но под академичЪской внЪшностью таился все тот же дух европейских либерально-демократических мечтанiй и вкусов.

Надо, впрочем, сказать, что дух этот сидЪл непрочно и не глубоко в большинствЪ, если не во всЪх членах "Громады". Только один был вполнЪ и до конца им захвачен, по каковой причинЪ и прiобрЪл руководящее положенiе в кружкЪ. Это был молодой профессор древней исторiи в кiевском университетЪ, Михаил Петрович Драгоманов. Не исключена возможность, что он приходился родственником тому декабристу Драгоманову, что упоминается в числЪ членов "Общества Соединенных Славян". Семейныя ли преданiя или влiянiя среды были тому причиной, но тяготЪнiе к политикЪ и к революцiонно-соцiалистическим идеалам появилось у него чуть не на школьной скамьЪ. К концу 60-х годов он был уже человЪком не только овладЪвшим европейской литературой в этой области, но и успЪвшим выработать свои собственныя убЪжденiя. Они до того своеобразны, что многiе до сих пор не знают, к какому из существовавших в XIX вЪкЪ соцiалистических направленiй слЪдует его относить. Отсутствiе направленчества, столь выгодно отличавшее его от всЪх русских революцiонеров того времени, как раз и было его первой характерной чертой. Нелюбовь к догмам, к застывшим схемам, трезвость в оцЪнках и сужденiях, врожденная непрiязнь к утопiям и политическим фантазiям, все зто в соединенiи с глубокими знанiями, широким теоретическим горизонтом дЪлало фигуру Драгоманова рЪдким явленiем среди россiйской интеллигенцiи. П. Б. Струве называл его "подлинно научным соцiалистом". Будучи убЪжденным противником абсолютизма, он не только не одобрял цареубiйств и прочих видов революцiоннаго террора, но и насильственнаго ниспроверженiя самодержавiя путем возстанiя никогда не проповЪдывал. Соцiалистическое преобразованiе мiра связывалось у него не с кровавой революцiей, а с рядом постепенных реформ. Нацiональный вопрос, точно так же, имЪл не доминирующее, а подчиненное значенiе. Оставаясь всю жизнь патрiотом родного края, он ничего не ставил выше соцiализма, космополитизма и всего того, что по его словам не разъединяет, а связывает людей. Он и землякам своим предлагал называться "европейцами украинской нацiи". Нацiональный украинскiй вопрос мыслился им как вопрос либерально-соцiалистическаго переустройства общества. Прежде всего, он был средством вовлеченiя в политическую жизнь широких слоев населенiя. Нацiональныя движенiя представлялись Драгоманову движенiями массовыми, в которых принимают участiе трудящiеся классы населенiя, "хранители духовнаго типа каждой нацiональности". "Рабочее сословiе уже вошло в сферу международной жизни... выступленiе на политическую сцену просвЪщеннаго крестьянства только усилит движенiе начатое рабочим классом".

Раз сдвинутая с мертвой точки, посредством "нацiональнаго пробужденiя", народная толща неминуемо должна будет подойти к разрЪшенiю соцiальных проблем и к преобразованiю государственно-политическаго строя. "Космополитизм в идеях и цЪлях, нацiональность в основЪ и формЪ культурной работы" - так выразил Драгоманов свою украинскую "платформу" [149]. Сущим обскурантизмом и кустарщиной, с его точки зрЪнiя, было бы выведенiе общественно-политических и государственных форм "з почуття нацiонального, з души этнографичной". Подобно тому, как космографiя Коперника и Ньютона не могла вырасти из нацiональнаго чувства, так и в области соцiально-политических идей все значительное могло возникнуть и возникло не на узко-нацiональной, а на широкой международной основЪ. НичЪм не ограниченное народное волеизъявленiе, свобода и неприкосновенность личности, свобода совЪсти, слова, печати, собранiй, которыя он хотЪл видЪть у себя на родинЪ, - столь же украинскiя, сколь и французскiя, англiйскiя, американскiя. Против сепаратизма, как такового, он ничего не имЪл. В принципЪ, признавал право на свободное государственное существованiе не только за каждой нацiей или племенем, но "за каждым селом". Понимая столь широко начало самоопредЪленiя он, в то же время, требовал не меньшей широты ума в его примЪненiи. Он был упорным противником безсмысленнаго, никакими реальными потребностями не вызваннаго отдЪленiя одного народа от другого. Прогрессивное значенiе исторически сложившихся великих европейских государств было ему ясно в полной мЪрЪ; раздробленiе их он считал великим политическим и культурным бЪдствiем. В существованiи таких государств заинтересованы, по его мнЪнiю, всЪ населяющiе их народы; надо только, чтобы ни один народ не чувствовал себя там чужим, и чтобы всЪ имЪли полную возможность ничЪм не стЪсненнаго нацiональнаго развитiя.

Такая постановка вопроса предполагала не столько отдЪленiе того или иного народа от общаго государства, сколько преобразованiе его на началах прiемлемых для каждаго живущаго в нем племени. РазрЪшенiе нацiональной проблемы мыслилось в плоскости общественно-политической. Для Украины в особенности. Драгоманов отрицал наличiе в ней сепаратизма или каких бы то ни было тенденцiй к отдЪленiю от Россiи. Вся масса народа об этом не помышляет, если же какая-то кучка и питает подобное намЪренiе, то это до того ничтожное меньшинство, что его и во вниманiе принимать не приходится [150]. То же самое он внушал, позднЪе, галицiйским украинофилам. Да если бы сепаратизм и существовал, зто нисколько не измЪнило бы его отношенiя к вопросу об отдЪленiи. "ОтдЪленiе украинскаго населенiя от других областей Россiи в особое государство (политическiй сепаратизм), - есть вещь не только во всяком случаЪ очень трудная, если не невозможная, но при извЪстных условiях вовсе ненужная для каких бы то ни было интересов украинскаго народа". Он указывает на тысячу нитей, духовно и матерiально связывающих Украйну с Россiей, порывать которыя без особой нужды было бы безумiем и величайшим ущербом для народа. Своих нацiональных свобод Украина может полнЪе и успЪшнЪе добиться не на путях сепаратизма, а в нЪдрах Россiйскаго Государства и эти свободы суть тЪ же самыя, за которыя борется революцiонная русская интеллигенцiя. Россiйская Имперiя представлялась Драгоманову обветшалым зданiем, неспособным существовать далЪе в прежнем видЪ. Ея централизацiя, при необъятной территорiи, превращается в тормоз для культурнаго, экономическаго и всякаго иного развитiя народа. Таким же тормозом представлялось ему неограниченное самодержавiе, противодЪйствовавшее росту народнаго самоуправленiя. Не побЪдив этих двух препятствiй, Украйна не может мечтать ни о каких нацiональных задачах, а побЪдить их можно только вкупЪ со всЪми россiйскими народами и, прежде всего, с великоруссами. Драгоманов поэтому от своего имени и от имени своих послЪдователей заявлял: "Люди, посвятившiе себя освобожденiю украинскаго народа, будут самыми горячими сторонниками преобразованiя всей Россiи на началах наиболЪе благопрiятных для свободы развитiя всЪх ея народов" [151].

"Политическая свобода есть замЪна нацiональной независимости". Достаточно добиться в полной мЪрЪ прав человЪка и гражданина, чтобы тЪм самым оказалась прiобрЪтенной и большая часть прав нацiональных, а если к этому прибавить широкое самоуправленiе общинное, уЪздное и губернское, то никакого другого огражденiя неприкосновенности мЪстных обычаев, языка, школьнаго обученiя и всей нацiональной культуры искать не приходится. Децентрализацiя управленiя Россiйской Имперiей - вот то, над чЪм упорно работает мысль Драгоманова. В своем "ОпытЪ украинской политико-соцiальной программы" он дЪлит всю Россiю на 20 областей по принципу экономическому, географическому и соцiальному. Малороссiйская народность, по этой схемЪ, оказывается раздЪленной между областями ПолЪсской, Кiевской, Одесской, Харьковской. Области дЪлятся на уЪзды и волости представляющiя собой самоуправляющiяся общины. ВсЪ хозяйственныя, культурныя и бытовыя дЪла рЪшаются самим народом; к компетенцiи общероссiйскаго правительства относятся лишь дЪла общiя всЪм областям. При таком строЪ украинцам никто абсолютно не помЪшает создавать собственную литературу, театр и музыку, ни сохранять старинные обычаи, ни устраиваться экономически с наибольшей для себя выгодой.

Значенiе Драгоманова не в том, что он был соцiалист, а в том, что среди соцiалистов являл рЪдкiй примЪр трезваго, уравновЪшеннаго и широко образованнаго человЪка. При его направляющей роли украинское движенiе имЪло шанс прiобрЪсти характер разумнаго и привлекательнаго движенiя. СдЪлавшись вождем, он имЪл возможность сдерживать гайдамацкiя проявленiя украинизма в стилЪ Шевченко и давать ему культурное направленiе. Авторитет его среди громадян был безспорный и его воззрЪнiя безмолвно принимались всей группой. Но эта безмолвность означала не столько единомыслiе, сколько отсутствiе политической мысли. То были хорошiе этнографы и статистики, вродЪ Чубинскаго и Рудченко, хорошiе филологи и литературовЪды, вродЪ Житецкаго, Михальчука, Антоновича; они наполнили "Записки" кiевскаго отдЪла Русскаго Географическаго Общества цЪнными трудами, но в политическом отношенiи были людьми малоразвитыми. Драгомановскiй соцiализм принимали потому, что ничего ни изобрЪсти, ни противопоставить ему не могли.

Но было очевидно, что такой политическiй облик кружка мог удерживаться до тЪх пор пока сам "мэтр" оставался во главЪ его. Стоило ему в 1877 г. уЪхать за границу, как этнографы, филологи, любители народных пЪсен остались без политическаго компаса.

ОтъЪзд Драгоманова, в какой-то степени, - знаменательное событiе, вЪха, означающая новый этап в исторiи украинизма. Но событiе это получило превратное толкованiе в самостiйнической литературЪ. Его связывают с притЪсненiями украинофильства в Россiи, особенно с гоненiями на малороссiйскiй язык.

Тому, кто когда нибудь перелистывал самостiйническiя брошюры и книги, хорошо извЪстно, какое мЪсто удЪляется в них темЪ "знищення вкраинськой мовы".

Сам Драгоманов, по выЪздЪ из Россiи опубликовал письмо писательскому конгрессу в Париже с жалобой на запрещенiе украинской литературы русским правительством [152]. Повод к такой демонстрацiи дан двумя правительственными указами 1863 и 1876 гг.

Современный русскiй читатель так мало освЪдомлен об этом важном эпизодЪ, что многое, связанное с ним, будет ему непонятно без нЪкоторых необходимых справок.

Из предыдущих глав видно, что не только вражды правящей Россiи к малороссiйскому языку не существовало, но была опредЪленная благожелательность. Петербургскiя и московскiя изданiя на украинском языкЪ - лучшее тому свидЪтельство. Благожелательность эта усилилась в царствованiе императора Александра II.

В 1861 г. возникла идея печатанiя офицiальных государственных документов по-малороссiйски и первым таким опытом должен был быть манифест 19 февраля об освобожденiи крестьян. Иницiатива исходила от П. Кулиша и была положительно встрЪчена на верхах. 15 марта 1861 г. послЪдовало высочайшее разрЪшенiе на перевод. Но когда перевод был сдЪлан и через мЪсяц представлен на утвержденiе Государственнаго СовЪта, его не сочли возможным принять. Кулиш еще до этого имЪл скандальный случай перевода Библiи с его знаменитым "Хай дуфае Сруль на Пана" (Да уповает Израиль на Господа). Теперь, при переводЪ манифеста, сказалось полное отсутствiе в малороссiйском языкЪ государственно-политической терминологiи. Украинофильской элитЪ пришлось спЪшно ее сочинятЪ. Сочиняли путем введенiя полонизмов или коверканья русских слов. В результатЪ получилось не только языковое уродство, но и совсЪм непонятный малороссiйскому крестьянину текст, по крайней мЪрЪ, менЪе понятный, чЪм обычный русскiй. Напечатанный впослЪдствiи, в "Кiевской СтаринЪ", он служил матерiалом для юмористики.

Но когда, в 1862 г., Петербургскiй Комитет Грамотности возбуждает ходатайство о введенiи в Народных школах Малороссiи преподаванiя на мЪстном нарЪчiи, оно принимается к разсмотрЪнiю и сам министр народнаго просвЪщенiя А. В. Головнин поддерживает его. По всей вЪроятности, проект этот был бы утвержден, если бы не начавшееся польское возстанiе, встревожившее правительство и общественные круги.

Выяснилось, что повстанцы дЪлали ставку на малороссiйскiй сепаратизм и на разжиганiе крестьянских аграрных волненiй на югЪ Россiи, посредством агитацiонных брошюр и прокламацiй на простонародном нарЪчiи. И тут замЪчено было, что нЪкоторые украинофилы охотно сотрудничали с поляками на почвЪ распространенiя таких брошюр. Найденные при обысках у польских главарей бумаги обнаружили прямыя связи украинских нацiоналистов с возстанiем. ИзвЪстен случай с Потебней, двоюродным братом знаменитаго языковЪда, присоединившимся к повстанцам. Едва ли не главными информаторами, раскрывшими правительству глаза на связь украинскаго нацiонализма с возстанiем, были сами же поляки, только не тЪ, что готовили возстанiе, а другiе - помЪщики праваго берега ДнЪпра. Сочувствуя возстанiю и налаживая связи его вожаков с украинофилами (с учителями воскресных школ, со слушателями "Временной педагогической школы"), они пришли в величайшее смятенiе, когда узнали, что повстанцы берут курс на разжиганiе крестьянских бунтов на УкраинЪ. Лозунг генерала Марославскаго о пробужденiи "нашей запоздавшей числом Хмельничины" был для них настоящим ударом. Пришлось выбирать между освобожденiем Польши и цЪлостью своих усадеб. Они выбрали послЪднее.

Собрав таким путем свЪдЪнiя о характерЪ украинофильства, в ПетербургЪ рЪшили "пресЪчь" крамолу. Будь это в какой нибудь богатой политическим опытом европейской странЪ, вродЪ Францiи, администрацiя уладила бы дЪло без шума, не дав повода для разговоров и не вызывая ненужнаго недовольства. Но русская правящая среда такой тонкостью прiемов не отличалась. КромЪ циркуляров, приказов, грозных окриков, полицейских репрессий, в ея инструментарiи не значилось никаких других средств. Проекту преподаванiя на малороссiйском языкЪ не дали ходу, а печатанiе малороссiйских книг рЪшили ограничить.

18 iюля 1863 года министр внутренних дЪл П. А. Валуев обратился с "отношенiем" к министру народнаго просвЪщенiя А. В. Головнину, увЪдомляя его, что с монаршаго одобренiя он признал необходимым, временно, "впредь до соглашенiя с министром народнаго просвЪщенiя, обер-прокурором СвятЪйшаго Синода и шефом жандармов" - дозволять к печати только такiя произведенiя на малороссiйском языкЪ, "которыя принадлежат к области изящной литературы", но ни книг духовнаго содержанiя, ни учебников, ни "вообще назначаемых для первоначальнаго чтенiя народа" - не допускать. Это первое ограниченiе самим министром названо было "временным" и никаких серьезных послЪдствiй не имЪло - отпало на другой же год. Но оно прiобрЪло большую славу по причинЪ слов: "малороссiйскаго языка не было, нЪт и быть не может", употребленных Валуевым. Слова эти, выхваченныя из текста документа и разнесенныя пропагандой по всему свЪту, служили как бы доказательством презрЪнiя и ненависти официальной Россiи к украинскому языку, как таковому. Большинство не только читателей, но и писавших об этом эпизодЪ, ничего о нем, кромЪ этой одiозной фразы, не знало, текста документа не читало. Между тЪм, у Валуева не только не видно презрЪнiя к малороссiйскому языку, но он признает ряд малороссiйских писателей на этом языкЪ "отличившихся болЪе или менЪе замЪчательным талантом". Он хорошо освЪдомлен о спорах ведущихся в печати относительно возможности существованiя самостоятельной малороссiйской литературы, но сразу же заявляет, что его интересует не эта сторона проблемы, а исключительно соображенiя государственной безопасности.

"В послЪднее время вопрос о малороссiйской литературЪ получил иной характер, вслЪдствiе обстоятельств чисто политических, не имЪющих никакого отношенiя к интересам собственно литературным". Прежняя малороссiйская письменность была достоянiем одного лишь образованнаго слоя, "нынЪ же приверженцы малороссiйской народности обратили свои виды на массу непросвЪщенную, и тЪ из них, которые стремятся к осуществленiю своих политических замыслов, принялись под предлогом распространенiя грамотности и просвЪщенiя за изданiе книг для первоначальнаго чтенiя, букварей, грамматик, географiй и т. п. В числЪ подобных дЪятелей находилось множество лиц, о преступных дЪйствiях которых производилось слЪдственное дЪло в особой комиссiи". Министра безпокоит не распространенiе малороссiйскаго слова, как такового, а боязнь антиправительственной пропаганды на этом языкЪ среди крестьян. Не слЪдует забывать, что выступленiе Валуева предпринято было в самый разгар крестьянских волненiй по всей Россiи и польскаго возстанiя. Его и пугает больше всего активность поляков: "Явленiе это тЪм болЪе прискорбно и заслуживает вниманiя, что оно совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхожденiем, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и потому, что большая часть малороссiйских сочиненiй дЪйствительно поступает от поляков".

Ни в "отношенiи" Валуева, ни в каких других высказыванiях членов правительства, невозможно найти враждебных чувств к малороссiйскому языку. А. В. Головнин, министр народнаго просвЪщенiя, открыто возражал против валуевскаго запрета. ВпослЪдствiи, в эпоху второго указа, министерство земледЪлiя печатало аграрныя брошюры по-малороссiйски, не считаясь с запретами.

Что же касается знаменитых слов о судьбах малороссiйскаго языка, то необходимо привести полностью всю ту часть документа в которой они фигурируют. Тогда окажется, что принадлежат они не столько Валуеву, сколько самим малороссам. Министр ссылается на затрудненiя, испытываемыя петербургским и кiевским цензурными комитетами, в которые поступает большинство перечисленных им книг "для народа" и учебников. Комитеты боятся их пропускать по той причинЪ, что все обученiе в малороссiйских школах ведется на общерусском языкЪ и нЪт еще разрЪшенiя о допущенiи в училищах преподаванiя на мЪстном нарЪчiи. "Самый вопрос о пользЪ и возможности употребленiя в школах этого нарЪчiя не только не рЪшен, но даже возбужденiе этого вопроса принято большинством малороссiян с негодованiем, часто высказывающимся в печати. ОНИ ВЕСЬМА ОСНОВАТЕЛЬНО ДОКАЗЫВАЮТ, ЧТО НИКАКОГО ОСОБЕННОГО МАЛОРОССIЙСКАГО ЯЗЫКА НЕ БЫЛО, НЪТ И БЫТЬ НЕ МОЖЕТ и что нарЪчiе их, употребляемое простонародьем, есть тот же русскiй язык, только испорченный влiянiем на него Польши; что общерусскiй язык так же понятен для малороссов, как и для великороссiян и даже гораздо понятнЪе, чЪм теперь сочиняемый для них нЪкоторыми малороссами и в особенности поляками, так называемый украинскiй язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных Россiи и гибельных для Малороссiи" [153].

Из этого отрывка видно, что выраженное в нем сужденiе о малороссiйском языкЪ принадлежит не самому Валуеву, а представляет резюмэ соотвЪтствующих высказыванiй "большинства малороссiян". Очевидно, это "большинство" не воспринимало правительственные запреты, как "нацiональное угнетенiе".

Валуевскiй запрет продолжался недолго, но через тринадцать лЪт, в 1876 году, снова издан указ запрещавшiй появленiе газет, духовной, общественно-политической литературы, а также концертов и театральных представленiй на украинском языкЪ. Только историческiе памятники и беллетристику можно было, попрежнему, печатать невозбранно. Этому предшествовало закрытiе кiевскаго отдЪла Русскаго Географическаго Общества, считавшагося центром украинофильства.

Опять, как в случаЪ с Валуевым, русское общество отвЪтило на правительственное мЪропрiятiе протестами и демонстрацiями. Петербургскiй профессор Орест Миллер плакал, однажды, на публичном собранiи по поводу того, что "нашим южным братьям не дают Божьяго слова читать на родном языкЪ". Но, как и при ВалуевЪ, указ 1876 г. преслЪдовал все ту же цЪль государственной безопасности. На этот раз, паника перед призраком развала государства началась среди самих украинцев.

Появленiе указа связано с именем М. В. Юзефовича - большого патрiота своего края и любителя народнаго слова. Никаким противником родного языка его нельзя представить. Он был причастен к литературным начинанiям "Громады" и под его редакцiей вышло нЪсколько томов Актов по исторiи южной Россiи. В 1840 г. он занимал должность помощника попечителя кiевскаго учебнаго округа, но к началу 70-х гг. жил на покоЪ, в отставкЪ. ПодозрЪвать его в карьеризмЪ, в желанiи выслужиться, вряд ли возможно, он, просто, досмерти боялся революцiи и расчлененiя Россiи. Это он автор, ставшаго знаменитым, выраженiя "Единая недЪлимая Россiя", написаннаго по его предложенiю на памятникЪ Богдану Хмельницкому. Нападая с такой злобой на этот лозунг, самостiйники, видимо, не подозрЪвают о его украинском происхожденiи. УсмотрЪв за невинной, по внЪшности "культурнической" дЪятельностью "Громады" призрак отдЪленiя Малороссiи от Россiи, а в ДрагомановЪ почувствовав противника существующаго строя, он поднимает тревогу и не успокаивается до тЪх пор, пока власти не учреждают в 1875 г. осо- бой комиссiи по разслЪдованiю этого дЪла. Приглашенный в комиссiю он представляет свЪдЪнiя о связях громадян с галицiйскими "дiячами" и об участiи их в польско-австрiйской интригЪ, направленной к отторженiю Малороссiи.

Мы сейчас полагаем, что никакого серьезнаго участiя в этой интригЪ они не принимали, но человЪку того времени не так просто было в этом разобраться. Даже Драгоманов, писавшiй в 1873 г. разъяснительныя статьи в "ПравдЪ", с цЪлью убЪдить галичан в полном отсутствiи на УкраинЪ сепаратизма, тЪм болЪе австрофильской партiи, должен был признать наличiе "двух-трех масок размахивающих картонными мечами". Какiе-то, пусть ничтожные по численности, элементы связанные с галицкими дЪятелями, существовали среди громадян. Знал, быть может, Юзефович об их дЪятельности такое, чего мы еще не знаем. В особенности же напуган он был тЪм, что галицкая народовская печать запестрЪла, с нЪкоторых пор, статьями и замЪтками о народном недовольствЪ в Малороссiи и о желанiи ея присоединиться к Австрiи. Дошло до того, что по словам Драгоманова начали примЪривать к УкраинЪ корону св. Стефана Угорскаго, заводили рЪчи о "Кiевском КоролевствЪ"; Сичинскiй в засЪданiях сейма говорил "про можливость Ukrainiam convertere политично до Австрiи, як религiйно до Риму" [154].

Результатом разслЪдованiя было закрытiе кiевскаго отдЪла Географическаго Общества, лишенiе Драгоманова кафедры в университетЪ и ограниченiе малороссiйской печати.

Как ни убЪдительно звучит версiя, объясняющая эмиграцiю Драгоманова этими репрессiями, она не имЪет под собой основанiй. Несмотря на шум поднятый вокруг Указа 1876 г., никаким ударом для украинскаго движенiя он не был. На практикЪ он почти не соблюдался. Спектакли устраивались под носом у полицiи без всякаго разрЪшенiя, листки и брошюры печатались при полном попустительствЪ властей. НЪкiй Тарас Новак имЪл случай бесЪдовать в 1941 г. с престарЪлой вдовой драматурга Карпенко Караго - Софьей Виталiевной Тобилевич, вспоминавшей с восторгом о гастролях театра Кропивницкаго, как раз, в годы "реакцiи". Театр встрЪчал великолЪпный прiем по всей Россiи, особенно в МосквЪ и в ПетербургЪ. Его пригласили ко двору, в Царское Село, гдЪ сам император Александр III наговорил актерам всяческих комплиментов. Когда же Кропивницкiй пожаловался одному из великих князей на кiевскаго генерал-губернатора, не допускавшаго (во исполненiе указа) спектаклей театра в КiевЪ, то великiй князь успокоил: об "этом старом дуракЪ" он поговорит с министром внутренних дЪл. ПослЪ этого препятствiй не чинилось нигдЪ [155].

Хотя, формально и офицiально, всЪ ограниченiя украинской печати отпали только в 1905 году, фактически они не соблюдались с самаго начала.

Не успЪли опубликовать указ, как началось постепенное его аннулированiе. Сама кiевская и харьковская администрацiя подняла перед правительством вопрос о ненужности и нецЪлесообразности запретов [156].

ВскорЪ, вмЪсто закрытых "Записок" Географическаго Общества, стал выходить журнал "Кiевская Старина", вокруг котораго собрались тЪ же силы, что работали в Географическом ОбществЪ.

Указ 1876 г. никому кромЪ самодержавiя вреда не принес. Для украинскаго движенiя он оказался манной небесной. Не причиняя никакого реальнаго ущебра, давал ему долгожданный вЪнец мученичества. Надобно послушать разсказы старых украинцев, помнящих девяностые и девятисотые годы, чтобы понять всю жажду гоненiй, которую испытывало самостiйничество того времени. Собравшись в праздник в городском саду, либо на базарной площади, разряженные в нацiональные костюмы, "суспильники" с заговорщицким видом затягивали "Ой на горЪ та жнеци жнуть"; потом с дЪланным страхом оглядывались по сторонам в ожиданiи полицiи. Полицiя не являлась. Тогда чей нибудь зоркiй глаз различал вдали фигуру скучающаго городового на посту - такого же хохла и, может быть, большого любителя народных пЪсен. "Полицiя! Полицiя!". Синiе шаровары и пестрыя плахты устремлялись в бЪгство "никЪм же гонимы". Эта игра в преслЪдованiя означала неудовлетворенную потребность в преслЪдованiях реальных. Благодаря правительственным указам она была удовлетворена.

Мотивы, по которым Драгоманов покинул Россiю, ничего общаго с преслЪдованiями не имЪли. Как ни странно, его пугали земскiя реформы Александра II, которыя он привЪтствовал вмЪстЪ со всей интеллигенцiей. ЛЪт через 10 послЪ их осуществленiя, онЪ ему показались опасными для соцiалистическаго дЪла. "Практическая будущность на ближайшее время, - писал он, - принадлежит в Россiи тЪм, своего рода политическо-соцiальным оппортунистам, которые не замедлят в ней появиться среди земств, и для которых теперешнiе соцiалисты-революцiонеры только расчищают дорогу". Он предложил всЪм "чистым" соцiалистам теперь же перенести свою дЪятельность в страны, гдЪ предстоящiй Россiи политическiй вопрос, так или иначе, уже рЪшен" [157].

Но был еще один мотив. О нем, обычно, не говорится, но он подразумЪвается во всЪх рЪчах и дЪйствiях Драгоманова.

ДЪло в том, что украинофильство, в лучшiя свои времена, насчитывало до того ничтожное количество послЪдователей и представляло столь малозамЪтное явленiе, что приводило, порой, в отчаянiе своих вожаков. Простой народ абсолютно не имЪл к нему касательства, а 99 процентов интеллигенцiи относилось отрицательно; в нем видЪли "моду" - внЪшнее подражанiе провансальскому, ирландскому, норвежскому сепаратизмам, либо глупость, либо своеобразную форму либерально-революцiоннаго движенiя. Но в этом послЪднем случаЪ, монархически-охранительная часть, типа Юзефовича, обнаруживала нескрываемую вражду к нему, а другая, не чуждая сама революцiи и либерализма, шла не в "громады" и "спилки", а в лавризм, в нечаевщину, в народовольчество, в черные передЪлы. Общероссiйское революцiонное движенiе, как магнит, втягивало в свое поле всЪ частицы металла, оставляя украинофильским группировкам шлак и аморфныя породы. Никакой украинской редакцiи освободительнаго движенiя малороссiйская интеллигенцiя не признавала.За это и снискала лютую ненависть. Можно сказать, что у самостiйников не было большаго врага, чЪм своя украинская интеллигенцiя. Даже у Драгоманова, чуждаго проявленiй всяких недостойных чувств, прорывались порой горькiя сЪтованiя по ея адресу. Это она сдЪлала украинофилов "иностранцами у себя дома". Но когда он попробовал, однажды, упрекнуть в чем-то подобном земляка Желябова, то получил отповЪдь в видЪ саркастическаго вопроса: "ГдЪ же ваши фенiи? Парнелль?" [158].

Незадолго до отъЪзда Драгоманова, произошло событiе, явившееся для него настоящим ударом. Подобно кирилломефодiевцам, он был послЪдователем идеи славянской федерацiи. И вот пришло время послужить этой идеЪ по-настоящему. На Балканах вспыхнуло возстанiе славян против турок. ИзвЪстно, как реагировало на это русское общество. Со всЪх концов Россiи, в том числЪ из Малороссiи, устремились тысячи добровольцев на помощь возставшим. Громада заволновалась. На квартирЪ у Драгоманова устроено было собранiе, гдЪ рЪшено послать на Балканы отряд, который бы не смЪшиваясь с прочими волонтерами, явился туда под украинским флагом.

Принялись за организацiю. Дебагорiй-Мокриевич поЪхал для этой цЪли в Одессу, остальные занялись вербовкой охотников в КiевЪ. Результат был таков: Дебагорiю удалось "захватить" всего одного добровольца, а в КiевЪ под украинскiй флаг встало шесть человЪк, да и то это были люди "нелегальные", искавшiе способа сбЪжать за границу [159].

Знать, что дЪло которому посвятил жизнь, непопулярно в своей собственной странЪ - одно из самых тяжелых переживанiй. ОтъЪзд Драгоманова означал не невозможность работы на родинЪ, а молчаливое признанiе неудачи украинофильства в Россiи и попытку добиться его успЪха в Австрiи.

Но если для Драгоманова этот мотив был не единственный и, может быть, не главный, то для остальных украинофилов, Ъздивших в Галицiю, он был главным. ПоЪздки туда начались задолго до указа 1876 г., даже до валуевскаго запрета 1863 г. И печататься там начали до этих запретов. Печаталась, прежде всего, та категорiя авторов, которая ни под один из запретительных указов не подпадала, - беллетристы. Это лучшее свидЪтельство несправедливости мнЪнiя, будто перенесенiе центра дЪятельности "за кордон" было результатом преслЪдованiй царскаго правительства.

Поведенiе беллетристов Драгоманов объясняет их бездарностью. Ни Чайченко, ни Конисскаго, ни Панаса Мирнаго, ни Левицкаго-Нечуя никто на УкраинЪ не читал. НЪкоторые из них, как Конисскiй, испробовали всЪ способы в погонЪ за популярностью - сотрудничали со всЪми русскими политическими лагерями, от крайних монархистов до соцiалистов, но нигдЪ не добились похвал своим талантам. В Галицiи, гдЪ они рЪшили попробовать счастья, их тоже не читали, но галицiйская пресса, по дипломатическим соображенiям, встрЪтила их ласково. Они-то и стали на УкраинЪ глашатаями лозунга о Галицiи, как втором отечествЪ.

В то время, как Герцен, с которым Драгоманова часто сравнивают, покинув Россiю, обрЪл в ней свою читательскую аудиторiю и сдЪлался на родинЪ не просто силой, но "властью", - Драгоманова на УкраинЪ забыли. Произошло это, отчасти, из-за ложнаго шага, выразившагося в избранiи полем дЪятельности Галицiи, но главным образом потому, что лишив днЪпровскую группу своего "соцiалистическаго" руководства, он оставил ее один на один с "Исторiей Русов", с кобзарскими "думами", с казачьими легендами. Казакоманiя заступила мЪсто соцiализма. Все рЪже стали говорить о "федерально-демократическом пан- славизмЪ" и все чаще - спивать про Сагайдачнаго. Кирилло-мефодiевская фразеологiя понемногу вышла из употребленiя. То была расплата за страстное желанiе видЪть в Запорожской СЪчи "коммуну", а в гетманском урядЪ - образец европейской демократiи. Продолжительное воспЪванiе Наливаек, Дорошенок, Мазеп и Полуботков, как рыцарей свободы, внЪдрявшаяся десятилЪтiями ненависть к МосквЪ не прошли безслЪдно. Драгоманову не на кого было пенять, он сам вырос казакоманом. Наряду с высококультурными, учеными страницами, в его сочиненiях встрЪчаются вульгарныя, возмущенiя по поводу раздачи панам пустых степных пространств "принадлежавших" Запорожской СЪчи, а также жалобы на обрусЪнiе малороссов, вызванное, будто бы, "грубым давленiем государственной власти". Ни одного примЪра давленiя не приводится, но утвержденiе высказывается категоричное.

С поразительной для ученаго человЪка слЪпотой, он полагал, что свЪтлая память о гетманщинЪ до сих пор живет в народЪ и что нЪт лучшаго средства возстановить украинскаго крестьянина против самодержавiя, как напомнить ему эту эпоху свобод и процвЪтанiя. Он даже набросал проект прокламацiи к крестьянам: "У нас были вольные люди казаки, которые владЪли своею землею и управлялись громадами и выборными старшинами; всЪ украинцы хотЪли быть такими казаками и возстали из-за того против польских панов и их короля; на бЪду только старшина казацкая и многiе казаки не сумЪли удержаться в согласiи с простыми селянами, а потому казакам пришлось искать себЪ помощи против польской державы у московских царей, и поступили под московскую державу, впрочем не как рабы, а как союзники, с тЪм, чтоб управляться у себя дома по своей волЪ и обычаям. Цари же московскiе начали с того, что поставили у нас своих чиновников, неуважавших наших вольностей, ни казацких, ни мЪщанских, а потом подЪлили Украину с Польшей, уничтожили всЪ вольности украинскiя казацкiя, мЪщанскiя и крестьянскiя, затЪм цари московскiе роздали украинскую землю своим слугам украинским и чужим, закрЪпостили крестьян, ввели подати и рекрутчину, уничтожили почти всЪ школы, а в оставшихся запретили учить на нашем языкЪ, завели нам казенных, невыборных попов, пустили к нам вновь еврейских арендаторов, шинкарей и ростовщиков, которых было выгнали казаки, - да еще отдали на корм этим евреям только нашу землю, запретив им жить в землЪ московской... Теперь... хотим мы быть всЪ вновь равными и вольными казаками" [160].

Если принять во вниманiе, что писано это в 1880 г., двадцать лЪт спустя послЪ освобожденiя крестьян, когда, чтобы быть вольным, вовсе не обязательно было становиться казаком, то курьезность историческаго маскарада станет особенно ясна.

Сам Драгоманов так и остался дуалистом в своем политическом мiровоззрЪнiи, но кiевскiе его прiятели быстро обрЪли полную "цЪльность", выбросив из своего умственнаго багажа все несозвучное с так называемым "формальным нацiонализмом". Термин этот - связан с ростом числа неразсуждающих патрiотов, для которых утвержденiе "нацiональных форм" стало главной заботой. Нацiональный костюм, нацiональный тип, нацiональная поэзiя, "нацiональне почуття", заступили всякiя идеи о народном благЪ, о "найкращем" общественно-политическом устройствЪ. Происходит быстрое отдЪленiе казачьяго украинизма от либерально-революцiонной россiйской общественности.

Но если, как уже говорилось, идеологiя умершаго сословiя могла существовать в XIX вЪкЪ благодаря лишь прививкЪ к порожденному этим столЪтiем общественному явленiю, то что могло ее ожидать в 80-х и 90-х годах? Оторвавшись от русской революцiи, она привилась к австро-польской реакцiи. Теперь уже не Костомаровы и Драгомановы, а галицiйское "народовство" берет на буксир лишившуюся руля днЪпровскую ладью. Украинофильство попадает в чужiя, неукраинскiя руки; Кiев склоняется перед Львовом.

С отъЪздом Драгоманова кончается собственно-украинскiй перiод движенiя и начинается галицiйскiй, означающiй не продолженiе того, что зародилось на русской почвЪ, а нЪчто иное по духу и цЪлям.

"Откуда пошло самостийничество (Полностью)"